Текст книги "О чём молчали города. Мистические истории"

Когда он распахнул дверь в лазарет, на него пахнуло таким смрадом, что дымный воздух снаружи показался отрадным и желанным. Он прошёл вдоль рядов сложенных на полу тюфяков, стараясь не обращать внимания на скорченные и мечущиеся в горячке тела, на крики и хрипы, на лица, искажённые предсмертной мукой.

Тот, кого он искал, лежал молча и неподвижно, с закрытыми глазами, судорожно и часто дыша.

– Приветствую тебя, брат.

Брат Мартин, верный соратник и оруженосец, поднял воспалённые веки. Его затуманенный взгляд блуждал пару секунд, прежде чем остановился на Генрихе. Мартин попытался что-то сказать, но распухший и побелевший язык, едва помещавшийся во рту, не повиновался ему.

– Скажи мне, брат, правду ли говорят, что ты видел её?

Лицо брата Мартина исказилось страхом и мукой; он отвечал с трудом и так тихо, что Генриху пришлось наклониться к самым его губам.

– Да, мой командор, я видел её… Она пришла ко мне ночью и села на край постели. Она дотронулась до моей щеки, и рука её была холодна как лед. Больше я ничего не помню. А теперь… я умираю.

– Не теряй надежду, брат. Бог милостив…

– Нет, мой командор. Смерть уже подбирается ко мне…

Генрих с содроганием увидел отвратительные красные пятна, расползавшиеся по коже Мартина, там, где в вырезе рубахи виднелась грудь.

– Могу ли я что-то для тебя сделать?

– Я хочу исповедаться и причаститься… пока мой рассудок ещё при мне…

– Я пришлю к тебе брата Хейндрика.

Генрих дотронулся прощальным жестом до плеча оруженосца и выпрямился. Он ничего не мог сделать ни для него, ни для других больных. Их хрипы и стоны, молитвы и крики о помощи раздавались в его ушах ещё долгое время спустя.

Страх поселился в пустеющем замке. Слухи расползались подобно ядовитым змеям – страшные, нелепые слухи. До сих пор Генрих отказывался им верить, запретил даже упоминать в своём присутствии. Но не поверить брату Мартину он не мог. Дело дошло до того, что рыцари боялись ходить по замку поодиночке, а в общей спальне не тушили ночью свет. Генрих же ходил один повсюду. Он не признался бы в этом и самому себе, но иногда он без нужды бродил ночами по тёмным коридорам, почти надеясь увидеть то, что повергало в такой ужас других.

Первым делом Генрих заглянул в капеллу, но священника там не было. Коридоры и покои главного здания сделались непривычно тихи и пустынны, и от этого тяжёлые шаги командора звучали особенно громко и глухо. Из маленьких узких окошек лился скудный вечерний свет.

Внезапно из-за поворота навстречу ему метнулась знакомая фигура в рясе. Священник был страшно бледен и шатался, как пьяный.

– Это она! – хрипло выкрикнул он. – Я видел её!

Он пошатнулся и рухнул на пол, всё его тело сотрясала крупная дрожь.

– Кого ты видел? – спросил Генрих. Он склонился над священником, но тут же испуганно отпрянул. Даже в полумраке он разглядел, как безобразно распухло лицо брата Хейндрика и как красны белки его глаз. Но страшнее этого, страшнее всех признаков смертельной болезни, была маска дикого ужаса, застывшая на лице священника.

– Ведьму… Её неупокоенный дух блуждает по замку и несёт смерть живым. Мы все умрем, все…

– Где? Где ты её видел?

Но священник больше ничего не мог сказать, зашедшись в приступе удушающего кашля.

– Ты болен, брат Хейндрик. Я пришлю за тобой, – Генрих уже спешил дальше по коридору, свернул за угол…

Он не был уверен, видел ли вообще что-то. Что это было? Лишь слабое сияние в дальнем конце коридора, лёгкое, мерцающее нечто, похожее на блики, какие иногда появляются на внутренней стороне век. Лишь дуновение потустороннего ветерка, коснувшееся его кожи; шёпот, отражённый от стен.

Ноги его подкосились, и он опустился на колени, шепча слова молитвы и чувствуя, как по щекам струятся невесть откуда взявшиеся слёзы.

Ему снился кошмар. Языки пламени подбирались к привязанной к столбу фигуре. Он вскочил на помост, ринулся прямо в огонь, хотел освободить женщину, но не успел: вспыхнули одежда и волосы, пламя яростно вздулось, и он очнулся, чувствуя нестерпимый жар во всём теле.

Комната погружена во тьму, но эта тьма обитаема, она дышит, шелестит и скрипит половицами.

– Кто здесь? Это ты, Конрад?

Но нет, это не Конрад. Его денщик на днях скончался. Из тьмы проступают бледные силуэты, обретают плоть и форму. Брат Мартин, Зигфрид, Герман, Отто и другие верные рыцари и братья дружески кивают, протягивают к нему руки. Шёпот, вначале тихий, становится всё громче.

Вставай, командор. Иди к нам, командор.

Брат Хейндрик перебирает чётки худыми, нервными пальцами, его взгляд полон гневного укора.

И если какая душа обратится к вызывающим мертвых и к знахарям, чтобы блудно ходить вслед их, то Я обращу лицо Моё на ту душу и истреблю её из народа её.

Генрих мечется в постели и мычит сквозь зубы. Прохладная ладонь ложится ему на лоб. Она пахнет сосновой смолой и горьким соком, приносит облегчение, прогоняет боль и дурные сны.

Он открывает глаза. Грудь горит огнем. Но в этот раз боль – ничто по сравнению с нахлынувшим невыразимым облегчением, с пронзительным счастьем снова видеть её.

– Магдалена…

– Нет, – она улыбается такой знакомой, прежней улыбкой. – Я Лена. Лежи, не двигайся, скорая уже едет. Очень больно?

Взгляд у неё тоже прежний, ясный и ласковый, и нет в нем того мрачного огня, что так напугал его при последней встрече. А головной убор какой-то чудной: серебряный обруч с вуалью, прежде она такого не носила. Вокруг волнуются и шумят незнакомые люди, среди них маячит перекошенная Пашкина физиономия. А дальше, на заднем плане, столпились бледные тени: воины с бородатыми, суровыми лицами, загрубевшими в боях и походах. Они едва различимы и всё больше истончаются, словно тают, пока не исчезают совсем. Прощайте, братья, шепчет он.

– Погоди прощаться! – смеётся девушка. – Я остановила кровь, у меня лёгкая рука, так все говорят. Рану придётся зашивать. Будет шрам, но шрамы красят воина. Потерпи немного.

Он готов терпеть сколько угодно. Лишь бы смотреть на неё, ощущать её близость. И всё то время, что проходит в ожидании скорой, они молчат, держатся за руки и думают об одном и том же.

О вещих снах, оживших призраках и таинственных нитях, связавших прошлое и будущее. И о том, что теперь всё будет хорошо.

Пенза

Пензенское музыкальное училище было выстроено на месте уничтоженного кладбища. Когда рыли котлован под здание, останки вывозили на самосвалах и закапывали за городом. Говорят, в музучилище водится нечистая сила. Одну такую потустороннюю сущность студенты прозвали Флейтистом…

А на границе двух районов Пензенской области – Пензенского и Лунинского – есть станция Анучино. В пяти километрах от неё находится лесная поляна, где по ночам слышны приглушённые звуки флейты. Звук плывёт над верхушками деревьев словно свист, а услышать его можно только ночами, которые считаются мистическими. Все, кто слышал этот свист флейты, говорят, что от него становится не по себе, охватывает паника и человек чувствует недомогание. Во время этого свиста всегда видно луну: даже если в пасмурную погоду звучит флейта, тучи рассеиваются.

Флейтист
Анна Платунова

Полина Петровна за свою долгую жизнь успела повидать всякое. Родилась она перед самой войной в маленькой деревушке и из раннего детства более всего запомнила холодные длинные ночи. Угольки едва тлели в печи, и в единственной большой комнате дома было так студёно, что даже вода в ведре, стоящем в сенцах, покрывалась тонкой корочкой льда. Маленькой Поле сильно хотелось есть, и она знала, что если сделать несколько глотков воды, то голод отступит на время и она тогда, наверное, сможет уснуть, но вылезти из-под тёплого одеяла и ступить на холодный пол было так трудно, почти невозможно. Вот и лежала девочка в полузабытьи, закрыв глаза и слыша сквозь сон, как потрескивают щепочки, как поёт о чём-то, пробиваясь сквозь щели окна, ветер. Поёт – свистит, зовёт за собой…

Полина Петровна поняла, что опять задремала, когда рядом с ней на стол обрушилось что-то звонкое, словно колокол упал с неба. Где-то в полусне, ещё не очнувшись, она даже успела увидеть, как летел он вниз с высоты и солнце сияло на его бронзовых боках… Вскинулась, открывая глаза. Причудится же… То, что издавало этот гремящий звон, оказалось связкой ключей, которую кинул мальчишка, взъерошенный, как воробей, и такой же суетливый. Кажется, он даже на месте не мог устоять спокойно, качался с носка на пятку и поминутно оглядывался.

– Эээ… Полина… Петровна? Это ключи…

– Вижу, что ключи.

Полина Петровна улыбнулась, разглядывая мальчишку с тем самым добрым удивлением, с которым старики, чьих сил едва хватало на то, чтобы совершать привычные свои дела, смотрели на молодых и завидовали энергии, что выплёскивалась, билась через край и даже на какие-то секунды заряжала их своей мощью. Неужели и она сама когда-то была такой? Она не могла этого вспомнить.

– Пал Андреич просил вернуть, а нам дать от актового зала, мы сегодня туда репетировать пойдём.

Полина Петровна протянула руку к щитку, где на крючках висели ключи.

– Оркестр, что ли?

– Ага…

– На чём играешь?

Полина Петровна сама удивилась своему интересу, обычно она была совсем не любопытна. Или это парнишка с растрёпанными, словно от сильного ветра, волосами, напомнил ей кого-то из далёкой юности? Но кого?

– Я флейтист.

Что-то смутно знакомое отозвалось в её сердце при этих словах, но Полина Петровна и сама себе не смогла бы ответить, что именно. Она не считала себя любителем музыки, работать в музыкальное училище вахтёром пришла вовсе не из желания быть ближе к искусству, а потому лишь, что это было единственное место, куда её, пожилую женщину, готовы были принять.

Полина Петровна за всю свою жизнь ни разу не бывала на концерте классической музыки – она только сейчас с неприятным изумлением осознала это. Иногда слушала какие-то отрывки, случайно, мимоходом. Но никогда музыка не находила места в её душе, никогда не заставляла плакать, или смеяться, или задуматься. Полина Петровна стремительно бежала по дороге жизни: замужество, дети, выматывающая работа с утра до позднего вечера, потом внуки – надо ведь помогать сыну и дочери, но теперь и они выросли. А она всё брела по дороге, уже почти без сил, не зная куда и зачем, но продолжала свои каждодневные занятия: приготовить обед, сходить в магазин, позвонить родным, и множество других привычных действий, которые заставляли её думать, что всё идёт своим чередом и идёт так, как надо, не лучше и не хуже, чем у других.

И она молча протянула студенту ключи, глядя уже куда-то в сторону, чтобы случайно не вспомнить, что же так растревожило её. Вспоминать отчего-то не хотелось.

Днём в стенах музыкального училища было суетно и шумно. Полина Петровна сидела за своим столом и ощущала себя матросом в лодке, попавшей в сильное течение. Вокруг билось живое море, кипели эмоции, звучали голоса людей и музыкальных инструментов, а она укрылась здесь, за мощной деревянной столешницей, и чувствовала себя в относительном покое и безопасности.

Но вечером поток людей замирал. Стихали шаги, угасали на кончиках смычков ноты. Становилось тихо и хорошо. Полина Петровна очень любила это недолгое время своей вахты – пара часов до того момента, как её сменит ночной охранник. Её совсем не пугала темнота в коридорах, тем более что в некоторых аудиториях ещё оставались студенты, чтобы репетировать наедине с собой: специально выбирали это время, чтобы никто не отвлекал.

Полина Петровна тоже старалась их не отвлекать. Она сидела и прислушивалась к приглушённым мелодиям, представляя, как чьи-то ловкие пальцы бегут по клавишам пианино, прижимают струны к грифу гитары, касаются отверстий флейты.

Он не так давно репетировал, этот невидимый флейтист. Тот ли самый мальчишка, с которым она познакомилась сегодня утром, или кто-то другой? Две недели назад музыка была едва слышна, словно флейтист прятался в самой дальней аудитории. До слабого слуха Полины Петровны долетали лишь отдельные ноты: высокие, пронзительные, они заставляли её поднимать голову и вглядываться в полутьму коридора. Ей хотелось встать и идти навстречу, чтобы услышать всю мелодию яснее, но ноги были больные и старые, и Полина Петровна оставалась на месте, за штурвалом своего маленького корабля.

Но музыка пришла к ней сама: с каждым днём невидимый флейтист перемещался всё ближе. А сегодня, Полина Петровна была в этом уверена, он репетировал прямо за дверью напротив – слышна была каждая нота.

И она представляла, что это тот самый растрепанный, похожий на воробья мальчишка так уверенно и ладно выводит мелодию.

Ночью ей снились тёмные стволы деревьев, ясные звезды в холодном высоком небе, зябкий ветерок закручивал подол юбки вокруг её голых лодыжек. И ноги совсем не болели, легко ступали по влажной от вечерней росы траве. Ей не было страшно, но она знала, что за спиной у неё кто-то стоит. Она даже знала кто, но не могла вспомнить. Надо обернуться и…

Утром пробежала мимо её стола стайка девушек, все они как на подбор были тоненькими и гибкими, как тростиночки. Смеялись чему-то и шептались, склонив друг к другу хорошенькие головки. Полина Петровна с удовольствием наблюдала за ними, а они совсем не замечали её взгляда. Пробежали вперед по коридору, заглянули в пустую аудиторию, снова пошептались, вернулись и встали неподалёку от стола Полины Петровны, продолжая разговаривать.

– …не только я слышала, правда. Вот, Рита тоже слышала. Да?

– Да, – подтвердила черноглазая Рита, покусывая прядь волос, как иногда делают люди, находящиеся в растерянности. – Уже несколько дней играет, многие слышали. Никто и внимания не обращал – думали, репетирует кто-то. Да хоть Колька, например.

– А может, он и был? – светленькая девушка с волосами, заплетенными в косу, видно, привыкла искать всему разумное объяснение.

– Не-а… Так чисто играл. Я не думала мешать, сами знаете, как раздражает, когда лезут под руку в такой момент, но не выдержала, захотела посмотреть на него и сказать, что это было круто… – Рита теперь накручивала прядь волос на палец, и жест этот выдавал её волнение, ей хотелось о чём-то рассказать, но она никак не могла решиться. – В общем, ладно! Я стояла-стояла под дверью, слушала-слушала, а потом толкнула дверь и вошла!

– Ну? – воскликнули одновременно слушательницы.

– А флейта сразу замолчала, и за дверью никого! Совсем никого – темно и пусто!

На лицах девушек отразилась та смесь чувств, которые все мы испытывали, если сталкивались с чем-то, что не укладывается в обычные рамки: сомнение и страх, и желание верить, и восторг.

– Выдумщица! – хихикнула светленькая, та, что любила сомневаться, и все девушки следом за ней рассмеялись, даже Рита, хотя Полина Петровна видела: глаза её оставались серьёзными.

Вот так-так… Неведомый флейтист оказался невидимкой. Само собой, Полина Петровна даже и минуты не стала думать об этом небольшом происшествии, только улыбнулась про себя. В молодости они с подружками тоже любили пугать друг друга такими вот страшными сказочками. То домовой молоко сквасит, то леший водит кругами по знакомому участку леса, где все тропинки хожены-перехожены. А то… «Не иди через овраг на ту поляну, особенно ночью», – вдруг услышала она голос так ясно, словно он произносил слова в самое ухо. Она узнала этот голос сразу, хоть и не слышала уже очень давно: подруга её юности умерла лет тридцать назад.

Про поляну ходило много слухов, и истории, связанные с ней, были одна мрачнее другой. Плохо то, что поляна находилась как раз посередине короткого пути, связывающего две деревеньки. Напрямую, через овраг, через поляну, через лесок – и уже видны из-за деревьев крыши домов. Днём все так и бегали – слухи слухами, но пока светит солнце, пугающие истории оставались лишь историями. А вот ночью, в темноте, идти через овраг было уже не так весело. Находились смельчаки, конечно. В основном парни, чтобы показать свою удаль перед девушками. А потом рассказывали, делая страшные глаза, о том, что слышали, как плывёт над верхушками сосен тихий свист, от которого становится тягостно и томно на душе. А те ночи, когда он слышен, особенно холодны и прозрачны. Поля тоже внимала этим байкам, затаив дыхание, и не знала, верить или не верить. Возможно, хитроглазые мальчишки договорились между собой и выдумывают страшные сказки, чтобы девушки охали, хватаясь за щёки.

– Да не боись, – говорил широкоплечий Алёшка, накидывая на плечи Поли свою куртку. – Я в обиду тебя не дам!

А ещё говорят, некоторые умирали, пройдя ночью по короткой тропе. Но то в основном пожилые и слабые. Вроде и был человек ещё бодрым, крепким, а добравшись до той стороны дороги, вдруг заболевал и сгорал в одночасье. Не от какой-то хвори, а просто так, без видимой причины. Но и эти россказни не принимали всерьёз, потому что старики, бывает, умирают неожиданно.

Поля в страшные истории особо не верила, но по короткой тропе старалась не ходить даже днём. Ну её. А пробежать лишние полчаса по длинной дороге – не велик труд. Не то чтобы она часто думала о странном свисте на той поляне, и без того было о чём подумать, но как-то бессознательно, стоя на развилке дорог, каждый раз выбирала длинную.

Кроме одного случая…

Заболела младшая сестра, и Поля побежала в соседнюю деревню за отцом, что ушел помогать двоюродному брату. Сестру надо было везти в больницу, чтобы показать доктору: своего врача в деревне не было. Всё закончилось благополучно, а причина недомогания Мани даже стерлась из памяти Полины Петровны, но тогда она страшно перепугалась, так что даже темная ночная дорога через запретную поляну её не остановила.

Поля не сразу догадалась, что бежит по короткому пути – как свернула на него, и сама не поняла. А поняла – махнула рукой, не возвращаться же!

Пожилая вахтёрша вдруг вспомнила всё до мельчайших деталей. Желтый круг луны в темнеющем небе, которое уже меняло цвет с синего на чёрный. Солнце закатывалось где-то по ту сторону леса, но края облаков словно забрызганы были алыми каплями. Не холодно – конец лета, а день сегодня был ясный, однако ногам зябко от ветра. Тропинка едва виднеется, спряталась в высокой траве. А дышится в лесу как хорошо! Поле казалось, что она пьет прохладный воздух, как колодезную вкусную воду.

И было что-то ещё, что пока ускользало от памяти, но Полина Петровна чувствовала: ещё немного – и вспомнит.

День на работе тянулся и тянулся. Полина Петровна прочитала уже все газеты, что принесла с собой, детектив в мягкой обложке начала было, но отложила: она не очень любила детективы, а сегодня никак не могла ухватить нить истории – мысли тяжело ворочались в голове, и отчего-то всё вспоминались звезды в высоком небе и стебли травы, щекочущие ноги. Столько лет воспоминания об ушедшей юности не беспокоили её, почему же вдруг нахлынули? Да ещё такие четкие, словно произошло всё только вчера.

И ладно бы Алёшка вспоминался. Тот самый Алёшка, что накинул куртку на её плечи, а потом провожал до дома. Тот Алёшка, что так осторожно и бережно целовал её в первый раз в краешек сжатых испуганно губ. Тот Алёшка, что несколько месяцев спустя стал её мужем, её верным спутником на долгие годы.

И не первые шаги её маленького сына стояли перед глазами. Ведь если уж вспоминать, так что-то важное – правильно? И Полина Петровна вызывала в памяти тёплые большие руки своего мужа и маленькие ладошки своего первенца, и его белые мягкие кудряшки, которые она так любила перебирать.

Но всё заслоняло собой ясное прохладное небо. Уже село солнце, и круг луны горел над головой.

Хорошо, что рабочий день подходил к концу, ещё немного – и Полину Петровну сменит на посту ночной охранник. А она выспится, отдохнёт, завтра будет как новенькая.

Телефон, стоящий перед ней на столе, зазвонил так неожиданно, что пожилая вахтёрша едва не схватилась за сердце. Она, погружённая в свои мысли, отчего-то сильно испугалась этого звука. Но это всего лишь был её сменщик, хотел предупредить о том, что задержится.

– Конечно, Сергей Юрьевич, даже не переживайте, дождусь вас. Мне торопиться всё равно некуда.

Да, торопиться ей некуда, а всё же сегодня как никогда хотелось уйти раньше. Ничего, просто день такой неудачный, какая-то муть навалилась. Выспится, отдохнет, всё пройдёт к утру.

Коридоры пустели. Полина Петровна заметила, что на пятачке лестничной площадки, в круге света, стоят всё те же девушки, что шептались утром у её стола. Стоят и ждут, переговариваются тихонько, поглядывают в сторону учебных аудиторий. Вахтёрша прекрасно понимала, что они здесь делают: ожидают появления невидимого флейтиста. Усмехнулась даже: эх, молодость, молодость.

Она догадалась, что девушки собрались ждать его. И поняла вдруг, что и сама ждёт против воли. Хочет снова услышать звуки флейты.

Обычно флейтист начинал играть как раз в это время, но пока было тихо.

Полина Петровна сидела задумавшись. Почти дремала. Удивительный какой-то сегодня вечер. Она так давно не вспоминала годы своей молодости, а сегодня вот всё сразу вернулось к ней. Счастливые далёкие годы. Они с Алёшей молоды, а дети ещё маленькие. Иногда Полина Петровна сомневалась: неужели всё это было с ней на самом деле? Всё казалось полузабытым сном. А сейчас ясно осознавала: было.

Вот только оставалось ещё кое-что, чего она пока не разрешала себе вспоминать. Может быть, настало время? Может быть, именно сегодня этот день?

Поля бежала через лес. Дорога была ей малознакома, и всё же Поля не думала, что может заблудиться. И страшно совсем не было.

Потому что лес пел. Лес всегда пел для неё. И не только лес. Пело небо, дрова в печи, вода в ручьях. Поля слышала музыку всюду и всегда. Да и сама, не осознавая того, всё время напевала. Раз, задумавшись, перебирала крупу, и потому не сразу услышала позади тихий шорох. Услышала – обернулась, а это Алёшка зашел тихонько в дом и стоит у порога, прислонившись к косяку. Улыбается во весь рот.

– Заслушался тебя, моя птаха, – говорит.

Поля смутилась, закрыла глаза рукой. Она сама не понимала, что ей делать с этой музыкой, которая была частью её души всегда, сколько она себя помнила.

Потому она и не удивилась нисколько, когда услышала над поляной мелодичные звуки, словно кто-то играл на пастушьем рожке, только эта музыка была куда нежней и чище. Она подумала, что это ветер поёт для неё, и улыбнулась. И луна поёт, и сосны подпевают низкими своими голосами. Всё так, как и должно быть.

Всё, да не всё…

– Эй, да ты слышишь меня? – раздался позади неё голос.

«Алёшка?» – радостно встрепенулась Поля, но тут же поняла: откуда взяться Алёшке посреди леса ночью. Разве что из деревни за ней шёл… Оглянулась, ещё не успев испугаться.

На тропинке за её спиной стоял парень. Совсем не похож на Алёшку, даже в темноте не перепутать. Волосы чернее чёрного, кожа белая, аж светится, рубаха тоже белая, а в руке дудочка.

– Это ты на дудочке играл? – напористо спросила Поля, всем видом показывая, что не боится. Вот ещё, каких-то цыганят бояться.

– Это не дудочка, – оскорбился цыганёнок или кто он там был. – Флейта.

– Ты что здесь делаешь?

Он пожал плечами как будто даже удивлённо.

– Я… – начал он было и улыбнулся грустно: передумал отвечать. – Так ты мою музыку слышала? – Перевёл разговор на другое.

– Ага, красивая.

– Я потому и заговорил с тобой. Обычно только старики слышат. Когда приходит время…

– Время? – нахмурилась Поля, не понимая.

Черноглазый словно не слышал.

– А другие только свист в соснах. Но не ты.

Он смотрел на неё, наклонив голову, будто не верил в то, что это действительно происходит.

– Твоё время ещё не пришло, я это всегда вижу. Но ты слышала мою музыку…

Поля отмахнулась, как от ничего не значащей ерунды.

– Да я всегда и везде музыку различаю. Прямо наваждение. Особенно ветер хорошо поёт, даже сейчас. Слышишь?

– Слышу… – подтвердил собеседник, он выглядел смущённым. – Вот только ты так говоришь, словно дар этот тебе вовсе и не нужен.

Поля дёрнула плечом.

– Он и не нужен ведь. Так, баловство…

Черноглазый какое-то время молчал задумавшись. Хмурил тонкие брови.

– Дай хоть сыграю тебе, – сказал он вдруг. – Хочешь?

– Хочу, ага.

Поля всё собиралась спросить, куда он идёт, и предложить проводить её до выхода из леса, а может быть, даже до домов, но не решилась. А ещё Поля думала сказать, что времени у неё немного: надо бежать в деревню за отцом, но музыкант уже начал играть и перебивать не хотелось.

Он чудесно играл, этот загадочный незнакомый парнишка. Так что душа рвалась куда-то ввысь. Потом, позже, Поля слышала слово «воспарила» – и это было именно то самое чувство. Её душа воспарила, никак не меньше. Даже голова закружилась. Но страшно не было ни капли: было волшебно.

Вот только надо бежать скорее, столько дел.

– Пока, – прошептала она одними губами, не прерывая его, и помчалась вперед, сопровождаемая мелодией.

Мучительно хотелось обернуться и хоть ещё один раз увидеть его тонкую фигуру под сенью деревьев. Но с какой бы стати ей оборачиваться? Ещё подумает невесть что.

Дома её Алёшка ждет. Свадьба не за горами. Мама, тайком от дочери, уже начала собирать в сундучок её приданое.

Полина Петровна едва помнила, что случилось потом. Припоминала смутно, что всё благополучно завершилось, и Маня через несколько дней была здорова, и Алёшка скоро сватов заслал. И жизнь завертелась быстро-быстро, так что уже и дни невозможно было отличить один от другого.

Одно только Полине Петровне было непонятно: куда же делась музыка? В какой момент мир вдруг замолчал? Задумалась и ахнула: это ведь всё он, цыган проклятый, забрал её дар. Выманил флейтой. Всю душу вытянуть не смог, так хоть часть её оторвал. И как она тогда не спохватилась? Как могла не понять?

И Полина Петровна вдруг тихо и безнадёжно разрыдалась, прижимая руки к груди. «Верните мне, верните…» – крутилось в голове. И сама не до конца понимала, о чём просит и кого.

Пожилая вахтёрша не думала, что кто-то может увидеть её в этот момент: коридоры были пусты, а девушки стояли далеко и смотрели в другую сторону.

– Не плачь, – сказал тихий голос, и Полина Петровна подняла голову.

Он совсем не изменился за все эти годы, только теперь казался ей совсем юным. Волосы всё так же черны, а в руке флейта. Они смотрели друг на друга и молчали. Первым заговорил флейтист.

– Ты снова меня видишь, – сказал он.

– Глаза твои бесстыжие! – воскликнула Полина Петровна. Она почему-то совсем не удивилась его появлению, словно так и должно было быть. – Явился, не запылился. Ворюга!

Брови незваного гостя взлетели вверх.

– Я?

– А кто же! Не знаю, кто ты, но дар мой ты у меня украл. Тогда, на поляне. Или не помнишь? Я вот всё вспомнила!

Он не оправдывался, молчал, разглядывал её.

По коридору прошла Рита, едва не врезалась во флейтиста и только в последнюю минуту свернула к стене, словно что-то почувствовала. Она его явно не замечала и, кажется, пришла посмотреть на Полину Петровну, которая, обычно такая доброжелательная, ругалась сейчас на кого-то. Рита заглянула в пустую аудиторию, словно та и была целью, и вернулась к подругам.

Полина Петровна проводила её взглядом. Рита не видела флейтиста, вот так-так…

– Я тебе мелодию одну задолжал, – тихо сказал он, перебивая её мысли. – Ты недослушала в прошлый раз.

Она вдруг испугалась.

– Сегодня? Сейчас?

И почему так потяжелело в груди, словно камень положили?

– Не отказывайся. Это мой подарок. Я не всем его готов предложить.

И почему голос его как шелест травы, как шорох листьев в темноте?

– А я ведь знаю… Знаю, чего ты хочешь. Ещё тогда, когда я девушкой была, ты стариков на тот свет спроваживал. И по мою душу пришел, значит… Не достал в прошлый раз.

Полина Петровна знала, что сейчас произойдёт. Он приложит флейту к губам, и мелодия заставит душу задрожать от восторга. Она поднимется так высоко, что старое немощное тело не удержит её больше.

Хотя, если уж выбирать, разве не это лучший способ закончить свою земную жизнь? Действительно подарок…

Рита выглянула в коридор, а вслед за ней её подруги. Теперь, наверное, удивлялись тому, что стало так тихо. Улыбнулись Полине Петровне и снова спрятались.

– Они тебя не видят… Почему они тебя не видят? Кто ты такой вообще?

– А разве это важно? Предположим, я Дух Музыки и когда-то у меня было много имен…

По лицу его скользнула улыбка.

– Или, предположим, я талантливый музыкант, который умер молодым, не успев ещё ничего совершить в этом мире, и все несыгранные мелодии, что умерли вместе со мной, не дают мне покоя. Предположим, я был похоронен здесь когда-то давно, когда на месте музыкального училища располагалось кладбище. Предположим, кладбище уничтожили, а останки мертвых перезахоронили за городом, в лесу. И там в ясные лунные ночи я продолжал играть для всех, кто мог услышать. Вот только слышали меня очень немногие. Старики, чьё время почти истекло. Я знал, что делаю их дорогу легкой, и находил в этом утешение. А молодые, полные сил, музыки не слышали, только свист и шорох. Но однажды пришла ты… Ты сама не понимала, каким даром обладаешь. Но печальнее всего то, что он был тебе совсем не нужен.

– Поэтому ты его забрал?

Флейтист покачал головой, то ли отрицая, то ли сожалея, и вместо ответа приложил флейту к губам.

И с первыми же нотами Полина Петровна почувствовала, как её подхватил невидимый, но мощный поток, который удерживал её и нёс всё дальше и дальше. «Это всё? Всё? Неужели всё?» Она ждала, что сейчас увидит яркий свет, так ведь, кажется, говорят.

Но вместо этого оказалась вдруг в лесу, на поляне, залитой лунным сиянием. Он стоял за её спиной и играл самую прекрасную на свете мелодию, но Поля торопилась и не стала дослушивать.

Все события того вечера и последующих дней вдруг обрели объём и краски, Полина Петровна словно заново проживала их. Ах да, вся жизнь и должна была пролететь у неё перед глазами, так и положено.

Свадьба. Алёшка держит её за руку и смотрит лучистыми глазами. И музыка вокруг, столько музыки. Музыканты играют? Да нет, это мир всё так же волшебно звучит для неё. Странно, она думала, что потеряла свой дар в лесу. Её первенец делает первые шаги, смеётся, и в голосе его звенят колокольчики – такая легкая и светлая мелодия. По ночам их дом укрывает ночь и гулко поёт о невидимых мирах, а утром восходит солнце и играет на свирели.

Но постепенно жизнь как-то выцветает, стирается. Молодость переходит в зрелость. Дети растут. Работа, заботы, круговерть дел. Музыка всё ещё звучит иногда, но всё реже, всё тише. Полина и не вспоминает о ней, мало ли что ей там чудилось в юности. Кто-то стихи пишет, кто-то вот мелодии слышит. Ерунда, глупость… Жизнь настоящая – вот она. Когда бы всё успеть, столько хлопот.