Текст книги "Стихи. Том 3. 1999—1980"

«Водный ветер, шум фонтана…»

 
Водный ветер, шум фонтана,
солнца теплый водопад,
танец листьев вьет у стана,
блестки в тысячу карат.
Солнце землю охватило,
окунуло в небеса,
снегом очи ослепило,
и проснулись в миг леса.
 
 
Парк прекрасен в теплом мае,
ожил новенький каскад,
на пруду из лодок стаи,
и скамейки в ряд стоят.
Льются струи водопада
по ступенькам и шумят,
то детишки ходят рядом
и в фонтан встать норовят.
 
 
Воздух ласково и нежно
кисти веток целовал
и весну встречал. Безбрежно
шла она в девятый вал
в новом парке, где деревья
очень малой высоты,
где еще новы ступеньки
у фонтана в три струи.
 

1989

«Мой милый город средь лесных массивов…»

 
Мой милый город средь лесных массивов,
окраина Москвы иль город – Соц.
По берегам прудов склонились ивы
и там, где гаражи, возникла ТЭЦ.
Столица предо мной иль город малый,
таится он под зеленью лесов,
а в поясе блестит слегка устало
чудесный пруд и мостик на засов.
 
 
Все пройдены любимые дороги,
знакомы мне леса и все дома,
автобусные возят меня дроги,
подругою – природа мне сама.
И так года, взрослеют, вянут лица,
по небесам проходят облака,
и город в руки взял давно синицу
за тонкие и нежные бока.
 
 
Все внешне очень тихо и пристойно,
все очень чисто, благостно почти,
но тишина, спокойствие не вечны,
военные потери ты почти.
А город строится и быстро вырастает,
Из Спутника растет Зеленоград,
и вскоре прошлое название растает,
останется одно – Зеленоград
 

1989

«Зима ушла, растаяла бесследно…»

 
Зима ушла, растаяла бесследно,
плывут дожди по стеклам и ветвям,
еще он дома, милый мой наследник,
подверженный, как юноша страстям.
Волнения с ним идут, не прерываясь,
и армия маячит каждый миг.
Он, дождиком сегодня умываясь,
уже науку армии постиг.
 
 
Срастаются деревья над дорогой,
пути с его отцом, давно срослись,
для вечности все это так не много,
а для семьи, так это – просто жизнь.
Деревья набирают свою силу,
и люди набирают в жизни вес,
и вес труда, что строит дачу, виллу,
и вес, что исключат всех повес.
 
 
Мог в детстве незаметным быть ребенок,
и в юности студентом, как и все.
А в зрелости заметят: он был львенок,
он львом стал в молодой своей красе.
Но вот тогда, все было так тревожно,
и армия была не просто так,
и вспоминать бы надо осторожно,
и к ране не прикладывать пятак.
 

1989

«Морозный иней очень тонок…»

 
Морозный иней очень тонок,
он, словно шкурка у зверька,
а снег весь мелкий и без корок,
следов хорошего денька.
Прекрасны милые мгновенья
цветущих инеем ветвей,
они души проникновение,
они подарок добрых фей.
 
 
Хороший день. Снег чист в падение.
И утро в мареве снегов,
блеск раздается, словно деньги,
морозных солнечных долгов.
Вернулся снег. Январь в расцвете
своих морозов и снегов,
на каждой ветке, как в кассете,
уложен инея покров.
 
 
Зима, зима, зима повсюду,
замерзли чувства, спит тоска,
и скоро я совсем забуду
красу зеленого листка.
Цветут узоры от мороза,
блистает иней в тишине,
Зима – стихи, а, где же проза?
Замерзла, спряталась в кашне.
 

1989

«Мое окно объяли ветви взглядом…»

 
Мое окно объяли ветви взглядом,
под белым снегом виден их изгиб,
каким-то нескончаемым парадом,
уходит вдаль лесной красы прогиб.
Работала в учебном институте,
на кафедре, где НИЧ царил вполне,
я не курю, нет прока в сигарете,
но мысли улетали по волне…
 
 
Не упиваясь красотой лесною,
черчу свои обычные листы,
вдруг, вспоминаю, сын ведь не со мною,
он где – то в армии, ну шеф, прости…
Чертить – черчу, но моему терпенью
ведь есть конец, когда приходит ночь,
тогда душа спешит к стихотворению
и прогоняет удрученность прочь.
 
 
Всю жизнь тянулась достигать высоты
и очень надоела суета,
и мир весь из условностей, полеты
одной души, нужны как никогда.
Мне писем нет, мой сын стал молчаливый.
И где он? Как он? Что-то замолчал.
Эх, сын, мой сын, любимый мой и милый,
как я хочу, чтоб голос твой звучал!
 

1989

Бежевый блондин

 
Твоя недосягаемость волнует,
я в плен иду твоих далеких рук.
Мне хорошо, и голос твой чарует,
и разгоняет будни скучных мук.
Мне хорошо. Необъяснимо плохо,
что ты далек как миллионы звезд.
Меня ведь не устроят чувства крохи,
я обойдусь без просьб любви и слез.
 
 
Но я люблю и в этом неповинна,
ты – жизнь моя, ты – зимний солнца луч,
в тебе вся Русь, и что-то есть от финна,
наверное, холодность зимних туч.
Ты скажешь: «Блажь, родная, что с тобою?»
Я подниму кричащие глаза,
любовь свою не назову слепою,
и наши затрепещут голоса.
 
 
Люблю игру на грани придыхания.
Люблю идти по острию любви,
порой любовь, как бабочек порхание.
А ты, мой друг, все искорки лови.
Но ты суров, лишенный вдохновения,
ты только шеф и больше нечего.
А я из чувств леплю стихотворение,
работать мне с тобой почти легко.
 

1989

«Жил человек, взлетел слегка…»

 
Жил человек, взлетел слегка
над общей суетой.
Я молодой была тогда,
а, в общем-то, святой.
Я на работе день-деньской
работаю, тружусь,
вот иногда влюблюсь с тоской,
потом в любви кружусь.
 
 
В семье своей он был лихой,
жена ему милей,
и брови у нее дугой,
и в действиях смелей.
Он только думает: «Она».
А пред глазами – я.
Я в его мыслях, я одна,
ни кобра, ни змея.
 
 
Люблю его и не люблю.
В пургу чисты снега.
И ни о чем я не молю —
Пурга в апрель легла.
Ушел в работу с головой,
там много верных дум.
Не проходите стороной,
у нас единый ум.
 

1989

«Легкие скопления облаков…»

 
Легкие скопления облаков
преспокойно мысли зацепили,
вместе с нежной зеленью листков,
есть в природе ласковая сила.
 
 
Стук мячей на корте, тихий бег,
розовые отсветы светила,
мысли о друзьях, возможно, тех,
тех, кого сама всегда любила.
 
 
Хорошо, что можно иногда
отойти от суеты дневальной,
в руки взять поэзию, а та
сделает из танцев вечер бальный.
 

1989

«Лесной соловьиный оркестр…»

 
Лесной соловьиный оркестр
выводит зеленые трели,
листва хорошеет окрест
под звуки природной свирели.
 
 
Душа от любви неземной
летает над птичьим хоралом,
и рада, что вновь ты со мной,
со мной, не в степях за Уралом.
 
 
И жалко до слез, спазм в груди,
что сыну сегодня в солдаты,
но где-то уж поезд гудит,
неся свои старые латы.
 

1989

«Таят леса свое очарование…»

 
Таят леса свое очарование,
и каждый день в них новая среда
под голубым иль облачным сияньем,
дни не похожи, только иногда
 
 
приятно окунуться в тишь лесную,
тепло листвы почувствовать душой.
Забыть, что где-то, задыхаясь всуе,
спешат, летят за денежкой большой.
 
 
А здесь листва колышется без пены,
приглушен зной, есть волны доброты,
забыты горести, да и любви измены
и существует таинство мечты.
 

1989

«Теплая осень, летает листва…»

 
Теплая осень, летает листва,
небо сегодня совсем голубое,
в нашей природе есть сень естества
та, что красивая нынче собою.
 
 
Листья слетаются стаей и врозь.
Вот, наконец, листопад прекратился.
Те, что остались, похоже, всерьез,
на своем месте к зиме зацепился.
 

1989

Художник

 
Что человеку в жизни нужно?
Скорее то, чего и нет.
Порою то, что даже чуждо,
на это тратим уйму лет.
 
 
Напрасно ветер носит листья,
художник сам в ветрах носим.
С трудом в работе его кисти,
но мы ему все мудро льстим.
 
 
И шалой осени убранство
и трудом ложится на мольберт,
но вот выходит он из транса,
усталости в помине нет!
 
 
И на картине осень встала,
художник выложил судьбу
и переплел ее с металлом,
создав ажурную резьбу.
 
 
Так что же нужно человеку?
Да очень много – в жизни веху.
 

1989

«Улыбнулось солнце ненадолго…»

 
Улыбнулось солнце ненадолго,
ласково пригрело жизнь людей,
заглушило дождевые толки
сплошь из свежевыпавших дождей.
 
 
Чудная. Прекрасная погода
оголила руки, части ног,
заменила тепловую моду,
прикоснулась там, где был сапог.
 
 
А леса, могучие от влаги,
словно все устали. И слегка
ягоды от влаги, будто в лаке,
не успели выкрасить бока.
 

1989

Баскетбол

 
Один лишь вид прыгучего мяча,
дал мне понять, что тема горяча.
 
 
В тебе я вижу робость и азарт,
ты энергичный, как прекрасный март.
 
 
Пробежки, очень резкий стук мяча…
В корзину ты попал не сгоряча?
 
 
Красиво ноги вдруг взлетают вверх,
ты сразу стал намного выше всех.
 
 
От баскетбола станешь ли умней?
Но двигаешься лучше. Жизнь полней.
 
 
Какой же вывод? Слышу я твой смех.
Отлично. Настроенье лучше всех.
 
 
Ты подошел с усмешкой говоришь…
Ты подошел, но сердцем ты молчишь.
 

1989

Муж-жена

 
Тишина одета в иней
запорошенных лесов,
появилось много линий
в темноте зари часов.
Паром в воздухе дыханья:
здесь мое, а там твое,
и счастливое признание
свило облачко свое.
 
 
Не проснулся сын наш малый,
ростом он уже с тебя,
от своих признаний шалый,
спит он утром, жизнь любя.
Дочка на бок повернулась,
в ней отрочество кипит,
на каникулах уткнулась
вся в подушку, как в магнит.
 
 
И рассвет замедлил бег свой,
пусть поспят сегодня дети,
и серебряной листвой
на дороге нас приветил.
Я люблю минуты эти,
когда мы идем вдвоем,
когда жизненные сети
вместе мы с тобой плетем.
 

8 января 1988

Добрый

 
Ох, разозлиться может добрый,
и бушевать как море Бурь,
он вылетит из дома пробкой,
а щеки красные – пурпур.
Все на него, а он ведь добрый,
везет нагрузки, хмур и зол.
А для страдальцев высшей пробы,
он всем известный хлебосол.
 
 
Как он раним, наш милый Добрый!
Как он чувствителен к словам!
И вот к нему все жмутся Кобры,
как к очень теплым островам,
Конечно, чтобы обесточить
свои усталые мозги,
на всех несчастьях ставит точки,
бросая бремя из тоски.
 
 
И жизнь с нелепой чередою,
чужих проблем из жалоб, стона,
его становится средою
и добротой сердечных тонов.
Так есть, вообще, подобный Добрый?
Зачем ему себя терзать?
Напились кровушки все кобры,
пора бы просто полежать.
 

11 января 1988

«В прихожей место есть одно…»

 
В прихожей место есть одно,
в нем уместилось кресло,
не просто кресло, а оно
стихов рожденья место.
Бежали грустные часы,
нигде меня не ждали
и каплю маленькой слезы
за счастье осуждали.
 
 
За дверью комнаты – кино,
муж, крики на экране,
а в другой комнате давно
дочурка на диване,
На кухне – сын. В прихожей – я,
где я стихи писала,
так разбрелась моя семья,
а я повествовала.
 
 
Зачем пишу? Чтоб обесточить
свои усталые мозги,
чтоб на несчастьях ставить точки,
и сбросить бремя из тоски.
Счастливый год, все были вместе,
как это можно не понять?
Пройдут года, другие вести
придут иное рассказать.
 

13 января 1988

«Не ищу одобренья людского…»

 
Не ищу одобренья людского,
и проходит оно стороной,
я ищу состоянье такое,
когда сердце не просится в бой.
И спокойно, порой деловито,
я иду по полям своих дел,
и нет мысли, чтоб быть знаменитой.
Муж меня ненароком задел.
 
 
А муж мой – он на всем экономный:
на себе, на других, на делах,
внешне он, очевидно, что скромный.
Но вот в мыслях частенько – аллах.
Преклоняюсь пред знаньями века,
а муж ими пропитан до дна,
видно мне повезло с человеком,
не бываю я дома одна.
 
 
Мы и рядом, но вечно не вместе,
до сих пор искры часто летят.
Мы вдвоем, мы как строчка из песни,
нам разлуки – века не простят.
Отчим, мачеха – это пустое,
без обиды для всех говорю.
Для детей – счастье очень простое,
быть с отцом, я его не корю.
 

27 января 1988

«Нет и силушки побороть печаль…»

 
Нет и силушки побороть печаль,
нет возможности оглянуться мне.
Снег лежит кругом, и замерз причал,
радость с холодом улеглась на дне.
То ли снится мне в темном дне лазурь,
то ли снег летит, то ль слеза блестит.
Грусть – тоска моя, забери всю муть,
оживи меня, сердце вылечи.
 
 
Эх, и грустно мне на белом снегу
с горем – горюшком целоваться – то,
то ль сама умру, то ль его сгублю,
а вдвоем – то нам не остаться-то.
Знать моя беда бредет подо льдом,
пузырьками-то знать балуется,
а бровей твоих дорогой излом,
 
 
надо мной уже не любуется.
 
 
То ли в небе я, то ль на дне реки,
то ли в облаке, то ль на льдине я.
Но найти меня людям не с руки,
и растаяла вся до жилочки.
А потом пришло озарение,
и лазурь небес воскрешения.
На меня нашло вдруг смирение,
и пришли ко мне вновь свершения.
 

28 января 1988

«Сосна сегодня – верх очарования…»

 
Сосна сегодня – верх очарования,
она бела до кончика иглы,
и ей сегодня «королева» звание.
Березы в белой зависти скромны.
О, как чудесно в белой сказке леса
среди ветвей и елочных страстей,
где ветки чуть изогнуты от веса,
где снег, застыв, обвился вкруг ветвей.
 
 
Вот небеса морозны и парадны,
голубизна, сугробы облаков.
И наша жизнь проходит явно складно,
а фоном служит инея покров.
Нужна любовь или ее замена,
нужны снега и зябкая метель,
нужна как верность мелкая измена,
нужны мне руки, брюки и отель.
 
 
И в роскоши лесного наслаждения,
и в контурах белеющих берез,
и в розовом, чуть с зеленью свеченье,
мне не хватает просто алых роз.
Но кто-то посадил две новых сосенки,
они уютно скрасили пейзаж.
Зимой на них снежинки будто бусинки,
и радует их новый антураж.
 

28 января 1988

«Спокойствием с небес спустился снег…»

 
Спокойствием с небес спустился снег
и равномерной белой окантовкой,
деревьям и домам добавил свет,
и лег на воротник лихой подковкой.
И влажный снег уменьшил все шаги,
и тише, и задумчивее мысли,
вот так же утром мы с тобою шли,
твои усы под снегом мирно висли.
 
 
И вот прошли любви нашей года,
где холод и жара порой встречались.
Да и теперь, возможно, не всегда
с тобою мы смиренно улыбались.
Комфортно надо чувствовать себя
среди проблем домашнего хозяйства,
и жить спокойно, вовсе не скорбя,
и я ведь не домашняя хозяйка.
 
 
Так и живем, тревожно иногда,
а в основном, в туманной атмосфере,
и тишина зимой в душе тогда,
когда друг другу мы спокойно верим.
Но плохо то, ты шапки не любил,
но капюшон набрасывал ты лихо.
А снег летит, его с усов ты сбил.
И мы идет то быстро, а то тихо.
 

10 февраля 1988

«Нельзя снимать венцы с царей умерших…»

 
Нельзя снимать венцы с царей умерших,
и править, возвеличив лишь себя.
Нам не спасти трагедий в ад ушедших,
и надо жить, прошедшее любя.
Довольны те, кто будто бы поднялся
повыше тех, кто равным был всегда,
на самом деле – сам собой остался,
и высшая звезда – не их звезда.
 
 
О, как все любят маленькие ранги,
и вещи, и машины, и жилье,
и презирают, мысленно яранги,
но не ценить все это и смешно.
А люди-то давно перемешались,
и разум есть у каждого из вас.
Кто в чем умен… Прослойки? Да, остались.
Они заметны только лишь у касс.
 
 
В семнадцатом пытались все исправить,
писатели спешили записать.
Мозги чужие очень трудно править.
Поэтам – трудно жизнь свою спасать.
Люблю людей: и правых, и неправых,
крестьян, интеллигенцию, верхи.
Люблю людей: больных и мыслью здравых,
их подвиги, и даже их грехи.
 

16 февраля 1988

«Природа отошла на задний план…»

 
Природа отошла на задний план,
конструкции железок на подъеме,
их сердцевину вновь вращает вал,
не поднимая мой духовный сан,
не требуя и теплового съема.
 
 
Размеры, допуски, посадки
царят на чистых чертежах,
пути в цехах не так гладки,
и надо знать друзей повадки,
и не терпеть в цехах свой крах.
 
 
Простые белые листы
годами в линиях чертежных,
как для меня они просты,
и я ищу в решениях сложных
чужие, мелкие хвосты,
чтоб быть в решениях осторожней.
 
 
Ввергаю мысли в полутьму
своих стихов из рифм сплетенных,
но в чертежи их не возьму,
ведь я люблю их – непокорных,
Немного разных или вздорных.
 

20 февраля 1988

«За окном – застывшая Москва…»

 
За окном – застывшая Москва,
инеем подчеркнуты строения,
а в патентах жгучие слова
ждут и ждут мои изобретения.
Подбираю нужные тома,
рядом переводчица японцев,
переводит быстро и сама,
пишет тексты до захода солнца.
 
 
Мне понятны только чертежи,
с каждым часом их смотрю быстрее.
Прохожу патент, хоть ворожи,
где же те есть знания, что мудрее.
Как приятно воздух холодит,
из окна врывается в дыханье,
смотрит, каталог прекрасно свит,
выражает тихое признание.
 
 
Здесь бумажных папок и бумаг!
Это просто море, просто море…
Сколько здесь патентов, каждый маг,
кто придумал новое в просторе.
За окном застывшая Москва,
инеем пронизан воздух чистый.
Вот и просмотрела класса два.
А патент? Он есть. И все в нем чисто.
 

26 февраля 1988

«Милый мой городок, потонувший в лесах…»

 
Милый мой городок, потонувший в лесах,
вдоль дорог липы очень красивы,
и деревья стоят в затвердевших слезах,
только дочь улыбается мило.
В жизнь вступила она своей легкой ногой,
темный волос сверкает на солнце,
с баскетбольным мячом и любимой игрой,
и мелькают пред ней щиты, кольца.
 
 
И весна у нее еще в снежных речах,
и для листьев пора не настала,
но улыбка ее на прекрасных губах,
чуть взрослея, с весной расцветала.
Потеплела вода, засмеялась весна,
забурлили потоки живые,
и струится вода, по протокам чиста,
и несет свои воды речные.
 
 
На лесных великанах весна прилегла,
и повисли без снега иголки,
почернела земля от притока тепла,
но становится снег утром колкий.
Где по снегу, бывало, свободно прошли —
там осталась тропа снеговая.
А весной, вы попробуйте снегом пройти —
след наполнит вода снеговая.
 

19 марта 1988

«Под ногами – тонкий лед весенний…»

 
Под ногами – тонкий лед весенний,
чуть хрустят пустоты подо льдом.
День пригожий, солнечный, елейный
ослепляет инженерный дом.
Голубой, прозрачною громадой,
он стоит спокойно над прудом.
В нем есть все, что для работы надо,
все, что достигается трудом.
 
 
Только солнце ярко и нетленно
светит там, не ведая преград,
на работу заглянуло с ленью,
освещая девушек наряд.
Кульманы рядами здесь стояли,
целый зал огромный, без конца,
а за ними люди все стояли,
чтоб не видеть ближнего лица.
 
 
Да, работы много было, время
шло еще без компов и инет.
Слов таких не знали, были темы
типа калькулятор, тоже свет.
За окном деревья не проснулись.
Лед и снег, и талые ручьи.
Мы тихонько к тайне прикоснулись
голубой. Где тайны чьи? Ничьи.
 

1988

«Снег растаял. Солнцем залиты равнины…»

 
Снег растаял. Солнцем залиты равнины.
День прекрасный. Только грустно мне чуть-чуть.
Что такое, почему всегда ревниво
смотришь ты на мою ласковую грусть?
Утомление расплывается со снегом,
и восходит сила бодрая весной.
И зимою, и весною жизнь не бегом.
Я спокойна: снова ты идешь со мной.
 
 
Но бывает, вдруг завьюжит, заморозит
там, где снега и не ждешь давным-давно,
и в сердечко больно вколется заноза,
и из жизни получается кино.
Переливчато и звонко дрозды пели,
а сегодня что-то замерли леса,
и с небес как бы случайно пролетела
белым шариком застывшая слеза.
 
 
По туману спустилась на землю весна.
Ты заметил и словно вспомнил меня.
Теплой ножкой притронулась к снегу весна.
Прикоснулся ты, настроеньем звеня.
Улыбнулась. И рыхло ответил ей снег.
Ты смеешься, я отвечаю в ответ.
Я тонула в сугробах их утренних нег.
И дрозды нам прислали лучший привет.
 

11 апреля 1988

«Я люблю Вас, голубые очи…»

 
Я люблю Вас, голубые очи,
умный отсвет в них пленит меня.
Встречи с Вами каждый день короче,
только взгляды тетивой звенят.
Пенье птиц в иголках зазвучало,
перья птиц застыли на воде,
звонко от дроздов, синичек стало
с солнышком на елях и везде
 
 
Накопились страсти до предела,
каждой клеткой чувствую, где Вы.
Замолкаю, если нет к Вам дела,
только встречи выше головы.
Подвиг нам, похоже, не под силу,
я люблю Вас, только почему
Вы холодный – этим мне и милы,
а вот встречи видно ни к чему.
 
 
Появились у берез сережки.
Вербы распушились по весне.
Из гнезда птенцы слышны немножко.
Мне приснились птенчики во сне.
Как приятно видеть Ваши очи,
их огонь, пылающий внутри,
Вы примите страсть мою, нет мочи,
жить без Вас денька, хотя бы три.
 

19 апреля 1988

«Отвергает чувства совесть…»

 
Отвергает чувства совесть,
день за днем идет борьба.
Сердце ноет с горя, то есть,
наше счастье – не судьба.
Ты пройди дорогой дальней,
не смотри в мои глаза.
Пережить двоих страданья
мы не сможем – их леса.
 
 
Знаешь, милый, жизнь прекрасна,
но не тронь моих волос,
даже встречным будет ясно,
что ты горюшко принес.
Я тебя любила, милый,
и не буду то скрывать,
но пойми, ведь так постыло
совесть часто бичевать.
 
 
Нам нельзя любовь с тобой
долго холить и томить,
чувства кончатся тоской,
буду раненой ходить.
Год за годом пролетают,
совесть мечется в душе,
чувства все еще летают,
сердце – вечная мишень.
 

1988

«Вот они листья младые, лихие…»

 
Вот они листья младые, лихие,
только раскрыли малютки глаза,
мысли средь них замелькали такие,
что на глаза навернулась слеза.
Листья, вы листья – бутоны, как птицы,
теплое солнце вас всех развернет,
будете тихо в ветвях шевелиться,
осень придет и вас всех оторвет.
 
 
Листья мои – паруса ощущений,
странствие памяти в ваших волнах,
раньше срывала, как плод запрещения,
ныне срываю, как истый монах.
Листья, листочки, иголки, сережки,
девичьи косы и стрижки волна,
дерево жизни и юности слезки —
все вдохновляет – я детством полна.
 
 
Детство поэта – оно как лучина,
быстро сгорает и светит не всем,
детство поэта, не в нем ли причина
всех позабытых и будущих тем?
Детство поэта – не детство, а мысли,
время, когда вдруг я стала писать,
мне уже было довольно под тридцать,
чувства излишек пришлось так спасать.
 

10 мая 1988

«В Подмосковье растет разнотравье…»

 
В Подмосковье растет разнотравье,
отголосок родной стороны,
здесь они разрастаются, вправе,
привлекая прохожих умы.
Рядом с чисто – чистейшим асфальтом
в белых звездочках гнется трава,
так и хочется в вихре экс вальса
закружиться – мечта не нова.
 
 
Но подходят все ближе к нам здания
красноватого люкс кирпича,
и приносят нам мысли в сознание,
что науку не рубят с плеча.
И действительно, разные лица,
представители целой страны,
все пытаются в ней заблудиться,
озадачить задачей умы.
 
 
Вот завод замыкает аллею
голубою мечтой ЭВМ.
А леса? А они зеленеют.
Как надежда для будущих тем.
В Подмосковье Москва обитает
своим разумом мыслит всегда,
потому люди в космос летают,
ум блуждает по травам тогда.
 

1988