Текст книги "Стихи. Том 3. 1999—1980"

«Незабудки и ромашки…»

 
Незабудки и ромашки
детства раннего цветы —
эти милые монашки,
словно чистые листы.
Переливы чистых звуков
в нежной зелени травы,
то угрюмые как муки,
то, как стоны у совы.
 
 
И в шальные наши годы
незабудок благодать,
словно дар была природы,
помогая доброй стать.
Кто-то важно и ревниво
ходит певчею страной,
рассыпается ретиво
музыкальной стариной.
 
 
А поляны из ромашек,
в белых листиках ковры-
это счастье было наше,
солнца летнего дары.
Звуки молодо, игриво
разбежались по домам
и задорно, и строптиво
возвращаются умам.
 
 
От тебя в подарок розы
получала иногда,
или желтые мимозы
приносил мне в те года.
Были веточки жасмина,
яблонь первые цветы
и черемухи седины,
и сирень вручал мне ты.
 

1987

«Густой, бодрящий звук органа…»

 
Густой, бодрящий звук органа
летит по воздуху к ушам,
легко залечивает раны,
всех москвичей или рижан.
 
 
Органа звуки не стареют,
он молод таинствами нот,
они столетия в залах, верит
в них музыкальнейший народ.
 
 
Орган, он соткан из свирелей,
красивых звуков, тайны душ,
а звуки грусти как капели,
облагораживают ум.
 
 
Во власти музыки и счастья
парю над залом: счастья – ком.
Возможно, истинно, несчастье,
кто с чудом этим не знаком.
 
 
Ведь он орган, орган столетий,
он время жизни ворошит,
он, как старейшина под пледом,
который вовсе не грешит.
 

1987

«Тополиный пух клубился…»

 
Тополиный пух клубился,
быть должно, как у людей.
Ты меня один добился,
вышел милым из теней.
 
 
Ты решил на мне жениться,
но до свадьбы за два дня.
Надоело шевелиться,
ты решил дойти до дна.
 
 
Сдал экзамены досрочно,
на ракете прикатил.
Я училась тогда очно.
Паспорта ты прихватил.
 
 
Я лишь в розовом костюме.
Ты в рубашке, без носок,
так ходить лишь можно в трюме,
в ЗАГС ты сунул свой носок.
 
 
Ты зовешь меня нежданно.
Вижу, женщина стоит,
как-то стало все туманно,
Она томно говорит…
 

25 июня1987

«Травы росные, небо броское…»

 
Травы росные, небо броское
и дымок росы над землей,
слышен с дерева щебет ласковый.
Эх, пройти бы здесь всей семьей.
 
 
Но пройти тропой, не сбивая, рос,
не пугая птиц своим топотом.
Комары все спят, нет мельканья ос,
но вдруг слышу речь тихим шепотом.
 
 
Эх, пройти бы вам, не сбивая рос,
не теряя честь, не срезая кос.
Вы так молоды и так загнаны,
а слова-то все вами сказаны.
 

27 июня 1987

«Всю жизнь изображал он Дурачка…»

 
Всю жизнь изображал он Дурачка,
и потому он преуспел в делах,
и если люди были катера,
то он шел ледоколом, как во льдах.
 

27 июня 1987

«Журнал мод и книга песен…»

 
Журнал мод и книга песен
на ходу тридцатый год.
Много лет, да тридцать весен
вечной юности итог.
 
 
Может так держаться сцены
лишь ее красивый труд.
Жизни знала она цены,
глаз встречала целый пруд!
 
 
И звучали ее песни
с детской, трепетной поры.
Ей несли цветы из лести,
как признания дары.
 

1987

«Вы взлетели вверх салютом…»

 
Вы взлетели вверх салютом
с фейерверком юных глаз,
но какой-то друг малютка
стал несчастием для Вас.
 
 
Жизнь Вас била, не щадила,
но Вы выжили в аду,
Вы уверенность взрастили,
стали с ангелом в ладу!
 
 
И когда другие листья
разлетались по садам,
Вы вдруг зрелостью воскресли,
Вам не страшен сам Адам.
 
 
Вы – властительница сцены,
Ваши платья – фейерверк!
Пенье Ваше свергло беды,
Кто же Вас когда-то сверг?
 

1987

«Среди растительного мира…»

 
Среди растительного мира,
Богиней ласковой мечты,
идете Вы в прямом эфире,
но без излишней суеты.
Лаская травы и деревья,
сгибаясь к сухонькой траве,
ее касаетесь в волненье —
и поднимаетесь в заре.
 

1987

«Ваш голос елейный над сценой звучит…»

 
Ваш голос елейный над сценой звучит,
и раненой птицей, внезапно молчит.
Вы вверх дерзновенно бросали слова,
их в мир разносила спокойно молва.
Кто Вы, белоснежная птица Москвы?
Вы очень известны, стихами сильны.
 

1987

«Ты обладаешь дивным даром…»

 
Ты обладаешь дивным даром:
волшебным светом ясных глаз,
смущаешь женщин редким жаром,
прекрасно высказанных фраз.
 
 
Собою почту украшаешь,
ты бесконечно многолик,
в воскресный день ты вызываешь
у многих женщин сердца крик.
 
 
Тот крик, жестокими словами,
с улыбкой отдаешь ты в свет,
и раздираешь в кровь зубами,
ты чувства самых разных лет.
 

1987

«Тучи серо-черные, зелен горизонт…»

 
Тучи серо-черные, зелен горизонт,
над домами мечется вездесущий гром.
Страшно всем на улице – не спасает зонт,
было бы здесь морюшко – был бы сильный шторм.
 
 
За стеклом я спряталась от стихии бед,
сердцу успокоиться я дала обет.
Закачались веточки – листьям первый дождь.
Наклонились листики – винограда гроздь.
 
 
Застучали в окна мне капли дивных роз.
На березах слышится шевеление кос.
С неба воды падают, поливают лист,
горизонт умылся и стал снова чист.
 

1987

«А ты, красив был иногда…»

 
А ты, красив был иногда.
Тебя искала я всегда.
Всегда.
Увидев твой чудесный лик,
я исчезала в тот же миг.
В тот же миг.
 
 
Хранила я алмазы встреч,
любовь хотела уберечь.
Уберечь.
Боялась длительных речей.
Боялась гаснущих свечей.
Свечей.
 
 
А берегла все на беду,
имея счастье лишь в виду.
В виду.
А надо было жизнь испить,
себя от взглядов не таить.
Не таить.
 
 
Все бриллианты легли в клад.
В душе настал сплошной разлад.
Разлад.
Теперь одна без красоты
смотрю на дивные цветы.
Цветы.
 

31 июля 1987

«Ты знаешь, странно я тебя люблю…»

 
Ты знаешь, странно я тебя люблю,
нечаянно, но преданно и сильно.
Как верба лучик солнышка ловлю
и под лучами распускаюсь дивно.
 
 
Люблю тебя, иного слова нет,
листком зеленым радую вниманье.
Люблю тебя, и это мой ответ,
я взглядом приглашаю на свиданье.
 
 
Прогнать тебя? Да это все слова.
Их старая листва всем шелестела,
в них правды нет, а есть одна молва,
да и какое им до нас есть дело?
 
 
Не видеть и не слышать о тебе?
Как шорохам чужим ты смог поверить?
Да глупость это, ты в моей судьбе,
хотят нас на устойчивость проверить.
 
 
Я возродилась вновь для красоты,
бросая кожу вербы и лягушки,
милее нет любимой стороны,
где есть леса и дивные опушки.
 

1987

«Ко мне сквозь листья осени багряной…»

 
Ко мне сквозь листья осени багряной
явился ты незримою строкой,
жизнь без тебя мне показалась странной,
ты был мне бесконечно дорогой.
 
 
Мне так хотелось видеть твои очи,
их полумрак сердечной красоты,
остаться бы с тобой во мраке ночи,
прекрасен мир, коль рядом только ты.
 
 
Но вот беда: незрим ты и невидим,
летит листва, желтея без тебя,
а ты исчез в своем небесном виде,
мечта моя исчезла не скорбя.
 
 
Ой, как приятны малые мгновенья
былой любви, мечты, забытых слов,
не хочется мечтать одной в забвение,
но не уйти из памяти оков.
 
 
Чуть помечтать о некогда любимом,
и вспомнить лучезарные глаза,
а в наваждение с ним побыть единым,
но полюбить – московские леса.
 

1987

«Твой облик вижу, словно наяву…»

 
Твой облик вижу, словно наяву,
его встречаю в каждом кинофильме
от совпадений мыслей я реву,
вникая в смыслы песен очень сильно.
 
 
Мне кажется, что автор песен – ты,
ты режиссер, поэт, герой всех фильмов.
Пускай простят поэты за мечты,
а режиссеры за изъятие фильмов.
 

1987

«Перебирает ветер листья…»

 
Перебирает ветер листья,
сдувает пыль зеленых дней,
березок желтые мониста
сегодня кажутся длинней.
 
 
Мой серый плащ, я в нем согрета,
царит в нем серость облаков,
осины цветом были летом.
Деревья – зонтики веков.
 
 
Там, где живу и солнце – редкость,
порой идут за днями дни,
вращая влажность. Влаги меткость
прилежно окружает пни.
 
 
Зонты – дома, зонты – экраны,
зонты от солнца – облака,
зонты – сердца, зонты – бураны.
Откроешь зонт – вода легка.
 
 
Сквозь тучи светит яркость краски
какой-то нежно-голубой,
иду смелее, без опаски,
закрою зонт и свет со мной.
 

1987

«Наклонились ветви леса над землею…»

 
Наклонились ветви леса над землею,
а под солнцем славно нежатся поля,
вот кувшинки проплывают, зеленея,
полыхают белым пухом тополя.
 
 
Наслаждается природа чудесами,
самолетами шумит невольно высь,
и антенны возникают с проводами,
где торцы домов похожие на мыс.
 
 
Разноцветные уходят в небо башни,
в них орлиный перед окнами обзор,
и бывает, что видны поля и пашни,
а бывает серых домиков набор.
 
 
Ограждает облаками небо нежно
все тревоги перед летнею грозой,
а потом приходит важно и небрежно
золотая осень с яркою красой.
 
 
Голубеет над землею небо детством,
смех детей чудесней трелей соловья,
мирный ветер, словно лучшее соседство.
Лес, земля – великолепные слова.
 

1987

«Дремучие посадки Подмосковья…»

 
Дремучие посадки Подмосковья,
где падают иголки без лучей,
лишенные зеленого здоровья,
имею вид не веток, а мечей.
 
 
И среди елей, словно обгорелых,
найти масленок – незаметный труд,
их очень мало нежных, пожелтелых,
и хочется на солнце и на пруд.
 
 
Леса, леса уплотнены посадкой,
где там и тут снует лихой грибник,
здесь не пройти небрежно или шатко,
не даст воды неведомый родник.
 
 
Вот, вроде, лес спокойный и без елей,
иду быстрей среди родных берез,
но вдруг я покачнулась как от хмеля,
а подо мной болото – тихий кросс.
 
 
Я прыгаю, ищу я в травах кочки,
хватаюсь я за тонкий стан берез,
и пробегают пред глазами строчки
зеленых ягод клюквы, красных гроздь.
 

1987

Август

 
Прозрачное утро потрогало небо,
едва окунаясь в клубы облаков,
оно улыбается спелому хлебу,
оно пробегает по шелку листков.
 
 
И солнце холодные лучики нежит
на листьях зеленых-зеленых садов,
еще через месяцы вьюга и снежность,
но осень крадется, не ждет холодов.
 
 
Спокойно среди переспелой листвы,
она свой зрелостью ум не тревожит,
притихли все мысли до новой строфы,
когда листопад здесь тоской мир закружит.
 
 
Созрели в лесах голубика, черника,
зеленые ягоды клюквы лежат,
осталась без ягод листва земляники,
в малинники сладости мишек висят.
 
 
В такие же дни моей юности доброй
с тобой повстречалась средь южной листвы,
была я наивной и очень уж скромной,
теперь в сердце август и нет той поры.
 
 
Еще помню в город белеющих зданий,
вернулись мы с сыном из дальних степей,
и город ворвался, и мчался в сознание,
зеленой листвой и с любовью своей.
 
 
А солнце сверкало и бегало в окнах,
балкон наш летел над зеленой землей,
гоняли мячи, в загороженных кортах,
а мы поселились впервые семьей.
 
 
Давно это было, но август – планета
приходит к нам в каждый взрослеющий год,
приносит нам радость холодного света,
приносит плоды в человеческий род.
 

5 августа 1987

Стихия

 
Гроза зарницею сверкала,
ей с грозным ревом вторил гром,
природе грома явно мало —
шел по деревьям сильный шторм.
Деревья гнулись и качались,
бросая листья ветру в след,
лесные волны быстро мчались,
дождь раздавал им свой привет.
 
 
Когда стихия отбушует,
придет неведомая тишь,
сознание стоном забунтует
от всех семейных, старых крыш.
Так жизнь прекрасной чередою:
грозы и грома, дождя, стона
идет, идет всегда за мною,
идет без дружественного тона.
 
 
Светлеет маленький кусочек
среди свинцовых облаков,
так солнце пробует носочком:
«Готов ли путь к земле? Готов».
И ветер тут же изменяет
грозе и грому, и дождю,
все тучи в сторону сдвигает
и солнце говорит: «Прошу!»
 
 
Все в нашей жизни по законам,
но чьим, каким и почему?
Есть место в них сердечным стонам.
А как мне быть? Я не пойму.
Наверх забраться можно? Можно.
Коль солнце лучик свой подаст.
Верх по лучу? О, осторожно.
А если он тебя продаст?
 
 
Так и живем: к земле поближе,
и ходим там, где твердый грунт,
и давим тех, кто еще ниже,
и избегаем носки унт.
И знаем все. И судим всех
под крышами, где нет стихии.
Гроза и гром, и солнца след
за окнами. А мы тихи.
 

7 августа 1987

«Приятно жить среди родных лесов…»

 
Приятно жить среди родных лесов,
под солнцем ярким окунуться в небо,
волшебны трели птичьих голосов,
на сердце счастье, глупости нелепы.
 
 
Летает в небе первый красный лист,
летает, ждет осенних листопадов,
а воздух так прозрачен, светел, чист,
что, кажется, быть лучше и не надо.
 
 
Душа светла и мысли все чисты,
нет злобы, память синевой умыта,
мечты и мысли от красот просты,
а грустные слова давно забыты.
 
 
Умылось небо от своих невзгод,
сияет милой, чистой синевой,
вновь у меня прошел тяжелый год,
теперь светло над чистой головою.
 
 
Любимый мой, с мечтами прилетай,
ты опускайся в сердце незаметно,
а чувства, как стихи мои листай.
Любовь – она и смертна, и бессмертна.
 

1987

«Вырвался огромный дождь…»

 
Вырвался огромный дождь
из нависшего тумана,
на деревьях капель гроздь,
и стекает ливень с крана.
 
 
Рассекаю дождь зонтом,
он обхватывает ноги.
Дождь впивается кнутом,
и впадает вновь в потоки.
 
 
Я обвернута рекой,
ноги тонут в водных струях.
Из тумана льет покой,
и играет в водных струнах.
 
 
По асфальту реки льют,
убегают под уклоны.
Птицы воду в лужах пьют,
ветви делают поклоны.
 
 
Люди прячутся в домах,
смотрят ливень сквозь оконца.
Я иду одна сквозь страх,
не сегодня выйдет солнце.
 

25 сентября 1987

«Элегантна и прекрасна…»

 
Элегантна и прекрасна
фешенебельная мода,
над сердцами она властна,
с ней не чувствуешь свободу.
 
 
Как божественно красивы:
платье, линии и ткани!
Сколько вкуса и усилий!
А какие это «мани»?
 
 
И жар-птица – небылица,
красотой своей блистая,
осветила женщин лица,
белых птиц небесной стаи.
 
 
Это мода для эстрады,
для торжественных приемов,
на нее косятся барды:
она легкая для съема?
 
 
Вновь цветное завихренье
заглянуло вдруг с экрана,
в мозг врывается сомненье:
что в одежде постоянно?
 

1987

Лабиринт

 
Немилосердно тяжелы – памяти виденья,
Ходит тень твоя живая в мозговых владеньях.
Лабиринты, лабиринты, ты в них заблудился.
Мозговые лабиринты, в них любви добился.
Господи, немилосердно, это наказанье:
жить и в смерть твою не верить – горькое признание.
Наказанье, наказанье за немые речи,
Нелюбезное изгнанье – слов плохих картечи.
Как же так? За что мученья в яркий, светлый день?
Неприятностей стеченье – нагнетают тень.
Люди, люди не умолкнут – память в них живет,
а пока они не стихнут – счастье не придет.
Ладно. Все. Утихли страсти. На осине пляшет лист.
Кто был редко в жизни счастлив, тот и слышит жуткий свист.
 

26 августа 1987

«Память помнит каждую подробность…»

 
Память помнит каждую подробность
встреч, разлук и горечь от досад.
Помнит, как выбрасывала скромность
и бросалась, без сомнений в ад.
Долгих дней немую отчужденность,
каждый миг, заполненный тобой.
Свет из глаз, двоих – завороженность,
а затем преследований боль.
 
 
На весы поставь две разных чаши:
положи любовь мою в одну,
на вторую – все несчастья наши,
я их молчаливо перегну.
Что же пересилит в чашах этих?
Беды? Что бросались все на нас?
Нет, любовь, она прекрасно светит
и она светила каждый час.
 
 
До сих пор кидает кто-то камни,
хоть давно в святые перешла,
были бы какие-нибудь ставни,
чтоб сквозь них беда к нам не прошла.
От любви идут седые нити
памяти, прошедшей сквозь беду.
Говорят, танцуют на Гаити,
я же не танцую, а бреду.
 
 
Помню хохот, словно волны Дона,
демон в них резвился молодой,
сердце разрывалось уж от стонов,
не могло кричать оно: «Постой!»
Нет, мне не забыть рожденья ада,
пересказ не может раскрыть все,
как рождались звери зоосада
и молчала трубка. Вот и все.
 
 
Все схлестнулось: правды и неправды,
расплескались за моей спиной,
разгадать бы кто же в этом главный,
Да и бросить в омут: жизнь. Не ной.
Но вода его отвергнет сразу,
пусть живет от скверны чуть живой.
Господи, да дай же ты рассказу
стать спокойным, он же все же свой.
 
 
Нет веселых, добрых песнопений,
только боль и только стон души.
Было бы иначе? Без сомненья.
Было бы? О, бог мой, не скажи.
Все как есть, душа жила в смятение.
А теперь? Есть боль прошедших дней.
Ропот и людей недоумение
смотрят и преследуют: " Не смей!»
 
 
Шепот за спиной, косые взгляды.
«Слышали?» «Да, слышали». «Она».
Стали шире рамки зоосада.
Но как прежде я в нем не видна.
 

1987

«Перевернулась вечером земля…»

 
Перевернулась вечером земля,
а в темном небе, там, где облака,
таилась сине-черная стерня.
Но где-то солнце прятало бока,
и чаша влаги брызнула волной,
плескаясь в небе вечной глубиной.
 

02 сентября 1987

«Черные часы – недолговечны…»

 
Черные часы – недолговечны,
даже черной ночью не черны,
люди очень даже человечны
и они, прекрасному верны.
 
 
Перебранку черную устроят,
черным перебросятся мячом,
а сердца от огорчений стонут —
кажется, что им все нипочем.
 

1987

«Холодит сентябрьский закат…»

 
Холодит сентябрьский закат,
тяжела мне шапка и папаха,
на главе мой венчик из заплат,
да посконная моя рубаха.
 
 
Нищета вонзается в мой дом,
в каждой щелке скалит остро зубы,
и пишу я стихотворный том,
сквозь отчаянье кусаю свои губы.
 
 
Нищета. В ней емкость долгих дней,
бытие оторванных копеек.
Все добры, а кто же тот злодей,
кто спустил с цепей своих злодеев?
 
 
Добрым быть кому-то хорошо,
кто имеет деньги, власть и силу.
Жить без денег в страхе тяжело,
каждый день, вытягивая жилу.
 
 
И вражда, кругом одна вражда
на работе. Дома в личной жизни
все над головой свистит вожжа.
Господи! Ведь то моя Отчизна!
 

14 сентября 1987

«Я пью нарзан воздушных капель…»

 
Я пью нарзан воздушных капель,
хмелею в запахе сосны,
снимаю с дум тревожных накипь,
и вижу: помыслы чисты.
 
 
Живу, дышу лесной природой,
где нет расчета и тщеты,
я не ищу любви и брода,
смотрю охранные щиты,
сливаюсь мыслями с погодой,
и ухожу от суеты.
 
 
А по краям лесных массивов
желтеют клены и кусты,
и в простоте они красивы,
и в красоте они просты.
 
 
Но рядом с ними меркнут очи —
осколки доброй синевы,
и ряд давно забытых строчек
мне говорит: они – не Вы,
а вязь моих неровных строчек
уходит в золото листвы.
 

1987

«Мелкая травка газона…»

 
Мелкая травка газона
смотрится нынче светлей,
в воздухе запах озона,
иней на травке милей.
 
 
Холод касается кожи,
в ранней усталости рук,
как мы с тобой не похожи,
мой неожиданный друг.
 
 
Знаешь, была я березой,
где-то средь светлых озер,
но жизнь вонзилась занозой,
стала я елью – не спорь.
 
 
Так обожглась я о клены,
что среди леса красы,
славлю немые законы,
в коих газоны чисты.
 
 
Мелкая травка газона
смотрится нынче светлей,
в воздухе запах озона,
иней на травке милей.
 

1987

«Осень взвилась вихрем злата…»

 
Осень взвилась вихрем злата,
поднялась златой звездой.
Монастырская палата
была белой и простой.
 
 
Только я в листве осенней
потускнела от невзгод.
В грусть, как в лиственные сени,
солнце что-то не идет.
 
 
Вон оно над миром светит,
песню осени поет.
Светит, светит, но не греет,
но мне силу Бог дает.
 
 
Или ты своей любовью,
что проходит сквозь всю жизнь.
Чувства наши были новью,
мы от них не отреклись.
 
 
По песку с тобой бродили
мы у стен монастыря,
чувства сильные остыли,
так расстались: ТЫ и Я.
 

1987

«Ты похож на Рублева…»

 
Ты похож на Рублева,
ты художник в крови,
ждешь у женщины клева,
ты – художник любви.
 
 
Ты из женщины тихой
и забытой судьбой,
неназойливо, лихо
высек пламя собой.
 
 
И она засветилась
от любви и пера.
И немедленно скрылась,
знать, другая пора.
 

1987

«Ты красив как икона…»

 
Ты красив как икона,
ты художник в крови,
на любовь нет закона,
ты – художник любви.
 
 
Из меня скромной, тихой
незабытой судьбой,
неназойливо, лихо
высек пламя собой.
 
 
От тебя засветилась
до любви и пера,
но в поэзию скрылась,
там другая пора.
 
 
Но тебя я все помню,
каждой строчкой стихов,
в моем сердце ты томный,
будто дань от волхвов.
 
 
Долго сердце тревожил
ты своей красотой.
Без меня жизнь ты прожил.
Мою жизнь пролистай…
 

1987

«Посмотри на себя…»

 
Посмотри на себя:
ты увидишь морщинки досады.
Смотришь ты, не любя,
да любви твоей больше не надо.
 
 
Белый пух тополей
отлетел и растаял бесследно.
Ты не станешь смелей.
Мне любить тебя, кажется, вредно.
 
 
Ты идешь сквозь листву
мимо осени в легком дурмане,
ты не чтишь синеву,
что исчезла в том в волжском тумане.
 
 
Ты хороший поэт,
оживил во мне легкие струны,
грусти прожитой нет,
или вся провалилась вдруг в дюны.
 
 
Милый, добрый дружок,
мне тебя подарили на Волге,
чтобы сделать прыжок
в мир хороший, где в сердце не колко.
 

1987

«Осень достигла своей середины…»

 
Осень достигла своей середины
или конца венценосной поры,
стали невзрачными наши миры,
и потемнели речные глубины.
 
 
Небо пустынно, так чье повеление
бросило оземь красот чудеса?
Я вновь спокойно смотрю в небеса,
но не встречаю красивых явлений.
 
 
Солнце и то, лишь слегка беловато,
светит, не светит, и тени мертвы,
травы засохли, как сестры листвы,
радости красок теперь маловато.
 
 
Так и в душе: ни тепло, ни морозно.
В поле засохла травинок ботва.
То ли я женщина, то ли трава,
даже заботы стучатся не грозно.
 

1987

«Замкнулся год лесного наблюдения…»

 
Замкнулся год лесного наблюдения,
вновь по земле забегала листва,
исчезло и мое недоумение
по поводу, что жизнь моя горька.
 
 
А жизнь моя идет за кругом круг,
природе и надежде улыбаясь,
я счастлива, когда найдется друг,
грущу слегка, от недругов теряясь.
 
 
Летящая листва впускает солнце
в леса, где было некогда темно.
Поет в лугах задумчивое солнце —
спокойствие в нем видно зацвело.
 
 
Ступеньки облаков покрыли небо,
по ним без суеты вбегает свет,
и светит солнце на сугробах снега,
в надежде так светить миллиарды лет.
 
 
Снежинки на твоем лице растаяли,
морозец красный свой оставил след.
Иду к тебе – в душе моей проталинки,
в твоей душе лежит холодный снег.
 

8 октября 1987

«Так случалось, что попала я в обманы…»

 
Так случалось, что попала я в обманы,
и связали они жизнь тройным узлом.
Постоянно я залечиваю раны,
но скрутились раны каменным клубком.
 
 
Полюбила я нечаянно, нежданно,
полюбила я на страшную беду,
смерть его была отчаянной, туманной,
помутилась голова моя в бреду.
 
 
Раскачалась на качелях, раскачалась,
без опоры, без веревок, без страстей.
Будто чувствам моим не было причала,
словно не было хороших новостей.
 
 
Не прощу себе любви я настоящей,
свою гордость, что любви была сильней.
Светит солнце. Мир становится блестящим.
Я качаюсь на качелях, так вольней.
 
 
Никаких, возможно, не было обманов,
не хотела верить в смерть любви своей,
правду слов людей совала по карманам,
правде спрятанной бывает и вольней.
 

1987