Текст книги "Солнечное настроение (сборник)"

4

Часы показывали десятый час вечера, а они еще не ужинали. Это Ирина выяснила, заглянув в комнату к сыну, которого укладывал дедушка. Могли бы и не ждать ее! Валится с ног, но придется хлопотать на кухне. Ирина поцеловала Николеньку, пожелала доброй ночи. Проходя через вторую комнату, попросила мужа:

– Не поможешь мне?

Павел сидел в кресле перед телевизором.

– Нет! – отрезал он, не поворачивая головы.

– Прекрасно! – обиделась Ирина. – Большое спасибо! Тронута вашим участием!

В другом настроении она обязательно подошла бы к мужу, выяснила, отчего такое недовольство. Ведь все семейные ссоры начинаются с того, что один другому не ТО или – чаще – не ТЕМ тоном сказал. Другой ответил (как она сейчас) – и пошла писать губерния.

Но сегодня для мудрого поведения сил у Ирины не осталось. Позвонил Тимур Рафаилович со своей кардиограммой. Ирина разогревала мясо и гарнир, делала овощной салат и одновременно говорила по телефону. Не вслушиваясь, поддакивала, пока на том конце провода не повисло недоуменное молчание. Тимур Рафаилович задавал вопросы, а Ирина твердила: «Да, да, так, так». Она сосредоточилась, попросила повторить вопрос, ответила и распрощалась. Положила трубку и выдернула телефонную вилку из розетки.

Ирина редко давала номер своего домашнего телефона пациентам – лишь тем, кто реально и периодически нуждался в помощи. Как правило – в психологической. Но и этих «редких» набралось десятка полтора, минимум пять звонков за вечер. Только не сегодня! Совесть Ирину не мучила – все пациенты имели четкую инструкцию вызывать «скорую» в случае резкого ухудшения самочувствия.

Больше всего Ирине хотелось поставить две тарелки с антрекотами и рисом на стол, а самой, с проходом через ванную, рухнуть в постель. Но так поступить нельзя. Папа и Павел ждали ее, наверняка волновались, муж вышел на улицу встречать, надулся от обиды. И надутый вполне мог бы резать хлеб и овощи! Стоп! Не будем раскачивать лодку! Против насупленного Павла есть только одно оружие – ласковое внимание. И где, спрашивается, ласковость сейчас взять?

Во время ужина Николай Сергеевич, желая смягчить напряженность, которая отчетливо просматривалась в отношениях Павла и Ирочки, рассказывал о «комментариях» Николеньки к сказке про Аленушку и братца Иванушку. Обычно родители внимали с интересом, расспрашивали, смеялись, и ужин проходил в прекрасной семейной атмосфере. Сегодня Николая Сергеевича едва слушали. Павел столовым ножом отрезал от большого куска мяса маленькие с чрезмерной силой, нож неприятно скрежетал по тарелке. Ирина задумчиво пила чай.

– Ты не голодна? – спросил Николай Сергеевич, потому что дочь ничего не положила себе в тарелку.

– Нет, – коротко ответила Ирина.

– Накормили, надо полагать. – Нож Павла снова ожесточенно царапнул тарелку. – И напоили.

Выработанные стратегия и тактика пошли насмарку. Павел не удержался от упреков. Пусть! Николай Сергеевич не чужой человек. Пусть кается в присутствии отца и мужа! Тесть никогда не одобрит шашней и амуров на стороне, значит, их будет двое против одной заблудшей дамочки.

Ирина не собиралась делать из сегодняшнего визита тайну. Просто у нее не было сил на рассказ и объяснения, на восприятие эмоций мужа и отца. Но делать нечего.

– Сегодня я была у своей матери.

Николай Сергеевич и Павел застыли, замерли со столовыми приборами в руках.

– На том свете побывала? – первым пришел в себя Павел.

– Маруся! – пробормотал Николай Сергеевич. – Она жива? Приехала?

– Моя мать, – Ирина повернулась к мужу, – бросила меня сразу после рождения. Поэтому я всегда считала, что она для меня умерла. Папа! – Ирина обратилась к отцу. – Пожалуйста, не нервничай!

– И зачем ты к ней поперлась? – спросил муж.

– Маруся… мама нашла тебя? – спросил отец.

Оба вопрошали одновременно, и отвечать можно обоим сразу:

– Я давно знала, что она живет в доме на моем участке. Но она лечилась до недавнего времени в ведомственной поликлинике. Потом я менялась с коллегами, чтобы они к ней ходили на вызовы. Но она всех достала, пришлось идти самой.

«Она», «к ней» – отметили Павел и Николай Сергеевич. Употребление этих местоимений указывало на недружеские чувства Ирины.

– Ты представилась?

Вопрос интересовал обоих, но задал его Павел.

– Не сразу… сначала обварила кипятком.

– Ирочка! – воскликнул Николай Сергеевич.

– Нечаянно. Сама же лечила.

– А потом раскололась? – уточнил Павел.

– Да.

– И что?

– И все.

– Сколько времени ты у нее провела? – продолжал допрашивать Павел.

– Часа три.

– Нас интересуют подробности. «И все» не подходит.

– Подробности душераздирающие. Включите телевизор и посмотрите мыльную оперу. Я зверски устала, давайте перенесем разговор на завтра?

– Доченька, – попросил Николай Сергеевич, – скажи только, как Маруся… вообще.

– Живет одна, выглядит прекрасно, характер мерзкий. У нее рак.

– Умирает? – ахнул Николай Сергеевич. – Дни сочтены?

– Если в ближайшее время сделает операцию, все будет в порядке.

– Но есть проблема? – Павел уловил недоговоренность в словах Ирины.

– Она не хочет оперироваться.

– Почему? – хором воскликнули мужчины.

– Потому что у нее заскок! Шизофрения и паранойя вместе взятые!

– Я ничего не понимаю, – признался Николай Сергеевич.

– Боится она операций, – пояснила Ирина. – До ступора боится из-за предыдущего тяжелого опыта. В качестве параноидального объекта ужаса выступает бестеневая лампа.

– Какая? – переспросил Павел.

– Круглый светильник над хирургическим столом называется бестеневой лампой.

– При чем здесь лампа?

– Повторяю: у моей биологической матери сдвиг по фазе. Она панически боится смерти, но еще больше боится оказаться на операционном столе под бестеневой лампой.

– Маруся всегда была очень смелой девушкой, – тихо проговорил Николай Сергеевич.

– Она и сейчас скандалистка каких поискать. Ругается, точно портовый грузчик.

– Да, было такое… Но ведь Маруся выросла в деревне…

– Знаю, – перебила Ирина. – Свою биографию она мне выложила.

– Ирочка, как Маруся… твоя мама отнеслась к тебе? – затаив дыхание спросил Николай Сергеевич.

– Кроме всего прочего, сказала, что у меня внешность человека без высшего образования, а также назвала меня макакой.

– Что?! – воскликнул Павел.

– После того, как я сравнила ее с шимпанзе, – успокоила Ирина мужа.

– Вы… вы обсуждали приматов? – верный своим принципам гасить конфликт в зародыше, предположил Николай Сергеевич.

– В том числе и приматов.

– И что ты собираешься делать дальше? – спросил Павел.

– У нее квартира отличная. Помрет – нам достанется. Несказанно улучшим жилищные условия.

Николай Сергеевич и Павел вытаращили глаза. Это заявление не лезло ни в какие ворота и совершенно не вязалось с характером Ирины.

– Ты что же? – оторопело выдавил Павел. – Так прямо и сказала матери?

– А чего с ней миндальничать? Она со мной не церемонилась. На этой оптимистической ноте, – поднялась Ирина, – я вас покину.

Она вышла из кухни. Некоторое время Павел и Николай Сергеевич переваривали услышанное.

– Николай Сергеевич, не сочтете за труд просветить меня на предмет ваших страшных семейных тайн? Или по-прежнему не достоин? – церемонно поинтересовался Павел.

– Не суди нас строго. Это было так давно, тридцать лет прошло… Но я помню Марусю как вчера… Был влюблен сокрушительно и страстно. Хотя мы не очень подходили друг другу. Маруся – активная, целеустремленная, а я – тихий книжный червь. Моя мама, Маргарита Ильинична, и Маруся совсем… по правде сказать, никак не ладили. Маруся… не была создана для материнства.

– Это ваше мнение или Маргариты Ильиничны?

– Не думаете ли вы, – от внезапного волнения Николай Сергеевич перешел на «вы», – что моя мама как-то повлияла на решение Маруси? Нет, нет, нет! – замахал руками. – Маруся сама, еще до рождения Ирочки, решила оставить нам ребенка, уйти, развестись со мной.

Память Николая Сергеевича к семидесяти годам стала избирательной, в ней держались только приятные воспоминания. Он искренне забыл, как ездил на свидания к бывшей жене в общежитие, как она пыталась (не очень настойчиво) вернуть ребенка.

– Ирина очень страдала оттого, что ее бросила мать?

– Совершенно не страдала! Бабушка заменила Ирочке мать, мы жили душа в душу. Ирочка и не вспоминала никогда про Марусю, не задавала вопросов. Уверяю вас, у моей дочери было счастливое детство!

Хотя Николай Сергеевич заверял очень горячо, у Павла остались сомнения. Но одно бесспорно:

– Биологическая мать Ирины – мерзкое чудовище!

– Ты ошибаешься, милый! Кроме того… Маруся очень помогала нам материально. Ее работа была, очевидно, связана с разъездами. Из разных уголков страны нам ежемесячно приходили крупные денежные переводы. Мой заработок в архиве, мамина пенсия – не густо… так сказать, алименты были ох как кстати.

– Откупилась, значит.

– Ax, – осуждающе покачал головой Николай Сергеевич, – как вы, молодые, бываете прямолинейны и даже, извини, грубы. Вот и Ирочка! Неужели прямо сказала Марусе, что хочет присвоить квартиру?

– Ира пошутила. – Павел вовсе не был уверен, только хотел успокоить тестя.

– Ты полагаешь? Странный юмор.

– Обычный, черный.

– Хочу с тобой посоветоваться. Не будет ли бесцеремонно или назойливо, если я увижусь с Марусей? Меня взволновал ее отказ от операции. Если Маруся нездорова душевно, следует обратиться к специалистам соответствующего профиля.

– Давайте оставим медицинские нюансы Ирине.

– Ты прав, мне не следует вмешиваться. И видеться нам незачем… столько лет прошло… быльем заросло.

У Николая Сергеевича на лице была написана детская обида: так умный ребенок сам объясняет, почему родители не должны покупать ему замечательную игрушку.

– Вы меня не поняли, Николай Сергеевич! Вы вольны поступать, как находите нужным, как вам хочется. Но я, со своей стороны, если Маруся… Мария… как ее?

– Мария Петровна.

– Так вот. Если Мария Петровна вздумает налаживать отношения, а Ирина воспротивится, я всячески поддержу свою жену. Эта кукушка нам не нужна.

– Но, Павел, у Маруси страшный недуг!

– Пусть лечится! Сначала голову поправит, потом рак вырежет. Но я не желаю видеть, как Мария Петровна играет на нервах моей жены!

– Маруся – человек прекрасный, добрый и деликатный… то есть не очень деликатный… была, – запутался Николай Сергеевич.

– Если этот прекрасный человек – женщина с атрофированным чувством материнства, психически повернутая, сядет на шею Ирине, отравит нам жизнь, я буду первым, кто затолкает ее в психушку!

– Но после их сегодняшней… первой встречи… уже не может быть по-старому. Ирочка не бросит умирающую мать, как бы та ни поступила в прошлом.

– Этого я и опасаюсь, – закончил разговор Павел.

Он все время ждал, что в коридорчике появится Ирина, переодетая в халатик, мелькнет на пути в ванную. Но Ирина не проходила.

Павел обнаружил ее свернувшуюся клубочком, спящую в одежде на диване. У нее не хватило сил разложить диван, постелить постель. Павел перенес жену в кресло. Постелил белье, раздел Ирину, натянул ей через голову ночнушку, ворчал:

– Будешь спать немытая.

Не открывая глаз, Ирина откликнулась, пробормотала:

– Загнанных лошадей не купают.

Щиколотка и ступня Ирины были забинтованы. Что случилось? Если человек поранился, наложил повязку, он обязательно поделится с родными подробностями того, как получил травму. Ирина не проронила ни слова. Значит, было что скрывать?

Когда жена привычно примостилась у него на плече, шумно зевнула, а потом засопела, Павел вновь уловил запах спиртного. Где Ирина пила? Кто ее угощал? Не с матерью же отмечали встречу! «Куда меня несет? – мысленно одернул себя Павел. – Получается, Ирина выпивала с ухажером, потом он ей ноги ломал? Бред!»

Но почти задавленный червь ревности трепыхнулся, давая понять, что жив и весьма активен.

День второй

1

Утром следующего дня Николай Сергеевич отвел Николеньку в детский сад, сделал покупки в магазине, вернулся домой. Павел уже отправился на работу, а Ирочка все спала. Николай Сергеевич встревожился: не заболела ли? Когда дочь была маленькой, первым признаком болезни всегда была сонливость. И когда была беременна Николенькой, – спала по двенадцать часов ночью и днем пристраивалась вздремнуть. Не ждут ли они еще одного ребенка? Славно, если у Николеньки появится братик или сестричка. Но сам Николай Сергеевич, положа руку на сердце, не чувствовал за собой силы вынянчить еще одного внука. Общению с Николенькой он посвящал все дневные часы. Мальчик стал будто частичкой его души, частичкой неугомонной, любимой, без которой терялся смысл жизни. Второму место выкроить будет сложно. Не из-за Ирочкиной ли беременности возникли трения между дочерью и зятем? Павел не хочет ребенка?

В иной ситуации эти тревоги и сомнения стали бы главными для Николая Сергеевича. Но сегодня – только второстепенными, потому что главенствовала, тревожно-приятно, в его сердце Маруся. Ирочка встала после десяти. Припухшее со сна лицо, хмурое и усталое, несмотря на долгий сон, вялая прихрамывающая походка – казалось, дочь делает над собой усилия, чтобы включиться в новый день. Она долго плескалась в ванной. Николай Сергеевич думал, что позавтракают вместе, он еще расспросит о Марусе. Но когда Ирочка пришла на кухню, налила себе кофе, сделала бутерброд, поставила на стол книгу, прислонив ее к сахарнице, Николай Сергеевич понял, что лучше не докучать. Ушел в комнату.

Очень хотелось есть, попить горячего сладкого чаю. Это была маленькая жертва во благо дочери. Николай Сергеевич по-своему любил такие маленькие жертвы, они возвышали его в собственных глазах. Деликатность и благородство – всегда жертвы.

Сегодня у Ирины прием больных в поликлинике во вторую смену, с двух. Но до приема нужно идти по вызовам.

– Папа! – заглянула дочь в комнату. – У нас не работает телефон. Вот незадача! Пойду к соседям, от них позвоню диспетчеру и вызову монтера.

Вскоре Ирочка вернулась. Она держала в руках листочек со столбиками цифр. Непосвещенному они показались бы загадочным шифром: 7-1-85 (1–4), код 82, 8-2-44 (2–2), код 93… Именно так записывают вызовы участковые терапевты. Первая цифра обозначает номер дома, вторая – корпус, третья – номер квартиры, в скобках подъезд и этаж, последними идут цифры кодового замка в двери подъезда. Ни фамилий, ни на что жалуется больной. Хотя при вызове доктора обязательно требовались эти данные. Врачи, знал Николай Сергеевич, очень благоволили к тем диспетчерам, которые умеют отбить вызов, уговорить больного прийти на прием, а не звать доктора на дом. И тут уже зависит от характера пациента. Некоторые совестливые с высокой температурой идут в поликлинику, сидят в очереди, а другие требуют прихода врача из-за пустяковой царапины.

– Много вызовов? – поинтересовался Николай Сергеевич.

– Восемь моих, семь Стромынской, она отпросилась у главного.

В день Ирине полагалось семь вызовов и двенадцать человек на приеме. Реально вызовов всегда было больше десяти, а на приеме и тридцать пациентов случалось.

– Пожалуйста, – попросила Ирина, – дождись монтера, обещали сегодня прислать. Лекарство выпил? Нет? Почему? Ты еще не завтракал?

Дочь видела его насквозь, знала как никто. Она поняла его маленькую жертву: не докучать, когда ей хотелось побыть одной.

– Папочка! – поцеловала Ирина его в щеку. – Ты у меня самый замечательный!

Она уже оделась, стояла в дверях, когда Николай Сергеевич решился спросить адрес Маруси.

– Желтый дом, где раньше был гастроном. Третий подъезд, четвертый этаж, квартира семьдесят три. Зачем тебе?

– На всякий случай.

Ирочка еще раз поцеловала его и ушла.

Николай Сергеевич тщательно побрился, принял душ, сбрызнул лицо одеколоном зятя. Наверное, это лишнее. Такой резкий вызывающий запах! Он подходит молодому мужчине, а пожилого делает неуместно молодящимся. Ничего, выветрится. Николай Сергеевич надел свой единственный парадный костюм, белую рубашку. Опять покусился на вещи Павла – одолжил у него галстук.

Наряженный и благоухающий, взволнованный предстоящим свиданием, Николай Сергеевич три часа просидел в ожидании монтера. Тот пришел, воткнул телефонную вилку в розетку (кто мог ее выдернуть, ведь Николенька спал, когда Ирочка говорила по телефону?).

– Папаша! – ухмыльнулся монтер. – Надо от склероза лечиться! – И потребовал сто рублей за вызов.

Николай Сергеевич безропотно отдал.

Цветы продавали в киоске у метро. Николай Сергеевич предусмотрительно взял с собой бумагу и липкую ленту, чтобы завернуть букет, не заморозить. Сначала выбрал три пурпурные розы. Передумал: розы говорят о страсти, неуместной в его положении. Остановил взгляд на белых хризантемах. Но это осенние цветы, их можно понять как намек на возраст. Далее попросил сборный букет и забраковал, потому что блестящая, с воланами обертка смотрелась легкомысленно и вульгарно.

Продавщица к его сомнениям отнеслась без раздражения. Милая девушка, хотя и называла его «мужчина» (всяко лучше, чем «папаша», как окрестил монтер), проявила терпение и участие.

– Мужчина, кому цветы выбираете?

– Даме возраста элегантности, с которой я не виделся многие годы.

Общими усилиями они остановились на желто-кремовых розах. Прелестные упругие бутоны, наружные лепестки чуть загнуты, по краю терракотового цвета каемочка.

Николай Сергеевич давно не покупал цветов и не предполагал, что они так дороги. Но ведь логично – зимой эти летние создания и должны быть недешевы. Наблюдая, как Николай Сергеевич отсчитывает деньги, милая девушка немного сбросила цену и отлично упаковала букет, бумага Николая Сергеевича не понадобилась. Он воспринял это как добрый знак и церемонно поблагодарил продавщицу.

Ветер, бушевавший всю ночь, утих. На земле отдельными кучками лежал снежный песок. Было морозно и хмуро. Самая неприятная московская погода – мороз без снега, как на Луне. Но Николай Сергеевич, идущий на свидание, на температуру воздуха и окружающую обстановку не обращал внимания, он испытывал давно забытые чувства – волнение и трепет.

Мария Петровна думала, что после нервной встряски не сомкнет ночью глаз. Но (благодаря коньяку, наверное) спала крепко, и первой ее мыслью утром было: дрыхла без задних ног.

Совершив утренний туалет, легко позавтракав, Мария Петровна села за важное дело – написание завещания. Первый вариант получился до обидного кратким: «Все завещаю моей дочери и внуку». Мария Петровна поставила точку и от расстройства тихо выругалась. Завещание виделось приятным и долгим занятием, вроде просмотра увлекательного многосерийного фильма, а ей, получается, достались только название картины и титры в конце.

Она решила перечислить подробно все движимое и недвижимое имущество. Не посчитает Ирочка ее крохоборкой? Так ведь не в могилу барахло тащит, а им оставляет! Писанины на день или два. Отлично! Поиск занятия на каждый день давно стал для Марии Петровны главной проблемой.

На чистом листе бумаги она писала:

«Я, Степанова Мария Петровна, 1945 года рождения, член КПСС с 1970 года…» Остановилась и про КПСС вычеркнула. Надо же, вырвалось! Потом начисто перепишу, чтоб без помарок. Продолжила: «находясь в ясном уме (см. медицинскую карточку), завещаю все нажитое честным трудом имущество моей дочери Ирине Николаевне Кузмич (в девичестве Григорьевой) и внуку Николаю. Пусть пользуются, а вспоминать меня добрым словом не обязательно. Далее описываю свое богатство, чтобы ни одна пронырливая крыса не отхватила, не заграбастала чужое».

Про «крысу», конечно, лишнее, да и стиль вольный, не для юридического документа. Но с другой стороны, рассуждала Мария Петровна, еще не хватало, чтобы посмертную волю по указке выражать! Когда в партию вступала, дали образец заявления, а она свое написала: «Прошу принять в КПСС, чтобы в партии было больше порядочных и преданных идее коммунизма людей, а не шелупони с партбилетами в кармане». Секретарь парторганизации чуть в обморок не упал, умолял переписать. Она не согласилась. Приняли, и не пожалели!

С красной строки Мария Петровна начала перечисление: «Квартира трехкомнатная, приватизированная (бумаги в серванте, верхний ящик), общей площадью 97 кв. метров, жилая – 68 кв. метров, кухня – 10 кв. метров». Глупость про метры получается. Что же, они не увидят, какие тут хоромы? Но и вдохновение, вдруг вспыхнувшее, сдерживать не хотелось. «Напишу все подробно, как есть, – решила Мария Петровна – потом лишнее выкину. На кухне у плиты не работает правая дальняя горелка и духовка барахлит. Успею – до смерти плиту поменяю. Плита к ЖЭКу относится, я с них стружку сниму, не на ту нарвались…»

Она описывала мебель в спальне, когда раздался звонок в дверь. Бросилась открывать, подумала, Ирочка пришла. На пороге стоял Толик. Принесла нелегкая! Без звонка телефонного явился, что было ему запрещено. Видите ли, показалось ему, что во вчерашнем телефонном разговоре Маруся была по-особенному ласкова и мила. Креститься надо, когда кажется! Да и ладно! Порвать с ним быстро и решительно, прямо сейчас.

Мария Петровна не дала Толику раздеться, в прихожей озвучила приговор: мы с тобой расстаемся на веки вечные, чтоб ноги твоей больше здесь не было, любовь прошла, завяли помидоры. Не удержалась и похвасталась, что у нее теперь есть дочь, даже имя сказала (приятно было произносить) и то, что дочь лучший терапевт в районной поликлинике. Толик, понятное дело, с лица опал, принялся канючить и уговаривать. Мария Петровна выказала непреклонность, силой вытолкнула его за дверь и закрылась на щеколду.

Она отдавала себе отчет, что действует грубо и некультурно. Но иначе с Толиком нельзя. Почему рядом с ней всегда оказываются слабые на волю инвалидные мужики? Коля был ни рыба ни мясо. Володя, второй муж, тоже, прямо сказать… Но ведь любила она их! Значит, такие мужики – ее судьба. Володя бросил ради нее работу в институте, мотался за ней по стране. Тихо переводил что-то с древнегерманского, варил борщи к ее приходу… Как чудесно они жили! И как ужасен, стыден был уход Володи из жизни!

К Толику Мария Петровна еще недавно питала нежные чувства. Называя вещи своими именами, Толик бросил ей спасательный круг, когда тонула в отчаянии, ухаживая за полуживым Володей, выла от безысходной тоски по собственной и Володиной судьбе. А тут Толик со своей смешной и, чего лукавить, живительной для старой бабы любовью. Как в чистой водице искупалась! Но хватит водных процедур! Побаловались, и довольно!

В новые обстоятельства жизни Толик не вписывался. У Марии Петровны появилась теперь новая любовь, чистая и великая, – дочь и внучек. Марии Петровне особенно неприятно вспоминать (и мысленно она почему-то винила Толика), как вчера оболгала этого недотепу, сказала, будто он зарится на коллекцию, чуть ли не убить (кажется, так и брякнула про убить) мечтает. Зачем врала? Жалости хотела… все бы за жалость дочери отдала, любого святого оболгала. Дура старая! А с Толиком правильно поступила! На кой ляд ему умирающая грымза? Пусть найдет себе молодую бабу, чтоб детей нарожала и пустышки облизывала. Мария Петровна однажды видела, как молодая мать облизнула соску-пустышку, прежде чем дать ее лежащему в коляске ребенку. Негигиеничный, но интимно-сокровенный жест вызвал у Марии остановку сердца. Это было в тот период, когда она пыталась вернуть Ирочку. Страстно захотелось так же – сначала самой облизать соску, потом дать своему ребенку, объединиться с ним. Хотя Ирочка в то время обходилась без сосок, двухлетняя, она смешно топала, держась за бабушкину руку.

Мария Петровна покончила с обстановкой спальни и перешла к мебели, стоящей в гостиной, упомянула «вазу хрустальную большую со сколом по краю», когда опять раздался звонок в дверь. И опять ёкнуло – Ирочка?

На пороге стоял дедок с цветами. Он держал их перед собой и смущенно улыбался. Карман пальто оттопыривался – из него торчала оберточная бумага.

– Николай! – узнала Мария Петровна. – Как постарел, пожух! Чисто обсевок!

Признаться, Николай Сергеевич тоже мысленно ахнул от того, как изменилась Маруся. Он, конечно, понимал, что годы должны взять свое. Но в памяти жила Маруся двадцатилетняя, с алебастровым лицом, тонкой талией и стремительностью (так он для себя определял) тела. Сердце болезненно сжалось от невозвратности ее былой красоты.

– Ну и я не первой свежести, – поняла его сконфуженный взгляд Мария Петровна. – Проходи. Давай поцелуемся! Надушился-то! Как педик! Для меня или ориентацию поменял?

– Для тебя, Марусенька. Мне иногда кажется… возможно, ошибаюсь… что я так стар, псиной пахну… У зятя одеколон… позаимствовал.

– Хороший запах, тебе идет. Снимай пальто. Спасибо за цветы! Чудные! Тапочки надевай, пошли в комнату. Нет, на кухню. Будем чай пить. Врачи, обжоры, все деликатесы смели. Чем же тебя угостить?

– Да мне ничего не надо! Я на минутку!

– Какая «минутка»? Целую жизнь не виделись. Иди садись сюда, к окну. Удобно? Подожди, я сейчас.