Текст книги "Удар милосердия"

Комедианты, развеселившиеся было в первые дни после возвращения Джареда, снова сникли. Зика ходила по церквям, ставила свечи святому Роху и святому Власию. Гиро и Баларт, озираясь, шептали об иных способах лечения, – за любой из них можно было угодить на костер. Джаред не слушал их – не потому, что боялся Святого Трибунала (хотя и не без этого), а потому, что в действенность подобных средств не верил.

Дагмар почти все время находилась у постели больного. Спать ей приходилось урывками, когда Джаред сменял ее. Наверняка ее силы были на пределе. Но она никогда не жаловалась. Джаред не замечал прежде, чтоб она выказывала особую любовь к мужу, не выказывала она такой любви и теперь, и не говорила о ней, и ее молчаливая преданность, чуравшаяся внешних проявлений, трогала до боли сердечной.

Однако преданность жены и друзей помогала Динишу не больше, чем снадобья Джареда. Когда сон, в который впадал больной, стал напоминать забытье, Джаред собрался с духом и сказал Матфре, что надо бы послать за священником.

– Я уже ходил к попу из здешнего прихода, – мрачно ответил комедиант. – Он меня прогнал. Говорит, нечего всякой сволочи лезть в царствие небесное.

Накануне дня святого Гилария, Диниш, после того как Джаред с трудом выпоил ему очередную порцию репейного настоя, попросил позвать Матфре.

– Ты тоже будь здесь, – прошептал он, когда Дагмар направилась к двери.

Непонятно, к кому из них двоих он обращался. Джаред решил, что к нему, склонился ближе – Диниш был почти без голоса.

– Это из-за нее, – шептал он. – Я умру… чего уж там, хватит прикидываться… а на сердце неспокойно. Нельзя ей одной. Пропадет… Женись на ней…

Джаред решил было, что умирающий бредит. Но вглядевшись, усомнился в этом – взгляд у Диниша был осмысленный.

– Женись…или так… только не оставляй. Я бы Матфре попросил, но у него Зика есть…а ты ее любишь… думал, я не знаю?

Джаред молчал в растерянности.

– Так ты берешь ее? – просипел Диниш.

– Да. – И уже тверже: – Да.

Вошли Дагмар и Матфре.

– Подняться помоги, – попросил Диниш, и когда Джаред, сидя рядом, приподнял его за плечи, сказал почти громко: – Матфре, ты теперь старший. А Дагмар я оставляю лекарю. Он согласен. Ты свидетель.

Джаред не смел оглянуться на Дагмар. А Матфре с готовностью ответил.

– Я понял, Диниш.

– Ладно… – голос у него снова сел. – Все, дайте мне поспать…

Из этого сна он уже не вышел, и на другой день сердце его остановилось. Все «Дети вдовы» к тому времени столпились в комнате. Дагмар была, как каменная, Зика плакала. Но с кем случилась подлинная истерика, так это с Балартом.

– Вот и мы так…когда-нибудь сдохнем… без исповеди, без причастия, надорвавшись от этого чертова ремесла… – причитал он.

Матфре, не стесняясь присутствия покойника, влепил ему здоровенную затрещину.

– Слюнтяй! Баба! Динишу повезло, как мало кому везет…Он умер в тепле и покое, в постели, под крышей, и все его друзья были рядом с ним. Вспоминай об этом, когда будешь загибаться в канаве, или под плетьми у позорного столба!

Гиро не заступился за брата, а тихо хныкал, как ребенок.

Нетль был зол до крайности, потому что, если в гостинице кто-то умер, хотя бы и не от заразной хвори (а кто докажет, что не от заразной?), это отпугивает постояльцев, и хотел гнать комедиантов в шею. Пришлось заплатить ему дополнительно, потому что оказаться среди зимы без приюта означало бы дружно отправиться вслед за Динишем. Деньги он взял, остаться разрешил (возможно и злость его была показной, средством сорвать выгоду) – но выставил условие: что нынче же же к вечеру покойника в комнате не было. Между тем, похоронить Диниша в тот же день не удалось, О том, чтоб хоронить его на кладбище, не могло быть и речи. Он и впрямь умер без священника, не причастившись святых даров, и не отрекшись от своего греховного ремесла. А закапывать его в чистом поле совесть не позволяла, да и страшновато было, по правде-то. Можно было похоронить его рядом с кладбищем, по ту сторону ограды, как поступали с теми, кто погиб от рук разбойников или утопленниками, но на то требовалось дозволение священника, и как было всем известно, просто так оно не давалось. Снова пришлось платить, и немало. На сей раз изрядную лепту внес Джаред, благо Лабрайд отпустил ему на дорогу не скупо. Актеры восприняли это как данное, никто не спорил, не отнекивался, и не просил добавить. На переговоры со священником, с кладбищенской братией, с могильщиками, напиравшими на то, что долбить мерзлую землю не всякий возьмется, ушло еще два дня. Занимались этим Матфре и Джаред, а тело Диниша, которое Зика и Дагмар обмыли и завернули в старый плащ, перенесли в повозку, где он провел большую часть жизни. Там оно и лежало, никем не потревоженное – хоть тут от мороза была какая-то польза.

И только на третий день, его, уложив на носилки, предоставленные кладбищенским братством (за что отдельная плата), отнесли к месту вечного успокоения. Гроба не полагалось. Молитву прочел Джаред, благо за годы монастырской жизни так их заучил, что не позабыл за последующие десять лет бродяжничества. Матфре был этим нескрываемо доволен. За исключением мелочей, все прошло пристойно, все как у людей.

Вечером в зале «Вертограда» справили поминки. Хозяин не возражал. Народу немного – и все какое-то развлечение. Первые покаянные дни уже миновали, и, опять же, поминки, никто, даже фискал Трибунала, если не дай Бог, на огонек заглянет, не придерется. Кроме того, Святой Трибунал на Севере действовал гораздо ленивей, чем по ту сторону Эрда.

Осиротевшие «Дети вдовы» пили и пели, не оглядываясь на происходящее за окнами. Пели любимые песни Диниша, которые не всегда попадали к случаю: застольные, любовные, издевательские, но и печальные, протяжные, и такие, словно по заказу складывали:

 
Друг, прощай! Луна в канаве,
Гул в крови и звон в ушах.
Жил ли в горе, жил ли в славе,
Прахом был – и станешь прах.
И в работе, и в заботе
Может, вспомнишь, про меня.
Как кончался на свободе,
Отошел до света дня.
Песни распевать глухому,
На воде оставить след…
Я бы рад подохнуть дома,
Да его в помине нет.
 

А от этого переходили к здешним, в Эрденоне уже заученным песням – про меч Бреки-ярла, про графа Магнульфа и сестру его Мехт, про Руккера Трехбородого… и снова возвращались к песням южным.

 
Мой путь в конце, а твой в начале,
Душа молчит, а сердце спит…
 

Постояльцы и те, кто зашел пропустить кружку, привлеченные этими странными поминками, не уходили, слушали, – и пили, поскольку слушать всухую не привыкли, поэтому вечер для «Вертограда» оказался выгоднее прочих. Актеры тоже выпивкой не пренебрегали, особенно Матфре, который в перерывах между песнями так часто прикладывался и к пиву, и к вину, что к ночи уже валился под стол, а Зика, против обыкновения, скандалов не устраивала. Джаред выпил ровно столько, чтобы согреться, вернувшись с похорон – больше душа не принимала. Сидел в стороне и смотрел на Дагмар. Она была за общим столом с комедиантами, пела, но не пила. И не плакала. Джаред по опыту знал, что такое отнюдь не всегда свидетельствует о бесчувственности. Может быть, позже… После смерти Диниша они не обменялись ни словом, и Джаред не знал, как относится она к завещанию покойного мужа. А Диниш даже не потрудился узнать, согласна ли она, отдал как вещь! Конечно, Джаред хотел, чтоб Дагмар принадлежала ему, может быть, он желал этого больше всего в мире, но в нынешнем положении казался себе дурак дураком. Хуже того – он ожидал обвинений, что нарочно не вылечил, а то и просто отравил Диниша своими зельями, чтобы завладеть его женой! Но никто из комедиантов ни словом не попрекнул его. И Матфре завещание Диниша ничуть не удивило, Что у них, так принято?

Не став дожидаться окончания поминок, Джаред вышел из зала и поднялся к себе. На столе в глиняной плошке имелся огарок свечи, но не было смысла палить огонь. В комнате было так мало всего, что и без света можно найти что понадобится. Кровать – точнее, тюфяк на козлах, стол, табурет, узел с одеждой, которую женщины перетащили от Диниша, когда убирали тело… Был довольно прохладно – в гостинице отапливали только нижний этаж, к тому же ставни заперты неплотно, между ними пробивался лунный луч. Джаред все же разделся и лег, укутавшись в одеяло. Пения сюда не доносилось – то ли все уже упились и разбрелись, то ли от усталости взяли тоном ниже.

Потом в тишине скрипнула дверь.

В последнюю неделю Джаред совсем забыл об опасностях, кроме тех, что подстерегают всех добрых людей – болезнях, холоде, голоде и тому подобных. А ведь ехал он в Эрденон, чтобы упредить действия убийц, вооруженных ядом и черной магией. А что есть у него?

Кто-то вошел и тихо закрыл за собой дверь.

– Кто здесь? – спросил он. А может, лучше было притвориться, что спишь…

– Это я.

Дагмар вышла на середину комнаты. Он сел в постели.

– Ты? Зачем…

– Но ведь я теперь должна жить с тобой, верно?

Джаред так был потрясен спокойствием, с которым это было произнесено, что промолчал. По-своему истолковав его молчание, Дагмар сказала:

– Если ты не хочешь, я уйду.

– Нет! – выкрикнул он, прежде чем она повернулась, и торопясь, добавил. – Но я думал, что тебе нужно какое-то время…нужно соблюсти траур…

– Джаред, – она говорила так же ровно, как всегда, только немного грустно, – мы не такие, как добропорядочные люди. Нас не венчают, не причащают, не отпевают. Ты это сам видел. Слово «траур» не для нас. Мы живем просто. Диниш хотел, чтоб я осталась с тобой. Так я и делаю.

– Ты пришла ко мне, потому что так хотел Диниш?

– А что в этом плохого?

Отсвет луны падал на ее лицо, и в этом призрачном свете оно было столь же чистым и совершенным, как в том сне. Но в отличие от сна, бесстрастным. Безмятежным.

– Так ты любила его?

– Диниш был замечательным актером. С ним было хорошо играть. Как ни с кем.

– Я не спрашиваю об его актерском даровании, я хочу знать, любила ли ты его.

– Я тебе ответила.

– А я? Меня ты любишь?

Она вздохула – словно ей приходилось в десятый раз разобъяснять одно и то же.

– Любовь – это как траур. Роскошь, которая не по нам. Ты хороший человек. Правда, не актер, но, наверное, Диниш считал, что лучше выбрать тебя, чем Гиро или Баларта, а он умный был человек.

– Дагмар, Диниша сегодня похоронили! И ты приходишь ко мне и при том твердишь об его достоинствах!

– Не пойму, что тебя злит – то, что я в ночь после похорон мужа прихожу к другому мужчине, или что я о нем говорю?

– Диниш знал, что я люблю тебя, – без всякой связи с предыдущим сказал Джаред. – Наверное, вы все об этом знали…и ты тоже.

– Если ты меня любишь, почему ты не рад, что я пришла?

– Потому что ты меня не любишь.

– Ты всех женщин, с которыми собирался лечь в постель, пытал, любят ли они тебя?

– Нет. По правде сказать, никого. Для меня это было неважно. Да и для них тоже… Но если бы все сложилось по – другому, если б тебя не заботило, кто актер, а кто нет – тогда бы ты полюбила меня?

– Возможно.

– Этого достаточно.

Этого и в самом деле было достаточно. Он еще успел подумать: Диниш не спросил ее согласия. Может быть, потому, что знал о нем заранее.

4. Эрденон и окрестности.

Это были счастливые дни, которые складывались в счастливые недели. Хотя и кажется, что полное счастье в этой жизни недостижимо. Эрденон зимой – не самое веселое место, даже когда есть жилье и вдоволь еды. Морозы сменяются гнилыми оттепелями, крыши и улицы одевает ледяная броня, и помои, которые льют из окон, застывают поверх мерзлой глины. А то снег повалит и занесет дома по самые окна. И темнеет чуть ли не сразу после полудня, и ночи не видно конца.

Но это была первая зима, когда радовали слишком длинные северные ночи.

Джаред и Дагмар почти не выходили из гостиницы, и он больше не задавал вопросов, на которые ей трудно было отвечать. Ответ он мог получить без слов.

Несмотря на годы замужества она сохранила робость и неопытность юной девушки (что могло многое сказать об ее жизни с Динишем, но Диниша вспоминать не хотелось), и это для него было внове. Подруги его бродячей жизни все как на подбор были жадны и требовательны, и большинство – не в пример опытнее монастырского питомца. А Дагмар в его руках была как мягкий воск, и это заставляло Джареда преисполняться гордости. Таким, наверное, и должен быть счастливый брак: он, сильный и все испытавший, рядом с ней, нежной и покорной.

Они мало разговаривали. Когда-то (столетия назад) Джареда раздражала молчаливость Дагмар. Теперь он научился ценить спокойствие, умиротворенность, какие не могла бы привнести в его жизнь ни одна другая женщина.

Конечно, не все время они проводили вдвоем. Да и совесть временами мучала: надо бы искать пациентов, сколько можно бездельничать? Но деньги пока не кончились, и кому нужен в Эрденоне лекарь-сновидец?

О будущем толковали они с Матфре, когда сидели вдвоем, или в компании комедиантов, попивая темное пиво. Все они спокойно отнеслись к тому, что Дагмар перебралась к Джареду, никто не шпынял ее за то, что не соблюла даже видимых приличий. Должно быть, она говорила правду: так у них принято, приличия – непозволительная роскошь. Даже за то, что Дагмар сейчас не играла, не пеняли. В других обстоятельствах, возможно, «медового месяца» бы не позволили, но теперь в делах был застой. Гильдейских праздников в этом месяце не имелось, а на площадях в снег и мороз не поиграешь. Не чурались «Дети вдовы» приглашений петь и плясать в купеческие дома по поводу семейных праздников, а раза два Матфре подряжался на похороны изображать в погребальной процессии дорого усопшего, каким он был при жизни – в его наилучших одеждах. Так было принято у местной знати и у тех горожан, что не хуже знати себя почитали. Вряд ли Матфре внешне походил на любого из клиентов, но при высоком росте, крупном телосложении и мрачной физиономии, вполне отвечал запросам родственников.

При дворе «Дети вдовы» не показывались. А на вопрос, будут ли они пытаться туда вернуться, Матфре ответил:

– Это была затея Диниша, не моя. И будь он жив… а так – нет. Без него мы не сдюжим. Он был лучший из нас. Мы хорошие актеры, но не лучшие. Дагмар – да, из лучших, но она не сможет направить остальных, как это делал Диниш…

– Так что же?

– Ну, до Масленицы трогаться отсюда смысла нет… даже если б дорога была открыта. И когда работать нам, как не на Масленицу? Вот по весне, как снег сойдет, двинемся туда, где солнце жарче. Ты как? – Он взглянул на Джареда с подозрением. Ведь у того могли быть свои планы, и от них зависит, останется ли Дагмар в труппе.

Джаред поспешил его успокоить.

– Конечно, я с вами… Ты как думаешь добираться – морем?

– С ума спятил? Морем, ясное дело, скорее, но как же мы потащимся с лошадьми, с повозкой… с бабами? Нет, двинемся по Большому южному тракту, обогнем Эрдский вал…а куда дальше, в Карниону или к границе, видно будет.

– Согласен, – сказал Джаред. Он не слишком задумывался об отдаленном будущем, главное – уйти в южные края, там и жизнь получше, и дело по себе он скорее найдет. О том, зачем, собственно, явился он в Эрденон, Джаред совсем позабыл. Тримейн с его интригами, преступлениями, принцами, магами, находился в одном из тех чуждых умозрительных миров, о которых он рассказывал Кайрелу. Но и Кайрел и Бессейра тоже превратились в героев какой-то сказки, наподобие тех, что любят в Карнионе, – истории увлекательной, однако нисколько не правдоподобной. Дагмар права – не стоит нагромождать вокруг любви сложности, строить лабиринты, нагромождать преграды. Все должно быть просто. И тогда придешь к согласию, и узнаешь счастье.

И все было просто, и это были счастливые недели. Но до месяца они не дотянули.

Первым о приезде кронпринца в Эрденон узнал Гиро, а тот услышал об этом на рынке, зимой располагавшемся под крытыми галереями. И сразу же примчался в «Цветущий вертоград» – сообщить собратьям, что наметилась возможность заработать.

Пока он, тараща глаза и размахивая руками, докладывал, что принц Норберт появится в Эрденоне не сегодня-завтра, а значит, надобно спешить во дворец, а то другие дорожку перебегут, Джаред сидел, прислушиваясь, как цепенеет в жилах кровь и сжимается сердце. Ведь Лабрайд говорил ему, что события перенесутся в Эрденон. Так и случилось. Лабрайд не только способен предвидеть будущее, он умеет это будущее устраивать . Чем он и занимался все время, пока Джаред был не сновидцем, трудящимся ради спасения империи, а человеком, мужчиной, мужем… Как ты мне надоел, Лабрайд, мой мудрый учитель, как тошно даже думать о сильных мира сего…

Нет. Лабрайд был честен с ним, он не скрывал своих намерений, и предупреждал, что в середине зимы кронпринц появится в Эрденоне. А вот Джаред скрыл от него многое, в том числе истинную причину возвращения на Север. И Лабрайд вправе ожидать, что Джаред готов к новым испытаниям. Как он сказал: « Я не испытываю чужих для меня людей…» А может, он и не ждет ничего – если столь проницателен, каким выглядит. И надеяться нужно только на себя, потому что Бессейра не приедет. Впрочем, надо еще убедиться, что она не приедет. Лабрайд слишком легко согласился с этим утверждением. Не исключено, что он уже тогда пришел к выводу, что Джаред – не игрок в замысленной игре, и решил обойтись без его помощи, Проницательность Лабрайда была порой чудовищна, в этом состояло одно из проявлений его Дара, и он еще в Скеле дал понять, что способен проникать в чужие мысли и чувства, как Джаред входить в чужие сны. Опасность в том, что люди, наделенные Даром, подобное всегда чувствуют. А Джаред вовсе не чувствовал, будто кто-то, Лабрайд или кто другой, влез к нему в душу, и там копался. В любом случае – нечего раскисать. Придется действовать, потому что…

Потому что события должны перенестись в Эрденон. И те, кто преследовал принца в Тримейне, вряд ли оставят его в покое на Севере. А Дагмар, как он сам предположил, уже пострадала от них…

Но Дагмар не могла встречаться с кронпринцем! Он никогда не бывал на Севере, ни во время мятежа, ни после…

Правильно. Девушек, которые были связаны с кронпринцем, не лишали памяти. Их просто убивали. Всех, кроме Бессейры, да и ту пытались убить…

После ужина он спросил у Матфре:

– Будешь просить, чтобы разрешили представлять при дворе, когда наследник приедет?

– Буду.

– А сам твердил – не моя затея…

– Не моя. И сейчас не рвусь. Но коли есть возможность заработать, грех не воспользоваться.

Матфре вовсе не выглядел одушевленным «возможностью», напротив, был мрачен более обычного.

– Вот что я тебе скажу, глава корпорации. Корпорации ты, конечно, глава, но Дагмар мне жена. И пока наследник в Эрденоне, я не хочу, чтоб она играла во дворце. После – сколько угодно.

Матфре понял его слова превратно, но это пошло на пользу делу.

– Думаешь, я не знаю, что про него говорят? Всю прошлую весну в Тримейне торчали, наслушались про бедных девушек, которых он жизни порешил. Я и сам не хочу Зику туда пускать. Какая ни на есть дура, а жалко. Справимся. А принц пускай себе на герцогских карлиц да шутих любуется.

– С кем ты будешь разговор вести?

– С Гозбером. Это распорядитель дворцовых развлечений. Здоровый такой, пузатый, может. помнишь?

Джаред не помнил. Но это неважно. Вот один путь проникнуть во дворец – вместе с комедиантами. Но может найтись и другой. Магистр Фредегар, возможно, уже закончил свою книгу о происхождении греческого языка от эрдского… или наоборот, Джаред точно не запомнил. Но труд свой он наверняка преподнесет герцогу… если уже не преподнес. Во всяком случае, во дворец он вхож. И какой бы бред Фредегар не нес касательно веков, давно минувших, события недавние эта болтушка в мужском облике запоминает точно. Хотя неверно их истолковывает. Ну и ладно, истолкования – это наше дело. Как сказали бы некоторые соученики Джареда в Аль-Хабрии, все на свете – лишь вопрос интерпретации. И Лабрайд бы, наверное, с ними согласился.

Он почти успокоился. Нужно только вспомнить, где живет магистр, в его словесных излияниях это проскальзывало, но Джаред тогда не вслушивался – посещать ученого мужа надобности не было. Что-то церковное – но церквей в Эрденоне немало… но есть в названии нечто знакомое, никак с Эрденоном не связанное…

Точно. Фредегар жил в доме каноника, у церкви мученика Профутура. А Профутур был миссионером, который преподавал слово Божие в Эрденоне еще до святого Бернарда, и был заколот на алтаре – не здесь, а где-то ближе к Эрдскому Валу… В «Панегирике» епископа Бильги, который Джаред затверживал в монастыре, сказано, что язычники тем самым хотели воздать праведнику честь, ибо у них в жертву приносили самых достойных, отважных и прекрасных, ибо лишь таких полагали угодным богам… Странные вещи писал иногда просветитель земли Эрдской. Например, он утверждал, что Всеотец, главный лжебог эрдов, приказав повесить себя на древе и пронзить копьем, мнил тем самым уподобиться Христу… Хотя, конечно, кто усомнится, что епископ Бильга знал о нравах язычников больше магистра Фредегара.

От Дагмар удалось успешно скрыть, будто его что-то тревожит, и следовательно, избегнуть вопросов, ответы на которые встревожили бы ее. А поутру, когда бледное солнце еще не развеяло синюшную мглу, отправились: Матфре к распорядителю развлечений, а Джаред на улицу за церковью мученика Профутура. Она находилась не так далеко от «Цветущего вертограда», но за ночь опять нанесло снега, ноги вязли, точно идти приходилось не по городу, а по лесу, так что добрался Джаред не так быстро, как намеревался. И уже совсем рассвело.

Как раз у дома каноника – солидного, краснокирпичного, с узкими окнами, забранными решетками, слуга расчищал снег, и от него Джаред узнал, что вход на половину дома, занимаемую Фредегаром, находится во дворе, ежели захочешь туда попасть – ступай через калитку.

Двор пересекала протоптанная среди сугробов тропинка – ночной снегопад не сумел ее занести. И угрожающих размеров снеговая шапка нависала над высоким крыльцом. Собаки при доме, похоже, не держали – по крайней мере следов на снегу не было видно. Джаред поднялся на крыльцо и погремел о дверь позеленевшим бронзовым кольцом. Послышались заглушенные голоса, а потом магистр Фредегар раздраженно осведомился, кто его беспокоит. Не исключено, что он вовсе не раздражался – просто Джаред отвык от его дисканта. А может, и Фредегар забыл его имя? Но, когда Джаред назвался, раскисшая дверь не без труда приотворилась, и лекарь втиснулся в дом.

Магистр Фредегар в домашней обстановке не выглядел столь презентабельно, как на публике. Кудри с утра пораньше завить он не успел, и они прежалостным образом свисали из-под штопанного ночного колпака. Халат на лисьем меху когда-то смотрелся богато и нарядно, но со временем пообтерся и засалился. Без обычных претензий на элегантность маленький рыхлый магистр смахивал на немолодую тетку, утратившую всякие надежды обрести женское счастье.

– Ты так внезапно исчез осенью, – проворчал Фредегар. – Я был в гостинице, и эти скоморохи сказали, что ты ушел в Тримейн.

– Верно. А сейчас вернулся. – Джаред не стал уточнять, что вернулся он в прошлом месяце.

За спиной Фредегара возник еще какой-то тип. В отличие от расхристанного по-домашнему магистра, он был одет так, словно собирался выйти на улицу. Темный плащ и сутана клирика, шапка оторочена мехом неизвестного происхождения. Их под шапки – простое скуластое лицо, не лишенное привлекательности, широкая ухмылка, светлая щетина на подбородке. Совсем молодой парень, лет двадцать, едва ли больше.

– Что, плохи дела в Тримейне? – ехидно спросил он.

На мгновение Джаред увидел себя его глазами: худая, обветренная физиономия, рыжеватые космы, ветхий кафтан, плащ, вымокший оттого, что волочился по снегу, прилипает к ногам.

– Кому как… – неопределенно сказал он.

– Это точно! – подхватил клирик.

Магистр поспешил вмешаться.

– Это Райнер, мой юный коллега. А это Джаред, многоопытный медикус.

– Ага! – Райнер жизнерадостно оскалил зубы. – Ходим, бродим, пользуем. Трава кровохлебка от ломот в голове, розан от глазных болезней, щавель от типуна на языке… последнее средство мне может пригодиться.

– Изрядные знания для человека иной профессии, – вежливо сказал Джаред. Названные средства действительно часто применялись, но скельская школа считала их бесполезными. – Факультет свободных искусств, не так ли?

– Обижаешь! Я до богословского дошел. Правда, не закончил.

– Райнер ищет работу в городе, хотя бы на время. Может быть, наш каноник даст ему место у святого Профутура…

Клирик кивнул.

– Не буду злоупотреблять твоим терпением, магистр. Пойду в церковь. Будут новости, расскажу. Vale.

Он удалился, оставив за собой клуб морозного воздуха, тут же осевшего на дверях неопрятными каплями. Торчать далее в прихожей не было смысла, и Фредегар предложил Джареду войти.

Книг в жилище магистра было не так чтоб очень много, но они столь вольготно раскинулись по столу, скамьям, полкам и лежанке, что отхватили себе большую часть пространства. Оставшееся место занимали рукописи, свитки и вощеные дощечки с набросками. Джаред посмотрел на это с неодобрением. Ему еще в монастыре привили понятие, что беспорядок не есть свидетельство творческого процесса. Лабрайд и Тахир ибн-Саид придерживались того же мнения. Однако он пришел сюда не для того, чтобы делать замечания. Просто расчистил для себя место на скамейке, покрытой облезлым куском то ли ковра, то ли гобелена.

– Как поживают греческие руны? – осведомился он.

– Что? …А-а… У переписчика. Дивная получилась книга. Но боюсь, ее не оценят по достоинству.

– Я тоже не сумею оценить, – предупредил Джаред. – Образование не позволяет.

– Этого и не нужно. Достаточно доброго отношения. Увы, именно его не хватает в Эрденоне. Сердца здесь холодные, как… как погода.

Опять пошло-поехало, – подумал Джаред. Магистр ничуть не изменился. Хлебом не корми, дай пожаловаться.

Но в нытье магистра поразила новая нота.

– Ты как-то уверял меня, что Кайрел Рондинг – не такое уж чудовище, как о нем говорят, и что ему вполне можно служить…

– Нет, он не чудовище. А почему ты вспомнил об имперском наместнике?

– Я подумываю о том, не окажется ли он более благосклонным покровителем, чем господин мой герцог. Конечно, я не смею упрекнуть его светлость в скупости, но…

– Магистр, с чего ты взял, что Кайрелу ап Тангвену понадобится собственный хронист? Он занимает достаточно высокую должность. Но это должность, а не титул, вдохновляющий желание оставить повесть о своих подвигах потомкам.

– Но он южанин! А Древняя земля источает премудрость, как сказано в книгах. Искусства там цветут пышным цветом, и южные дворяне славятся щедростью, коей питают ученых мужей…

– В Карнионе – да. Но, уверяю тебя, в гарнизонах на южной границе столь же мало занимаются науками и искусствами, как в северных крепостях. А Кайрел полжизни провел там… Вдобавок, ты сетуешь, что в Эрденоне для тебя нет подходящего общества. Но в замке Дуэргар тебе его и вовсе не найти. Ты собираешься читать свои труды солдатам и конюхам?

– Ну, зачем же непременно перебираться в Дуэргар… Наместник довольно часто бывает в Эрденоне. Он и сейчас здесь, дня два как приехал. Я только жду случая ему представиться…

Что ж, Джаред допускал возможность приезда Кайрела. Хотя лучше бы его здесь не было.

– У него опять тяжба с здешними сеньерами?

– Нет, такого я не слышал. Наверное, он здесь из-за приезда кронпринца.

– Да, я и забыл о предстоящем визите… Но почему бы тебе, вместо того, чтобы искать сомнительной удачи у наместника, не обратиться к покровительству кронпринца? Это значительно повысило бы тебя в глазах ученых собратьев.

Магистр тоненько вздохнул.

– Так … Я надеюсь, наши разговоры не выйдут за пределы этих стен? К тому же мы в Эрде, не в Тримейне… Да не покажется тебе, что я возвожу хулу на правящий дом, но о наследнике престола говорят ужасные вещи! Ужасные! Будто даже его величество не желает видеться с сыном настолько он разгневан, и отослал с глаз долой подальше.

– Все это сплетни. Ты давно не был в Тримейне, а я только что оттуда. В столице давно позабыли о клеветах, возводимых на кронпринца, и с императором у него не было никакой ссоры.

Несмотря на уверенность, с которой говорил Джаред, сомнение все же скользнуло в его душу. На самом деле он покинул Тримейн больше трех месяцев назад – мало ли что могло за это время случиться. И словно бы в ответ на его сомнения Фредегар возразил:

– С чего же он тогда сорвался в Эрденон посреди зимы? Никто не путешествует зимой без крайней нужды, а где она?

– Наверное, он приехал на крестины дочери герцога.

– Не поздновато ли? Малютку Гарсену окрестили перед Рождеством. И вообще его светлости следовало бы поостеречься. Ты слышал, что кронпринц был помолвлен с его сестрой? И она умерла в самом нежном возрасте?

– Ну и что?

– Подумай сам. В Тримейне жертвами становились юные девушки, вызвавшие вожделение известного лица(«эк завернул!»). Не была ли невинная невеста их предшественницей?

– Что ты несешь? Они оба были тогда детьми!

– Вот почему преступление не было таким явным… Таким жестоким. Ангел ада еще не оперился.

Только этого не хватало. И Лабрайд как-то обмолвился, что опасается подобных толков. Вот и дождались. Правда, не в Тримейне, а в Эрденоне. Что ж, у Фредегара и впрямь исключительное воображение, «Ангел ада», надо же! Слышала бы Бессейра, как отзываются о ее подопечном.

Да, Бессейра.

– И все же, магистр, пока я был в Тримейне, мне рассказывали, что у наследника есть постоянная фаворитка, и никакой жертвой она не стала. Кстати, ты не слышал, приедет ли она вместе с принцем? Ее имя Бессейра, или Бесс.

– Ну, вот еще! Не думаю, чтоб его светлость допустил к себе во дворец женщину дурного поведения.

– Насколько мне известно, при императорском дворе ее принимают.

– Так то в Тримейне, где утонченный разврат свил гнездо на недоступных прежде высотах. Здесь, в Эрденоне, нравы строгие.

– Знаешь, магистр, осторожнее следует быть не герцогу, а тебе. И не бранить открыто нравы императора и его наследника. Это бросает тень и на герцога Тирни, как императорского вассала.

Фредегар смутился. И гораздо сильнее, чем когда его уличили в незнании греческого языка. Закашлялся. Поискал взглядом, из чего бы отпить, но и кувшин, и кружка, обнаружившиеся среди рукописей, были пусты. Без сомнения, он представил себе, что будет, если он утратит герцогский пенсион до того, как приобретет нового покровителя.

– Но… я надеюсь… ты…

– Разумеется, магистр, я никому не повторю то, что слышал. Так что все зависит исключительно от твоего благоразумия.

– Разумеется… разумеется… Да я ничего такого и не имел в виду. Его светлость – верный союзник императора, он многим обязан правящей семье, и ничего нет странного, что принц Норберт собрался нанести ему визит… и будет жить во дворце.