Текст книги "Стихи. Том 3. 1999—1980"

«Леса стареют как-то незаметно…»

 
Леса стареют как-то незаметно,
дома ветшают несколько быстрей,
а я старею только по приметам.
Каким? Молчанию людей.
Прошел мужчина, вроде бы красивый,
а он моложе на десяток лет,
я не могу быть дружбой с ним счастливой.
А он со мной? Я старше – чувства нет.
 
 
Ровесники, вас мало, единицы,
я вас старее жизнью и детьми.
Мне не подвластны журавли, синицы,
стихи седеют – волосы мои.
Ушли или исчезли просто чувства,
ушел и ты из вида и забот,
прибавилось житейской, чистой грусти,
в какой-то безобразно мудрый год.
 
 
Не вижу – пары. Все мудры и тихи.
И я смиренна – не моя вина.
Деревья, травы на ветру, а стихли,
но этого не будет никогда.
И глупо в тридцать семь считаться старой,
ровесников полно и жизнь бурлит,
для молодых пути уже настали,
да это просто первый зенит.
 

11 мая 1988 г.

«Опустилось солнце майское на землю…»

 
Опустилось солнце майское на землю,
распушились нежной зеленью леса,
и ко мне вернулось редкое везение,
как оставшаяся в памяти коса.
И вернулась я на место, где была я,
шила, штопала, учила сопромат.
Годы канули, но жизнь моя былая,
вторглась милая. Мне, кажется, впопад.
 
 
Вновь учусь, одолеваю грань науки,
вновь я шью, стригу, стираю и вяжу,
и стихи пишу не только ради скуки,
просто жизнью нашей доброй дорожу.
Одеваю, обуваю наших деток,
жизнь проста моя, и проще не сказать,
словно дерево я майское из веток,
в чертежах моя финансовая рать.
 
 
Вот везение, так везение, что тут скажешь?
Май, не май, а солнцу рада я всегда,
так словами сквозь грядущее помашешь,
и порадуешься счастью труда.
Юмор есть или усталость, как забвение.
Жизнь идет, и надо действовать, творить,
иль вновь писать стихотворение,
чтобы свои мысли усмирить.
 

18 мая 1988 г.

«Три недели жара…»

 
Три недели жара,
три недели ремонт,
я сейчас ожила,
от небес нужен зонт.
Ветерок загулял
в темной зелени трав,
он в листву забежал,
проявляя свой нрав.
 
 
Ничего, не беда,
солнце в небе висит —
это только вода,
а в квартире свой вид.
Бедность вышла от нас
с ней ремонт не в ладу,
в золотистых тонах
осень в дом позову.
 
 
Дома осень живет
на картинах всегда,
а на улице лето
и с неба вода.
И ремонт там не нужен
для тихих аллей.
А поэту что нужно?
Дом его мавзолей.
 

8 июля 1988

«Летний пруд. Вода бежит под лодкой…»

 
Летний пруд. Вода бежит под лодкой.
Солнечные блики у весла
кажутся нечаянной находкой,
радость мне свобода принесла.
Целый отпуск солнечного лета,
я сидела с грустью лишь в дому,
не было мне счастья-то от света.
Почему? Я с жаром не в ладу.
 
 
А сегодня лето Подмосковья,
и сегодня – небо и вода,
и стихают нервы – будто сон – явь,
и качает жизнь мою волна.
Облака разгуливают в небе,
на фонтане светится струя,
радости и горести нелепы,
просто есть природа, солнце, я.
 
 
Солнце пригревает мою спину.
Весла шевелятся, как хотят.
Я пишу, а значит, я не сгину.
Чьи-то весла рядышком скрипят.
Пруд, мой пруд, серебряные ивы,
тишина душевного тепла,
ласточки полет, деревьев гривы,
это просто Сходня протекла.
 

22 июля 1988

«Лес полон зелени, просветов почти нет…»

 
Лес полон зелени, просветов почти нет,
все выросло до своего предела,
лишь изредка мелькает здесь просвет,
и взглядом я его почти задела.
С просвета льется капелька дождя…
Я улыбнулась тихой нашей встречи.
А ты нашел, ты долго встречи ждал,
и о несчастьях нет меж нами речи.
 
 
Как робок взор и утомлен твой взгляд!
Морщинки под глазами пробежали,
ты изменился, сник любви наряд,
и речи меня в этом убеждали.
И все же есть у дружбы свой итог,
он зеленью разросшейся наполнен,
избытки чувств давно скосили в стог,
и взгляд твой только дружбой и напоен.
 
 
Ко мне приходит чувство пустоты,
ты надоел мне, даже не сегодня.
Твой разговор – зеленые листы,
и от себя мы сквозь листву уходим.
Ты улетел туда, где ягель, снег,
по тундре на оленях прокатился,
обычный твой итоговый побег,
в моем лесу ты вновь не заблудился.
 

12 августа 1988

«Стрекотали поздние кузнечики…»

 
Стрекотали поздние кузнечики,
и струился утренний туман,
прятались в листве людей скворечники,
скошенной травы стоял дурман.
Обещало утро денек солнечный,
обещало ласку синевы,
но душа моя была надломленной,
в ней зияли раны чистоты.
 
 
Как мне объяснить природе ласковой,
что пуста, пуста моя душа,
что прошли недели мои страстные,
что воспоминанья жизнь крушат.
Дети подросли мои и выросли,
перерос меня мой мудрый сын.
Эх, вы мои маленькие поросли,
вы стремитесь к тропочкам лесным.
 
 
Утром теплым, росным и доверчивым
сын впервые покидает дом
и уходит он с друзьями верными
жить в палатке под лесным листом.
И стрекочут ранние кузнечики,
песнь поют о юности ребят,
песнь о своей юности застенчивой,
в жизнь уходит маленький отряд.
 

24 августа 1988

«Вот выставка и я туда…»

 
Вот выставка и я туда,
покрыта очередь зонтами.
Вокруг дома. В лицо вода.
И третий встал уже меж нами.
Все хорошо. Вода с зонтов.
Трава газона зеленеет,
и яркость курток и листков
вокруг меня еще желтеет.
 
 
Напрасно все. Табу – трава
среди асфальта притаилась,
упали с дождика слова.
Да, я напрасно торопилась.
Стою. Стою. Поймет ли он,
не съев со мною соли пуда?
Все уронил листочки клен,
но тополя шумят у пруда.
 
 
На Красной Пресне этот день.
И очередь стоит упрямо.
Уйти с нее? Такая лень.
А очередь – она как яма…
Рабочий день, а мы втроем
жуем и ждем людей новинки,
и вскоре мы уже войдем
туда, где нет еще пылинки.
 

1988

«Бурым медведем раскинулась осень…»

 
Бурым медведем раскинулась осень,
дремлет спокойно, зажмурив глаза.
По небу стелется облака проседь.
Я покачнулась, как будто лоза.
Ветви деревьев вонзаются в небо,
тянутся в вечность гривастой главой.
Как мы порой поступаем нелепо,
если не можем взлететь над листвой!
 
 
Жить на земле в ощущение полета
горько и сладко, порой – все равно.
Стоит ли ждать ощущение от взлета?
Лучше лететь, как хочу я давно.
Чуть-чуть трусливо дрожало сердечко
над облаками белейших снегов.
Но самолет, будто через колечко,
вырвался к солнцу сквозь сеть облаков.
 
 
А под крылом, будто лава застыла,
горы и горы с развилками рек.
Им помахали приветливо крылья,
словно ресницы на краешке век.
Бурая осень, холодные дали,
тихий полет как привет октябрю.
Ближе с тобой мы, конечно, не стали,
но я лечу, я встречаю зарю.
 

1988

«Листва легла под ноги удрученно…»

 
Листва легла под ноги удрученно.
Октябрь стряхнул последнюю красу,
и только вяз почти заворожено
листочками трепещет на весу.
Деньгами Север держит вас исправно,
не страшен ни мороз, ни мошкара,
привычки надвигаются коварно,
и возвращение – это лишь игра.
 
 
А климат наш умеренный и влажный,
с зеленым морем листьев и травы,
и осенью, желтеющей протяжно,
и с переходом с «ты» уже на «Вы».
И привыкаем, очень привыкаем
к своим местам в финансовом ряду,
потребности с природою сверяем,
и с совестью спокойней быть в ладу.
 
 
Ты мне сказал, что лучше жить, где холод,
там больше денег, к ним давно привык.
Наверно, помнишь ты из детства голод,
и север для тебя – слоновий клык.
Закат расправил медленно сполохи,
пренебрегая светом фонарей.
От северных сияний просто крохи,
но как горят, ты посмотри скорей.
 

1988

«Горит огнем осенняя листва…»

 
Горит огнем осенняя листва,
горят огнем мои воспоминания,
и где найти для радости слова,
когда в душе живут одни страданья?
Твой робкий взгляд и резкие слова,
несправедливость жизненной дороги
и глупая, ненужная молва
порвали наши жизненные слоги.
 
 
Прости меня, тебя мне не вернуть,
но помнить о тебе не перестану,
а смерть твоя – она мой страшный кнут,
а память – это мысленное здание.
Ты песни пел чужие и свои,
стихов мне не писал и был беспечен.
Года на смерти делают круги,
а я вся в мыслях, что ты – вечен.
 
 
Пришла вдруг мысль, что гениев и нет,
есть просто люди, с кучей недостатков,
и зря при жизни их ругает свет,
а после смерти лижет их останки.
И в памяти вдруг остается тот,
кто умер лихо, иль прожил нелепо,
их творчества сильней ток
становится питаньем века.
 

1988

«Наивность желтого листа…»

 
Наивность желтого листа
в том, что рожден и будет вечно.
Моя наивность – я проста,
и подошла к стихам беспечно.
Зарифмовав десяток строк,
я увлеклась такой игрою,
превознося любви порок,
гналась за строчкой я порою.
 
 
События добра и зла
с живой и мертвою водою,
с упрямством южного осла,
и с осенью такой златою.
Вот тема выпита до дна,
поэт возрос в стране ошибок,
и в предсказаньях мудрых сна,
не родились стихи для зыбок.
 
 
Летит листва. В зеленых кущах
есть две недели желтизны.
Все хорошо и ветер лущит
семян коробочки, листы.
Моя наивность бесконечна,
пишу и правлю без конца,
и в строчках часто человечна,
на фоне листьев колеса.
 

1988

«По лесу я брожу одна…»

 
По лесу я брожу одна,
когда все листья наземь пали,
когда дороженька пуста,
меня влекут леса и дали.
А в мыслях бежевый блондин
уютно, нежно притаился,
он там, похоже, что один,
забрался, как-то затаился.
 
 
Все хорошо. Снежок на пнях.
Трава устало зеленеет,
и яркость четкая в ветвях
на кустиках еще желтеет.
Так что, мой бежевый блондин,
зачем ты в жизнь мою явился?
Забудь вопрос. Ты господин.
Ты новой жизнью объявился.
 
 
Леса, леса, мои леса,
без листьев в них такая сладость,
простор и дождика роса
даруют радостную младость.
Приятно быть опять младой
с надеждами на упоение,
как надоел мне чувств застой,
и сны без любых сновидений!
 

1988

«Дожди, дожди с утра до ночи…»

 
Дожди, дожди с утра до ночи,
грязь ходит, бродит по пятам
и ставит цепь нелепых точек
на всех ногах то тут, то там.
Дождливы дни. Холодный ветер.
И небо смотрится в асфальт.
На очень многих виден свитер.
На стадионе слышен гвалт.
 
 
Вот ветер, ветер тайной силой
отнес дожди к другим мирам,
природа быстро стала милой,
вернулась к осени дарам.
И заиграли желтым, красным,
сквозь ветер листья на кустах.
А футболисты быстро, классно
забили гол – крик на устах.
 
 
Сияет осень в ярких красках,
играет мяч, играет свет,
но замерзает тихо сказка.
Зима холодный шлет привет.
Мне безразличны дождь и холод,
я за окном, вид – стадион,
пусть ветер дует там до стона,
а листья яркие – пион.
 

1988

«Потерялось чувство ритма…»

 
Потерялось чувство ритма,
сжались в критике слова,
проиграла в жизни битву,
отошла стихов лафа.
Раздражение – гасит солнце
своим сказочным теплом.
Глаз зажмуришь – видишь кольца,
и играешь как с котом.
 
 
Не могу восстать из мрака,
утро спит в туманной мгле.
Жизнь, обсыпанная маком,
как листочки в снежной тле.
Соловей споет и сразу,
ты взлетаешь к небесам,
быстро чистым станет разум,
и счастливым станешь сам.
 
 
Сон окутал – сон души,
безразличия снегового.
«Спи, спи, спи и не дыши», —
вот мечта городового.
Ну, а если травы рядом,
и зеленые листки,
то в душе прекрасным садом
зацветают все цветы.
 

23 декабря 1988

«С новыми друзьями, будьте осторожней…»

 
С новыми друзьями, будьте осторожней,
с новыми врагами, будьте посильней,
и к себе с годами относитесь строже,
и свободу чувствуйте, вольного вольней.
В новую любовь, верьте как в затмение,
нет у новой пассии времени в веках,
человек проверится при пересечении
всех путей дорожек прямо на глазах.
 
 
И уйдут иллюзии в вечность, без сомненья,
даже взмаха подлости им не пережить.
А сердечко бьется, ждет повиновения,
бедненькое, бедное жаждет потужить.
Призовите разум, призовите волю,
объясните сердцу, что не та любовь,
что не надо бедному уходить в неволю,
невозможно подлости стать любовью вновь.
 
 
Годы, годы тянутся, утихает жажда,
ностальгия кончилась, отошла любовь.
Все, что было в юности, очень, очень важно.
Никогда не кончится юности любовь.
Родились и выросли из нее ребята,
или дети – деточки, кто как назовет,
и совсем не важны климат и зарплаты,
главное – от юности уходить в полет.
 

26 декабря 1988

«Белые сугробы, тающего снега…»

 
Белые сугробы, тающего снега,
утро тепло – темное с проблеском зари,
в небе нет ни звездочки, нет любимой Веги.
Утро, утро сонное свет мне подари.
Что-то очень грустно и немного тяжко,
или все невзгоды прошлого легли,
и на эти плечи, и на горла связки,
да и силы, силушки от меня ушли.
 
 
Снег осел немного на исходе года,
снежные сугробы липнут к сапогам.
Странно, очень странно, но дает погода
свежие, бодрящие силы по годам.
Главное без злобы, без воспоминаний,
налегке о будущем с мыслями идти.
Утро нежно – розовым одарит сияньем,
и стихи рождаются прямо по пути.
 
 
А когда сижу я дома и с вязанием,
то усталость медленно с пряжею идет,
кофта только вяжется в дремоте мечтания,
а обои светлые как на речке лед.
То предел усталости. Телевизор ярко
в жизнь мою вторгается, а я все вяжу.
Хорошо, что техника заменила прялку,
я у телевизора больше не вижу.
 

30 декабря 1988

«Налетит и раздавит …»

 
Налетит и раздавит —
вихрь унижений,
но поднимется гордость —
друг восхождений,
 
 
Сбросит чары злословия
и взойдет на престол.
Впрочем, дуло пустое,
пуст для выстрела ствол.
 
 
И не будет салютов.
Тишина, тишина
на заснеженных ветвях
очень даже нужна.
 

8 января 1988

«Знаете, прекрасно в нашем мире…»

 
Знаете, прекрасно в нашем мире,
Чудеса творят и на земле,
В нашем несмолкаемом эфире
Похвалу найдешь себе везде.
 
 
Не найдешь – так, стало, быть – не надо,
А найдешь – забыть скорее надо,
И спокойно жить, с судьбой дружить,
И врагом и другом дорожить.
 

11 января 1988

«Отступила стужа от зимы…»

 
Отступила стужа от зимы,
снег садится от весенних капель,
потому что дочке до весны
не мешает земляная накипь.
Нам на шубу денег не хватило,
а зима ее боготворила.
 

15 января 1988

«Писатели технических познаний…»

 
Писатели технических познаний
спокойно пишут умные тома,
не ждут экранного признанья,
порой их повышают в званьях,
 
 
и вновь берет их в плен среда,
и сердцу милые дома.
Но в поисках новейших знаний,
они все средства применяют.
 
 
Их путь по знаньям очень дальний,
дорогой кто-нибудь и крайний.
Преграды их не забывают —
потомкам вехи оставляют.
 

15 января 1988

«Можно быть самой богатой…»

 
Можно быть самой богатой
и не иметь ничего,
взятки взимать лопатой,
будто бы дерн с кой – кого.
И в своей малой квартире,
где очень тесно в сердцах,
думать о сказочном мире,
в золоте и в зеркалах.
 
 
Пусть отражается в стеклах
добрый, загадочный взгляд.
Он, только он мои зерна,
он – ненасытный мой клад.
Где – то дороги в машинах,
там суета из сует
рвется на собственных шинах
алчущих, жадных сердец.
 
 
Видят в машинах реванши
то ли за рост, то ль за вид,
бегают длинные марши
с видом вальяжным как гид!
Я ухожу по тропинке
от суеты городской,
в сердце по шинам поминки,
и по квартире с тоской.
 

15 января 1988

«Усталость навалилась на меня…»

 
Усталость навалилась на меня,
на угнетение тающего дня,
так давит бело-влажная среда —
всегда.
 
 
Я тороплюсь порой ответить нет,
в расцвете и на склоне мудрых лет,
я тороплюсь к своей большой звезде —
везде.
 
 
Прохлада неба ляжет на ладонь,
по ней стремглав промчится черный конь,
мечты тогда смеются иногда —
всегда.
 
 
По буквам белых клавиш я стучу,
себя, других чему-то я учу,
и что-то пробуждается в душе —
уже.
 
 
Несите кони красных русских букв,
под равномерный, мерный, верный стук
в печатный мир белеющих бумаг.
Я – маг.
 

16 января 1988

«Медленно уходит напряженье…»

 
Медленно уходит напряженье
и приходит внутренний комфорт,
отдает судьбе распоряженье
о приуменьшении забот.
 
 
Суета и нервные страданья
улеглись под снежною зимой,
приумолкли все исповеданья
в жизни очень тесной и простой.
 
 
Нет иллюзий о моем признанье,
нет надежды на любой успех,
есть одной судьбы существованье,
 
 
тихое конструктора призванье,
замолчавший твой нелепый смех
о мое спокойное молчанье.
 

20 января 1988

«Уложить мне мысли часто надо…»

 
Уложить мне мысли часто надо,
вьются мысли стаей у виска,
будто в дверь стучаться мыслей склада,
а она немножечко низка.
 
 
Так бывает после сдачи темы,
после всех значительных работ.
Затихаю, я от мыслей смены,
пусть посмотрят множество дорог.
 
 
Надо выбрать новые стремленья,
подкопить и знанья для рывка,
и в ячейках мозга столкновенья
стихнут у подножия витка.
 

20 января 1988

«От наслажденья в звуках застываю…»

 
От наслажденья в звуках застываю
и в музыке Чайковского тону,
под переливы звуков точно знаю:
перехожу я в классиков страну.
 
 
На стороне классических звучаний
углублена я в мудрость наших дней,
Шекспира лучезарное признанье
предпочитаю логике страстей.
 
 
Есть в звуках музыки природа
и красота лесных ветвей,
застывших, в серебристых сводах,
и в музыкальности людей.
 
 
И сила страсти вечной темы
сквозит сквозь нотные листы,
но заглушают их системы,
и электронные хвосты.
 
 
От наслажденья в звуках застываю
и в музыке Чайковского тону,
под переливы звуков точно знаю:
перехожу я в классиков страну.
 

24 января 1988

«Спрятаться под пиджаком…»

 
Спрятаться под пиджаком,
отойти от пересудов,
слава точно наждаком
бьет паломников посуду.
 
 
Ошалевшая толпа
смотрит, пишет, рядит, судит.
Слухи, страсти с потолка
долго разум не пробудят.
 
 
Я смотрю за суетой,
нет ни зависти, ни лести,
будто каменной плитой
перемолоты все мести.
 

25 января 1988

Институт

 
Флюгером застыли на деревьях
три сороки. Смотрят свысока
на людские и свои пороки
без волнений, творческих стремлений.
С высоты взирают не дыша,
смотрят на людей – а те спешат.
 
 
В ясном небе пьедестал морозный
в инее от дышащих берез,
в этот день так мало льется слез,
и так часто смех звучит задорный.
На сороках модные цвета —
те, что в моде годы и века.
 
 
Стекла, кирпичи, часы, уступы
собрались в единый институт,
а внутри подъем, он очень крут,
и с него уходят с думой скупо
на глаза всевидящих сорок,
в армию служить обычный срок.
 
 
Армия вбирает людей умных,
тех, кто может думать и дерзать,
тех, кто может очень много знать,
забирает из компаний шумных.
И кричат, кричат тогда сороки,
сокращая жизненные сроки.
 
 
И пустеют группы без ребят,
зря резвятся полы на разрезах
юбок, что на ножках очень нежных,
ладно и заманчиво сидят.
И с тоской глядят тогда сороки —
отошли их молодые сроки.
 
 
В институте двери закрывают.
Что там изучают – я не знаю.
Знаю то, что знают лишь доценты,
ассистенты, аспиранты и студенты.
Кто же я? Профессор всех наук?
Нет, я стихотворец этих мук.
 
 
Мне по нраву топот в коридорах,
или пустота моих дорог.
Тогда слышно: чей-то голос строг,
объясняет что-то без укора
тихим и доверчивым студентам,
ходит взад, вперед в апартаментах.
 
 
Улетели строгие сороки,
ветерок уносит иней прочь.
Красота лесов – мороза дочь —
в институт идет давать уроки:
холода, терпенья, белой склоки.
Потеплев, уходит тихо прочь.
 

28 января 1988

«Заманчивы – космические дали…»

 
Заманчивы – космические дали,
но красота зеленого кольца
прекрасней падишаха дани,
дороже королевского венца.
**
Ты – моя любовь – моя природа,
нет прекрасней в мире ничего.
Ты – красива только недотрогой.
Что еще сказать? Нет, ничего.
 

28 января 1988

Командировка

 
Командировок тысячи в стране —
они источник деловой работы,
кто едет разбираться в кутерьме,
кто бегает по складам как во тьме,
кто план перемещает с криком: «Что, ты!»
 
 
И самолеты, поезда, машины
порою заменяют телеграф,
Ии остаются, чуть плаксиво жены,
скрывая раздражительные тоны,
в довольно непокорный нрав.
 
 
И я, их редкий представитель,
лечу и еду, сбросив страх.
Потом расскажут, кто с кем видел,
и не поможет черный свитер
от всех злословий, не монах.
 
 
А я люблю уйти с дороги
и делать в жизни первый шаг,
и перепрыгивать пороги,
пресечь словесные ожоги,
и думать, мысленно – я маг.
 
 
А за окном чернеет ночь,
и стук колес, почти не слышен,
и еду я с огнями прочь,
и говорю я лишь про дочь,
про волосы ее в цвет вишен.
 
 
А вот и цель. Морозный воздух
приятно щеки холодит,
и новый город – это отдых
от всех заброшенных обид.
И сердце с городом парит.
 
 
Стучат трамвайчики по рельсам,
везут людей на свой завод —
такие сказочные рельсы
бегут сюда из года в год.
В дороге знающий народ.
 
 
Люблю узнать я новый город,
и новый цех, и стаю мыслей,
и для стихов есть новый повод —
они над головой зависли,
иль просто в памяти повисли.
 
 
Я не одна. Со мною – люди,
чей опыт разумом пронизан,
идут вопросы по карнизам,
ответы – лестницей прелюдий.
Командировка вышла в люди.
 

5 февраля 1988

«Счастливый сон приснился ночью…»

 
Счастливый сон приснился ночью
и олимпийские огни.
И твои губы впились сочно,
в такой момент, ты не звони.
 
 
Как ты красив, великолепен!
Я не ждала тебя совсем.
Твой взгляд божественен и светел,
а вместе с тем, а вместе с тем.
 
 
С тобой болезни все вернулись
и горести пошли рекой.
А в жизни? В жизни разминулись.
Разлука нам дает покой.
 
 
Ты на дороге карты бросил.
Твоя любовь и на снегу.
Забыл ты только бросить восемь,
боялся, что я не могу.
 

13 февраля 1988

«Параллельны сухие ветви…»

 
Параллельны сухие ветви,
и не гнет их лихой снегопад,
ветер ветви живые вертит,
а для мертвых он невпопад.
 
 
Вновь примолкли в сугробах ели
под тяжелыми шубами сна,
ветви их под снегами просели,
горделивой осталась сосна.
 
 
Снегопад, что ты сделал со мною?
Ты окутал меня холодком,
ощущение, что нет мне покоя,
вместе с резким, тягучим звонком.
 

23 февраля 1988

Картине «княжна Тараканова»

и музыке С. Рахманинова

 
Чистая, прозрачная мелодия,
всплесками весеннего ручья,
зажурчала в комнате рапсодией,
нищету нещадно унося.
 
 
Раздвигались стены от безумия
волн воды и шелеста дождя,
и, прижавшись к креслу, как безумная,
уходила в счастье бытия.
 
 
В голове отточенные линии,
словно бы из них Ваш гордый лик,
разогнал предсмертно страх и скуку.
 
 
Мысли становились все ленивее
и в воде запрыгал солнца блик,
унося с собой остатки муки.
 

1988