Текст книги "Солнечное настроение (сборник)"

– Я совершенно здорова, – сообщила Ирина. – И у меня нет сил, чтобы жить.

Мудрая доктор выписала ей больничный и велела хорошенько выспаться.

Кажется, мать говорила, что тоже не может спать после крепкого чая. Значит, по наследству передалось. Игры с допингом Ирина поневоле прекратила, но сегодня особый случай. Она заварила чай и выпила его как лекарство.

Чем займемся на волне нового прилива жизнедеятельности? Разгуляться есть где – надо починить белье, пришить недостающие пуговицы на сорочках, отдраить кухонную плиту, вымыть туалет и ванну, весь кафель до потолка… Когда-то в школе на уроке математики Ирина не могла постичь понятие «бесконечность», обозначавшееся упавшей восьмеркой. Если что-то существует без конца, то как оно выглядит в финале? Объяснить можно было бы просто. Домашняя работа – это бесконечность…

Переделав множество дел, утомившись физически, пройдя все стадии волнения о муже: от – где ты, бессовестный, до – только бы живой остался, не поддаваясь отчаянию – звонкам по моргам и больницам, Ирина решила предаться занятию психотерапевтическому – чтению. Славно, что в последнее время появился род литературы, точно соответствующий подобной потребности, – женские ироничные детективы. Внимание удерживают, напряженной работы мысли не требуют, веселят-щекочут нервишки. Через два дня не вспомнишь сюжета, но в момент чтения чувствуешь приятный расслабляющий массаж под черепной коробкой.

Ирина расстелила диван, приняла душ, надела ночную сорочку, легла в постель с книгой в яркой обложке.

6

Павел добрался до дому во втором часу ночи. Зверски хотелось есть, ведь не ужинал. Заглянул в комнату – Ирина лежит в постели, с добропорядочным видом читает книжку с легкомысленной обложкой. Не здороваясь, не целуясь, не приветствуя, не говоря ни слова, словно жена в постели была не одушевленнее куклы, Павел подошел к серванту, открыл отделение бара, достал бутылку виски и отправился на кухню. Между прочим, оставил Даниле две бутылки водки. Мог бы их забрать и не пить сейчас буржуазный напиток, подаренный женушке-участковому врачу благодарными пациентами. Вытащил из холодильника котлеты, гречневую кашу, квашеную капусту – все температуры твердого жира, но разогревать лень, да и не утерпеть. Виски с квашеной капустой… Хоть скипидар! Столько часов мечтал ударить по мозгам спиртным!

Ирина смотрела в книгу и не видела написанное, будто читала свое: не поздоровался, не поцеловал, не объяснил своего отсутствия, как с чужой… Глаза сфокусировались на фразе: «В жизни каждого женатого мужчины была своя девушка». Девушка! Которую они не поделили с Даней! И подрались! Павел любит другую!

Это было как удар. Невозможный с физиологической точки зрения, но именно так ощущаемый – удар в каждую клеточку тела, которое онемело на несколько секунд, зависло на границе между жизнью и смертью, будто раздумывало, в какую сторону свалиться. Упало в жизнь, медленно и постепенно приходило в себя.

Когда сознание прояснилось, восстановило способность связно мыслить, Ирина поняла жуткую истину: она может все понять, простить, перетерпеть ради одного – чтобы Павел был рядом, не ушел, не бросил. И не было ни стыдно, ни унизительно от этого желания. Хотелось растечься, превратиться в лужу, в ручей смолы, куда Павел шагнет и навек увязнет. «Уж совсем гордость потеряла!» – возмутился внутренний, далекий, похожий тембром на голос матери, оппонент. Ирина велела ему заткнуться: мол, без подсказок разберусь.

«Сейчас ты откинешь одеяло, – приказывала она себе, – встанешь, гордая, серьезная и красиво неприступная! Пойдешь на кухню и прямо спросишь Павла о… о… на месте сформулируешь».

Она вскочила как подстреленная, сделала два шага… и увидела себя в зеркале шкафа. Какая там красиво неприступная! Жалкая взлохмаченная особа с панически просящим взглядом! На паперти с таким лицом побираться, а не соревноваться с молоденькими девушками-красавицами. Ирина сгорбилась, развернулась, доковыляла до постели, забралась в нее, натянула одеяло до подбородка.

Павел вошел в комнату. Повесил на стул пиджак, сверху галстук, снял брюки, поднял их кверху, совмещая швы на штанинах, аккуратно повесил поверх пиджака. Вышел. Сейчас он бросит в ванной сорочку в ящик для грязного белья, почистит зубы, вымоется. Того, что ванна отдраена, а кафель до потолка сверкает, Павел, как водится, не заметит.

Несколько минут передышки обрели для Ирины фантастические свойства. Это были часы паники и одновременно секунды трезвых самоукоров. В фантастике, во сне, в воспаленном сознании возможны чудеса. Моська побеждает слона, раб садится на царский трон, чай кислый, лимон сладкий, минуты дольше часов. «Ой, батюшки! – слегка испугалась Ирина. – Что-то нехорошо у меня с головой. Не дошло бы до беды! Помни! Что помни? Ты сильная, умная, гордая!»

Пришел муж, лег на край дивана, накрылся одеялом – все без слов. «Сильная, гордая, умная!» – еще раз напомнила себе Ирина.

– Тебе свет не мешает? – спросила она, не отрываясь от книги.

– Нет.

– Может, я тебе мешаю?

– Может.

«Несчастная, бедная, глупая!» – захлебнулась от паники Ирина. Книга выпала из рук.

– Павлик, ты меня разлюбил?

Он рывком сел на кровати, оставаясь спиной к жене:

– Вот только не надо перекладывать с больной головы на здоровую!

– Какие у тебя отношения с девушкой, из-за которой ты подрался с Данилой?

– Самые близкие.

– Что?.. А?.. О!.. Э!.. – Кроме междометий, Ирина ничего не могла произнести.

– Девушку зовут Вероника, моя сестра.

– Слава тебе господи! – перевела дух Ирина. Она знала о влюбленности Вероники и точно угадала, как обстояло дело. – Вероника пришла к Дане объясняться в чувствах?

– Да.

Ирина встала на колени, подползла к мужу, обняла его, поцеловала в макушку:

– Дорогой мой! Если бы ты знал, как я испугалась! Какой оркестр у меня в голове исполнял…

Павел расцепил ее руки, резко вскочил. Ирина не удержала равновесия и повалилась вперед, громко стукнулась головой об пол, свалилась набок. Чуть не свернула шею.

– Что ты себе позволяешь? – воскликнула она, барахтаясь на полу.

Павел и не подумал помочь ей встать, отошел в сторону, тряс сжатыми кулаками в воздухе.

– Ненавижу притворство! – прошипел он. – Только попробуй утверждать, что чиста как ангел!

Ирина вскарабкалась на диван.

– Кто-то из нас сошел с ума, – пробормотала она, потирая ушибленный лоб. – В чем ты меня обвиняешь?

– Вот этими глазами, – Павел чуть ли не ткнул указательными пальцами себе в глаза, – я все видел!

– Что видел?

– Как к тебе приходил любовник, как вы под ручку вышли из поликлиники!

– Все?

– А вчера ты с ним поддавала! Пила! От тебя несло, как из кабака! Скажешь, это был не любовник?

– Любовник, – легко согласилась Ирина.

В отместку за падение, за глупые и оскорбительные домыслы, за унизительные подозрения, за треск в собственной голове она хотела проделать с мужем тот же финт, что и он несколько минут назад с «девушкой» и «близкими отношениями». Но когда увидела, как побелело лицо у мужа, затрепетали ноздри, собрались морщинки вокруг безумных глаз, испугалась и быстро заговорила:

– Любовник моей матери! И коньяк я пила с ней! В лечебных целях! А сегодня Толик, материного приятеля зовут Анатолий Витальевич, пришел в поликлинику, озабоченный ее здоровьем…

– Думаешь, нашла хорошую отмазку? Откуда ни возьмись, как с пальмы спрыгнула, нарисовалась твоя давно умершая мамочка! Но о том, что она жива и по стечению обстоятельств проживает на твоем участке, ты, сама призналась, знала давно!

– Это не отмазка! Это правда!

– С твоей стороны было бы честно и порядочно не юлить, а признаться!

– В чем, скажи на милость, я должна признаваться? В том, что мой муж параноидальный ревнивец?

– Мои качества мы обсудим в следующий раз!

– Как ты не поймешь, ведь обижаешь меня и унижаешь своими подозрениями!

– Не надо! – погрозил Павел пальцем. – Не надо проделывать со мной женских штучек! И слезы не помогут! Лимит рыдающих девушек на сегодня исчерпан!

Ирина не заметила, как по щекам потекли слезы. Павел был точно каменный, не достучаться. В его сознании, вдруг ставшем железобетонным, имелся только один вход – для плохих новостей, подтверждающих его догадки. А для хороших вестей входа не было, они перестали восприниматься. Ирина не могла применить свою излюбленную тактику: сдаюсь на милость победителя! Это бы означало подтверждение вымыслов Павла.

Николая Сергеевича разбудил грохот в соседней комнате. А через секунду послышался крик Ирины: «Что ты себе позволяешь?»

Николай Сергеевич испуганно замер, затаил дыхание. За стенкой ссорились дети. Они не кричали во весь голос, знали об отличной слышимости. Доносилось только тревожное «бу-бу-бу», но иногда, наверное, забывались, и Николай Сергеевич улавливал отдельные слова.

Он надеялся, что буря утихнет сама собой, но не тут-то было. И Николай Сергеевич решил вмешаться.

Он предстал на пороге комнаты, сложил молитвенно руки на груди и произнес:

– Милые мои! Не надо ссориться! Пусть будет еще один ребенок! Я его воспитаю!

– Ребенок? – опешил Павел. – Ты беременна? – повернулся он к жене. – Хорошенькое дело! Я узнаю последним! И от тестя!

Сцену можно было бы назвать комической. Ночь, отец и муж в трусах и майках, Ирина в ночной рубашке, разыгрывают пьесу абсурда. Но Ирине было не до смеха. Подкатывала истерика, как в детстве. Но тогда начиналось с дрожащих рук, от пальцев катилась волна, стискивала горло, и, чтобы спастись, надо было кричать. Теперь отчаяние взорвалось где-то за грудиной и стало быстро расходиться, как круги по воде. Задрожали коленки, скрутило живот, перевернулось сердце… вот и горло разбухло и одновременно жгутом стиснулось… Навалился мрак со вспышками молний. Страшно! Очень страшно! Надо спасаться!

Ирина кричала в голос. Рыдала, колотила по подушке и выкрикивала:

– Она! Все она! Из-за нее! Ненавижу! Из-за матери! Всю мою жизнь отравила! Испортила! Подлая! Ненавижу! Думала, кончилось! А она снова, снова вмешалась!

Павел знал за собой вспышки гнева, допускал их, проигрывал в борьбе с гневом, смирился. Но его жена?! Спокойная, ироничная, уравновешенная Ирина может вот так бесноваться? Павел оторопел.

– Пар выпускает, – пробормотал Николай Сергеевич.

Павел и Николай Сергеевич растерянно стояли перед диваном со скомканной постелью, на которой извивалась Ирина. Ночная рубашка задралась, волосы прилипли ко лбу, кулаки сжаты, глаза безумны, слезы в три ручья.

– Из-за нее! – голосила Ирина. – Папа! Из-за нее Павлик думает, что я ему изменила!

– Как ты мог? – упрекнул Николай Сергеевич зятя.

Павел очнулся, подскочил к жене, обнял. Приходилось применять силу, чтобы удерживать Ирину.

– Это не все! – кричала она. – Не все! Я скажу!

– Милая, дорогая, любимая! – Павел не мог поймать лицо жены, чтобы поцеловать. – Все говори!

В детстве, когда подобное случалось, она не могла сказать. Не могла, как ни трясла истерика, бросить в лицо бабушке и отцу: «Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛА МАМА! ЛЮБАЯ! МОЯ! ЕДИНСТВЕННАЯ! Дайте мне месяц, неделю, день, но только прожить вместе с мамой!»

Ирина чуть затихла, шумно и часто дышала:

– Скажу! Я скажу!

Она подхватывала воздух со свистящим звуком сквозь зубы.

– Говори, доченька, – плакал и не замечал, что плачет, Николай Сергеевич.

– Что с тобой? Что с тобой? – твердил Павел. – Говори!

– Я ЛЮБЛЮ ЕЕ! – в нечеловеческом напряжении и порыве выкрикнула Ирина. – Всегда любила! Хочу быть с ней! Меня тянет! Чудовищно тянет! К МАМЕ! У МЕНЯ ЕСТЬ МАМА!

Казалось, после этих слов должно было случиться нечто катастрофическое: землетрясение, атомный взрыв… Но ничего не происходило. Павел и отец не пали замертво, сраженные страшным откровением. Они выглядели как люди, которые не знают, чем помочь дорогому страдающему человеку.

И тут раздался громкий вопль Николеньки.

Малыш стоял в проеме двери. Одетый в розовую, с оборочками, не мальчишечью, подаренную Вероникой пижаму, тер кулачками глазки, кривил рот и безутешно плакал. Его разбудил шум. Вылез из кроватки – дедушки нет, пошел на голоса… когда увидел рыдающую маму, почувствовал, что привычный мир рухнул, исчез, пропал. Если мама плачет, значит, мир неправильный…

Николай Сергеевич подхватил внука и поднес к дочери. Павел забрал Николеньку, втиснул его между собой и Ириной, обнял обоих.

Отчаянное рыдание сына подействовало на Иру как отрезвляющий холодный душ, как резкое торможение на большой скорости, как падение, прервавшее полет. Ирине всегда казалось: если человек быстро впадает из крайности в крайность, из смеха в слезы, из печали в веселье, то он притворствует. Потому что инерция глубинных истинных чувств очень велика. Оказывается, не столь уж и велика. «Истеричная дура!» – довольно скоро обругала себя мысленно Ирина.

– Все хорошо, мой маленький! – утешала она сына. – Я с тобой! Папа с тобой! И дедушка! – Посмотрела виновато на мужа: – Древнегреческая трагедия?

– Шекспир отдыхает, – улыбнулся Павел.

– Папа, выпей лекарство! И мне… накапай.

– Я бы тоже не отказался, – разжал руки Павел, посмотрел внимательно на жену, не ожидается ли нового приступа. Миновало. – Только вместо валерьянки предпочел бы виски.

– И мне виски! – потребовал Николенька.

– Договорились, – ответил Павел.

Ирина посмотрела на него укоризненно: нельзя так шутить с ребенком.

Павел и Николай Сергеевич вышли на кухню. Николенька крепко обнимал маму за шею.

– Почему ты плакала?

– Ударилась больно головой. Упала с кровати. Видишь шишку на лбу?

– Вижу. Мура! Вот я трахаться умею и никогда не плачу!

– Давай договоримся – слова «мура» и «трахаться» ты говорить не будешь.

– Почему?

– Они мне не нравятся.

Пришел Павел с тремя стопками на подносе. В одной виски для него, во второй мутная жидкость – успокаивающие капли для Ирины, в третьей разбавленный чай для Николеньки.

– Выпьем!

Ирину поразило, что сын бодро, если не сказать привычно, двинул свою стопку, чтобы чокнуться. Надо больше заниматься ребенком!

– Можно я посплю с вами? – попросил Николенька.

– Э-э-э… – подбирая слова отказа, протянул Павел.

– Конечно, мой хороший! – ответила Ирина. – Устраивайся поудобнее.

Несколько минут, когда Николенька, лежащий между ними, засыпал и вдруг всхлипывал, трогательно и осуждающе, родители молчали. Казалось, сын источает детскую, теплую, с запахом молока энергию, которой лечит их от горестей и заблуждений. Любовь ребенка к родителям эгоистична. Но родительская к нему – во сто крат эгоистичнее.

Павел отнес сына в комнату к дедушке, положил на кроватку. Николай Сергеевич мирно сопел. Нервной системе стариков можно только удивляться. Казалось бы, после произошедшего с дочерью должна возникнуть опасность инфаркта. А он капельки принял и забылся сладким сном.

– Павлик, – начала Ирина, когда он вернулся в постель, – я хочу…

Он накрыл ее рот пальцами:

– Хочу, и точка! Это слово ласкает мой слух. Я тоже хочу. Кто там рассуждал о втором ребенке?

День третий

1

Павел пришел забрать сына из детского сада. Сегодня отличный день. Вообще он заметил – после страстной ночи не бывает дурных дней. Недавние корчи ревности казались глупостью. Но это не единственная его ошибка в жизни, не первый раз он наломал дров во гневе. Счастливо ошибся – и ладно, и спасибо!

Объяснился с Данилой. Физиономия у друга, конечно, сильно пострадала. На важные переговоры пришлось срочно отравлять другого юриста. На вопрос начальника, что с ним стряслось, Данила ответил: «Защищал честь девушки». Потом в курилке доходчиво, в выражениях не особо цензурных, объяснил Павлу про девушку и какого тот дурака сыграл.

– Ну, виноват! – признал Павел. – У тебя нет малолетки сестры, и не понять страхи за нее. Давай поквитаемся? – подставил лицо. – Бей! Не хочешь?

– Оставлю выстрел за собой.

– Договорились. Можешь также занять денег и не отдавать.

– Когда они у тебя будут.

– И у тебя!

Они с энтузиазмом ударили друг друга по рукам.

И Данила и Павел зарабатывали до обидного мало, учитывая их квалификацию. Юридическую компанию, в которой третьим партнером был их начальник и друг, подкосил дефолт. Клиенты не расплатились за выигранные процессы и арбитражные суды. Клиенты сами положили зубы на полку. И вот теперь, спустя два года, забрезжил свет в конце туннеля. Если и дальше так пойдет, если в стране не будет катавасии, они добьются задуманного и заслуженного. Дети Данилы получат большие алименты, Павел перевезет семью в большую квартиру, оба купят машины, построят дачи… Как говорится, лишь бы не было войны!

Воспитательница в детском саду с кислой физиономией, поджатыми губами собралась пожаловаться Павлу на сына, но не успела.

– Татьяна Самойловна! – расплылся он в улыбке, постарался изобразить самую восхищенную. – Потрясающе выглядите! Обворожительно! Вам очень идет стрижка!

– У Татьяны Самойловны, – встрял Николенька, – сегодня критические дни. Я сам слышал, как она говорила нянечке. А когда у меня будут критические дни?

Воспитательница пунцово вспыхнула, Павел закашлялся, стараясь погасить смех.

– Видите, какой он мальчик? – осуждающе покачала головой Татьяна Самойловна.

Она рассчитывала услышать от Павла покаянные слова: мол, дома поработаем над ребенком, повоспитываем. Павел извиняться за сына не собирался. Напротив, он считал (дедушка неоднократно жаловался), что воспитательницам следует укоротить языки. С другой стороны, нападки на воспитателя неизбежно скажутся на ребенке. Павел отправил сына надевать куртку, взял под локоток воспитательницу, наклонился к ее уху:

– Давно хотел вас поблагодарить за неустанное обучение моего сына тайнам женской физиологии. Это новое веяние в педагогике? Упор на раннее развитие, пробуждение интереса? Объясните мне, неразумному, какого рода интерес должен испытывать мой сын, слушая разговоры о родах, абортах или, как сегодня, прошу прощения, о критических днях?

– Никто с ним об этом не говорил!

– Достаточно того, что говорили в его и остальных детей присутствии.

По лицу воспитательницы Павел понял, что стоять завтра Николеньке целый день в углу, быстро сменил тон на лилейный, широко улыбнулся:

– Дорогая Татьяна Самойловна! Ежедневно на восемь часов мы отдаем в ваши руки самое дорогое – своего ребенка. Поэтому относимся к вам со всем возможным почтением! Примите мои самые искренние в этом уверения!

«Не поцеловать ли ей ручку? – подумал Павел. – Обойдется. Во мне умер великий дипломат».

В Москву пришла долгожданная зима. Сыпал снег, пушистый, красивый, как в мультфильме. Они покатались на горке. Для ускорения процесса скатившегося Николеньку Павел подхватывал на руки и сажал на вершину горки. На десятый или двадцатый раз, когда слегка устал, а сын заявил, что он уже «накатанный», Павел посадил его на горку, их лица оказались на одном уровне.

– У меня к тебе мужской разговор, – сказал отец.

– Про женщин?

– В определенном смысле, – усмехнулся Павел. – Ты хотел бы иметь бабушку?

– Настоящую, живую?

– Полностью живую.

– У Вани есть бабушка, у Светы, у Игоря, у многих. Я тоже хочу. Она купит мне железную дорогу?

– Не исключено. Пойдем знакомиться с твоей бабушкой?

– А почему она раньше не знакомилась?

– Потому что отсутствовала.

– В тюрьме сидела?

– Нет, просто потерялась во времени и пространстве.

– Разве взрослые теряются?

– Иногда.

– А где она будет спать? В моей комнате на раскладушке?

– Во-первых, не «она», а бабушка Маруся. Во-вторых, у нее, то есть у бабушки Маруси, имеется собственная квартира. Тут недалеко. Двинули? – снял Павел сына с горки. – И давай подумаем, как представимся твоей бабушке.

* * *

Мария Петровна открыла на звонок. За порогом стояли молодой человек и ребенок. Еще до того, как мальчик открыл рот, Мария Петровна узнала его. Узнала свои глаза на детском, невыносимо прекрасном личике. Сердце у Марии Петровны оборвалось, она схватилась за горло.

Николенька громко, точно стихи читал на детском утреннике, проскандировал:

– ЗДРАВСТВУЙ, БАБУШКА МАРУСЯ! Я пришел! На! – поднял он ручки. – Обнимай меня!

Мария Петровна с радостным всхлипом-стоном подхватила его, крепко прижала. Казалось, что все ей снится. Она зажмурила глаза, боялась открыть, проснуться.

– Задушишь! – стал барахтаться мальчик.

– Извини, Коленька!

– Я не Коленька, а Николенька!

– Николенька! Свет мой, радость, внучек!

– Пусти меня, раздеваться буду. У тебя конфеты есть?

– Есть. Сейчас тебя угощу. Снимай курточку, давай я расстегну.

Павел кашлянул, привлекая к себе внимание:

– Позвольте представиться, Павел, муж вашей дочери. Взял на себя смелость прийти знакомиться.

Мария Петровна посмотрела на него с такой благодарностью, что Павел понял: он приобрел тещу, которая будет преданно его любить. Слова Марии Петровны подтвердили догадку:

– До конца моих дней буду за тебя молиться! – И тут же забыла о Павле, поспешила за внуком, пожелавшим осмотреть квартиру.

– Где можно стоять на голове? – деловито поинтересовался Николенька в гостиной.

– Что? – не поняла Мария Петровна.

– Игорь говорит, что он у своей бабушки всегда стоит на голове. Я тоже хочу.

– Да где хочешь, там и становись! Делай что желаешь, это твой дом! Я тоже… вместе с тобой… могу… и на голове…

Николенька забрался на диван, попрыгал, хвастаясь, «как высоко я умею». Свалился на спину и попытался сделать стойку на голове, колотил пятками по спинке дивана.

– Бабушка, ты так умеешь?

– Сейчас попробую, – полезла на диван Мария Петровна, поблагодарив Провидение, что одета в брюки.

«Быстро сошлись, – подумал Павел, – сейчас им лучше не мешать». Попросил разрешения позвонить.

– На кухне есть телефон, – сизая от напряжения, с задранными ногами, нисколько не стеснявшаяся Павла, прогундосила Мария Петровна.

Павел набрал номер домашнего телефона, ответила Ирина.

– Мы с Николенькой немного задержимся.

– Где вы?

– По одному известному тебе адресу. Ира! Мы у твоей матери. Не представляешь, как наш сын легко спелся с бабушкой! В данный момент они дружно стоят на голове. Фигурально и натурально.

Ирина молчала.

– Ситуация горы и Магомета, – продолжил Павел. – Кто-то к кому-то должен был прийти. Злишься на меня? Поэтому и звоню, предупреждаю, чтобы шею мне не скрутила.

– Как она… вообще?

– Мария Петровна? Замечательно! Весьма энергичная дама.

– Да уж!

– Прекрасно помню, – понизил Павел голос до шепота, – ты несколько раз назвала мать старухой. Я думал, встречу старую развалину. Но оказалось…

– Берегись, она большой специалист по одурманиванию молодых людей.

– Что ты имеешь в виду?

– Потом расскажу. Павел, я нашла для нее врача.

– Для своей мамы?

– Не лови меня на слове! Сегодня я виделась с хирургом, он готов ее прооперировать.

– Задание понял! Если с честью выполню, мне зачтется, надеюсь?

– Посмотрим. Только что разговаривала с Вероникой.

– Где она?

– Дома, готовится к зачету. Психическое состояние удовлетворительное.

– Что-нибудь передать твоей маме?

– Обойдемся без приветов.

На кухню прискакали бабушка с внуком. Внук сидел у бабушки на спине, двумя руками она удерживала у себя на животе его ножки. Николенька размахивал в воздухе кортиком. «Сейчас отрежет ей ухо!» – испугался Павел. Подскочил к ним, забрал оружие, снял сына. Мария Петровна рухнула на стул.

– Разве можно ребенку это давать? – попенял Павел.

– Ста-ста-ринный кортик, – не могла отдышаться после скачек Мария Петровна. – От деда моего мужа еще… Я Николеньке подарила.

– Не по возрасту ему такие подарки!

– Хочу железную дорогу настоящую игрушечную, как у Стасика! – капризно заявил Николенька.

– Будет! – с готовностью отозвалась Мария Петровна.

– Ох, избалуете вы ребенка! – покачал головой Павел.

Мария Петровна посмотрела на него удивленно. Избаловать – это как? Разве можно в чем-то отказать этому чуду? А потом она сообразила, что угостить дорогих гостей на широкую ногу не получится. Перешла на режим жесткой экономии, сегодня в магазине накупила только дешевых продуктов.

Павел и Николенька наблюдали, как она мечет на стол из холодильника, достает банки с консервами и вареньем из шкафов. Что-то бормочет, Павлу показалось – ругается как грузчик. И Николенька услышал. Показал на банку кильки в томатном соусе, переспросил:

– Холера тухлая? Она вкусная?

«Отрежу себе язык, – мысленно дала слово Мария Петровна, – если еще раз при ребенке выражусь!»

Через несколько минут стол был заставлен. Пастила и рыбные консервы, варенье трех видов и колбаса докторская, сыр плавленый, сухофрукты, леденцы, перья зеленого лука, икра кабачковая, кефир, сметана, творожная масса… Места на столе не осталось, но все – не то!

– Нищета казанская! – сокрушалась Мария Петровна. – И угостить вас нечем! Если б знала!

– Более чем достаточно, – успокоил Павел. – Пусть Николенька подкрепится, а мы с вами выйдем. Есть разговор.

– Да, конечно, мне тоже тебе сказать надо.

Но от порога Мария Петровна бросилась обратно в кухню:

– Голова садовая! Про хлеб забыла! У меня еще пряники были… Твердые, гады… то есть жестковаты…

– Когда что-то забываешь, – пододвигая к себе пастилу и кильки, нравоучительно изрек Николенька, – надо говорить «Изольда Гавриловна».

– Запомню, – пообещала бабушка, не поинтересовавшись, откуда взялось это имя.

Она любые слова внука готова была воспринимать некритично, как откровения маленького божества. И за свою преданность была вознаграждена.

– Бабушка, ты мне нравишься! Спроси почему.

– Ах ты мое солнышко драгоценное! Почему?

– Потому что не заставила руки перед едой мыть! Вот! – Николенька затолкнул в рот пастилу.

Муж Ирочки, Павел, не мог не интересовать Марию Петровну. Но в данный момент имелся магнит посильнее. Сидит на кухне, кушает, зайчик, ножками болтает.