Текст книги "Викинг. Страсти по Владимиру Святому"

– И все? – Глаза ребенка довольно блестели, ему дали в руки настоящий меч, который тяжело не только поднимать, но и просто держать, но мальчик готов терпеть. Только не понимал, зачем матери надо пугать отца. Но послушался, встал в углу, дожидаясь.

Ждать пришлось недолго, Владимир действительно был крайне зол на жену и решил казнить ее прямо на ложе. Но навстречу ему вдруг шагнул Изяслав. Голос мальчика дрожал, но он смог заслонить мать от отцовского гнева, дрожащим голоском произнес, что велела Рогнеда. Владимир замер, потом с досадой отшвырнул в сторону свое оружие:

– Да кто ж думал, что ты здесь?!

Рогнеда смотрела на мужа широко раскрытыми сухими глазами. Так и врезалось ему в память – красивая, но точно каменная жена и сын, поднявший меч против отца.

Князь выскочил из опочивальни и больше туда не возвращался. Всю ночь он прометался по одинокому ложу, скрипя зубами и разрывая на части одежду, попавшую под руку. Что теперь делать с Рогнедой – не мог придумать. Оставлять в Киеве княгиню, поднявшую руку на мужа, да еще и привлекшую к своей мести сына, князь не мог. И он впервые поведал о своих бедах боярам. Никогда прежде не делал этого, но сейчас Добрыни рядом не было, вот Владимир и решился. Пусть, как скажут бояре, так и будет.

Жизнь княгини спас Блуд, это он доказал, что убивать Рогнеду несправедливо, она хорошая мать. Но и держать в Киеве тоже нельзя. Блуд предложил выделить Рогнеде ее удел и отправить туда вместе с сыном, вставшим против отца.

Рогнеде передали волю мужа на следующий день, она выслушала молча, не удивляясь, что не казнили. Но когда Блуд сообщил, что княгиня поедет в новый град Изяславль в полоцкой земле только со старшим сыном Изяславом, не удержалась:

– А Ярослав?! А Всеволод?!

Блуд сокрушенно покачал головой:

– Они, княгиня, останутся здесь, у отца.

– Не-ет… нет, я заберу их с собой!

– Княгиня, не спорь с волей князя, можешь и этого дитя лишиться.

Рогнеда схватила Блуда за руку, умоляюще заглянула в глаза:

– Помоги! Помоги взять детей!

Кормилец Ярослава снова сокрушенно покачал головой:

– Не навлекай на себя новой беды, княгиня, и так едва отстояли… Езжай с одним Изяславом, там видно будет…

Глаза Рогнеды полыхнули зеленым огнем, губы сжались:

– Хочет меня сыновей лишить?! Не выйдет, я его самого их лишу!

Блуд вдруг погладил ее по плечу:

– Смирись пока, Рогнеда, смирись… – Он впервые назвал ее по имени, это было необычно, но княгиня в запале даже не заметила. Однако у нее хватило ума все же прислушаться к словам кормильца.

– Ничего, я просто выкраду и Ярослава, и Всеволода! Выкраду, дай срок, – пообещала то ли князю, то ли самой себе Рогнеда.

Владимир не выдержал и приехал попрощаться перед отплытием Рогнеды и Изяслава. Себе объяснял, что хочет обнять сына, хотя прекрасно понимал, что еще больше хочет увидеть опальную Рогнеду и услышать от нее мольбу о прощении.

Попроси Рогнеда, пообещай, что крестится, пусть даже замуж не выйдет, но станет жить в Вышгороде, Владимир простил бы. Не забыл, но простил. Изяслав еще мал, его еще можно переломить, но Рогнеду…

Красавица-полочанка была готова к отплытию, скарб уложен, осталось только подняться в ладью и отплыть, когда на берегу вдруг показался князь в сопровождении двух всадников. Сердце Рогнеды ухнуло, что он еще придумал?! Владимир вполне мог приказать Изяславу остаться, тогда она потеряла бы все.

Рогнеда многое передумала за два дня, прошедших после попытки убить князя. Поняла, что самое страшное после потери детей – потеря этого человека, пусть исковеркивавшего ее жизнь, пусть столько раз унижавшего, временами просто ненавистного, но все равно самого любимого мужчины на свете.

Только одно теперь могло отвратить Рогнеду от Владимира – боль, причиняемая им их детям. Но он хоть и никудышный отец, а сыновей не обижал. Дочерей же просто не замечал.

Князь спешился, бросил поводья гридю и направился к их ладье. Все, кто был рядом с Рогнедой, поспешили прочь. Она сделала знак служанкам, чтобы забрали девочек, а сама осталась стоять с Изяславом, положив руку сыну на плечо.

Это длилось совсем недолго, но за эти короткие мгновения Рогнеда успела понять, что если сейчас князь потребует от сына остаться, то она попросту набросится на него снова, выхватит меч и… будь что будет.

Поняла и другое: если Владимир предложит остаться ей даже ценой крещения, она согласится, потому что жить вдали от этих пронзительно-голубых глаз невыносимо совсем.

Владимир подошел, внимательно вглядываясь в лицо Рогнеды, пытаясь понять, почему на нем столько тревоги. Более внимательный мужчина понял бы, что она боится оставить сына. Но у князя в голове билась совсем иная мысль – он не желал, чтобы они уплывали оба!

– Я привез хорошего кормчего, он путь знает. И охрану еще, мало ли что.

– Спасибо, князь.

Голубые глаза не отрывались от зеленых.

Голубые просили: останься!

Зеленые молили: оставь!

Но…

Изяслав позвал:

– Мама, а мы до самого конца плыть будем?

– Не знаю…

– Вам пора! – очнулся Владимир.

– Да, князь. Прощай.

Нет, она не попросила пощадить, простить, оставить.

Не смирилась гордая Рогнеда ни со своим тогдашним бесчестьем, ни с именем Горислава, ни с необходимостью делить мужа со многими женщинами и терпеть его бесконечные попытки унизить.

Владимир с тоской смотрел вслед удалявшимся ладьям, чувствуя, что потерял что-то неизмеримо важное.

Глядя на текущую навстречу воду и слушая ее журчание, Рогнеда пыталась понять, не лучше ли было убить себя тогда, после перенесенного позора. На носу стоял Изяслав, мальчик удался в отца – высок, строен, синеглаз. Залюбовавшись сыном, Рогнеда вдруг поняла, что нет. Ведь если бы она тогда бросилась в Полоту, не родился бы Изяслав и другие дети. Ярослав и Всеволод проживут и без нее, им отец нужней, чем мать, а вот девочки, с обоих боков прижавшиеся к матери, без нее не обойдутся.

Рогнеда прожила в специально построенном Изяславле (ныне это Заславль) двенадцать лет.

За это время повзрослел Изяслав, наверняка не без участия матери молодой полоцкий князь сумел восстановить Полоцк. Он женился и основал новую династию Полоцких князей.

Легенда гласит, что Рогнеду все же крестили незадолго до смерти. Крестили принудительно и сразу постригли в монастырь, где она вскоре умерла. Изяслав пережил мать всего на год.

После его смерти Полоцкое княжество навсегда отделилось от Киевской Руси.

Владимир ушел в поход на болгар по просьбе византийских императоров, он делал все, чтобы не думать о Рогнеде и ее детях, вообще не думать о женщинах, но это даже в походе не получалось.

Никто не понимал, почему князь так переживает. Неужели столь сильно любит Рогнеду, что и дня без нее прожить неспособен? Так ведь не казнил же жену, легко наказал. За покушение на его жизнь должен был голову отрубить на месте или вон зверью в лесу скормить. А он лишь сослал.

Верный Дедилец попытался осторожно вызнать, но спросить у самого князя не решился, бочком подошел к Велеславу.

Тот подтвердил опасения Дедильца:

– Сам не пойму. Чего он к этой Рогнеде так прилип сердцем? Столько красивых женщин вокруг, послушных, на все готовых. Теперь и их сторониться стал, словно опасается, что любая с собой клинок на ложе принесет.

Велеслав не стал говорить, что лично проверяет каждую, которую князю на ночь предлагает.

Попробовали предложить Владимиру иное:

– Князь, может, отправить гонца?

– Куда?

– Чтоб вернул княгиню?

Владимир головой помотал:

– Нет, не нужно. Пусть там посидит, ей урок будет и Изяславу тоже.

– Жалеешь, что не казнил?

– Нет, не то. Не могу понять, ведь казалось, что она меня любит. А оказалось – ненавидит в глубине души.

Велеслав вздохнул:

– Знаешь, князь, от ненависти до любви один шаг, так ведь и обратно тоже. Рогнеда ревновала тебя к другим женщинам. Эти женщины… от них никогда не знаешь, чего ждать. Но ты не беспокойся, я теперь каждую, которая к тебе подходит, сначала проверяю, чтобы ничего с собой не принесла.

Князь поморщился:

– Я не боюсь быть убитым, даже Рогнеда не посмела, а уж у остальных тем более духа не хватит.

– Тогда что тебя беспокоит, что княгиня вдруг возненавидела? Так сам сказал: посидит там, урок ей будет, снова полюбит, и еще как!

– Они все меня любят, не только жены, женщины, все – мужчины, дети, девы, дружинники, старики… Но что если у каждого за пазухой свой камень, если эта любовь только кажется? У стариков – только пока я их содержу, у дружины – пока пиры устраиваю и щедро оплачиваю, у женщин – только пока подарки дарю и каждой лгу, что она единственная. Говорят, дети любят тебя просто за то, что ты такой сильный, за то, что ты есть. Но мой сын, который оружие получил из моих рук, мной восхищался и мне подражал, ненавидит меня настолько, что это же оружие против меня поднял. Где любовь? Чему верить?

– На этот вопрос, наверное, может ответить только бог.

Будь рядом Добрыня, тот сумел бы объяснить непонятное, но дядя далеко в Новгороде присматривал за Вышеславом и Алохией.

Удивительно, но оказалось, что с женщинами трудней справиться, чем с Ярополком. Кто мог ожидать от смирной, слабой Алохии такой твердости духа. Это все Рогнеда ее научила…

Снова Рогнеда.

Владимир даже мысленно называл ее этим именем, хотя требовал, чтобы откликалась на Гориславу. Догадывался, что все зовут Рогнедой, и только при нем с запинкой переходят на обидное имя. Он ничего не смог сделать с этой женщиной. Обесчестил, а она родила сына и мечтала отомстить.

Поселил у Алохии, чтобы еще сильней унизить, но она склонила первую жену на свою сторону и помогла той встать на ноги. Он надеялся, что Алохия унизит полочанку, причинит той боль, как умеют только женщины, но они стали сестрами…

Чего только не делал! Но Рогнеда сама остригла волосы, как у рабыни, а голову не склонила. Владимир любил и ненавидел эту женщину. Не мог без нее, тосковал, в каждой взятой на ложе красавице видел дочь Рогволода, а стоило увидеть ее саму, делал все, чтобы сломать, заставить склонить гордую голову. Рогнеда опускала, но именно опускала, а не склоняла. И как гибкая былина после урагана, выпрямлялась снова.

И вот теперь это…

Если бы сейчас Рогнеда согласилась креститься, он выбрал бы ее и обвенчался. Даже то, что отправил в Царьград боярина с необычным наказом, не помешало, сговор не женитьба, тем более императоры что-то не торопились. Между Рогнедой и всеми другими женщинами Владимир выбрал бы ее – непокорную и самую любимую женщину на свете. Но полочанка категорически отказалась менять веру сама и запретила это делать детям.

Владимир скрипел зубами: впервые Рогнеда доказала, что глупа, куда глупей, чем он думал! Ему была нужна эта вера, нужен один бог, а не десяток! Нужны послушные священники, а не строптивые волхвы, у каждого племени свои.

А она уперлась, словно чем-то обязана этим истуканам. Словно они защитили ее тогда в Полоцке, защитили ее родных или соплеменников. Где были волхвы, где были боги, которым поклонялись полочане, когда Владимир насиловал княжну? Нет, они не защитили.

Боги вообще позволяют сильным людям все, Рагнар был прав, когда твердил это.

Князь решил, что обойдется без глупой женщины, упертой и строптивой не в меру. Пусть поживет в глуши, ведь он распорядился поставить им с сыном терем далеко от Полоцка. Если умна – попросится обратно. Дочери Владимира не интересовали, а вот старший сын Рогнеды волновал. Поднявший на отца меч княжич был очень похож на самого Владимира.

Вдруг вспомнилось, как он сам не раз мечтал расправиться с отцом, особенно когда тот отправил его в далекий Новгород, а Ярополк смеялся, что на съедение диким медведям. Новгород оказался большим и богатым, и медведей на улицах не было.

Что ждет его сына? Чего он сам может ожидать от сыновей?

Князь вдруг содрогнулся при мысли, что ни один из сыновей не надежен. Даже маленькие, они волчата.

Вышеслава в Новгороде Алохия воспитала так, что и Добрыня, пожалуй, переломить теперь не сумеет. Изяслав на отца меч поднял. Святополк и вовсе чужой, это Ярополково семя, как бы Владимир ни внушал всем, что сам породил мальчика. Остальные либо совсем малы, либо чем-то нехороши.

Разве что совсем маленькие Борис и Глеб… Они еще ничего не понимают, и их мать христианка, с ней не нужно спорить. Вот кого он сможет воспитать как своих сыновей, вложить в них свои мысли, свою душу. И не доверит никакой жене, сам, все сам…

А жены… их было немало, и еще будут.

Или нет, ведь он уже христианин, а христиане не имеют много жен.

Это даже понравилось. Хорошо, что Рогнеда уехала, Владимир вдруг почувствовал, что обрел свободу. Да, он сможет жениться так, как захочет, например… например, на византийской царевне! А почему бы и нет? Разве он не князь, разве не вправе выбрать себе жену сообразно своему положению?

Вот чего не понимала (куда ей!) Рогнеда – став христианином, он стал равным многим правителям Европы, равным даже заносчивым византийским императорам. Конечно, Русь меньше Восточной Римской империи, но ведь многие государства меньше ее. Чем польский король Болеслав, тесть Святополка, лучше?

Конечно, ему, киевскому князю Владимиру Святославичу, недостает только высокородной супруги. И он получит византийскую принцессу! Какую – не важно, при дворе всегда есть незамужняя родственница. Интересно, каковы дочери у императора Василия.

Да, ради этого стоило креститься!

Мысль о скорой женитьбе на близкой родственнице, например, дочери византийского императора, так понравилась Владимиру, что он и думать забыл о Рогнеде и остальных женах. Породниться с императорской фамилией, что может быть важней!

Отъезд строптивой княгини, вернее, теперь уже бывшей княгини, больше не казался катастрофой, как и попытка маленького сына поднять оружие против отца. Изяслав просто еще мал и глуп, его Рогнеда подучила. Глупая женщина своей строптивостью сама лишила себя возможности остаться княгиней, а своего сына стать следующим князем Киева.

Выход был найден, и настроение князя поднялось. Он больше не страдал из-за полоцкой княжны.

Позже он понял, что сердце не обманешь, долго еще каждая рыжеволосая стройная девушка вызывала сердечную боль и страстное желание метнуться в Изяславль и самому привезти Рогнеду в Киев вопреки всем законам и правилам.

Отправленный в Константинополь боярин Всеволод – человек опытный в самых разных деликатных делах, не раз договаривавшийся с неудобными соперниками, вернулся так быстро, как сумел.

У князя привычно шумел пир. Над большими ямами с разведенными в них кострами на вертелах жарили целые туши, умопомрачительный запах разносился далеко по всему городу. Хватало всего – и мяса, и овощей, и пирогов, и медов, и заморских вин… Поднимали чаши и кубки, провозглашая тосты за князя, дружину, за будущие успехи… Потом тосты закончились и начался пир, когда все равно за что пить, а иногда и что.

Вовсю старались гусельники, ложкари, песенники, гостям было весело, они подпевали, снова пили, ели, даже начинали ссориться, хватая друг друга за грудки, но спорщиков тут же осаждали, наливая еще медов. Все знали, что драк у князя на пирах не бывает, того, кто заведет ссору, больше не допустят.

Дружина беспокоилась, что, став христианином, князь Владимир Святославич прекратит устраивать пиры, но он не перестал созывать гостей. Гостем мог стать любой, просто дружина сидела ближе к князю и получала лучшие куски и блюда. Но и киевляне не были обижены. Голоден или попировать не прочь? Приходи, как почуешь запах жареного мяса или просто услышишь веселый гвалт от княжьего двора. Если ты не тать, чисто одет и твердо держишься на ногах, проходи, ешь, пей, но только не задирайся.

Такие же правила князь Владимир завел везде – где князь, там и пир для всех.

Вот и теперь далече от дома поступал так же – кроме дружины позвал местных жителей (тем более быки да овцы на вертела у них же взяты).

Императоры Византии приуныли, когда против них свой же полководец Варда Фока мятеж поднял, помощь от Киева потребовалась. Князь, и без того чуявший, что дружине размяться требуется, да и другим не помешало бы, давненько в походы не ходили, откликнулся. Варду разгромили, тогда и поехал в Константинополь боярин Всеволод – князю византийскую невесту искать.

Пора бы уж и вернуться, давненько уехал. Князю Владимиру надо бы решать, куда отправляться – то ли в Константинополь за невестой, то ли обратно в Киев несолоно хлебавши. Об этом знали только близкие, остальным необязательно.

Пир был в разгаре, когда князю сообщили, что приехал боярин Всеволод Широкий.

Владимир велел звать на пир:

– Пей и ешь, небось в Царьграде таким не накормят! Потом поговорим.

Боярин ел и пил, но дело свое знал, успел рассказать, что… у императора Василия не то что дочерей, и семьи-то вовсе нет, а у его брата-соправителя девки больно молодые, им еще в куклы играть, а не замуж выходить.

Владимир начал мрачнеть, но боярин успокоил:

– Высватал я тебе, князь, сестру императорскую, царевну Анну Романовну.

– Ну-ка, ну-ка…

– Да, дочь прежнего императора Романа и его красавицы жены Феофано.

Всеволод словно в чем-то извинялся. Это насторожило Владимира, чуть прищурил глаза:

– Что не так? Вдова, с детьми или уродина?

– Нет! – почти обрадовался боярин. – Говорят, красива, мать-то красавица известная.

В этом слове прозвучало что-то насмешливое, но Владимир внимания не обратил, подогнав Всеволода:

– Не тяни!

– Детей нет, она и вовсе замужем не была.

– Так чего же?

– Двадцать пять лет царевне.

Владимир закусил ус. Двадцать пять… В таком возрасте не замужем только калека.

И снова боярин успокоил:

– У них, князь, порядок такой – царевен от себя не выдавать. Ни разу такого не бывало, чтобы царевну на сторону отдали.

– А куда ж девают?

– Во-от… – довольно протянул Всеволод, – потому и сидят до сроку, когда в монастырь отправляться пора. Или при братьях да дядьях до старости в девках живут. Бают, и царевна Анна так – добра, умна, хороша, а замуж не отдают.

– А еще хоть сватали?

– Да-а… – с готовностью подтвердил боярин, хотя понятия не имел, так ли это. – Много раз.

Владимир усмехнулся:

– Врешь. Но я верю.

Тут Всеволод вспомнил рассказы о сватовстве какой-то принцессы со стороны императора Западной Римской империи Оттона и немедленно сообщил об этом князю.

Тот приподнял бровь:

– За императора не отдали, а за меня отдать готовы?

– Готовы. Но просили время на размышления.

– Чего же размышлять, если согласны?

Всеволод развел руками:

– Князь, да ведь императорская дочка, негоже как-то сразу соглашаться.

– Сколько размышлять будут? А то я теперь крещеный, мне жен брать нельзя. Да и царевна твоя испортиться может, не первой же свежести девка.

Шутка вышла так себе, но вокруг с готовностью рассмеялись.

Владимир решил ждать ответ.

Боярин вернулся из Константинополя три седмицы назад, уже лето заканчивалось, а ответа все не было.

– Хорошо, я отправлюсь туда сам. Глупо сидеть женихом и чего-то ждать. Сыновья смеяться будут. Небось как увидит меня царевна, так сама поскорей из терема выбежит…

Он шутил, но чувствовал, как растет внутри совсем не христианское чувство злости и даже ненависти к будущей жене и ее братьям. Не будь он христианином, уже взял бы себе новую жену, а то и нескольких, но вот не может.

Но не объявлять же в Киеве, что отправляется в Константинополь торопить невесту и ее братьев? Нет, сказал, что повоевать болгар да Таврию собрался. Дружина была довольна…

Глава 7
Покаяние

Они, не торопясь, добрались до устья Днепра. Вперед давно высланы двое послов отдельно друг от друга, чтобы, если что случится с одним, другой донес весть, что киевский князь с дружиной движется на юг. Не свадебные послы, но с намеком, чтобы поспешили императоры, и сестра их тоже.

И вот уже само устье, лиман. А что дальше?

– Князь, посол, которого ты отправлял в Царьград, прибыл.

– Зови!

Вовремя, нечего сказать, не то пришлось бы стоять на якоре в устье или заявляться в Золотой Рог незваным гостем. Любят эти императоры тянуть…

– Ну, что?

Мирослав с поклоном передал свиток с печатью. Печать красная, свиток из дорогого пергамента. Значит, императорский.

– На словах что передали? – Владимир не стал читать при Мирославе, тот выглядел подозрительно смущенным.

– Ничего, князь, только это.

– Иди. Отдыхай.

Стоило сломать печать и развернуть, как порадовался, что не вслух сказали, а написали.

Базилевсы размышляли…

Владимир зубами скрипел от злости, даже теперь, когда он столь силен и способен, как когда-то его предок князь Олег Вещий, поставить на колени заносчивый Константинополь, ему дают понять, что он не достоин быть мужем старой девы, поскольку он робичич, а она рождена императрицей от императора!

Кто такая эта царевна? Ее мать хуже рабыни, сказывали, что в непотребном месте ее тогдашний наследник престола Роман нашел, голой в кабаке танцевала и посетителей ублажала. Но попала в постель царевича, вернее, он в ее постель, околдовала и стала невесткой императора. А уж потом и тестя отравила, и собственного мужа, и второго мужа позволила убить у себя на глазах. Мать шлюха и убийца, а дочь от него, князя Киевского, нос воротит?

Владимир просто забыл все наставления священника, забыл, что крещен, зато вспомнил, что надменных императоров можно заставить силой.

– Мы идем на Корсунь!

– Почему Корсунь, князь?

– Потому, что я так хочу!

Конечно, их ждали в Босфоре, наверняка были готовы горшки с греческим огнем, готовы старые суда, которые поджечь не жаль, поджечь и толкнуть в сторону ладей киевского князя. Владимир помнил рассказы Добрыни о неудачном походе князя Игоря Рюриковича и его сожженном этим огнем флоте.

Константинополь не отдает греческий огонь в чужие руки, значит, в Корсуни такого нет. Захватив город, который византийцам дорог, вполне можно диктовать свои условия.

Корсунь совсем рядом, нужно только полуостров обогнуть, помочь Византия не успеет, даже если постарается. Они решили унизить киевского князя? Еще посмотрим, кто кого унизит!

Корсунь закрылась, засела за крепкими крепостными стенами, такие не одолеть штурмом. Но это было все, что там смогли.

Владимир встал вокруг, запер подвоз в город еды, объявил, что будет стоять хоть три года, пока не возьмет город.

Зачем? Не столь уж велика и важна Корсунь, хотя отменно расположена. Расчет был прост – Константинополь придет Корсуни на помощь, тут князь и напомнит о слишком долгом сватовстве, и заставит извиняться.

Ромеи Херсонес любили, ценили, но освобождать из осады не торопились.

Это было унизительно – сидеть под неприступными стенами города, которому никто не приходил на помощь и жители которого не очень-то беспокоились из-за осады, а лишь издевались, кривляясь на стенах. На их месте он поступал бы так же, но внизу на своем было тошно.

Продовольствия в городе достаточно, воды тоже. На стены не взобраться, и пусть не три года, но стоять можно было долго. Под градом насмешек горожан и на посмешище всему остальному миру.

Владимир стоял, издали глядя на стены Корсуни. Уйти? Но это будет не менее унизительно, чем стоять. Чем дольше длится это положение, тем сильней пострадает потом Корсунь, но жители города, похоже, этого не боялись…

Стены высокие, за них не заглянешь, не поймешь, что творится там внутри.

Вдруг его осенило!

Позвал воевод, объяснил.

Со следующего дня под стенами начало твориться что-то непонятное. Осаждающие, прикрывшись нарочно сколоченными огромными щитами, что-то делали. Подкоп? Но под эти щиты землю носили, а не уносили!

Правитель Корсуни собрал Совет. Вопрос был один: что делают снаружи эти русы?

Подкоп бесполезен, его не сделаешь слишком широким, чтобы могли прорваться сразу много людей, а по одному осажденные перебьют нападающих раньше, чем те нанесут последний удар мотыгой, пробивая отверстие.

– Они делают не подкоп, а насыпь!

На внесшего такое предложение смотрели с непониманием.

– Да, они сделают насыпь вровень со стенами и смогут обстреливать нас снаружи, да и попасть на саму стену тоже.

Что же делать?

Решение приняли тоже удивительное. Жители Херсонеса сделали подкоп под собственную стену там, где дружина князя Владимира насыпала землю снаружи. Одни снаружи работали днем, насыпая землю, другие внутри крепостных стен ночью уносили ее и укладывали посреди города.

Бесконечно так продолжаться не могло, но продолжалось. Дружина начала роптать первой. Положение становилось безвыходным. Владимир был готов объявить, что возвращается в Киев, а на Корсунь и даже Царьград пойдет следующей весной, и тогда обидчики за все ответят.

И тут…

Сообщений оказалось сразу два – одно снова на пергаменте с красной императорской печатью, второе принесено стрелой из-за стены.

Императоры сообщали, что их сестра поставила условие: она должна лично убедиться, что князь крещен, а для того желает увидеть, как он окунется в купель. Обозвав царевну старой дурой, Владимир отшвырнул императорское послание и взялся за другое.

Неведомый предатель сообщал, что Корсунь получает воду не из колодцев, как все думают, а по трубам, перекрыть которые можно с востока. Чтобы предатель потом мог получить свои тридцать сребреников, часть листа была неровно оторвана. Понятно, кто предъявит оторванный клочок, тот и получит награду.

Князь сгоряча пообещал:

– Если правдой окажется – крещусь заново! Ищите!

Нашли и разрушили трубы, которые многие годы несли воду в город, легко, крушить – не строить.

Ни один город без воды не выстоит. Даже без еды может держаться долго, но не без воды.

Человек с клочком, совпадающим с предательской запиской, нашелся сразу, он сам пришел и показал пергамент.

– Как тебя зовут?

– Анастас.

– Анастас Корсунянин… Что еще хорошего есть в Корсуни?

– Дочка у правителя хороша.

– Покажи где.

Он показал. Князь посмотрел. Убедился. Согласился. Не так чтоб уж очень, но миленькая, разве что смугловата.

Эта девочка не была ни в чем перед ним не виновата, но в ту минуту она воплощала в себе все унижение, которое Владимир испытал за свою жизнь. И сумасшедшая ярость, столько лет копившаяся в сердце, застила не только глаза, но и разум. Юная красавица заплатила за все…

Позже Добрыня спросил у князя, не представлял ли тот на месте дочери корсунского правителя Рогнеду.

– Рогнеду? – удивился князь. – Нет, Рогнеда сопротивлялась, а эта была послушна.

Тех, кого ты обидел, нужно убить. Иначе они придут и попытаются убить тебя. Так учил его Рагнар. Рогнеда подтвердила слова варяга. И теперь христианин Владимир поступил так, как поступил язычник Вольдемар. Он обесчестил дочь на глазах у родителей, а потом убил родителей на глазах у дочери.

Пройдет много лет, и его собственный сын, рожденный от этого бесчестья, придет, чтобы спасти отца от убийц. Но спасет не потому, что отец, а чтобы князь сумел по-настоящему искупить свои грехи. И еще четыре десятилетия, когда все будут считать его умершим, бывший князь Владимир будет каяться и молить о прощении за себя и своих детей сначала в глухом скиту, а потом в основанной им обители.

– Князь, что ты ответишь императорам?

Владимир окинул взглядом монаха, привезшего послание и ждущего ответ.

– Передай императорам, что с их сестрой будет то же, когда я Константинополь возьму. Не хочет за меня замуж – пойдет на развлечение моей дружине, но сначала я сам позабавлюсь!

Монах ахнул:

– Да ведь ты же христианин, князь?!

– А христиане безгрешны? Не вынуждайте меня грешить, и я буду добрым христианином.

Монах отбыл, потянулись дни ожидания. Вернее, ждал князь, а его дружина грабила Корсунь, окрестности были разорены давно.

Чего он ждал? Приезда надменной царевны? Стоило ли?

Нет, князь о царевне и даже своем сватовстве не думал, с ним творилось что-то неладное.

Князю предлагали самых красивых девушек, приводили опытных женщин, несли серебро и злато, но он словно ничего не видел. Такого с Владимиром никогда не бывало, таким его дружина не знала. Князь мог отступить, передумать, уйти, даже удрать, но не превратиться в мятущееся существо.

Дружинники шептались:

– Словно околдовали…

– Эка невидаль – город захватили…

– Да и девок мало ли где и каких попортили…

А Владимир которую ночь не мог заснуть. От бессонницы покраснели и слезились глаза. Стоило их закрыть, как перед мысленным взором появлялась окровавленная Елена, протягивающая руки к своей дочери:

– Зачем я тебя родила для бесчестия?!

Эта картина уже была однажды в его жизни. Пожалуй, с нее и началось все.

Владимир вдруг отчетливо вспомнил то, что долгие годы прятал глубоко в себе, потому, что думать об этом было неприятно и даже страшно. Князь Рогволод, избитый и связанный, весь в крови, рычал сквозь разбитые губы и выбитые зубы:

– Проклинаю тебя, щенок! Жизнью своей за позор моей дочери заплатишь! Всех Рюриковичей проклинаю до двадцатого колена!

Рогволода убили, проклятье осталось. Откуда ему было знать, что собственное потомство проклинает?

Владимир никогда не рассказывал Добрыне об этих словах, сначала не мог прийти в себя от сотворенного, потом научился у варягов не обращать внимания, а потом показалось, что справился. Он загнал это воспоминание глубоко в свою память, чтобы не всплывало даже при виде Рогнеды.

Рогнеда Рогволодовна… Любил и любит ее, чего уж там скрывать. Любит сильней, чем любую другую женщину, и разлюбить никогда не сможет. Но каждое мгновение с ней – это воспоминание о том страшном дне. Она никогда не напоминала, кроме последней ночи, но и тогда не за себя высказала, а за убитых родных. Понимал ведь, что не простит, но отказаться от нее не мог.

Это и впрямь было похоже на колдовство – Владимир вдруг стал вспоминать всех, кого убил сам или убили по его приказу, всех, кого обесчестил, унизил, обидел. Не он один, так поступали все вокруг, даже христиане. Не только викинги твердили: убей или будешь убит, разве не так крушили черепа и кости врагам, соперникам или просто добыче христиане?

Чем больше думал, тем сильней мучила бессонница, из-за которой слезились глаза, и голова болела так, словно по ней ударили боевым топором, вмяв шлем в кости. Однажды даже осторожно проверил рукой, не получил ли и впрямь удар, сгоряча не заметив? Нет, голова как голова, без вмятин. Но раскалывалась даже от громких звуков. А глаза от яркого света болели, приходилось прятаться в полутьме.

Наверное, нужно было срочно уходить из разоренной Корсуни, но Владимир чего-то ждал.

Из Константинополя пришел ответ, что царевна спешит к своему жениху.

Владимир только поморщился:

– Может, не торопиться, не очень-то и нужна.

Она приплыла скоро.

На пристани царевну встретил только корсунский священник, стал что-то торопливо объяснять, принцесса спрашивала, он отвечал… Наконец, Анна кивнула: