Текст книги "Единственные дни"

Однажды у отца на даче мы пошли на огород – крепок в нем был дух земледельца: ну, думаю, сейчас покажет свои огурцы, а он подводит меня к бамбуку, привезенному из Японии. «Сейчас ты услышишь звук». Мы долго стояли, ждали, пока бамбук наполнится водой, и вдруг раздается: «Бу-у-ум», а потом что-то похожее на хлопок. Он прошептал: «Ты слышала?» – «Да-а-а… – так же шепотом ответила я. – Что это было?..» – «В душе художника никогда ничего не родится от криков толпы. Он должен быть внимателен к любому, даже самому мимолетному изменению вокруг себя: секунду назад не было этого звука, но он прозвучал, и что-то изменилось в мире. Японцы в эти изменения тысячелетиями вслушиваются и вглядываются, поэтому у них такая великая, древняя культура. Учись наблюдать за миром – и душа наполнится бессмертием…»

Мир художника

Отец замечательно рисовал. Но никогда не выставлял свои полотна, потому что вершиной в живописи для него был Леонардо да Винчи. Где Леонардо и где Бондарчук? – считал он. Но в нем поистине кипела увлеченность миром художника, например, тем, как гений постигает, что есть краска.

Он накладывал краску осторожно, пристально вглядываясь в объект, который писал. Работал он в основном маслом. Однажды я приехала к нему на дачу в Барвиху. Он был с мольбертом в руках и работал над удивительной картиной. Объект, который он писал, я могла рассмотреть. Это был кусок древесины без корней, часть ствола вишни, но самым удивительным было то, что от обрубленного ствола шла ветка, и она… цвела! Картина была пронзительно печальна.

«Давно… замыслил я побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег». Это уже о той черте, которую не видишь, но видит дорогой, близкий человек, тяжело заболевший и знающий, что дни его сочтены. За полгода до ухода отца я была предупреждена. Я не знала, что он смертельно болен, но он вдруг мне приснился, пришел в мой сон, чтобы попрощаться. Я рыдаю, обнимаю его и понимаю, что больше мы с ним в реальности не увидимся. Кто нас предупреждает? Как? Сущность родных людей, она всегда знает, что происходит. Тем более если родные люди любят друг друга. Я очень любила отца. И люблю его.

«Одна любовь души моей…»

Начало

Двадцать лет назад я получила предложение режиссера Владимира Мотыля исполнить роль Волконской в фильме «Звезда пленительного счастья». Мало кто знает, что из этого фильма исчез образ Пушкина, соответственно, и сцена встречи Волконской и Пушкина. И вот эта тема вернулась ко мне, а вместе с ней и ее герои. Сомнения по поводу предстоящих съемок художественного фильма исчезли у меня сразу после того, как мы нашли Пушкина – артиста Игоря Днестрянского. Наверное, это судьба.

Первый раз мы приехали в Пушкинские горы в ноябре 1994 года вместе с моим детским театром «Бемби». В октябре ушел из жизни мой отец, Сергей Федорович Бондарчук, и в Святые горы я приехала в трауре.

На наши детские спектакли «Снежная королева» и «Красная шапочка» собрали великое множество ребятишек из окрестных деревень. Так что даже большой зал Культурного центра едва вместил зрителей. И они сидели с двух сторон сцены. Играли наши маленькие артисты хорошо, но более других всем запомнился молодой актер нашего театра, игравший роль сказочника Андерсена – Игорь Днестрянский.

Пушкинисты пошутили – Пушкин приехал. А затем, в Тригорском, Игорь сел на скамью Онегина, и кто-то из наших ребят сказал, что если его завить, он будет очень похож на Пушкина. Стоявшие рядом пушкинисты это подтвердили, а потом все это забылось. Забылось до времени.

Замысел фильма о Пушкине и Марии Волконской возник давно, я знала, что о Пушкине не было снято ни одного биографического фильма с 1936 года. И вот в марте 1999 года, в канун 200-летия поэта, наша небольшая съемочная группа приступила к съемкам двухсерийного телевизионного фильма «Одна любовь души моей».

Мы начали снимать практически без средств, без мебели, без всего… Моя мама – вдохновитель и мой добрый ангел – отдала нам для съемок свой стол и старинный диван.

Неделю мы снимали в Больших Вязёмах, в музее. Его директор, Александр Михайлович Рязанов, предоставил нам для съемок комнаты с изумительной пушкинской мебелью, а Большой театр – бесплатные костюмы.

Фильм был показан по российскому телевидению 3 июня 1999 года в день 200-летия со дня рождения А.С. Пушкина. Премьера нашего фильма в Доме Ханжонкова совпала по времени с показом картины по Российскому телевидению. Я выступила перед началом, в зале погас свет и вспыхнул экран, а я пошла в кабинет директора, – почему-то захотелось посмотреть хоть немножко свою картину по телевизору. Присела перед еще не включенным телеэкраном и увидела… лицо отца. Оглядываюсь – на стене висит большой портрет Сергея Федоровича, экран его отражал, как в зеркале… Отец пришел посмотреть мой фильм…

А еще раньше Игорю Днестрянскому, никогда не видевшему в жизни моего отца, приснился Сергей Федорович. В этом сне он увидел и меня. Будто я иду по коридорам «Мосфильма» и в комнате вижу отца, спрашиваю его, могу ли я снимать актера Басова в нашей картине (также ушедшего от нас актера). Отец не отвечает на мой вопрос и говорит мне:

– Снимаешь, Наталья? – и далее читает стихи:

 
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков чистых и молитв.
 

Об этом сне рассказывает мне Игорь, а позже находит у Пушкина эти строки. У него они написаны так:

 
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
 

Так что с другого плана бытия была поправка, и вместо сладких звуков полились чистые.

В памятные дни двухсотлетия Пушкина мы решили приехать в Пушкинские горы и там на юбилейном вечере представить наш фильм.

Как всегда, нас принимала у себя дома Любовь Владимировна Козмина и ее муж, удивительный художник и пушкинист Борис Михайлович Козмин. Их усилиями ожила усадьба Ганнибалов, да и сам Борис Михайлович чем-то был похож на деда Пушкина. Был с нами и мой добрый друг итальянец Анджело ди Дженти. Тот самый, который познакомил меня и Тарковского с Феллини, тот самый, который работал с моим отцом над «Тихим Доном», был вторым режиссером у Антониони.

Анджело наслаждался праздником и снимал своей маленькой видеокамерой необыкновенно красочное действо.

Это было истинное паломничество: люди шли с рюкзаками, с детьми, все стремились попасть на 200-летие поэта в священный уголок России. Мы приехали накануне дня рождения, пятого июня, и, конечно же, посетили могилу поэта и Святогорский монастырь. А на следующий день разлилось народное гулянье, ярмарка, везде можно было встретить персонажей пушкинских сказок. Многие узнавали нашего Пушкина, ведь только что по телевидению прошел фильм «Одна любовь души моей».

А вечером, на торжественном концерте 200-летия поэта, мы показали фрагмент из нашего фильма, где Саша Пушкин наблюдает за Машей Раевской. Она бежит от волны и волна вновь догоняет ее…

 
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам…
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами…
 

Так наш Пушкин успел на юбилейный праздник. Сроки, сроки…

Жили мы тогда в доме художницы на берегу реки Сороти. Рядом с нашим домом аист свил большое гнездо, и мы любовались каждое утро сказочной картиной. А перед отъездом не отказали себе в удовольствии искупаться в реке, чьи воды обнимали некогда Пушкина.

Пилотный вариант всколыхнул зрительский интерес, заставил нас поверить в необходимость продолжения работы.

Так начался новый проект уже тридцатисемисерийного телефильма (по числу лет, прожитых Пушкиным), с тем же названием «Одна любовь души моей».

На первую же серию, показанную год спустя в Михайловском, дали свою рецензию тридцать шесть известных пушкинистов, искусствоведов и музейщиков.

Вот их мнение: «Сочетание удачно представленных рукописей Пушкина, авторского комментария, искренности игры актеров, музыки позволяет воспринять фильм на одном дыхании. Органично решены возрастные смены поэта исполнением трех актеров: Сергеем Безруковым, Игорем Днестрянским, Юрием Тарасовым. Образ Пушкина узнаваем в своих радостях, шалостях, переживаниях, в своем назначении поэта. Художественный проект, создаваемый Натальей Бондарчук – художником-исследователем, – это явление, которого российская культура заждалась. Отрадно его появление, ибо на фоне утраты духовности, привычки к суррогатам он затрагивает лучшие человеческие чувства, достигает самых сокровенных уголков души».

Что ж, спасибо пушкинистам за сердечные слова, но я и не подозревала, что мой замысел тридцатисемисерийного фильма о Пушкине станет для меня основным делом жизни. Буквально перенесет мою душу в девятнадцатый век – золотой век отечественной культуры. Я не подозревала, что уже сделанные нами серии пролежат два года, прежде чем их покажут в девять утра по центральному телевидению, что за это время уйдут из жизни Любовь Соколова, которая мечтала сыграть Арину Родионовну, Андрей Ростоцкий, согласившийся играть Дениса Давыдова, Николай Еременко – он хотел играть губернатора Муравьева, Владимир Сальников, игравший у нас роль генерала Орлова и умерший в сорок четыре года.

А то, как мы находили средства на фильм о Пушкине в наше «убойное» время, не поддается описанию! И все же – огромная радость и честь снимать такой фильм. Мне кажется, и здесь мне помогает мой отец.

Сюжетной канвой фильма «Одна любовь души моей» послужили реальные события из жизни Александра Пушкина и Марии Волконской, в девичестве Раевской. В юной Марии Раевской Пушкин увидел свой идеал, свою музу, передавшую впоследствии свои черты Татьяне в «Евгении Онегине».

Киноповествование от имени Волконской начинается с воспоминания о путешествии Пушкина с Раевскими – по Украине, Кавказу и Крыму.

Раевских Пушкин не просто любил, он любил их благоговейно, как Лицей, как немногое в жизни.

В 1826 году Пушкин последний раз виделся с Марией, теперь уже княгиней Волконской. Два года спустя он посвятил Марии «Полтаву». Посвящение заканчивается словами:

 
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей —
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
 

В черновиках же Пушкина вместо строк «твоя печальная пустыня» были: «Сибири хладная пустыня». Мария Волконская находилась в это время в Чите.

«Бывают странные сближенья»

Из-за скорого отъезда за границу наших актеров – Сергея Никоненко и Алексея Шейнина – пришлось прервать подготовительный период и стремительно войти в съемочный.

Звоню в Министерство культуры Наталье Леонидовне Дементьевой. Объясняю: мы в отчаянном положении, вынуждены снимать практически без средств. В ответ слышу бодрый, доброжелательный голос:

– Обязательно поддержим, письмо от нас будет, пошлите факс, сообщите, что вам нужно, и поезжайте.

А что нам нужно? Да все нужно.

Пишу: «Поселить бесплатно группу, – вздыхаю и приписываю, – накормить, – опять вздыхаю, – и, по возможности, обеспечить транспортом». Факс уходит, а проблемы нарастают. Нужны кибитка, карета, сани, лошади…

Звоню Андрею Малюкову, который только что вместе со Светланой Дружининой закончил съемки в Петербурге. Он и дал мне адрес и телефон Владимира Соломоновича, который помогал им в фильме. Звоню в Петергоф. С той стороны внимательно выслушивают и тут же сердечно:

– Не волнуйтесь. Все, что вам нужно, сделаем. Рады будем помочь фильму о Пушкине, давно пора. У нас есть карета, а кибитку сами сделаем, плату возьмем только за лошадей, приезжайте!

Художник фильма Татьяна Филатова, с которой мы работали над фильмом «Детство Бемби», отобрала реквизит и радовалась, что успели сделать пушкинское кольцо. Это кольцо – символ нашего фильма.

Путешествуя с семьей Раевских по Кавказу, поэт, влюбленный в Марию Раевскую, однажды положил кольцо для розыгрыша в лотерею, зная, кому оно достанется. Машенька Раевская выиграла кольцо Пушкина. Она бережно хранила его всю свою жизнь и увезла с собой в Сибирь. Перед смертью Мария Волконская передала кольцо своему сыну Михаилу, и он сберег его и, в свою очередь, передал Пушкинскому дому.

В доме-музее на Мойке я впервые увидела это кольцо. Его достали из обыкновенной бумажной коробочки с номерком.

И вот золотое колечко Машеньки и Александра у меня в руках. Рассматриваю в лупу и вижу ладью и трех ангелов в ладье, один с книгой, другой со свирелью, третий… – немного поврежденный камень не позволил рассмотреть, что у него в руках. Тогда же мы зарисовали кольцо, сняли мерку. И вот оно – пушкинское колечко, правда, еще без рисунка, его сделают позднее.

Итак, кольцо-талисман с нами. В путь!

Казалось бы, непредвиденные обстоятельства – занятость актеров – заставили нас выехать в это время. Но было и другое время. Время Пушкина!

Мы выехали 7 февраля, в день дуэли с Дантесом. В день рокового выстрела. Мы должны были снимать последнюю дорогу поэта до Святых гор почти в реальное время его последнего пути.

«Бывают странные сближения!»

Итак, 8 февраля мы приехали в Петергоф и быстро нашли конюшни, где уже ждал нас удивительный человек, так много сделавший для кино (он работал на тридцати картинах), – Владимир Соломонович Хиянкин.

В голубых, по-детски добрых глазах его сияла неподдельная радость встречи и радость участия в нашем проекте. Владимир Соломонович показал нам фотографии особенно памятного ему фильма «Последняя дорога». Затем провел в конюшню, где мы увидели лошадей. Великолепно ухожены, кони тянули шеи к заботливым рукам хозяина, а он явно гордился ими.

– Более всего здесь представлена ахалтекинская порода, я вывез ее в свое время из Азии, – рассказывал Владимир Соломонович.

А в это время Татьяна Филатова обреченно осматривала белоснежную с позолотой карету, которая, конечно, нам не подходила.

– Красить можно? – спросила Татьяна.

– Конечно.

– Ну что ж, я сама ее доведу, – тихо произнесла Татьяна.

Я уже знала, какой труд будет стоять за этими словами: Татьяна сама будет красить, сама переделывать карету. Кибитка была в еще более печальном состоянии, во дворе стоял только ее фанерный каркас. Но к сроку грозились все переделать.

Филатова, размышляя о том, что ей предстоит в эти дни, набрала номер ритуальных услуг и ласково спросила:

– Можно взять у вас гроб в аренду?

С той стороны поперхнулись.

– Первый раз такое слышите? – повторила за кем-то Филатова. – Ну конечно, мы ведь для съемок гроб берем, а после вам отдадим, куда мы с гробом-то.

Утром 9-го февраля выехала в Святые горы, оставив Филатову и Веденина, второго режиссера, на подготовку в Петергофе.

Дорога длинная, пять-шесть часов. Было время, чтобы вспомнить все мои посещения заповедных пушкинских мест.

В третий раз, но уже зимой, вступаю я в «приют спокойствия, трудов и вдохновенья». И опять я у Козминых, успеваю поздороваться и обняться с хозяином Борисом Михайловичем и отправляюсь с его сыном Александром в дом, где можно отдохнуть с дороги.

Но уже через час я в кабинете Любови Владимировны Козминой. Обнялись, будто и не расставались. Сразу сообщила ей, что актриса, которую я планировала на роль Осиповой, не приедет, и что никто, кроме нее самой, эту роль не исполнит. Люба смиренно приняла сценарий и сказала, что постарается.

По усталым глазам ее вижу, сколько она работает в дни конференций и театрального фестиваля. Еще через полчаса встречаюсь с директором Пушкинского заповедника Георгием Николаевичем Василевичем.

Я показала ему фотографии отснятых кадров, поплакалась, как трудно снимать практически без средств.

Георгий Николаевич заверил, что разместит группу и подумает, как накормить, под конец подарил прекрасные фотографии Михайловского. Я вышла из кабинета директора с уверенностью, что съемки состоятся.

Благословение

Предстояла еще одна наиважнейшая встреча. Вечером девятого февраля я отправилась в Святогорский монастырь. Настоятель монастыря, отец Макарий, принял меня и Любовь Владимировну у себя в уютной и очень простой комнате. Здесь мы ему и поведали о нашем фильме.

Бережно перекладывал отец Макарий фотографии, не спеша рассматривал каждую. Любовь Владимировна не утерпела и первая сообщила ему о моей просьбе сыграть в нашем фильме отца Иону, который хорошо знал Пушкина и которому пришлось его отпевать в Святогорском монастыре.

Отец Макарий улыбнулся и сердечно сказал: «Ну, если только у меня получится…».

Я сказала, что прежде всего прошу его благословения на съемку в Святых горах.

Отец Макарий встал, благословил меня, и в этот самый момент ударили старинные часы. Все обратили на это внимание.

– Вот видите, и время вас благословляет, – с чувством произнес отец Макарий.

Я призналась ему, что хочу очень скромно снять сцену отпевания Пушкина, ведь были из близких только Тургенев, дочери Осиповой и дядька Никита Козлов.

– А братья? – спросил отец Макарий. – Ведь его любили здесь, в монастыре, здесь он работал в библиотеке… Нет, его должны отпевать, как полагается.

И мы сговорились, что в съемках будут принимать участие монахи Святогорского монастыря.

– Ну, теперь пройдем к Александру Сергеевичу, – подытожил отец Макарий.

Мы вышли из комнаты. Давно наступил зимний вечер. Собор был охвачен серебристым туманом, и только у ворот пробивался золотистый свет.

– Я каждый вечер с Пушкиным беседую, – признался отец Макарий.

Я поблагодарила Провидение, приславшего сюда чуткого, прекрасного душой человека. Ведь еще шесть лет назад здесь царил некто, кто заявил однажды: «Уберите вашего Пушкина из нашего монастыря!» То есть ходатайствовал о перезахоронении Александра Сергеевича.

Вспомнились строки из книги Семена Степановича Гейченко, первого директора Пушкинского заповедника. После войны буквально в каждом метре земли саперы находили заложенные немцами мины, после разминирования группа офицеров с развернутым полковым знаменем взошла на могилу поэта и склонила к памятнику знамя.

Пушкин – общий и сокровенный. Любовь народная и любовь каждого сердца.

Обо всем этом думаю вечером девятого февраля, когда жить поэту остается несколько часов. От ветра и непогоды памятник закрыт стеклом.

– Вот увидите – завтра будет снег, – неожиданно предрекла Любовь Владимировна. – Всегда в этот день выпадает снег.

Отец Макарий пригласил нас в иконную лавку и одарил подарками. Вручил мне песнопения Святогорского монастыря, старинный крестик и небольшое изображение главной святыни монастыря – иконы Богородицы Одигитрии. А еще через несколько минут мы увидели ее воочию. Шла вечерняя служба, отец Макарий указал на большую икону в серебряном окладе и тихо пояснил: «Эта чудотворная икона сама явилась более четырехсот лет назад и чудом уцелела».

Придя домой, я зажгла свечку перед изображением чудотворной иконы и перед портретом Пушкина.

А наутро выпал снег.

Наступило десятое февраля – день памяти поэта, день ухода его из жизни.

Самое грандиозное свидетельство о таинстве перехода Пушкина в иной мир оставил Василий Андреевич Жуковский:

«Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо… Оно было так ново для меня и в то же время так значительно!.. Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовлетворенное знание».

А ведь это был день рождения самого Жуковского…

Я снова поехала в Святогорский монастырь. Отец Макарий вел литургию. Было много народу. Потом мы страстно говорили о культуре, о ее противостоянии массовому безобразию, словно давая присягу верности Александру Сергеевичу.

Поздно вечером добралась я до Петергофа. По окнам гостиницы, где виднелись развешанные костюмы, поняла, что группа вся собралась. Теперь нас девять человек. Все рады друг другу. В последний раз виделись в Керчи. Наш гример Инна Горбунова добиралась из Ялты, оператор Владимир Ронгайнен – из Иркутска, остальные – из Москвы.

И вот в Петергофе заседает небольшая группа заговорщиков и планирует завтрашнюю съемку. Зимний световой день короткий, поэтому необходимо учитывать каждую минуту. Татьяна Филатова провела эти дни в холодной конюшне, где упорно красила и переделывала карету. Успела.

Рано утром 11 февраля отправилась на съемочную площадку. Подъехал наш микроавтобус, и я наконец-то обняла своего дорогого друга Сергея Никоненко. Он, как всегда, был бодр и деятелен. Бывают люди, с которыми роднишься навсегда – мы ведь герасимовцы.

Вечером

Вечером смотрительница Тригорского Римма Валентиновна Бурченкова пригласила женщин в баню. Отказаться от удовольствия побывать в тригорской баньке невозможно. И вот мы, взяв фонарики, решились идти напрямки через поле в соседнюю с нами усадьбу. Морозец был крепкий, небо мерцало звездами, в лесу кто-то выл…

– Говорят, здесь до сих пор волки водятся? – осторожно начала тему Татьяна.

Я тоже подлила масла в огонь:

– Да отчего же им здесь и не быть? Заповедник – он всех охраняет. Мы же видели здесь зайцев, значит, и лисы, и волки есть. Здесь где-то памятник зайцу поставлен, который Пушкина остановил от самовольной поездки в Петербург… в дни восстания.

– Давайте побыстрее пойдем, – предложила Татьяна, – пока нам самим памятников не поставили.

Мы ускорили наши передвижения, утопая в снегу, похрустывая корочками льда. Навстречу нам уже спешил хозяин усадьбы Константин Бурченков:

– Что это вы через поле, здесь же дорога есть?

– Да мы напрямки. А правда, что здесь волки водятся? – поинтересовалась Татьяна.

– Безусловно – здесь есть всё, что при Пушкине было… И белки, и лисы, горностай, еноты и волки частенько пробегают. Вот медведей уже нет, года полтора назад где-то недалеко от устья Сороти был убит последний. А волков можно часто услышать, как они на луну воют.

– Да-да, мы слышали… – подтвердила Татьяна.

И вот мы в бане. Пахнет березовыми вениками и дровами…

– Располагайтесь, а после бани прошу к нам чай пить, – предложил Константин.

В доме смотрительницы Риммы за нами ухаживала ее дочь – Татьяна. Я обратила внимание на ее тонкие черты лица и оленьи глаза.

– «Итак, она звалась Татьяной…». А не хотела бы ты у нас в фильме участвовать? – предложила я девушке.

Та засмущалась, но согласилась. Итак, в баньке нас помыли, чайком угостили, да и царевну тригорскую мы с собой прихватили. Обратно опять шли прямиком и после наливки никаких волков не боялись.

Наутро, четырнадцатого февраля, мы ещё ближе познакомились с Риммой Валентиновной – хранительницей Тригорского.

Она помогала нам во всём, в том числе выстраивать пространство для нашего фильма. На улице я увидела людей с цветами, они приехали отпраздновать день рождения Семена Степановича Гейченко, который похоронен в Тригорском. Вот так и еще одна дата совпала.

 
Два чувства близки нам,
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
 

Приближение

Вечером долго не могла уснуть. Одна за другой всплывали в сознании увиденные детали обихода Тригорской усадьбы – серебряный самовар, искусно сделанная клетка с поющим механическим соловьем. Вспомнила серебряный умывальник в небольшой нише с зеркалом и вешалкой с полотенцем. Вот они – реальные вещи для Никиты Козлова и Пушкина. Тут же родилась сценка умывания барина. К утру две сцены были изменены, а одна полностью явилась в Тригорском.

Начали снимать со стороны пруда. Тургенев и Маша не спеша шли по горбатому мостику, перекинутому через пруд. Шли – поклониться месту, где творил Пушкин.

Вглядываясь в удаляющиеся фигуры, я почувствовала, что этот эпизод и в монтаже будущего фильма должен иметь свое неспешное пространство, а над всем этим будет звучать голос самого Пушкина, как у Пастернака:

 
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом.
 

Так и будет в фильме: поляна с крылатой мельницей, мостик, занесенный снегом, михайловские рощи…

 
В разны годы
Под вашу сень,
Михайловские рощи,
Являлся я…
 

Будет как бы постепенное приближение к живому Пушкину, через реалии усадьбы и дома поэта.

Тургенев и Маша прошли мимо баньки к дому, поднялись на крыльцо.

 
Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою…
 

В Тригорском

Итак, мы снова в гостях у Прасковьи Александровны Осиповой. Любовь Владимировна Козмина уже облачилась в зеленое платье и сразу преобразилась в женщину XIX века. Нашлись и те, кто увидел в ней сходство с хозяйкой Тригорского. А пока нашим актрисам делают прически, мы с оператором выстраиваем кадр явления Пушкина. По нашей задумке в дверном проеме Осиповой видится живой Пушкин, он бросает ей цветок, ее руки тянутся к цветку, но он тает, а место, где видела она Пушкина, пусто.

Чтобы подчеркнуть ирреальность происходящего, создаем вокруг Пушкина свет летнего вечернего солнца. Он стоит в красной крестьянской рубашке, окруженный алым сиянием. Краем глаза наблюдаю, как сотрудники музея улыбаются нашему Пушкину – Днестрянскому – значит, вместили его в свое сердце.

Любовь Владимировна Козмина, сопровождаемая девушками, вошла в гостиную. На стол положили специально испеченный пирог, разлили чай по чашкам. По лицу Любы трудно было догадаться, что происходит в ее сердце, наполненном любовью к Пушкину и той ответственностью, которая на нее пала – играть Прасковью Александровну Осипову. Помогало, конечно, что, будучи пушкинистом, Любовь Владимировна многое знала об Осиповой.

Дружба с Пушкиным составляла жизненный интерес обитателей Тригорского и прежде всего самой Прасковьи Александровны Осиповой. От двух браков у нее было восемь человек детей. Несмотря на это и разницу в возрасте, Пушкин не в шутку ухаживал за ней, а спустя годы это не помешало им стать близкими друзьями.

И вот именно к ней, Прасковье Александровне, в трагические февральские дни, не зная дороги в монастырь, приехал Тургенев, сопровождая гроб с телом Пушкина. По сценарию она встречала его словами живого участия:

– Так и должно было произойти!.. – воскликнула Прасковья Александровна. – Но ведь какой случай! Точно Александр Сергеевич не мог лечь в могилу без того, чтобы не проститься с Тригорским и с нами. Я ведь его как мать любила.

Но на съемках, как всегда, планы и сцены выстраиваются в обратном порядке. И чтобы Люба освоилась, я дала ей возможность подать реплику за кадром. Тургенев рассказывал Осиповой:

– Все товарищи по Лицею явились, ну, те, кто мог. Вы меня понимаете…

– Да-да, те, кто не в Сибири… – мягко произнесла свою фразу Любовь Владимировна, и я совершенно успокоилась! Девочки, играющие ее дочерей, тоже быстро освоились.

– Ну как? Что-нибудь получилось? – с тревогой спросила меня Люба.

– Конечно, получилось, не могло не получится у человека, который так предан Пушкину и тем, кто его любил, – говорила я совершенно искренне, еще и еще раз благодаря судьбу за встречу и дружбу с четой Козминых.

Бесконечный день продолжался. Несмотря на усталость, нам необходимо было снять еще три сцены с Пушкиным и его другом Николаем Раевским, и я предупредила группу, что будем работать до ночи, пока не снимем. Все с пониманием отнеслись к сказанному: «Работать так работать!»

Комнаты киевского дома Раевских опять же выбрали в Тригорском. Николай Раевский-младший (его роль исполняет мой сын Иван Бурляев) был из тех редких друзей Пушкина, которые любили его не за стихи только, а просто потому, что любили, хотя их дружба, безусловно, выросла из общности литературных интересов. По признанию самого Александра Сергеевича, он «сердцем отдыхал» с Раевским. А это означает, что он был весь открыт Раевскому и не прятал от него своих чувств.

По свидетельству многих современников, характер у Александра Сергеевича был непостоянен: в одну минуту он переходил от веселости и смеха к задумчивости. Иным казался несносным, вертлявым. Он не вставал, а вскакивал, то молчал, то взрывался в восклицаниях. Но с людьми по сердцу он любил и посмеяться, и даже похохотать от души, с необыкновенной легкостью открывая забавное. Именно со своим другом Раевским Пушкин был бесхитростно прост и естественен. Обо всем этом я размышляла с артистами Игорем Днестрянским и Иваном Бурляевым.

Их первая встреча, Пушкина с Николаем Раевским, должна проявить взаимное тяготение, сердечность, к тому же не будем забывать, что это пока еще мальчишки, и достаточно хулиганистые.

Александр вихрем ворвался в кабинет Раевского. Николай вскочил ему навстречу, сжал в объятиях друга и даже немного подкинул вверх.

– Собачий сын, почему ты не пришел в дом сразу, а прислал Никиту? – смеялся от радости Раевский. – Мы думали, тебя схватили и отвезли куда следует!

– Скотина, – в том же ключе отвечал Александр, – что ты сделал с моей малороссийской рукописью? – Пушкин вытащил из-за пазухи помятый объятиями Николая листок.

– Еще напишешь, сверчок.

Молодым артистам сразу удалось проникнуть в приподнятую атмосферу встречи. Весь облик будущего генерала, а сейчас гусара Раевского, мы решали в гротесковой манере. В жизни он был близорук и носил очки, а так как стояла ночь на дворе, он был в халате, голова повязана платком.

– А что это у тебя с головой? – поинтересовался Александр.

Раевский хохотнул и сел верхом на стул.

– Батюшка князя Сергея Волконского магнетизмом лечил. Так у него нога прошла, а у меня голова разболелась.

– Николай Николаевич увлекается магнетизмом? – изумился Пушкин.

– Да, и этому его научила Анна Турчанинова, подключаться… – Николай состроил серьезную мину, а руками изобразил совсем иное, похожее на «подключение» к женской груди.

Пушкин хохотал, усевшись с ногами на диван. А Николай продолжал:

– Они нас своим месмеризмом замучили, насильно магнетизируют, спасу нет.

– Нет, ведь это чудо, – взорвался радостью Александр, – в последний день в Петербурге – у Раевских, у матушки твоей, Николя, и в первый день в Киеве – опять же у Раевских.

– День! – хохотнул Николай. – Ночь на дворе, а ты шумишь. Ты хоть поел где?

– Обедал у Давыдовых.

– Тогда умойся и ко мне в библиотеку. Никита! Намыль барину шею, да покрепче.

Как нам всем показалось, сцена удалась, и мы перебрались в библиотеку, где должен был состояться главный потаенный разговор друзей.

Эту сцену мы готовили еще месяц назад, иначе артисты не успели бы ее освоить.

– С тех пор как я сделался историческим лицом для сплетен Санкт-Петербурга, я глупею и старею не неделями, а часами, – горько признавался Александр другу. – Кругом шипенье, травля, сплетни, злорадство – всё, чем потешается толпа. На всех углах говорилось, что будто бы я был подвергнут телесному наказанию при тайной полиции.

– Это сплетня? – неосторожно спросил Раевский.

Пушкин обернул к нему гневное лицо.

Я еще раз объяснила актерам, что на этой фразе Пушкин может взорваться: уж если друг поверил сплетне!..

Но ярость уходит с лица поэта.

– Безусловно, но я обезумел от гнева и чуть было не наделал весьма серьезных бед.

– Легко поверить… – выдохнул Николай.