Текст книги "Адвокат – невидимка"

Глава 9

Следователь Карасев, по всей видимости, представлял собой усовершенствованную модель вечного двигателя. Не прошло и недели со времени их последней встречи, как он оповестил Дубровскую о проведении очной ставки. Надо сказать, Елизавету подобная расторопность прокурорского работника радовала мало, поскольку новая встреча в стенах следственного изолятора означала для нее теперь еще и дополнительную возможность общения с господином Лещинским. Елизавета не могла припомнить дела, по которому бы она шла на свидание со своим подзащитным с таким нежеланием. Известный адвокат, без намеков и предисловий, дал понять, что в ее услугах не нуждается и желает видеть в ней бедную статистку, которая все время молчит, подписывает бумаги в нужных местах и уходит домой тотчас, как закончится следственное действие. Положение осложнялось еще и тем, что все коллеги Дубровской проявляли к этому делу небывалый интерес, выспрашивая у нее детали происшествия и перспективы защиты. Лиза неизменно напускала туман, отвечая что-то вроде: «Адвокатская тайна» или «Следствие покажет», так что некоторые ее сослуживцы, острые на язык, начали говорить, что Дубровская излишне задирает нос. Вдобавок ко всему адвокат Тараскин, шефство над которым ей навязали в коллегии, просто одолевал ее своими просьбами приобщить его к делу Лещинского. В общем, отдавая свое удостоверение в спецчасть майским утром, Елизавета думала только о том, чтобы поскорее все это закончилось и она смогла вернуться к своей работе по защите нормальных граждан.

Лещинский высокомерно кивнул ей в знак приветствия, и она порадовалась уже тому, что хорошее воспитание мешает ему устраивать ей сцены публично. За годы работы в адвокатуре она не раз видела, как клиент всеми возможными способами выражал свое недовольство адвокатом – начиная от легких упреков в некомпетентности, кончая обвинениями во лжи и мошенничестве.

– По какому поводу мы здесь собрались? – бодро спросил Лещинский, адресуя вопрос, разумеется, следователю.

– У нас, Владимир Иванович, очная ставка, – отвечал тот, старательно заполняя протокол. – Вот сейчас Лежнев подойдет, тогда мы и начнем с божьей помощью.

– Как Лежнев? – поразился Лещинский. – Вы что, его уже допросили?

– А вы как думали? – улыбнулся Карасев. – Пока вы тут в изоляторе на нарах валяетесь, детективы читаете, мы, между прочим, работаем не покладая рук и ног. Допросили мы вашего Лежнева.

– Ну и… – медленно спросил адвокат, словно желая оттянуть момент истины. Ему уже все было понятно.

Дубровской тоже было не впервой. Она знала, что очная ставка по закону проводится лишь в случаях наличия противоречий в показаниях ранее допрошенных лиц. Стало быть, Лежнева допросили, и он сумел отвертеться от тех обвинений, которые выдвинул в его адрес Лещинский.

– Вам же все ясно, Владимир Иванович, – подтвердил следователь худшие опасения Дубровской. – Выводы делайте сами. Если вы до сих пор в тюрьме, а Лежнев на свободе, стало быть, чьим показаниям мы доверяем больше?

Лещинский хотел что-то сказать, возразить, но не успел, потому что дверь скрипнула, и на пороге появился Лежнев Александр.

– Откуда вы знакомы друг с другом? – спрашивал следователь попеременно Лежнева и Лещинского, а ответы записывал в протокол.

– Он был адвокатом по делу об убийстве моей сестры, – отвечал Лежнев, стараясь не смотреть на человека в белоснежном спортивном костюме.

– Давайте уточним, – въедливо парировал адвокат. – Кренина присяжные оправдали, стало быть, я защищал невиновного человека, незаконно обвиненного в убийстве его сестры.

– Есть ли между вами неприязненные отношения?

– Мне этот человек неприятен. Я ему не доверяю, – отвечал Лежнев. – Он оболгал мою сестру в суде и, таким образом, перетянул мнение присяжных на свою сторону.

– Неприятен? Да он ненавидит меня! – воскликнул Лещинский, показывая на своего оппонента. – Вы только посмотрите на него!

Действительно, в глазах Лежнева плескалась такая злоба, что Дубровской на мгновение стало не по себе. Бесспорно, у Лещинского были все основания подозревать бывшего процессуального противника в своих злоключениях. Правда, на Карасева «игра в гляделки» особого впечатления не произвела.

– Вот что, Владимир Иванович, – сказал он, отмечая конец предложения жирной точкой. – Вам, как бывшему компетентному защитнику, не надо объяснять…

– Компетентность не бывает бывшей, мой юный друг, – презрительно заметил Лещинский. – Она или есть, или ее нет!

– Ну, хорошо, – благосклонно кивнул следователь, проглотив обидное обращение «мой юный друг». – Тогда вам не надо объяснять, что указание в протоколе следственного действия на недружелюбный взгляд гражданина Лежнева не будет иметь для суда какого-либо значения. Это оценочное понятие. Вы видите в его глазах злобу. Я же вижу боль и отчаяние. Кто из нас прав? К тому же очную ставку мы не фиксируем на видео, а записываем на бумагу. К чему нам эти эмоции? Продолжим?.. Скажите, Лежнев, подходили ли вы после процесса к гражданину Лещинскому с угрозами?

Похоже, Лежнев сделал из этой небольшой словесной потасовки для себя определенные выводы. Когда он отвечал, его голос уже не вибрировал от злобы, а звучал вполне нормально, даже равнодушно.

– К Лещинскому я не подходил, угроз в его адрес не высказывал. Конечно, я был зол на него, но понимал, что он – только адвокат и таким образом зарабатывает деньги.

– Быстро учится, зараза! – хмыкнул себе под нос Лещинский. – Значит, это я все напридумывал, так, что ли?

– Вот именно, – согласился оппонент. – Напридумывал, как всегда.

– Хорошо, Лежнев. Тогда поясните в хронологическом порядке, что вы делали в тот день, когда был оглашен вердикт присяжных? – попросил следователь.

– Пожалуйста, – пожал плечами мужчина. – После вердикта я отправился на кладбище. Купил цветы в торговой палатке и пошел к могиле сестры. Там я пробыл около двух часов. Мне было больно и тошно. После этого я приобрел продукты в магазине и уехал на озеро в дачный домик, где и пробыл всю ночь и половину следующего дня.

– Свидетелей, конечно, нет? – поднял бровь Лещинский.

– Свидетель есть. Правда, единственный, – ответил Лежнев, холодно глядя на него. – Это мой сосед. Мы пили с ним всю ночь. Я оплакивал Лару, а он утешал меня. Часа в четыре ночи мы свалились, как убитые. Пришли в себя только ближе к полудню следующего дня.

– Он говорит правду, – вмешался следователь. – Мы допросили друга. Тот повторил его показания слово в слово. Так что будем считать этот вопрос закрытым. У Лежнева есть алиби, и оно подтверждено. Его не было в городе. Как это для вас ни прискорбно, гражданин Лещинский, но вы должны принять этот факт как данность.

– Факт?! Данность?! Да о чем вы говорите! Это липовое алиби, состряпанное наспех. Вы должны лучше проверить его, – взорвался адвокат. – Я обещаю, вы найдете там немало интересного.

– Мы сделали все, что могли, – ответил Карасев.

– Вернее, то, что сочли нужным! Был бы я на свободе, – с горечью вздохнул Лещинский, – я бы вывел на чистую воду этого субчика. Интуиция меня еще никогда не подводила.

– Да, но вы в тюрьме! – насмешливо напомнил Карасев. – Как воистину трагично. Но не огорчайтесь, ведь у вас есть адвокат.

– Адвокат?! Вы издеваетесь, да? Хотя… – Он повернулся к Елизавете, рассматривая ее каким-то новым, изучающим взглядом. – Вы знаете, госпожа Дубровская, пожалуй, я не прочь поболтать с вами часок. У нас, думаю, есть что обсудить.

– Только если это не займет много времени, – холодно ответила Лиза. – Через час у меня свидание с другим подзащитным.

Дубровская не была злопамятной. Во всяком случае, никогда себя не считала таковой. Но все же, оставшись наедине со своим подзащитным, она не стала выражать щенячий восторг и рассыпаться в учтивостях. Лещинский сменил гнев на милость и благосклонно разрешил ей выполнить профессиональный долг.

– Вам наверняка приходилась сталкиваться с ложным алиби, – говорил он, глядя ей в глаза. – Преступник еще на стадии подготовки к совершению своего злодеяния готовит себе оправдательный материал. Мол, в то время как кому-то перерезали горло, он был в компании приятелей, мило отмечал первый день лета, рождение троюродной бабушки или взятие Бастилии. В нашем деле мы имеем типичный образчик вранья. Лежнев сделал не самую хитрую заготовку, но следователя она удовлетворила. Карасев не намерен долго копаться в деле, поскольку убежден в моей виновности. «Преступление совершено в условиях полной очевидности», – вот фраза, которая за последнюю неделю звучала из его уст не менее десяти раз.

– Хотелось бы знать, почему вы считаете, что алиби Лежнева липовое? – спросила Дубровская. – На слух все звучало очень даже убедительно.

«Убедительно?! Да я сотни раз организовывал ложное алиби и знаю, о чем говорю», – едва не вырвалось у него, но он предпочел вовремя взять себя в руки.

Конечно, у него был большой опыт по этой части, и он мог рассказать Лизе много интересных вещей. Он во всем любил оригинальность, а подготовка алиби для очередного преступника не была исключением. Только примитивные люди привлекали к этому делу родных, организуя домашнюю вечеринку. Суд к показаниям родственников относился скептически и во внимание их не принимал. У Лещинского были более интересные варианты. Например, нахождение на борту самолета во время совершения преступления. Связи и деньги делали свое дело, и алиби казалось безупречным. «Вам нужно железное доказательство вашей невиновности? – спрашивал он очередного клиента. – Что вы предпочтете? Прием в военкомате на нужный день и час или же хирургическую операцию? Выбирайте последний вариант: надежно, как в банке, правда, обойдется недешево! При желании вам наложат даже хирургический шов. Комар носа не подточит! А может, вы хотели поучаствовать в международном симпозиуме на Кипре или половить рыбу в Турции? Ах, вам нравится климат на Лазурном Берегу! Но Франция – визовая страна. Возможно, получится, но будет стоить дороже!» Последняя его придумка не потребовала от него больших усилий. По делу Кренина ему помог один знакомый журналист, пишущий под рубрикой гламурной хроники, и родственник кассирши, выдавшей пару билетов задним числом…

– Неужели вам не приходилось таким образом помогать вашим клиентам? – спросил он Елизавету.

Ответ можно было не озвучивать. Он читался в полных недоумения глазах адвокатессы так явно, словно перед ним была открытая книга.

– Мне?! Никогда, – медленно проговорила Дубровская. – Это несправедливо. Да к тому же и незаконно.

Он вздохнул. Все ясно! Эта дурочка собралась выигрывать дела по справедливости. Тяжелый случай. Впрочем, перевоспитание в его планы не входило. Достаточно будет, если только она в точности будет выполнять его инструкции.

– Вы спросили, почему я не доверяю алиби Лежнева? – спросил он, возвращаясь к теме разговора. – Все просто. Вам наверняка известно, что для доказывания виновности требуется наличие мотива и возможности совершить преступление. Так вот, мотив для вас, я думаю, очевиден. Лежнев ненавидит меня за то, что я способствовал оправданию Кренина.

– За что же ему вас ненавидеть, если Кренин на самом деле невиновен? Я думаю, что он, как никто другой, заинтересован в том, чтобы наказание понес настоящий убийца!

Лещинский подавил стон. Кто навязал ему в помощники этот образец чистоты и непорочности?

– Да, я тоже так думаю, – осторожно сказал он, стараясь не спугнуть Елизавету. – Но родственники пострадавших мыслят иначе. Их очень тяжело бывает убедить в том, что адвокат делает хорошее и нужное дело.

Вернее, Лещинскому самому никогда не удавалось убедить их в этом. Но до недавних событий ему везло. Ненависть родных выливалась для него только в тихие проклятия и пустые угрозы. Но спланировать и хладнокровно осуществить преступление, подставив его в качестве виновного, никак не вписывалось в практический опыт известного адвоката. Такой случай произошел с ним впервые.

– Хорошо. Насчет мотива я, пожалуй, соглашусь с вами, – сказала Дубровская. – Но вот возможность. Как Лежнев мог совершить преступление, если целую ночь находился в восьмидесяти километрах от места происшествия?

Лещинский не удержался и хмыкнул:

– Вы поверили в эту сказку о его ночном загуле? Предлагаю вам два варианта реальных событий той ночи. Первое. Лежнев не был на том треклятом озере вообще. С соседом по участку у него просто очень хорошие отношения, и тот, учитывая ситуацию, просто помог товарищу своими ложными показаниями. Второе. Лежнев был на озере. Выставил ящик спиртного своему другу-алкоголику и даже сделал вид, что пьет сам. После того, как его сосед отключился, он наскоро собрался и был таков! К моменту пробуждения товарища он уже вернулся обратно и улегся спать. Ну, как, похоже на правду?

– Вполне, – кивнула Дубровская.

– Ну, я же вам говорил?! Так, значит, поможете мне?

– Это мой профессиональный долг.

– Тогда по рукам! Но помните, наша главная задача – разбить алиби Лежнева вдребезги.

– Только если это алиби ложное, – вставила Дубровская.

Лещинский посмотрел на нее непонимающе, хотел что-то сказать, но потом передумал. В конце концов, ему нужна информация, а уж как ею пользоваться, он решит сам.

Елизавета посмотрела в свой ежедневник и с чувством выполненного долга перечеркнула запись «9.00. Очная ставка по делу Лещинского». Плохо или хорошо, но с этой задачей на сегодня она справилась. К сожалению, это была не единственная заметка на странице. Ниже значилось: «С 9.00 до 17.00. Дежурство Тараскина». «Вечером. Принять участие в организации досуга Дуси». Проклятье! Ни первое, ни второе занятие не сулило ей ничего занимательного. Подумав немного, она заскочила в «Детский мир», где, не колеблясь ни минуты, сделала выбор в пользу домика для Барби. Все маленькие девочки обожают играть в куклы. Дуся не может быть исключением. Стало быть, одну проблему на вечер она уже решила. Оставался еще один подопечный – адвокат Тараскин. С ним было сложнее. Великовозрастному балбесу уже не купишь пластмассовый пугач или оловянных солдатиков. Придется ехать в юридическую консультацию и сидеть с ним, наблюдая, как он ведет прием граждан, нуждающихся в помощи адвоката.

Лиза постаралась проскользнуть на свое место, не отвлекая от работы Тараскина. Впрочем, ей бы это не удалось, даже если бы она, споткнувшись о краешек линолеума, растянулась на полу. Юный адвокат и его клиент настолько были заняты беседой, что на внешние раздражители реагировали вяло. Солировал в разговоре, естественно, Тараскин. Немолодой мужчина слушал его, открыв рот.

– Вот возьмем, к примеру, лещей, – говорил адвокат. – На что клюет крупный лещ? Не секрет, что он предпочитает червей.

Мужчина кивнул.

– Что понимаем мы под понятием «червь»? – задал вопрос Тараскин, хитро прищурив глаз. – Что?

– Наверно, червя, – осторожно вставил клиент.

Адвокат снисходительно улыбнулся.

– Мы, образованные люди, имеем в виду навозных, земляных червей, выползков, реже подлистников. Как и опарышей, червей можно условно разделить на обычных и долгоживущих. Например, дендробена. Вот вы знаете, что такое дендробена?

Клиент замотал головой. Тараскин зевнул.

– Впрочем, об этом я могу рассказать вам в следующий раз. Мы беседуем с вами уже час. Нужно же дать возможность и другим людям получить квалифицированную юридическую помощь. Вам интересно, где можно без хлопот раздобыть мотыля?

– С мотылем сейчас сложно! – оживился мужчина. – Раньше, по правилам, можно было добывать до пятисот граммов мотыля без специального разрешения. Теперь же, когда ввели запрет, я просто в отчаянии. Ума не приложу, что делать?

– Приходите в следующий раз, расскажу. Вот вам моя визитка.

– Спасибо, адвокат. Где я могу расплатиться за консультацию?

Дубровской и самой впору было превратиться в мотыля. Одно она знала точно: ее напрасно назначили наставницей к Тараскину. Она не имела представления, в каком кодексе можно было раздобыть такую хитроумную информацию. В общем, когда удовлетворенный клиент покинул помещение юридической консультации, она шепотом, чтобы не выдать окружающим своего невежества, тихо спросила:

– Скажи, а как звучал вопрос этого человека? Что он хотел знать?

Тараскин потер лоб и неопределенно пожал плечами:

– Кажется, его интересовали вопросы наследования. Честно говоря, сейчас уже и не вспомню… Но мы нашли общий язык. Он остался доволен.

С этим Дубровская поспорить не могла.

Дуся смотрела на розовый домик для Барби с явным недоумением.

– Что это? – спросила она, нахмурив рыжие брови.

Лиза улыбнулась:

– Это домик, в котором будет жить твоя маленькая подружка.

– Моя подружка в этот домик не поместится, даже если уменьшится в десять раз. Она большая и толстая.

– Я имела в виду Барби, – с досадой заметила Дубровская, удивляясь, почему ребенок не знает элементарных вещей. Должно быть, Клара не имела дурной привычки баловать ребенка игрушками. После того как распаковали их внушительный багаж, оказалось, что вещи матери заняли собой два шкафа и небольшой сундук. Вещички же дочери без труда разместились в прикроватной тумбочке.

– Я не играю в Барби, – упрямо сказала девчонка. Она не собиралась демонстрировать хорошие манеры, благодарить дарительницу пусть за ненужную, но все же приобретенную за деньги вещь.

– Это твое дело, – ответила Дубровская, немного уязвленная тем, что ее первый педагогический эксперимент не увенчался успехом. – Тогда пойди и отыщи Ольгу Сергеевну. Она знает массу других интересных детских игр. Мне же нужно поработать с бумагами.

– Ольга Сергеевна сказала, что у нее мигрень, и отослала меня к тебе, – пробубнила Дуся. – У нее от детской болтовни болит голова.

«Ну, что же, этого следовало ожидать! – со злорадством подумала Лиза. – Что же будет, когда появятся внуки?»

– Тогда, боюсь, тебе придется надеяться только на дядю Андрея, – схватилась Елизавета за второй спасительный круг. – Он сейчас в кабинете, но, думаю, только обрадуется возможности поиграть с тобой.

– Он уже играл со мной, – мрачно изрекла девочка. – Сначала он полчаса прыгал на скакалке, а потом предложил завязать глаза платком и поиграть в жмурки.

– По-моему, замечательная идея! – с воодушевлением воскликнула Лиза. – Детям полезно много двигаться.

– А, по-моему, глупее ничего и не придумать! – отрезала Дуся. – С какой стати мне натыкаться на все углы в вашем доме, словно у меня нет глаз, или скакать, как коза в огороде. Есть вещи и поинтереснее.

– Например?!

– Например, почитать книги, – неожиданно изрекла Дуся.

– Тогда пойди в кабинет и выбери себе что-нибудь подходящее. Только, боюсь, «Колобка» и «Теремка» там не окажется.

– А я и не читаю такую глупость. Меня интересуют взрослые книги, – задрав острый подбородок, сообщила девочка.

– Хорошо. Настоящие взрослые книги стоят на моей полке, – со скрытой усмешкой проговорила Дубровская, отсылая упрямицу к стеллажу, на котором мрачной громадой высился сборник законодательства Российской Федерации.

Девочка засеменила в указанном направлении, а Елизавета, облегченно вздохнув, склонилась над бумагами. Этот пункт плана в своем ежедневнике она выполнила на «отлично».

Глава 10

Тараскин с восторгом принял предложение Елизаветы приобщиться наконец к делу великого Лещинского.

– Итак, что мы ищем? – спросил он, потирая руки.

– Нам нужно опровергнуть алиби человека, утверждающего, что в момент совершения преступления в доме адвоката он находился в другом месте, – пояснила Дубровская. – Его фамилия Лежнев, и он всеми фибрами души ненавидит Лещинского. И у нас есть все основания полагать, что оправдывающие доказательства для себя он заготовил заранее, подговорив своего друга дать показания в его пользу.

Слово «нас» она произнесла с особым чувством. Что бы там ни держал в голове великий Лещинский, но ему все же пришлось прибегнуть к ее помощи. Он вынужденно дал ей шанс, и Дубровская вцепилась в него мертвой хваткой. Она знала, что приложит максимум усилий и добьется результата, чего бы ей это ни стоило. А когда известный адвокат поймет, что своей свободой он обязан ей, вот тогда… Впрочем, что будет тогда, Елизавету пока не занимало. Ей нужен был помощник, и судьба благосклонно предоставила ей в распоряжение молодого и энергичного напарника.

– Как же мы будем действовать? – спросил Тараскин.

– Все очень просто, – заверила его Елизавета. – Нужно будет поговорить с товарищем Лежнева, неким Китаевым, и выведать все, что касается их ночных посиделок. Сгодится все, что позволит усомниться в алиби Лежнева.

– Понятно, – кивнул Тараскин. – Значит, мы заявляемся в дом Китаева…

– Заявляешься только ты, я же буду ждать тебя в машине, – поправила Тараскина Лиза.

– Хорошо, я иду один, предъявляю свое адвокатское удостоверение, нагоняю жути и требую, чтобы Китаев выложил мне все начистоту! – Тараскин уставился на Елизавету, должно быть, ожидая от нее одобрения, но та только покачала головой.

– Никаких удостоверений. Нужно будет придумать что-то похитрее, для того чтобы раньше времени не взбаламутить Китаева. Ведь тот, как пить дать, сразу же побежит к своему дружку Лежневу, а тот успеет что-нибудь предпринять.

– Тогда вы обратились по адресу. Я – смекалистый малый: могу представиться членом правления садоводческого товарищества или инспектором эконадзора, журналистом газеты «Дом. Сад. Огород» или рекламным распространителем семян нового сорта тыквы.

Тараскин был готов продолжить перечислять возможные варианты, но Елизавета остановила его.

– Говори, что хочешь, но узнай правду. – Она полезла в сумочку и вынула оттуда черный предмет, похожий на коробочку. – Это диктофон, – пояснила она. – Запишешь разговор на пленку, а я прослушаю его уже в машине. Ты уверен, что у тебя получится?

– На все сто, Елизавета Германовна! – заверил ее Тараскин. – Конечно, вы можете пойти со мной и убедиться…

– Об этом не может быть и речи, – отрезала Лиза. – Я не хочу раньше времени выдавать себя. К тому же, если бы я была уверена, что мое появление в доме Китаева не принесет вреда, я пошла бы к нему сама, не прибегая к твоей помощи.

– Я сделаю все, как надо. Не пройдет и часа, как вы будете держать в руках эту штуку, – Тараскин показал на диктофон, – и удивляться тому, как я сумел докопаться до истины.

Заявление звучало немного хвастливо, но зато обнадеживающе.

В салоне автомобиля стало душно, и Елизавета открыла настежь дверцу. Весенний воздух, напоенный ароматами цветущего сада, вливался в салон неспешно, заставляя трепетать ее ноздри и учащенно биться сердце. Удивительное дело, но это происходило с Лизой всегда в эту пору, в последние дни мая, когда на землю струились потоки солнечного света, а зеленая клейкая, совсем еще не пыльная листва тихо шелестела под порывами теплого ветра. Дубровская и сама не могла сказать определенно, что это было: то ли сладкое ожидание перемен, которые произойдут в ближайшем будущем, то ли щемящая тоска по тому, что уже прошло. Ее душа, уютно дремавшая долгие месяцы ненастья, теперь рвалась наружу, в голубое поднебесье, требуя свободы, свежего воздуха и безумств…

Елизавета решила, что так действует на нее природа. В городе, насквозь пропахшем запахами плавящегося асфальта и выхлопных газов, такое чувство посещало ее редко. В загородном доме Мерцаловых, окруженном небольшой рощицей, мысли также текли ровно, а желания не выходили из-под ее бдительного контроля. Должно быть, там все было слишком упорядоченно и скучно, слишком возделано и ухожено, что не оставляло места анархии и беспорядку. Зато здесь, в обыкновенном садовом поселке, природа брала свое. Разросшиеся вишневые кусты теснили изгородь, которая, не выдержав напора молодых упругих ветвей, слегка покосилась в сторону. Свежая трава пробивалась сквозь щебень, которым здешние садоводы засыпали дорогу. А по ее краешку, по бровке земли, поросшей сорняком, чинно следовало утиное семейство, отправляясь, должно быть, к огромной луже, больше похожей на озерцо.

Хлопнула калитка, и кто-то очень быстрый в два прыжка преодолел расстояние до машины и, открыв дверцу, плюхнулся рядом. Конечно, это был Тараскин, вернувшийся с задания и вероломно нарушивший уютное одиночество Елизаветы. Он шумно дышал и выглядел немного странно для человека, только что побеседовавшего с мирным садоводом, хозяином вишневого сада.

– За тобой гнались? – спросила Дубровская, нехотя выплывая из облака своих грез. – Ты дышишь так, словно пробежал стометровку.

– В каком-то смысле так оно и есть, – признался Тараскин.

– Но что случилось?

– Терпение, Елизавета Германовна. Все по порядку. Но будет лучше, если вы сами прослушаете вот это. – Он передал ей диктофон.

Дубровской стало еще жарче. Должно быть, сведения, добытые Тараскиным, и вправду имели сенсационный характер. Тем лучше. Она включила нужную кнопку для воспроизведения записи. Ее помощник предусмотрительно зафиксировал лишь то, что могло их заинтересовать, пропустив обязательную стадию знакомства и прочих глупых реплик о погоде и урожае. В общем, полуторачасовая беседа, имевшая место в домике под шиферной крышей, уместилась в коротком рассказе, прослушав который Елизавета не поняла ровным счетом ничего, кроме того, что он звучал на великом и могучем русском языке. Вернее, все слова ей вроде были понятны, но общий смысл ускользал от нее, словно она слушала речь иностранца, разбавленную бряцанием посуды и бормотанием радио.

«Этот фраер хоть и без куполов, но я его уважаю. Его сестру замочили, а адвокат-беспредельщик дело закрыл и этого казенного петуха на волю выпустил… Водяры много было, так мы и пролежали всю ночь рогами в землю, воронкой кверху. Утром встали, а у нас воробьи в валенках летают…»

Дубровская прослушала запись трижды.

– Вы что там, пили? – напустилась она на помощника, потеряв терпение. – Почему фоном идет звон бокалов?

– Только чай! – замотал головой Тараскин. – Вот вам истинный крест. Хотя, скажу честно, без бутылки его не понять. Может, он и вправду китаец?

– Голова твоя садовая! – возмущалась Елизавета. – Не мог его как следует расспросить. Что ты там делал полтора часа?

– Устанавливал контакт! – не моргнув глазом, сообщил адвокат.

– Контакт он устанавливал! А я о чем буду Лещинскому докладывать, о воробьях в валенках?

– Не могу знать, Елизавета Германовна. «Тайна сия велика есть!» – сболтнул Тараскин чужую цитату и уставился на Лизу, дожидаясь новых вопросов.

– Но что-то же ты должен был понять? – спросила она в отчаянии.

– Понял только, что пили они всю ночь! Потому что из всего услышанного опознал лишь слово «водяра», что означает «водка».

– Просто потрясающе! – пробормотала Дубровская. Но делать все равно было нечего. – Будем разгадывать ребус.

– Но как? – наморщил лоб Тараскин. – Спорим, что в вашем бардачке нет китайско-русского разговорника.

– Нам бы больше помог словарик блатного жаргона, – хмыкнула Елизавета. – Неужели ты так и не понял, что Китаев – это наш клиент, то есть человек, который когда-то уже обращался за юридической помощью и, скорее всего, обратится еще не раз? Причем, заметь, его вряд ли интересует отрасль гражданского права, всякие там разводы и разделы имущества.

– Вообще-то я понял, что он уголовник, – ответил «смекалистый малый», насупившись. – У него не грудь, а стенгазета. Чего там только нет, и картинки, и печатный текст. Есть что посмотреть и что почитать.

– Ну и что ты прочел? – насмешливо спросила Елизавета.

– Ничего, – покачал головой Тараскин. – Если бы он был голым до пояса, то, разумеется, что-нибудь да вышло. Но Китаев только расстегнул рубашку и, кроме церквей с крестами и отдельных букв, я ничего не увидел.

– Ну, хотя бы ты сосчитал маковки церквей?

– Не-а… Я что, дурной? Зачем мне это надо? Помню только, что их много было. Но разве это имеет значение?

– Для нашего дела не особенно. Но количество крестов говорит о том, сколько «ходок в зону» совершил Китаев.

– Ой, Елизавета Германовна! Вот и вы заговорили чисто как наш китаец! – пискнул Тараскин, словно опасаясь, что и у его наставницы сквозь тонкую трикотажную кофточку проступят синие татуировки.

– «Ходка» – это один поход в места лишения свободы, – внушительно заметила Дубровская. – Судя по твоим словам, наш Китаев неоднократно отметился по этой части. Его фраза «я хоть и с куполами» прямо указывает на его судимое прошлое. Лежнев для него – фраер, человек, не имеющий отношения к блатному миру, но, судя по всему, достойный уважения. А вот адвокат-беспредельщик – это господин Лещинский. Казенным петухом (прости, господи!) Китаев величает чиновника Кренина, оправданного присяжными.

– Однако он не слишком любезен по отношению к Лещинскому, – заметил Тараскин. – Владимир Иванович – преуспевающий адвокат, и называть его беспредельщиком по меньшей мере странно.

– Китаев знает ситуацию односторонне, только со слов своего приятеля, – пояснила Лиза. – Лежнев не объективен, да и не может быть объективным. У него убили сестру. Он же обвиняет в ее гибели Кренина на том простом основании, что они были любовниками. Я не сомневаюсь, что Лещинский только восстановил справедливость, вытащив на волю невиновного человека.

– Разумеется, – согласился Тараскин. – Но мы отвлеклись. Что значит, по-вашему, «пролежали всю ночь рогами в землю, воронкой кверху»?

– А ты напряги воображение, – посоветовала ему Лиза. – Какое положение в пространстве, по-твоему, должен занимать человек, перебравший по части спиртного? Лицом вниз, задом вверх.

– А-а! – озадаченно протянул Тараскин.

– Не спрашивай только про воробьев в валенках, – предупредила его Дубровская. – Этого я и сама не знаю.

– Должно быть, именно в этом выражении кроется глубокий смысл! – решил для себя молодой адвокат. – Они проснулись и увидели воробьев в валенках. Что бы это могло быть? Может, к ним пожаловали другие уголовники?

– Ко всему прочему, они еще и летали, – напомнила Дубровская.

– Значит, это были наркоманы, – убежденно заметил Тараскин.

– Наркоманы в валенках. Ну, что же, логично!

– Не смейтесь, Елизавета Германовна, – насупился помощник. – Но мне кажется, в этой фразе кроется какой-то ключ. Разгадка.

– Должно быть, так оно и есть, – согласилась с ним Елизавета.

– А что, если мы осмотрим место происшествия? – спросил Тараскин. – Как вам идея? Домик Лежнева стоит как раз напротив. Может, тогда нам станет что-нибудь ясно?

Дубровская посмотрела на маленькую аккуратную дачку за забором из крашеного штакетника.

– Идея хорошая, но неосуществимая, – сказала она с сожалением. – Хозяина дома нет. Но даже если он там и был, мы вряд ли нашли бы повод ознакомиться с внутренним содержанием дома.