Текст книги "О чём молчали города. Мистические истории"

Обнинск, Калужская область

В начале XX века железнодорожному разъезду №15 в Калужской губернии было присвоено название «Обнинское» по фамилии семьи, владевшей большей частью земель вокруг.

Виктор Петрович Обнинский, человек непростой судьбы, видный общественно-политический деятель, депутат первой государственной Думы Российской империи от Калужской губернии, журналист, автор ряда книг. В 1908 г. прошёл посвящение в масонскую ложу…

Усадьба Турилки, больше известная под названием Морозовская дача, – одно из старейших зданий города Обнинска. Усадьба построена на рубеже XIX—XX вв. в новоанглийском архитектурном стиле. В настоящее время из-за неразберихи с правовым статусом имущества не реставрируется. Архитектурный памятник Серебряного века до сих пор не превратился в руины благодаря стараниям неравнодушных граждан: краеведов, волонтёров.

Иногда в полуразрушенном здании, в маленьком окошке у самой земли, появляется огонёк…

«Не обещался ли еси иной невесте?55
  «Не связан ли ты обещанием другой невесте?»


[Закрыть]»

Екатерина Зорина

Свадьба

Ника ждала церемонии с нетерпением. Она полюбила отставного поручика Ковалевского раньше всех, даже раньше Маши. Высокий, темноволосый, с офицерской выправкой, гордый, неприступный, с прозрачными серыми глазами – настоящий герой, её герой. Он часто являлся к отцу с отчётами, новыми идеями: умный, серьёзный. И то, что Андрей выбрал сестру, было так нечестно, несправедливо. Как же Ника терзалась, теперь всё в прошлом. Она невеста, а он жених. Всё так, как и должно было быть с самого начала. Правда, иногда, чаще перед сном, в голове возникали нехорошие, тёмные мысли – может, она виновата в смерти Маши? Ведь Вероника больше всего на свете желала, чтобы та… чужая свадьба не состоялась: даже в молитвах просила. И вдруг у сестры внезапный приступ аппендицита. Андрей тогда так и не смог подойти к гробу…

В комнату вошёл обожаемый Пётр Аркадьевич. Известный во всей России строитель железных дорог на самом деле приходился ей дядей, а не отцом. Ника рано осталась без родителей, и семья Борюсовых взяла её на воспитание. Жёсткий, честный и требовательный с другими, он никогда ни словом, ни делом не упрекнул, не выказал недовольства, не сделал разницы между родной дочерью и приёмной.

– Милая моя, ты прекрасна, – он обнял её.

– Спасибо, папенька.

Тепло его рук уняло тревогу.

– Послушай, Ника. Я должен спросить: ты уверена в своём выборе? Ковалевский хорошая партия, но есть в нём что-то. Как говорят, тихий омут… Ещё не поздно всё отменить. Дам ему отступные, и он, уверен, поступит благородно.

– Нет, нет, папенька что вы! Я же люблю его! – Ника страшно испугалась. Теперь, когда счастье так близко…

– А он тебя? Он говорил, что любит тебя?

– Ну да, кажется… – Вероника опустила глаза.

Главных слов она так и не услышала, а ведь прошёл уже целый год.

В карете Пётр Аркадьевич грустно смотрел на юную невесту. Он не был сентиментален или мнителен, просто чувствовал, что на этом союзе всегда будет лежать тень смерти его старшей дочери. Как можно радоваться счастью молодых, там, где отпевали Марусю в подвенечном платье? И Ковалевский… Один мужчина для двоих его девочек: для усопшей и живой. Так почему же он не препятствует?

Андрей нравился Петру Аркадьевичу: молодой человек не кичился образованием или происхождением, работу выполнял добросовестно, был энергичен и жаден до новых знаний, к простым людям относился с уважением и сочувствием, в отличие от многих. Машу искренне любил. Они были такой приятной парой – те немногие, кто могли бы жить в приязни друг к другу до самой старости. Пётр Аркадьевич привык к присутствию Андрея в доме. Утрата породнила, связала их всех. А потом вдруг Ника и её пылкие чувства. Даже горе не смогло удержать молодость и живой нрав в скорби. Она так смотрела, так желала взаимности. Что происходило в душе Ковалевского, он не знал. Несомненно, молодой человек относился к Нике с большим трепетом. Об этих отношениях он говорил мало, смущённо обещал лишь, что сделает всё возможное для благополучной жизни будущей жены. И потом деньги – Пётр Аркадьевич был уверен, Ковалевский не прокутит Никино приданое, не потратит на женщин, не проиграет в карты. Найдётся ли такой другой? Время смутное. После кровавой Ходынки, кто знает, как оно теперь будет?

В церкви под руку с Петром Аркадьевичем маленькая перепуганная Ника, такая красивая во всех оборках и кружевах, шла навстречу Андрею. Мужчины качали головами, женщины ахали.

Началось таинство. В руках загорелись свечи, распевно зазвучали молитвы: батюшка славил Господа, просил не оставлять брачующихся ни в горе, ни в радости. Даже Андрей, который к вере относился сдержанно, выглядел взволнованным. Наконец следовало троекратно обменяться кольцами, символами вечного союза. Массивное мужское украшение неожиданно соскочило с хрупкого девичьего пальчика. В полной тишине кольцо звякнуло о пол. Ника пошатнулась. Страшная примета – предвестник тяжёлого, сложного брака, а то и вовсе смерти одного из супругов. Покатился тревожный шёпот. Священник поднял кольцо, слегка коснулся плеча девушки, чтобы успокоить, и венчание продолжилось.

– Не обещался ли еси иной невесте? – пропел батюшка.

Ника заметила, как Андрей вздрогнул. Он растерянно смотрел на присутствующих и молчал.

Слёзы текли по щекам Ники: когда всё закончится? Пусть уже как-нибудь. Пусть развернётся, уйдёт, только не молчит.

– Не обещахся, честный отче, – выдохнул Андрей.

Подарок

Андрей вышел на крыльцо отдышаться.

– Поздравляю вас, меня зовут Могир Рамзэ, – высокий брюнет доброжелательно улыбнулся. – Я дальний родственник родителей Ники.

– Неужели? Вы хорошо их знали?

– Нет, что вы. Дело давнее. Просто Пётр Аркадьевич ради приличия решил пригласить моего батюшку, а приехал я, – Рамзэ напряжённо рассмеялся.

Поговорили о погоде, о трудностях строительства дороги. После церемонии и бесконечных напыщенных слов беседа была Андрею в удовольствие. Хотелось отвлечься, вернуться к чему-то привычному, обыденному. Собеседник был чертовски обаятелен. Казалось, они давно знакомы. Могир говорил непринуждённо, легко, изящно, к месту жестикулировал. Правда, разговор длился не слишком долго. Приглашённые гости требовали внимания.

– Что ж, не буду вас отвлекать.

Поздно вечером они наконец остались с Никой одни. Сидели в гостиной, молчали – радовались тишине, окончанию суматошного дня.

– Андрей, у меня же для тебя подарок, – девушка достала шёлковый дорогой платок с вышитыми инициалами «А.К.».

– Ника, у меня для тебя тоже: самое ценное, что есть у меня, моя первая книга. Сказки. Странно, да? Взрослый мужчина. Я написал их давно. Они мне очень дороги. Возможно, они помогут тебе лучше узнать меня… – он протянул ей маленький самодельный томик. – Только, Ника, так сложилось, мы ведь не должны забыть, мы ведь вместе любили её…

На первой странице размашистым почерком было аккуратно выведено: «Любимой Марусеньке».

С самого начала Андрей твёрдо определился с подарком. Вероника должна знать, он никогда не забудет Марию. Со временем он начал сомневаться… Понимал, как больно будет трогательной Нике увидеть чужое имя на свадебном подарке. Сегодня вопрос священника будто поставил всё на свои места. Не связан ли обещанием с другой? Связан, на веки вечные. Он солгал всем, но законной жене врать не станет.

Андрей видел, как побледнела Ника, открыв книгу. Она резко встала. Губы её задрожали, костяшки пальцев побелели, сжимая подарок.

– Да, Андрей, мы никогда не забудем. Спокойной ночи!

– Ника…

– Я очень устала, прости.

Вскоре чета Ковалевских должна была уехать к родителям Андрея. Сборы затянулись.

Вероника будто повзрослела – больше не носилась по саду, не хохотала, закидывая голову, стала сосредоточенной и сдержанной. Она часто выходила к завтраку с тёмными кругами под глазами, будто после бессонной ночи.

Андрей заканчивал дела и всё больше сближался с Рамзэ. Их взгляды на жизнь, на Россию были так близки. Ковалевский восхищался осведомлённостью нового знакомого, тактичностью, с которой тот сравнивал уклады разных государств. Рамзэ иногда вскользь упоминал о масонах. Андрей ещё во время учебы интересовался Орденом. Ему были близки принципы гуманизма, просвещения: в то время как другие офицеры могли высечь своих солдат, он себе подобного никогда не позволял. Пришлось уйти. Кнутом он не хотел, а пряника служивые ещё не понимали.

Все знали: ложи после долгого перерыва вновь начинают действовать открыто, но говорить об этом было не принято, даже опасно. Тем более располагающей казалась откровенность француза.

Окончательно собраться удалось лишь через два месяца. Пётр Аркадьевич грусти своей не скрывал – посерел, осунулся. Последняя любимая его женщина покидала дом. Деятельный Рамзэ проявлял неожиданное участие. Расставались они с семейством Ковалевских добрыми друзьями. Андрей пригласил его в гости, как только имение будет готово.

– Надеюсь, свидимся раньше, – улыбнулся француз.

Новая жизнь

Родители Андрея встретили молодых хорошо. Старший Ковалевский не одобрял уход сына из армии, свадьба же на богатой невесте примирила его с решением Андрея. Оставалось только отстроить собственный дом.

Ковалевский нанял толкового архитектора, который приехал из Москвы с удивительными эскизами. Андрею очень понравилась идея с обсерваторией, но чтобы всё обустроить в лучшем виде, требовалось много сил: восьмиметровая башня в центре здания, шутка ли. Вечерами они засиживались допоздна, рассуждая, где лучше устроить зал, а где спальню, сколько сделать выходов и входов, какие инженерные новинки использовать. Андрей обожал всё прогрессивное, интересное. Подвальные помещения были продуманы особенно тщательно, по замыслу должен был получиться ещё один подземный этаж.

Строительство шло с большим воодушевлением.

Ника расслабилась, прошлое отступало. Дом, сад и сам Андрей – он как будто тоже оттаял. Они шутили, смеялись, вместе могли сидеть в беседке, читать или бродить по окрестностям. Только вот супружеской близости пока так и не случилось: в доме Петра Аркадьевича молодые ночевали порознь, а здесь – хлопоты, знакомства.

Вероника страшно переживала: хотела стать настоящей женой и очень боялась. Каждый вечер в красивой расшитой сорочке стояла у дверей своей спальни и не могла ступить за порог. Страх неизвестности, унижения, греха терзал её. Ни матери, ни мачехи уже не было в живых, не с кем было поделиться, спросить, да и разве можно. Андрей же молчал – не хотел нарушать отношения, которые только начали налаживаться.

И всё же она решилась. Ещё днём, вцепившись в край обеденного стола, она спросила:

– Андрей, я вечером хотела зайти к тебе. Помнишь, ты обещал мне книгу, – лицо горело, губы не слушались, по щекам будто прошла судорога.

Андрей внимательно посмотрел на Нику, понял: одно неловкое движение и она точно его никогда не простит. Он отложил газету, подошёл, взял за руку:

– Ника, милая, ты моя жена. Ты можешь заходить в спальню и быть там сколько тебе заблагорассудится. Не спрашивай больше моего разрешения.

И прошла ночь – и всё было совсем не так, как Ника себе представляла. Не было падения, она не чувствовала себя опороченной, но и волшебства, которое намёками описывалось в дурных романах, – не было. Произошло что-то животное, естественное, тайное, то, что сблизило их с Андреем ещё больше.

Жизнь потекла своим чередом: радостные события сменяли печальные, и наоборот. Усадьба была достроена, состоялся долгожданный переезд. Среди соседей Ковалевский слыл большим оригиналом: дом, стоявший на краю оврага, напоминал небольшой рыцарский замок. Вскоре Вероника родила сына, а ещё через пару лет – дочь. Отношения супругов были нежные, доверительные. Дети не испортили ни фигуру Ники, ни нрав. Она по-прежнему любила мужа, только более осмысленно, гордилась им. Андрей со всей ответственностью принял на себя роль главы семейства. Как будто заново с удивлением отмечал красоту Ники, её мудрость. Иногда, оставшись один, он всё же вспоминал Марию, проявляя обычную человеческую слабость – сожалеть о том, что могло бы быть, но не случилось.

Ковалевский с рвением занялся общественной, политической деятельностью. Он будто стал набирать силу, раскрываться. Ему доверяли и высокопоставленные персоны, и простые люди: он не был расточителен или добродушен напоказ, наоборот, привлекал своей собранностью, честностью, верой в то, что делает. Одновременно с заботами губернского земского гласного, он много писал: статьи, проекты; стремился доказать необходимость конституционных преобразований. Чаще стал приезжать Илья с семьёй, давний друг по училищу. И хоть они были по разные стороны баррикад (Андрей считал, что существующий режим неприемлем, а у Ильи уже было высокое воинское звание), им удавалось сохранять тёплые отношения.

Со временем письма, доклады, решения Ковалевского становились категоричными, провокационными. Конечно, долго так продолжаться не могло. Илья предупреждал его: рано или поздно Андрей поплатится за самоуверенность. Посыпались кляузы, доносы. Ковалевский словно упёрся в потолок: чем яростнее боролся, тем больше накалялась обстановка, тем меньших результатов он добивался. Повисла даже угроза тюремного заключения. Два друга – Илья и Могир – были словно ангел и демон. Один просил угомониться, не лезть на рожон, второй поддерживал, искренне негодовал.

Однажды Рамзэ снова завёл разговор о масонах.

– Вы же знаете, члены Ордена особенные люди. Вероятно, они могли бы помочь вам. Как вы смотрите на то, чтобы самому стать масоном, Андрей?

Андрей сомневался недолго. Одна из основных целей вольных каменщиков, по словам Рамзэ, – нравственное совершенствование общества. Для Ковалевского не было задачи более важной.

Посвящение

– Не волнуйтесь, Андрэ: всего лишь формальность, чтобы мы могли оказывать покровительство во всех сферах.

Андрею завязали глаза. Рамзэ вёл его под руку. Ступеньки, запахло сыростью. Они спустились в подвал. Спутник усадил Ковалевского на стул.

– Я помогу вам раздеться, так положено.

Андрей знал. Во всём символы. Рамзэ разул его, на левую ногу надел плетёную сандалию. Потом сорвал пуговицы, раскрыв рубашку на груди.

– Теперь нужно побыть в тишине.

Могир никуда не ушёл, стоял рядом. Сначала Ковалевский прислушивался к звукам, а потом стал слушать внутренний голос: было неприятно находиться в зависимом положении. Что будет? Как всё окажется на самом деле? Кто они, братья? Просто влиятельные люди или нечто большее? Сможет ли он достойно вынести обет?

Размышления прервало прикосновение: Рамзэ взял его под руку.

Только сейчас Андрей почувствовал, как сильно продрог. Сколько прошло времени? Час? Больше? Ноги затекли, бил озноб.

– Пора… Сейчас я уйду, скажите мне вашу последнюю волю. Завещание… Всё земное вы должны оставить здесь. После постучитесь в дверь три раза.

– Всё имущество моё Веронике и детям, все труды, все достижения – Ордену.

– Пусть будет так…

Что было дальше, Ковалевский помнил смутно. Запах свеч, звон металла, бесконечные хождения по кругу, слова, слова… Голова кружилась. Через маску просвечивали всполохи, очертания, силуэты. Андрей чувствовал себя на дьявольском пиру. Он всё повторял за Досточтимым Мастером. Наконец преклонил колено. В грудь, точно там, где сердце, слегка кольнуло холодное острие шпаги, оцарапало кожу. Вдруг как гром прогремели слова:

– Я вижу несдержанную клятву, смерть. Орден может избавить тебя. Великий Архитектор Вселенной всемогущ. Мы можем вернуть твою возлюбленную.

Андрей стал задыхаться от гари, от замкнутого пространства, тошнота подкатила к горлу, он попытался снять маску. Мастер отклонил руку оружием.

– У тебя будет время подумать. Взамен ты отдашь не просто средства и труды, как другие, – ты отдашь душу. Если согласишься – тебе не будет покоя, пока наивысшая цель Ордена не будет достигнута. Сегодня – осталось лишь прибраться. Добро пожаловать, домой, брат.

С Андрея сняли маску. Мастер скрылся в темноте. Ковалевский опустился на пол, рядом стояло ведро с тряпкой. Он стал стирать белые буквы, нарисованные мелом, мутило всё сильнее. Андрей зачерпнул грязной воды, умылся. С трудом затёр оставшийся рисунок. Рамзэ ждал его у двери.

– Ну вот и кончено… Что с вами? – это ведь всего лишь инсценировка. Маленький спектакль.

– Кто? Кто принимал у меня клятву? Кто Мастер?

– Не знаю. Вероятно, очень влиятельный человек. Да что случилось?

– Скажите, за время знакомства с Орденом вы сталкивались с пугающим, необъяснимым, мистическим? – Андрей никак не мог успокоить дыхание. – Я не понимаю – либо всё это балаган, либо, либо… Да ответьте же мне…

Рамзэ отвёл глаза.

– Что бы ни сказал вам Мастер – лгать он не мог. По слухам, у братьев есть поддержка потусто… высших сил. Странно только, что соискатель узнаёт об этом на уровне первого градуса.

В голосе Могира слышалась ревность, даже злость.

Решение

После посвящения ничего не изменилось, и в то же время Андрей чувствовал себя другим человеком, как будто острие шпаги пронзило его сердце, оставило внутри занозу. Ковалевский продолжал писать множество страниц, запросов, статей, стараясь облегчить положение крестьян. И если раньше всё вязло как в болоте, то теперь дело сдвинулось с мёртвой точки. Он уже почти забыл о странном вопросе во время посвящения, списывал на волнение, на воспалённый разум.

Через месяц доставили письмо: «Да или нет?». На печати треугольник с всевидящим оком.

Андрей не спал три дня. Метался. Он ведь не раз думал об этом. Если была бы хоть одна единственная призрачная возможность спасти Марусю тогда, он бы сделал всё возможное и невозможное. Она так долго снилась ему после: лицо… измученное, почерневшее, мокрые от пота волосы на подушке – не Марусины кудри, а клочья.

Теперь его пытаются убедить, что такая возможность есть, а он сомневается. У него же Ника, дети, столько лет прошло. Как это будет? Всё рухнет? Отдать душу – что это значит? А если он не решится? Сможет ли он простить себе, что второй раз предал – не забрал у смерти? Он же клялся у её постели. В конце концов, им необязательно быть вместе. Он просто будет счастлив тем, что она жива.

На все письма с расспросами Андрея ответа не было. Только после согласия пришла записка с датой и местом. Условились провести ритуал в доме Ковалевских, в подвале.

Вероника ничего не знала. В назначенный день не хотела уезжать, видела: Андрей не в себе. Умоляла остаться. Муж был непреклонен. Только вечером, в доме гостеприимных родственников, Ника вспомнила о годовщине смерти Маруси.

К ночи стали съезжаться братья. Из повозок появлялись тёмные фигуры и исчезали в доме. Все были в белых масках, которые закрывали половину лица. Один из присутствующих дал знак становиться в круг.

Ковалевского раздели до пояса, сняли крестик. В центр внесли что-то похожее на человеческое тело, обмотанное грязно-белой тканью. Андрею стало дурно: от головной боли в глазах темнело, страх выворачивал внутренности наизнанку. Кто-то невнятно забормотал. Вскоре к нему присоединились все. Заклинание звучало всё громче. Гул нарастал. Как будто огромный пчелиный улей ожил. Звучание голосов становилось невыносимым. Андрея подвели к белой фигуре, поставили на колени. Мастер подошёл к нему, велел вытянуть руки вперёд ладонями вверх и призывать душу. Андрей не знал как, не мог заставить себя – и всё же закричал какую-то бессмыслицу, посылая Богу скорее проклятия, чем мольбы. После Мастер достал изогнутый клинок и полоснул Андрея по ладоням. Кровь заструилась вниз, на пол, капала на грудь то ли трупа, то ли куклы, расходилась разводами. Из хрустального пузырька Мастер вылил сверху алую жидкость. Голоса стали ещё громче, слились в звериные вопли. Андрей потерял сознание.

Очнулся в одиночестве на холодном полу. Силуэт всё ещё белел неподалёку. Ковалевский из последних сил бросился туда. Израненными, липкими от загустевшей крови руками он разрывал ткань, пытаясь освободить того, кто находился в мерзком коконе.

– Машенька, я сейчас, сейчас…

Внутри ничего не было, просто ветошь, обмотанная саваном.

Женечка

Ковалевский с Рамзэ брели по опушке к дому Коровиных. Семейство переехало сюда летом. Могир настаивал, что Ковалевскому необходимо удостовериться: Маша жива.

– Послушайте, может, закончим уже этот глупый розыгрыш. Я не понимаю, для чего Ордену испытывать мои чувства, тем более таким абсурдным способом. Я поддался искушению, вы устроили маскарад… давайте забудем, – Андрей нервно ускорил шаг.

После случившегося он утратил доверие к Рамзэ, общался вынужденно, неохотно. Француз своим присутствием постоянно напоминал о глупом решении, о предательстве ложи. Ковалевский понял: он не равный, его гнусно используют, манипулируют им.

– Я же уже не раз объяснял вам, Андрей, Мастер никогда не лжёт. Ритуал был проведён успешно, и вы сейчас сами в этом убедитесь.

Они подошли к ограде.

– А теперь взгляните. Вот она.

Андрей посмотрел в глубь сада. Под раскидистой яблоней играла девочка лет десяти.

– Что всё это значит?

– Посмотрите внимательно: это Мария. Или то, что мы успели спасти после стольких лет небытия. Дух не может вернуться во плоти. Ему нужен сосуд. Неужели вы думали, что перед вами предстанет та, прежняя возлюбленная? Может, ещё и повзрослевшая вместе с вами? Тело давно сгнило в земле. Вы же должны понимать. Единственный выход призвать душу – найти подходящую оболочку. Девочка родилась в день и час смерти вашей невесты – подобные обстоятельства иногда неведомым образом связывают людей. Но душа не может вернуться к пышущему здоровьем ребёнку, воспоминания не могут занять чужой пытливый ум. Когда мы узнали, что Женя при смерти, немедленно отправили вам письмо. Повезло, сошлись звёзды, шансы были минимальны.

Иглы вонзились в лицо Андрея, он задохнулся, закашлялся. Нестерпимое желание закончить абсурдные рассуждения отозвались во всём теле: кулаки сжались. Обман, издевательства – всё зашло слишком далеко. Довольное лицо Рамзэ превратилось в омерзительное бледное пятно. И Андрей ударил. Полетели красные брызги.

Как будто из-под воды до него донеслись слова «Ребёнок же увидит…». Ребёнок… Кровь…

– Ковалевский, вы с ума сошли! Вы, кажется, сломали мне нос!

– Радуйтесь, что я вас не убил!

В просторной зале Коровиных собрались самые видные люди округи.

– Познакомься, Женечка, это Андрей Викторович.

– А мы знакомы, ведь так? – прозвенел в ответ холодный тонкий голос-колокольчик.

Для всех присутствующих фраза была забавной детской фантазией, но не для Андрея. Он видел лишь девочку, её пристальный взгляд, русый завиток на шее. Ковалевский покрылся испариной. Слова Женечки пробивали стену недоверия, заставляли поверить в крамольное, невообразимое. Ковалевский жадно искал сходства с Марией. Черты лица были другие, но вот лёгкий поворот головы, походка…

– Вы женаты?

– Да.

– И как же зовут вашу супругу?

– Мою жену зовут Вероника.

– Ах, Вероника! Тогда мне вы не жених! Слышите?! Не жених! Ненавижу вас! – Девочка выбежала из залы.

Повисла неловкая тишина.

– Похоже, вы разбили сердце моей дочери, – неуверенно улыбнулся хозяин дома, – надеюсь, вы не держите зла? Несносный возраст, ужасная выдумщица. После тяжёлой болезни иногда ведёт себя странно, – уже на ухо добавил он. – Буквально пару месяцев назад… мы уже ни на что не надеялись, а потом… Она даже не сразу нас узнала.

Вслед за растерянным отцом семейства Коровиных с облегчением заулыбались и остальные гости.

– Прошу, не надо смеяться, господа, – тихо пробормотал Андрей, опустив глаза, – не надо смеяться.

После знакомства с Женечкой Андрей с Никой стали отдаляться друг от друга. Обман, словно плесень, разъедал отношения. Сначала маленькое пятнышко, а затем всё хуже и хуже, – чернота, глухая стена непонимания. Ковалевский чувствовал себя виноватым и перед женой, и перед маленькой девочкой, и перед Марией. Чем больше он думал о случившемся, тем хуже ему становилось. Что он натворил? Кто теперь этот ребёнок? Исчадие ада? Он погубил душу невинной малышки? Порой мысли становились невыносимыми, причиняли боль – ни одной ночи больше не спал он спокойно: стонал, кричал, звал. На все вопросы – раздражался, выходил из себя. Вскоре Ника всё свое время стала проводить в другой части дома.

Не спасала работа – местные распри, тюремное заключение на три месяца. Сколько было потрачено трудов, становилось только хуже и хуже. Указания, письма Ордена Андрей игнорировал. Он больше не хотел быть вольным каменщиком. Тяжесть данной клятвы убивала его.