Текст книги "В погоне за солнцем"

Глава 11

– Есть новости, Гектор?

– Агату оставили в больнице для выяснения окончательного диагноза.

– Сколько человек в палате?

– Две женщины, но они не опасны. Я проверил их ночью – агриды с зеленой энергией.

– А ее парень? Он рядом?

– Дима приезжает каждый день, проводит с Агатой по – многу часов. Ее агрид немного питается его энергией, пытаясь восстановиться… Агата забирает даже его энергию, понимаешь, что это значит?

– Этого не достаточно, чтобы восстановиться. Разрушительный процесс уже запущен. Если восприятие Агаты не изменится, ничто ее не спасет. Даже энергия Димы.

– Нужно что-то делать, Сонора. Она же умрет…

– А что мы можем? – вмешивается Вира, за что сразу получает от Гектора гневный взгляд. – Предлагаешь отдать ей нашу энергию?

– Вира права, – кивает Сонора. – К сожалению, даже я беспомощна в этой ситуации. Родители навещают ее?

– Нет. Мать передает через Диму приветы, фрукты, но сама в больнице не появляется. О том, что с визитом явится отец, можно и вовсе не беспокоиться.

– Может, это и к лучшему. Не хватало еще Агате получать укусы от агридов собственных родителей…

Глава 12

Врачи, проводившие обследование Агаты, приходят к выводу: девушка измотана, находится в перенапряжении и нуждается в элементарном отдыхе.

Первые трое суток Агате дают на ночь снотворное. На четвертый день, вдоволь отоспавшись, она чувствует такой приток свежих сил, что решает покинуть больницу.

– Я просто теряю драгоценное время, – заявляет она врачу на утреннем обходе. – Я себя отлично чувствую и не хочу упускать возможность поступить в институт из-за такой ерунды.

– Категорически запрещаю вам любые нагрузки, – возражает врач. – Вам необходим постельный режим. Пройдете полное обследование, потом будете гулять.

– Какая в этом необходимость? Я ведь просто…

– У моего недавнего пациента, – перебивает врач, – который, кстати, был немного старше вас, при медицинском осмотре обнаружили повышенное артериальное давление. Он отказался от госпитализации, так же как и вы, сказав: почему я должен лечить то, что у меня не болит и никак не мешает мне жить? А через неделю он потерял сознание прямо на работе и попал сюда же, в терапевтическое отделение с сильнейшим гипертоническим кризом, а через сутки – в реанимацию, с диагнозом «инфаркт», от которого и скончался. Это случилось по вине самого пациента, который с самого начала не лечил заболевание, а продолжал работать, получая повышенные нагрузки, в результате чего и умер, даже не успев понять, что с ним произошло и почему. Я рассказываю это для того, чтобы подобное не случилось с вами, милая барышня, и хочу объяснить…

– Не беспокойтесь, со мной такого не случится.

– Скажите, вам важнее поступить в институт или сохранить здоровье? Молодой человек, – врач обращается к Диме, который только что вошел в палату. – Повлияйте на вашу девушку, меня она совершенно не слушает.

– Агатка, тебе действительно лучше закончить обследование, – Дима присаживается на край постели.

– Не просто «лучше», а «совершенно необходимо», – поправляет врач.

– Где гарантии, что к вечеру тебя не привезут обратно с таким же приступом? Сейчас не время беспокоиться об учебе.

– На факультете всего двадцать бюджетных мест. Я набрала уже половину максимальных баллов. Если сейчас не поступлю, то потеряю год… Сейчас же напишу расписку, или что там нужно, и уйду отсюда! – Агата пытается встать, но Дима удерживает ее. Врач сомнительно качает головой, наблюдая за ними.

– Если есть уважительная причина для пропуска, разрешается пересдача. Да пусти же меня!

– Да что ж с тобой сделать? Связать? Будешь лечиться столько, сколько потребуется, понятно? – командует Дима. – Учеба подождет.

– Я каждый день клялась себе, что поступлю…

– Поступишь. И станешь известной художницей. Все будет так, как ты планировала. Но если будешь продолжать загонять себя, то вообще не сможешь встать. Ну, подумай головой. Посмотри, до чего ты и так себя довела!

Глава 13

Существование людей и агридов протекает в разных плоскостях. Разница в том, что агриды видят и чувствуют людей, в то время как для людей, агриды не видимы и почти не ощутимы.

Агриды никогда не бывают сыты.

Эти древние существа, не имеющие материальной оболочки, являющиеся сгустками светящейся энергии, всю свою жизнь проводят в поисках жертвы, чтобы утолить непрекращающийся голод.

Когда агриды долго странствуют в поисках очередного планетарного поселения, на который им предстоит напасть, их голод становится настолько невыносимым, что они переходят к каннибализму – выпивают энергию своих сородичей. В такие моменты исход схваток между агридами решает лишь преимущество силы. Сильнейший агрид выпивает энергию более слабого: без сожалений, без чувства вины, без угрызений совести. Агриды уничтожают слабых, больных и старых сородичей, убивают даже детей, постоянно соревнуясь между собой за право победителя. Их жестокость не имеет границ.

Агрид становится сильнее с каждой смертью своей очередной жертвы.

Глава 14

– Что произошло? – Дима холодеет.

– Мы точно не знаем, что вызвало приступ… – отвечает медсестра. – Да не волнуйтесь вы так. Вы прямо побледнели. Присядьте.

Дима отказывается, но медсестра, обеспокоенная его видом, настаивает, чтобы он сел.

– Соседка по палате сказала, что у Агаты из носа стала хлыстать кровь, – продолжает медсестра, – а затем начались судороги. Это случилось вскоре после вашего ухода. О чем вы говорили? Не ссорились?

– Нет, конечно! Я привез ей альбом, как она просила. Когда я уходил, она рисовала. Была в прекрасном настроении.

– Она так сильно любит рисовать?

– Агата не расстается со своим альбомом! Постоянно делает наброски. Вдохновение к ней приходит, даже если она смотрит на трещину в стене.

– Не знаю, как приходит вдохновение, но боюсь, что придется с ним повременить, – медсестра демонстрирует Диме альбом Агаты, залитый алыми пятнами крови.

– Я даже подумать не мог…

– Ну, разумеется. Откуда вам было знать, что такой пустяк спровоцирует приступ? Но самочувствие Агаты ухудшилось настолько, что пришлось перевести ее в отделение интенсивной терапии.

– Можно ее увидеть?

– Пока нет. Я попрошу врача, чтобы вас пропустили, когда Агате станет лучше. Договорились?

Дима кивает и пытается оправиться от шока. Он достает мобильник и звонит Анне, чтобы сообщить об ухудшении состояния ее дочери. Однако, женщина почти не реагирует на известие, а когда Дима просит ее приехать, безо всяких объяснений кладет трубку. Дима сжимает челюсть и злобно отбрасывает телефон; опираясь локтями на колени, запускает пальцы в волосы. Белые стены коридора и тихое гудение ламп превращают минуты ожидания в бесконечность. Наконец, кто-то кладет Диме руку на плечо. Он поднимает глаза.

– Агата проснулась, можете войти на минутку, – с улыбкой сообщает медсестра, и по тишине, царящей в отделении, Дима понимает, что уже глубокая ночь. Он идет за медсестрой, заходит в палату Агаты.

– Я только что разговаривала с мамой по телефону, – Агата говорит слабым голосом. – Она хотела приехать, но я сказала, что у меня все хорошо, чтобы она не беспокоилась. Ей тяжело бывать в людных местах, понимаешь? Она больна. Ты не злись на нее и не звони ей больше. Мама просила тебя завтра заехать. Хочет что-то передать для меня…

Дима ничего не отвечает, только тяжело дышит и не моргая смотрит на бледное лицо Агаты:

– Не пугай меня так больше, хорошо?..

Глава 15

В последующие дни врачи теряются в догадках и не могут с уверенностью сказать: что именно вызывает приступы Агаты?

– Скажите прямо, Лев Петрович, что с моей девушкой? – спрашивает Дима. Лечащий врач Агаты лишь разводит руками:

– Откровенно говоря, в моей практике такое впервые. Показатели анализов в пределах нормы, а состояние Агаты ухудшается каждый раз…

– Каждый раз, когда она пытается рисовать, – договаривает Дима. – Как это понять? Разве существует такая болезнь?

– Действительно очень странно. Ведь обычно любимое занятие действует как панацея – исцеляет от болезни, а не наоборот. Но в случае с Агатой… Стоит ей сделать набросок в альбоме, как возобновляются головные боли. И больше всего меня беспокоят судороги и кровотечения… Если у вас есть знакомый специалист, которому вы доверяете больше…

– Да нет, что вы! Я доверяю вам, просто объясните, как нам быть дальше?

– Мы подождем и понаблюдаем. Для начала, попробуем сбавить нагрузку на глаза с помощью коррекционных очков. Кроме того, я прописал Агате витамины и глазные капли. Ну, и, как бы парадоксально это не прозвучало – Агате следует воздержаться от занятий рисованием.

Глава 16

Переступив порог, Дима и Агата натыкаются на груду пустых бутылок. В квартире спертый воздух, сильно накурено. Дима старательно делает вид, будто ничего не замечает, тем временем из комнаты орут сразу в несколько глоток:

– Какая сволочь там еще пришла?

– Воды налей, падла!

– А по зубам не хочешь? Твою мать…

Взглянув на Агату, Дима понимает, что она воспринимает все как неизбежное, а она уже в сотый раз сожалеет, что разрешила проводить себя «до двери».

В коридоре появляется Анна. Глядя перед собой невидящим взглядом, она проходит мимо Димы и Агаты и, не сказав ни единого слова, запирается в своей комнате. Лицо Агаты искажается, словно осененное страшной догадкой, она бросается в свою комнату. Дима не сразу понимает в чем дело, а когда заходит следом, видит с каким отчаянием Агата снова и снова ощупывает какую-то шкатулку.

– Ты здесь деньги хранила, да? – без труда догадывается Дима. – Много он взял?

– Да там и брать было нечего…

Дима подходит и садится рядом с Агатой. От ее волос все еще пахнет больницей.

– Ты прости, Дим, так неудобно…

– За что я должен простить? – Дима с ненавистью косится в сторону соседней комнаты, из которой доносится мат и возмущенный, что-то настойчиво доказывающий, мужской голос. Разумеется, Дима знает обо всем, что происходит в этой семье, но одно дело – знать, а другое – соприкоснуться самому, почувствовать кожей…

– Да, он не силен в естественных науках. Его привлекает другое. Например, Димуля обожает живопись, литературу, иностранные языки, – настаивает Вероника.

– Вообщем, всякую ерунду.

– Почему ерунду?

– Потому что тем, кто работает, не до музыки и не до литературы, – жестко заявляет Сергей. – Я тащу на себе все проблемы компании, а Димка до сих пор в игрушки играет! Вкалывать надо! И заниматься тем, что приносит реальный доход. А в свободное время – пожалуйста, занимайся, чем хочешь.

– Сережа, гуманитарные науки – это вовсе неплохо, – протестует Вероника. – Например, тяга к изучению языков. Не сомневаюсь, что Димуля станет дипломатом, как и его дед – мой покойный отец…

Единственного наследника Сергея Афанасьевича Лазарева никогда не волновали те планы, которые строил на его счет отец.

«Мне не нужно дело отца. Мне нужно свое дело…» – уверенно заявлял мальчик, не собираясь симулировать интерес к семейному бизнесу. На его счастье, во всех затеях и прихотях его поддерживала мать, имевшая на людей гораздо больше влияния, нежели могло показаться на первый взгляд.

В 1985-м году, узнав о своей долгожданной беременности, Вероника Лазарева оставила сцену и успешную карьеру балерины. С тех пор она полностью посвятила себя любимому сыну. Ее супруг Сергей – владелец строительной компании, почти не бывал дома и принимал мало участия в воспитании ребенка, но Вероника, наотрез отказавшись от детских садов и посторонних женщин в доме (в виде нянек и гувернанток) стала для сына и няней, и учителем, и другом.

Вероника много читала Диме, много говорила с ним. Ей удалось с детства завоевать доверие своего прелестного ребенка. Он был единственным смыслом ее жизни, она постоянно обнимала его.

Стараниями матери Дима отлично развивался: свободно изъяснялся на трех языках, изучал уклады и обычаи других стран, с малых лет (под влиянием матери) мечтал о карьере в дипломатии. В конце концов, даже Сергей свыкся с мыслью, что сын пойдет по стопам своего деда.

Когда Дима стал подростком, они с матерью по-прежнему хорошо понимали друг друга, пока однажды Дима не рассказал матери о том, что влюбился в свою одноклассницу и целовался с ней. Вероника долго не могла разобраться в своих ощущениях по поводу услышанного. Она скорее бы умерла, чем признала, что ее чувства к девочке, укравшей первый поцелуй ее прекрасного сына, основаны на ревности. С тех пор Вероника демонстрировала еще больший энтузиазм по поводу профессиональных устремлений сына, лишь бы он не отвлекался от учебы, как можно дольше оставался холостяком и не связывал себя серьезными отношениями с женщинами. Если Вероника и видела кого-то в роли своей будущей невестки, так это дочь близких друзей семьи – Наташу Новикову. Отец Наташи был успешным дипломатом Российского посольства в Токио и мог посодействовать намеченной карьере Димы. Но, главное, Вероника не видела в Наташе прямой соперницы, так как чутко предвидела, что дружба, связывающая Диму и Наташу, так навсегда и останется дружбой; потому не находила ничего страшного в сближении детей, в их будущем союзе, не сомневаясь, что подобные отношения никогда не перерастут в сильное, полное страсти чувство – и Веронику это вполне устраивало. Она демонстрировала симпатию к Наташе лишь для того, чтобы обеспечить неизменное присутствие девушки в своем доме и незаметно навязывала сыну мнение относительно будущей женитьбы.

Как только Дима понял, что происходит, свет доверия, соединяющий его с матерью, мгновенно угас. Диме стало трудно делать вид, будто он не замечает, как мать контролирует каждое его движение. Он задыхался от избыточности материнской опеки и после окончания школы, выразил твердое намерение жить вне родительского дома.

В отличии от супруги, Сергей не нашел в желании сына ничего предосудительного, потому купил Диме квартиру в центре Москвы, а также посодействовал поступлению на факультет международных отношений.

Опьянев от свободы, в которой ему было отказано целых восемнадцать лет, Дима пустился во все тяжкие. Менять любовниц для молодого, блестящего, перспективного студента МГИМО стало такой же естественной потребностью, как пить, есть и дышать. Вероника приходила в ужас, когда консьерж, следивший по ее просьбе за каждым шагом Димы, рассказывал, что в его квартире постоянно бывают женщины.

– Загуливает ваш сынок так, что чертям тошно! – уверял консьерж.

– В его возрасте это в порядке вещей! – отшучивалась Вероника, а сама рвала и метала: «Ему в жизни не найти женщину, которая любила бы его так, как я. Я столько для него сделала и продолжаю делать!» Веронике служила утешением лишь та мысль, что в жизни обожаемого сына, она по-прежнему оставалась главной женщиной и любые одноразовые дешевки – ей были не соперницы.

Тем временем, обреченный судьбой на беззаботную, сладкую жизнь, Дима разбивал чье-то сердце и без сожалений начинал все заново со следующей девушкой. В него невозможно было не влюбиться. Помимо привлекательной внешности, Дима обладал изысканным вкусом. Еще с юности он приобрел привычку хотя бы раз в месяц пройтись по музейным залам, посетить выставку, сходить в театр. И все это не мешало ему вести образ жизни современного плейбоя. Он очаровывал, располагал к себе, и никто не видел за этой маской несчастного, одинокого человека.

В самый разгар празднования своего двадцатилетия, находясь с друзьями в ночном клубе, где была арендована ложа с прекрасным видом на зал, Дима вдруг почувствовал ужасное раздражение. Никаких причин для этого не было, все было как всегда: захмелевшие красавицы танцевали, парочки то и дело уединялись в укромных уголках, друзья собирались гулять до раннего утра за оплаченный счет, а новая изящная подружка была готова исполнить любое желание Димы. Он находился в центре разгоряченной толпы, но его пробирал озноб. Ему казалось, что он один в целом мире, и не было никого и ничего рядом, за что он мог бы ухватиться. Обведя глазами зал, Дима вдруг провалился в собственную бездну разочарования и невежества, сошел с ума за одну секунду и понял – будь у него в руках пистолет, он, не раздумывая, вышиб бы себе мозги, лишь бы перестать ощущать хроническое удушье от вида того, что его окружает, и, оказывается – до тошноты ему чуждо.

Не предупредив ни друзей, ни свою девушку, Дима уехал с вечеринки, заперся в своей квартире, отключил мобильник и словно умер для всего и для всех.

Проходили дни. Дима оглядывал свою жизнь, состоявшую из фальши, без единого настоящего лица и занятия; жизнь, в которой не имел чего-то по-настоящему дорогого и ценного, где не окружало ничего, кроме осточертевших тусовок, гламурных девиц и самовлюбленных друзей. Он понимал, что давно питает заглушенную неприязнь к городу, который его окружает, к людям, с которыми он общается, а главное, к самому себе.

Дима исключил мысль о самоубийстве, но полностью потерял вкус к жизни.

Его мать, хоть и не признавалась себе в этом, но тайно праздновала победу – отречение Димы от светской жизни, заставило его полностью сконцентрироваться на будущей карьере. «Чем ему хуже, тем усердней он учится, – приговаривала Вероника. – Он с детства таким был».

После серьезных размышлений Дима твердо решил, что по окончании университета уедет из России и будет работать за границей.

Может, он просто хотел убежать от своей матери?

Единственное, что оставалось у Димы личное, для самого себя, как отдушина – это живопись. Дима был буквально одержим живописью с самого детства. Разглядывая картины на выставках, он будто перешагивал за границу обыденности, растворялся в мечте, ждал, что вот-вот с ним случится что-то невероятное. Ему не довелось овладеть секретами рисования, оставшись (по собственным словам) лишь ценителем в этой области, но он с удовольствием общался с художниками, в том числе, навещал своего старинного друга – преподавателя изобразительного искусства Андрея Борисовича Вильчука. У них всегда были дружеские отношения, основанные на взаимном уважении, поэтому, если с кем-то Дима и мог обсудить свои проблемы, так только с Андреем.

Оказавшись неподалеку от школы, где преподавал Вильчук, Дима решил нанести другу визит, даже не догадываясь о том, что в этот день суждено измениться всей его жизни.

Андрей Вильчук – заядлый художник-маринист не один год трудился над стенами своей мастерской, которые были расписаны от пола до потолка и соединяли репродукции самых известных полотен с изображением моря. Любой, оказавшийся в мастерской, ощущал себя заброшенным на одинокий клочок земли, среди бушующей стихии и дрейфующих кораблей.

Дима вошел в мастерскую и вдруг увидел яркое, белое пятно – сидевшую за мольбертом ученицу. На вид девочке было лет пятнадцать. Ее светлые волосы отражали солнечные блики, и Диме показалось, будто она светится. Даже нарисованные на стенах волны оживали в присутствии этой девочки. Как всегда звучал Вивальди (Андрей не признавал работы без музыки) и девочка, слишком поглощенная работой, не сразу удостоила взглядом вошедшего Диму, а затем, вдруг, подняла глаза. Это продолжалось секунду, долю секунды, мгновение. Но ее образ остался, как отпечаток в мозгу: где-то в лобной доле застыло изображение девочки с прозрачной кожей, смело посмотревшей пристальным, хрустальным взглядом, без смущения, без страха, без любопытства. Это было похоже на чудо. С этим отпечатком Дима шел после, и вслед за ним летели звуки скрипки, и вслед ему выливался целый океан, и все смотрели, смотрели эти глаза…

Дима без труда нашел повод для знакомства с ней.

Он попросил написать свой портрет, она согласилась, приступила к работе, во время которой он украдкой поедал ее глазами, убеждаясь, что мечтал именно о ней, даже не зная о ее существовании.

А дальше (просто не верится) Дима впервые понял значение слова «живу», потому что услышал ее смех, коснулся ее нежнейших губ, ощутил по-детски мягкую кожу и ее учащенное дыхание. Дима поймал на себе влюбленный взгляд, не имеющий ничего общего с детской робостью, словно говорящий: «я твоя». Но склонившись над ней, почувствовав ее напряжение, испугался разбить ее, словно она состояла не из плоти, а из тонкого стекла. Дима восхищенно коснулся губами ее губ и понял, что полюбил так, как можно полюбить только раз в жизни.

С самого начала Дима стремился защищать и оберегать Агату всеми способами. Он относился к ней, как к чуду, которое уже и не надеялся найти. Вскоре в его мыслях Агата стала царить безраздельно, и если изначально, зарождаясь, чувство к ней звучало нежной мелодией, кружившей на одной ноте, тихо напеваемой на ухо, то со временем уподобилось звучанию целого оркестра, который невозможно было ничем заглушить. Ведь столько всего примешалось к этой мелодии с момента, когда Агата подарила Диме свой первый взгляд. Она сроднилась с ним. Связалась крепким узлом с его душой. И заставила поверить в сказку…

Агата поднимается и осторожно обходит Диму.

Только сейчас, наблюдая за ней, Дима замечает, что дверь в ее комнату, варварски взломана – задвижка замка сбита, а сама дверь чуть не сорвана с петель.

– Это какая-то ошибка, – теряя терпение, бормочет Дима. – Ты не должна здесь жить. Как ты до сих пор здесь не чокнулась, Агатка?

– Слушай, я думаю тебе лучше уйти. Извини.

– Нет уж, – Дима нетерпеливо поднимается, берет Агату за руку и тянет за собой.

– Ты что?

– Мы уезжаем. Не позволю тебе здесь ночевать, да еще и без замка на двери.

– Куда?! Я у мамы в спальне лягу; закроемся. Ничего страшного.

– Да? Тебя три недели дома не было, мама и не посмотрела в твою сторону!

– Это из-за таблеток, которые она принимает, ты же знаешь… Куда ты меня тащишь?

– Это уж моя забота, – голос Димы гулко раздается по подъезду. Он нажимает кнопку вызова лифта. – Больше тебя здесь не оставлю. Будешь жить у меня.

– Исключено. Мы это обсуждали. С какой стати? В квартиру твоих родителей я не поеду. У меня есть свой дом.

– Это – моя квартира.

– Не твоя. Не ты на нее заработал, – Агата не собирается уступать. – Разговор окончен. Пусти руку, пожалуйста.

– Агата…

– Дим, мы ведь так не договаривались.

– Если помнишь, мы договаривались снять квартиру и жить вместе. Или ты уже передумала?

– Не передумала. Но раз уж я не поступила в институт, то планировала сначала устроиться на работу. Я не собираюсь сидеть на твоей шее.

– Господи, да почему ты так одержима желанием за все заплатить?

– Да потому что мне никогда ничего не доставалось даром!

Дима терпеливо выдыхает:

– Значит так. Переночуем у меня, а завтра я займусь поисками квартиры, за которую мы будем платить вместе. Устраивает? По-моему, это нашим планам не противоречит.

– Как я маму оставлю здесь одну?

– Ей что-то угрожает? Не думаю, что твоя мама не сможет о себе позаботиться, да и из тебя защитник сейчас «не очень». И потом, ты можешь хоть раз сделать, как я прошу? – Дима по-прежнему крепко сжимает руку Агаты и не спускает с нее черных сверлящих глаз. Агата со вздохом прислоняется плечом к стене. Сегодня она настолько вымотана, что не в состоянии думать, обсуждать, и, тем более, пререкаться.

Кабина лифта распахивается.

– Ну хорошо, – сдается Агата. – Только на одну ночь.