Текст книги "История философской мысли Беларуси"

В городах появлялись учебные заведения (Святоянская школа гражданского права в Вильно, Академия и университет виленский общества Иисуса, братские школы при монастырях и храмах). Белорусская молодежь (в том числе и дети крестьян) получала высшее образование в польских и других западноевропейских университетах. Белорусские ученые и просветители были хорошо знакомы с передовыми воззрениями и учениями западных философов, активно их комментировали и творчески переосмысливали. Формирующаяся интеллектуальная элита активно участвовала в обсуждении нравственных, политических и религиозных проблем своего времени. Некоторые социально-политические и правовые идеи отечественных мыслителей использовались при разработке правовых документов – в частности, Статутов Великого Княжества Литовского. Подробнее об этом пойдет речь в следующем разделе.

Взлет белорусской культуры оказался возможным во многом благодаря бескорыстной поддержке патриотически настроенными меценатами творческих умов и талантов. Такое покровительство, свойственное эпохе Возрождения, получило широкое развитие в ВКЛ в XVI – начале XVII в. Этот феномен являлся несомненным свидетельством растущего гражданского и патриотического самосознания высшего социокультурного слоя. При дворах белорусских князей создавались культурно-просветительские центры, включавшие в себя типографии, школы, библиотеки, коллекции изобразительного искусства, антиквариата, оружия. К тому же они служили местами встреч и общения интеллектуалов, художников, богословов, поэтов, историков и философов, выпускников университетов. Характерной чертой многих белорусских меценатов была веротерпимость и свободомыслие, что, несомненно, сказалось на общей духовной атмосфере того времени.

Вместе с тем постепенная, но неуклонная политика властей Речи Посполитой на «ополячивание» и «окатоличивание» белорусов привела в итоге к отпадению от народа его верхнего социокультурного слоя. Это в свою очередь обусловило лингвистическую и культурную дивергенцию духовной и интеллектуальной жизни. Рациональные формы познания и дискурса (в частности, философия) получили свое развитие главным образом на польском языке.

Формирование процессов этнической самоидентификации белорусов в период ВКЛ (и позднее) было связано прежде всего со спонтанным народным творчеством, питаемым традицией, а также с потребностями самоорганизации в ситуациях внешних вызовов. Народ – это прежде всего крестьяне-земледельцы, жизнь которых определялась природными циклами и патриархальными традициями. Отсюда укоренение в ментальности белорусов установок на необходимость приспособления к существующему миропорядку – природному и социальному – и настороженное отношение к изменениям, связанным с личной инициативой, направленной на преобразование мира в соответствии с собственным проектом[47]47
  Современные глобальные трансформации и проблема исторического самоопределения восточнославянских народов. Гродно, 2009. С. 355.


[Закрыть]. Еще одна важная черта самовосприятия белорусов обусловлена срединным, пограничным положением белорусских земель. «Беларусь никогда не ощущала себя центром, но всегда лишь частью, буфером, краем, часто «передним краем»: в составе Великого Княжества Литовского или Речи Посполитой, Российской империи, СССР, СНГ, Российско-Белорусского союза… Беларусь – это «коридор», «транзит», «мост» между цивилизациями»[48]48
  Там же.


[Закрыть]. По этому «мосту» постоянно перекатывались волны истории, часто смывая все до основания. Но всегда оставался «родны кут», «мілая старонка», «родны край», с которым человек связан рождением и кровнородственными узами, край, бывший основой его самоидентификации. Все, что творилось «сверху» светскими и религиозными «панами» (своими или чужими), мало затрагивало корневые основы жизни крестьян. Таким образом, природа и геополитика были теми главными вызовами отечественной истории, которые в существенной степени определили характер ответов на них белорусского народа, его национальный менталитет.

Одним из показателей самобытности народа, его самосознания является наличие этнонимических определений, складывающихся из самоназваний (так называемых эндоэтнонимов) и названий со стороны соседей (экзоэтнонимов), а также урбанизмов (названий жителей городов), этникомов (узколокальных названий), конфессионапизмов (названий на основе принадлежности к той или иной конфессии) и политонимов (по критерию подданства).

Этнонимические формы самосознания (при всей их вариативности) являются результатом осмысления людьми своего единства в границах различных социальных общностей – сельской, городской, сословной, государственной – на основе сопоставления себя с «другими» и фиксации (часто бессознательной) признаков демаркации «свои» и «чужие». Самым важным и принципиальным среди всех самоопределений является общее название народа.

Наиболее полные сведения о видах и способах самоопределения белорусов содержатся в различных письменных источниках: летописях, хрониках, грамотах, юридических документах, переписке частных лиц и т. д. Судя по этим источникам, в Беларуси существовала сложная иерархическая система самоназваний населения. Самый узкий ареал принадлежности составляли жители отдельных сел и деревень. Далее шли самоназвания жителей городов и волостей, затем – самоопределения на основе земель (княжеств, воеводств). Общим основанием тут служили урбанизмы, т. е. названия жителей местной «столицы»: могилевцы, случане, пинчуки, оршанцы и т. д.[49]49
  См.: Литовская метрика. Книга записей. Русская историческая библиотека: в 70 т. Т. 20. М., 1974. С. 128–348.


[Закрыть]

Для образованных белорусов того времени было наиболее характерным земляческое сознание. Это можно видеть на примере Ф. Скорины, который постоянно подчеркивал свою родину – Полоцк. Объяснение такому факту кроется в том, что отдельные регионы ВКЛ обладали широкой политической и экономической автономией. Это находило свое закрепление в соответствующих юридических документах. Жители белорусских земель также представляли собой относительно автономные субэтнические сообщества с характерными особенностями культуры, языка и самосознания. Не случайно в XVI–XVII вв. земельные этнонимы (в качестве форм местной самоидентификации) отличались устойчивостью и были распространены как в самом ВКЛ, так и за его пределами.

Наиболее широкой формой самоопределения (метаэтнонимами) являются названия «русины» и «литвины». Соотношение этих названий, их содержание и объем на протяжении XIV–XVI вв. менялось. Название с корнем «рус», как говорилось выше, восходит к временам Киевской Руси. Оно и было связано с экспансией киевских князей (называвших себя росами или русами), которые после захвата сопредельных территорий объявляли их русскими, равно как и население независимо от его прежней племенной принадлежности. Поскольку параллельно происходила христианизация язычников по православному (византийскому) канону, то они получали еще одно название, синонимичное слову «русские», – «православные».

В летописях ХII-ХIII вв. население почти всех крупных белорусских городов уже называлось русским. Вместе с тем при описании феодальных усобиц князей летописцы активно использовали и земельные этнонимы – «полочане», «туровцы», «изяславцы», «смоляне» и т. д.

Политический аспект понятий «Русь», «русские» проявлялся в продолжительном противоборстве великих князей литовских и московских за лидерство в деле объединения всех исторических «русских» земель. Отсюда название «всея Руси» в титулатуре высших светских правителей и религиозных иерархов обоих государств.

Сохранению названия «Русь», «русские» за белорусскими землями и ее жителями способствовал и тот факт, что после подписания Люблинской унии (1569) территория Украины отошла к Польше. Прежнее отождествление самоназваний «русский» и «православный» в связи с религиозными процессами в ВКЛ XV–XVI вв. утратило смысл. «Русскими» в тех условиях могли считать себя и католики, и протестанты, и униаты.

Этническое самосознание народа упрочивается благодаря контактам с иноэтничным населением. Ближайшими соседями белорусов были русские (без кавычек) и украинцы, также считавшие себя «русскими». Чувство некоей специфики собственной идентичности побуждало последних противопоставлять себя белорусам и называть их «литвинами», акцентируя при этом их государственно-политическую принадлежность. Таким образом, «литвин» – это определение, которое шло от иноземцев и являлось прежде всего политонимом. Поэтому данный термин – наиболее широкий по объему и абстрактный по уровню репрезентации целого (народа), включавший в себя и литовцев-аукштайтов, распространялся также на представителей всех христианских конфессий в ВКЛ.

На этом уровне причисляли себя к целому (народу) и феодалы независимо от своего вероисповедания и этнического происхождения. «Мы и поляки, хоть и братья, – писал в письме к К. Радзивилу Л. Сапега, – однако совсем разных обычаев». И это написано, заметим, во время почти полной идеологической, конфессиональной, языковой и бытовой идентичности высшего сословия ВКЛ и польской знати. Укрепление данного названия произошло, как это ни странно на первый взгляд, во второй половине XVI в. после унии и возникновения Речи Посполитой. В ситуации начавшейся хаотизации белорусской духовной синергии, обусловленной всей совокупностью рассмотренных выше исторических факторов, именно магнаты остались единственными носителями государственно-политического сознания и своими действиями (чаще всего малорезультативными) стремились отстаивать национальный суверенитет ВКЛ de facto. Однако без опоры на народ, поддержку «низов» успешными они быть не могли.

Наряду с этнонимами «русские» и «литвины» в качестве самобытной этнической формы самоопределения в XIII в. зародилась еще одна – «белорусцы». Связана она была с названием территории их расселения – «Белая Русь». Конституционное закрепление представления о собственном этническом своеобразии белорусы впервые получили в Статуте ВКЛ 1529 г.: «Мы, тутэйшыя, страна наша ні руска, ні польска, але забраны край»[50]50
  Цит. по: Юхо, А.Я. Кароткі нарыс гісторыі дзяржавы і права Беларусі / А.Я. Юхо. Мінск, 1992. С. 175.


[Закрыть].

Трансформация данного названия в «белорусы» произошла во второй половине XVI в., и постепенно оно стало одним из определений (наряду с другими) местного населения. Однако данный факт не следует рассматривать как показатель роста и развития этнического самосознания. Скорее его можно отнести к объективной тенденции формирования европейских наций, когда жители отдельных земель, герцогств, графств, например, Франции (бретонцы, бургундцы, гасконцы, провансальцы и т. д.) стали французами, Германии (баварцы, гессенцы, вестфальцы, саксонцы и т. д.) – дойч, Польши (куявы, мазовшане, бурали, шлензяки и т. д.) – поляками. Естественно, что этническое самосознание каждого из этих сообществ уходит своими корнями в глубокую древность. Аналогичные процессы можно проследить и у нас: кривичи, полочане, туровцы, русины, белорусцы, литвины и, наконец, белорусы. Подобное восхождение этнической самоидентификации, обогащение этнического самосознания, как справедливо пишет Ю.В. Бромлей, – это итог объединительных процессов, показатель уровня консолидации различных территориальных, этнографических, сословно-классовых, конфессиональных групп населения[51]51
  См.: Бромлей, Ю.В. Очерки теории этноса / Ю.В. Бромлей. М., 1983. С. 173.


[Закрыть].

Таким образом, допустимо предположение, что, несмотря на все сложности, противоречия и даже в чем-то «противоестественность» процессов этнической социальной и духовной самоорганизации, общее направление отечественной социокультурной динамики в XIV–XVII вв. в ряде существенных моментов совпадало с интенциями европейской истории.

Можно, однако, лишь рассуждать о том, как могло бы пойти развитие белорусского общества и культуры далее, если бы не катастрофические события последующих полутораста лет. Для белорусского народа они стали временем перманентных демографических катастроф[52]52
  Вялікае Княства Літоўскае: энцыклапедыя: у 2 т. Т. 1. С. 57.


[Закрыть] и постепенной, но неуклонной утраты ВКЛ своего государственно-политического статуса.

1.4. Процессы белорусской этнической самоорганизации в период Речи Посполитой

Ко второй половине XVII в. Речь Посполитая в силу недальновидной политики властей, стремившихся к консервации существующих порядков и сохранению привилегий высшего сословия, вступила в состояние системного политического кризиса. Он проявился в нарастающих внутренних противоречиях – политических, межэтнических, конфессиональных, сословно-классовых, периодически выливавшихся в кровопролитные гражданские войны. Внутренняя нестабильность усугублялась внешними вызовами. В 1654–1667 гг. Речи Посполитой пришлось вести затяжную войну с Московией, затем в 1672–1676 гг. – с Османской империей, а в начале XVIII в. она оказалась втянутой в многолетний военный конфликт России и Швеции (Северную войну). Все эти события самым пагубным образом отразились на судьбе ВКЛ.

Колоссальные человеческие жертвы, разрушение городов, разрыв хозяйственных связей и подрыв экономики, голод, эпидемии, массовые миграции населения хаотизировали социальную и культурную жизнь общества. Общие «издержки» военного лихолетья и гражданской смуты еще более усугублялись кризисом власти внутри ВКЛ. Самые влиятельные его кланы (Радзивилы, Хадкевичи, Сапеги, Пацы, Агинские, Вишневецкие, Кишки и др.) вели нескончаемую борьбу (в том числе вооруженную) за власть и влияние в стране. Эти конфликты, имевшие форму противоборства различных конфедераций (группировок) друг с другом, часто инспирировались и поддерживались Короной с целью недопущения консолидации правящего сословия ВКЛ и, таким образом, блокировали сепаратистские устремления в его кругах.

Красноречивее всего о масштабах национальной катастрофы той поры свидетельствуют следующие цифры. В 1650 г. на белорусских землях проживало 2875 тыс. человек (в Речи Посполитой – 11 млн), в 1667 г. (после окончания войны с Московским царством) – 1337 тыс. Русско-шведская война стоила белорусам еще 700 тыс. жизней. К концу XVIII в. (1772) в Беларуси проживало 2600 тыс. человек (в Речи Посполитой -14 млн), т. е. на 275 тыс. меньше, чем 120 лет назад[53]53
  Карпычев, А.Н. Динамика численности населения Белоруссии во второй половине XVII–XVIII в. / А.Н. Карпычев, П.Г. Козловский // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. Л., 1972. С. 86–92.


[Закрыть].

Существенно подорванным оказалось сельское хозяйство – основа экономики страны: более 50 % земель были исключены из хозяйственного оборота. Обезлюдели города. Мастеровой люд насильственно вывозился в Россию. По данным Г. Сагановича, в результате поражения ВКЛ в войне (1654–1667) с Московией в Московское царство было принудительно переселено более 300 тыс. крестьян, ремесленников, шляхты в качестве пленных[54]54
  Сагановіч, Г Невядомая вайна: 1654–1667 гг. / Г. Сагановіч. Мінск, 1995. С. 12.


[Закрыть]. Неудивительно, что в Москве в конце XVII в. около 20 % населения составляли белорусы[55]55
  Цит. по: Падокшын, С.А. Беларуская думка ў кантэксце гісторыі і культуры / С.А. Падокшын. С. 40.


[Закрыть]. Особенно пострадали восточнобелорусские земли, численность жителей которых сократилась на 60–70 %[56]56
  Грамадскі быт і культура гарадскога насельніцтва Беларусь Мінск, 1990. С. 37.


[Закрыть]. В конце XVIII в. мещанское сословие (жители городов) не превышало 11 % от общей численности населения белорусских земель. Его восполнение шло во многом за счет иммигрантов – главным образом поляков, русских (старообрядцев), евреев. Селились они в основном в городах и местечках, составляя порой от 40–50 до 60–70 % мещанского населения (в XIV–XVI вв. – 25–30 %). Естественно, что они несли с собой свои язык, религию, культуру, которые, собственно, и определяли этническое своеобразие города. В целом со второй половины XVII в. мещанство – малочисленное и слабое в экономическом отношении – не придерживалось какой-либо осмысленной национальной идеи[57]57
  Беларусь!. Вытокі і этнічнае развіццё: у 6 т. Т. 4. С. 179.


[Закрыть]. Магдебургское право, не получая развития, из институции, ориентированной на формирование правосознания горожан, превратилось в охранительный свод норм отживающей свой век феодальной системы отношений и хозяйственной (цеховой) деятельности городов. Некоторую динамику в их жизнь привносили иноэтнические группы переселенцев.

Белорусское село жило в своем собственном экономическом и социокультурном измерении. Будучи самой многочисленной группой населения, крестьянство к XVIII в. оказалось абсолютно правобеззащитным, фактически на положении рабов (особенно после ликвидации копов – органов местного самоуправления)[58]58
  Беларусы. Вытокі і этнічнае развіцце: у 6 т. Т. 4. С. 185.


[Закрыть]. Данная несправедливость, к слову сказать, была формально выправлена в Конституции Речи Посполитой 1793 г., однако в силу известных исторических причин особого значения это уже не имело.

Ни мещанство, ни крестьянство в понятие «народ – нация» не входили. Эта привилегия принадлежала лишь шляхте (в Речи Посполитой на момент раздела она составляла от 10 до 12 % от всего населения страны, что на порядок больше, чем, например, в России того периода). Вместе с тем этот «народ» не отличался внутренним единством. У крупной, средней и мелкой шляхты были свои интересы, нередко разнонаправленные. Будучи ополяченной, польскоязычной, белорусская шляхта все же не отождествляла себя с поляками. Весьма характерным свидетельством тому являются известные строки из письма Януша Радзивила IX польскому королю Яну Казимиру: «Придет время, когда поляки в двери не попадут, через окна их выбрасывать будем»[59]59
  Прыбытка, Г Барацьба магнацкіх груповак у другой палове XVII– пачатку XVIII ст. / Г. Прыбытка // Спадчына. 1995. № 5. С. 83.


[Закрыть].

Самоопределялся шляхтич в зависимости от обстоятельств, считая себя то поляком, то литвином, но при этом он не желал иметь ничего общего с хлопами, хамами, демонстрируя сословную спесь и противопоставляя себя народу. Неудивительно, что для «люда посполитого» «своя» шляхта была столь же чуждой, как и поляки. Все они в его глазах были ляхами и при случае – во времена гражданских войн и народных восстаний – различий между ними не делалось. Подобное жесткое размежевание внутри этноса по сословноклассовому и культурно-лингвистическому критерию означало, что белорусская элита была отчуждена от реальной жизни и интересов народа.

На еще одну важную причину «деэлитизации» белорусского этноса указывал М.К. Любавский. Дело в самом статусе Великого Княжества Литовского как интегрированного белорусско-украинско-литовского государства, а затем – Речи Посполитой. Из столетия в столетие многие выдающиеся творческие умы белорусского народа работали на строительство не национальной, а общей государственности и культуры, нередко отождествляя себя при этом с элитой титульной нации. Другими словами, отсутствие собственного государства как формы существования и развития белорусского социума в конечном счете обусловило феномен внутренней и внешней эмиграции верхнего культурного слоя. Внутренняя эмиграция, как указывалось выше, состояла в отождествлении себя прежде всего с польской культурной элитой, а внешняя – в добровольном или вынужденном отъезде за границу. Укажем лишь на две символические фигуры – Адама Мицкевича и Симеона Полоцкого. Такого рода эмиграция, как справедливо считал Любавский, самым негативным образом сказалась на формировании нации и национального самосознания белорусов[60]60
  Любавский, М.К. Основные моменты истории Белоруссии / М.К. Любавский. М., 1918. С. 32.


[Закрыть]. Исходя из вышеизложенного следует, что только в рамках собственной национальной государственности белорусский народ может иметь ориентированную на национальные интересы элиту и полноценно реализовать свой потенциал.

Фундаментальные деструкции социальной синергии по самым разным основаниям – «верхи и низы», «город и деревня», «стремление к независимости и единение с Польшей» – закреплялись культурными, лингвистическими, конфессиональными, правовыми, социально-психологическими и другими различиями. Особенности указанных различий в белорусском обществе (которые естественным образом присутствуют в любом социуме) заключались в том, что они не дополняли друг друга, а, напротив, взаимоисключали. Иначе говоря, все составлявшие белорусское общество социальные группы, de jure объединенные государственно-политическим статусом (и Статутом) ВКЛ, de facto являлись замкнутыми и самодостаточными сообществами без каких-либо общих консолидирующих идей, идеалов, лидеров, интенций, политической воли.

Все эти диссипативные процессы находили свое отражение в национальном сознании. Мыслители и общественно-политические деятели того времени – Л. Зизаний, М. Смотрицкий, И. Копиевич, Г. Косинский, С. Полоцкий – видели и фиксировали лишь некоторое своеобразие этнонима «белорусы» и связанные с ним самоопределения. Вместе с тем они не проводили существенных различий между ними, украинцами и русскими, считая их ветвями одного целого – древнего «русского народа». Аналогичных представлений придерживались и исследователи «дальнего зарубежья»: «отец» славянской филологиичех Я. Домбровский, другие европейские языковеды и историки[61]61
  Ягич, И.В. История славянской филологии / И.В. Ягич. СПб., 1910. С. 106–118.


[Закрыть].

Тем не менее белорусский народ всегда находил в себе силы к сохранию собственной идентичности и духовный потенциал к возрождению. В униатских храмах и школах при православных братствах и монастырях некоторых католических орденов продолжало звучать белорусское слово. Безусловно значимой в общекультурном плане была активность ополяченной белорусской шляхты в области сценического и музыкального искусства XVIII в. Функционировали учебные заведения. В связи с этим известное высказывание Максима Богдановича о том, что этот период отечественной истории и культуры является временем «летаргии национальной жизни», не следует воспринимать слишком буквально.

Принципиальное значение в сохранении этнической само-и экзоидентификации белорусов имел факт существования территориальной целостности ВКЛ, несмотря на все перипетии истории. В XVII–XVIII вв. за восточными и центральными землями Беларуси стабильно закрепляется название «Белая Русь». Появляются связанные с данным топонимом устойчивые выражения – «белорусский край», «белорусский язык», «белорусская вера», «белорусская шляхта» и др. Однако глубинного социокультурного содержания они, как и прежде, не несли, а служили главным образом для геополитических обозначений соответствующих областей Беларуси и характеристики некоторых этнических особенностей ее жителей.

Ближайшие соседи идентифицировали белорусов по разным основаниям. Так, белорусов из Речи Посполитой в России называли «литвины-белорусы», а подданных царя, живших на Смоленщине и Псковщине, – просто «белорусцами». В качестве синонимов были также распространены названия «русские», «русины». В Литве, где данные этнонимы были малоупотребительны, «белорусов» называли «униатами» или «православными».

Со второй половины XVIII в. в связи с нарастающим обострением отношений между Речью Посполитой и Россией белорусский народ в идеологических спорах между «польскими патриотами» и «великорусскими державниками» все чаще стал идентифицироваться по конфессиональной принадлежности: католик – значит, поляк, православный – русский, остальные – литвины, или униаты. Отсюда и соответствующая политика – полонизации или позднее русификации, что, естественно, лишь хаотизировало процессы белорусской национальной духовной синергии и национальной идентичности. Последние попытки возродить собственную государственность и «литвинское» самосознание были предприняты Т. Костюшко (ставившим именно такую цель) силой оружия, а затем М.К. Огинским, но уже путем дипломатии в качестве главы Комиссии временного правительства ВКЛ. Война 1812 г. разрушила эти планы. С разделом Речи Посполитой между «тремя разбойниками с большой дороги» (К. Маркс) – Австрией, Пруссией и Россией – и исчезновением de jure ВКЛ государственно-политический политоним «литвины» утратил свое объективное значение: остались «русские», «белорусы», «униаты», «полочане».

Таким образом, к началу XIX в. исчезли исторические, социальные и политические условия существования белорусско-литовского государства. Центрировавшее его сословие – шляхетский «народ-нация» – исчез без следа в полиэтническом многообразии населения северо-западных губерний Российской империи. Белорусский народ («тутэйшыя») – дезинтегрированный и разобщенный – продолжал существование в рамках локальных субэтнических сообществ. Его возрождение было связано с активностью уже нового творческого меньшинства, разночинной интеллигенции, исходившей из подлинно национальных интересов и стремившейся к консолидации общества на основе исторических традиций и духовных ценностей белорусов.