Текст книги "Зеленый омут"

Пахомий поверил сразу и безоговорочно. Ни разу за все эти бесконечные годы ему не пришло в голову усомниться или что-то изменить. Он ждал . Он высох и поседел, стал святее и мудрее самого Саввы, давно отошедшего в мир иной, потерял счет времени, а то, что ему надлежало исполнить, все не происходило и не происходило.

Раньше, отроком, а потом молодым послушником, Пахомий частенько задумывался о «посланце», который должен прийти к нему по велению Божьему, как он сам считал, или во исполнение Великого Плана, как однажды сказал ему покойный игумен. Потом его любопытство несколько притупилось, а потом и вовсе растаяло в однообразном течении похожих один на другой дней.

Он просыпался, творил молитву, выполнял свой христианский долг по отношению к страждущим, благословлял и наставлял, исцелял и давал успокоение мечущимся душам. В келью к нему никто по своей воле войти не смел. Братья-монахи давно привыкли к этому неписаному правилу, а мирян и близко к жилью святого Старца не допускали.

Вечерами Пахомий выходил на самый высокий монастырский холм, поросший старыми березами, и подолгу любовался широким зеленовато-розовым закатом. Над медленно темнеющим горизонтом всходила первая крупная блестящая звезда, переливалась алмазной каплей на бархате небес. Старец смотрел на нее слезящимися от напряжения глазами и все чаще вспоминал свое пострижение и произносимые при этом «тайносовершительные слова»:

– Брат наш Пахомий постригает волосы головы своей в знак отречения от мира и всего, что в мире, и во отвержение своей воли…

Это было лукавство, которое он так и не смог отмолить и теперь считал себя в глубине души величайшим обманщиком, ибо солгал во время исполнения священнодействия. Он не отрекся от мира, потому что должен был исполнить нечто давным-давно обещанное, и этот долг никогда не давал ему возможности почувствовать себя совершенно, лучезарно свободным, легким и невесомым, как ангельское перышко.

Пахомий примирился и с этим, придя после мучительных раздумий к решению, что человек обретает свободу, когда творит волю Божию. Старец так и считал все это время, пока не подошел к пределу земной жизни. Даже самая долгая и праведная жизнь когда-нибудь кончается. Пахомий начал ощущать ранее неизведанную немощь и слабость в теле, странные, все чаще повторяющиеся головокружения, потемнение в глазах и дурноту. Его тело, некогда сильное, крепкое и выносливое, отслужило свой срок и стало тяготить владельца. А «посланца» все не было…

Старец плохо спал ночами, все чаще замирая от сознания того, что предназначение может быть им не исполнено. То, что это произойдет не по злому умыслу, а по вполне естественной причине, его не успокаивало. Он все больше и больше волновался, терял покой и приобретенное годами молитв и размеренной жизни в обители, умиротворение души. Он беспокоился. Состояние было таким непривычным и неприятным, что Пахомий осунулся, пожелтел, потерял аппетит. Он все реже выходил из кельи, разве только к роднику, набрать чистой воды для питья; перестал допускать к себе сначала мирян, а потом и братьев-иноков. Новое название – монах – ему не пришлось по душе, и он продолжал пользоваться старым, как и многие другие в обители.

Однажды под утро, после ночных молитв и бдений, Пахомий заснул ненадолго и увидел чудесный сон…

Он смотрел на цветущее поле, над которым ярко сияло солнце. Рыцарь в золотых латах скакал на белом коне…

– Кто это? – спросил Пахомий. И тут же понял, что видит перед собою триумфатора и победителя, что правит жизнью и смертью. Он направляется к Полноте Жизни, удерживая в руках знамя любви…

Старец проснулся, как будто кто-то толкнул его. Он все еще видел развевающееся на ветру знамя, на котором золотом изображен…Знак?

– Господи! Ты услышал мои мольбы! – прослезился Пахомий. – Этот вещий сон успокаивает меня, сообщая, что «посланец» в пути, или уже здесь. Я успею исполнить свой долг! Я стану свободным! Я смогу, наконец…

Вошедший послушник, приносивший ему каждое утро еду, – вареный рис с изюмом и медом, – сообщил, что в обители гости.

Святой Старец впервые за много дней смог поесть с удовольствием, выпил ключевой воды и вышел из кельи. Он даже чувствовал себя бодрее: ноги не дрожали, и давно забытое ощущение легкости и веселья наполняло грудь.

В прозрачном осеннем воздухе были далеко видны четкие очертания белых берез, старинной колокольни и почернелых рубленых стен трапезной, над которой вился сизый дымок.

Брат Анисим рассказал Старцу о приезжих – оба сильно пьющие, чем-то напуганные люди. Один вроде бывший семинарист, а другой – непонятно, кто.

Пахомий усомнился и захотел сам посмотреть на гостей. Сделал это незаметно, и не поверил глазам своим. Оба приезжих оказались самыми обыкновенными, растерянными, ничем не примечательными людьми. Скорее ничтожными, нежели достойными того, что должно было произойти в обители с одним из них.

Старец пришел в замешательство. Его прекрасное настроение испортилось, мысли спутались. Неужели, сон обманул? Такого не могло быть! Ни разу, за все это долгое время, что он ждал , ему не было никакого известия, никакого намека. И этот Знак на полотнище Белого Рыцаря не мог быть случайной игрой воображения! Разве что нетерпеливое ожидание и беспокойство вызвали подобное видение?! А что, если нет, и «посланец» – все-таки один из этих двоих? Надо присмотреться к ним повнимательнее.

И Старец начал наблюдать за приезжими. Одного из них звали Сергей, а другого Вассиан. Чем больше Пахомий узнавал о них, тем меньше они ему нравились.

«Посланец» в представлении Старца должен был быть необыкновенным и удивительным существом, почти неземным. Он представлял себе этакого ангела, спустившегося с небес, сияющего и прекрасного, чтобы освободить его, Пахомия, от данного обещания. Чтобы, наконец, было исполнено предназначенное.

А что на самом деле? Явились два непутевых мужика, занятые своими суетными и грешными помыслами, ненадежные, бестолковые! И одному из них он должен передать то, что хранил, как зеницу ока, столько лет?! Страшно было даже помыслить об этом!

– Может, это не они? – спрашивал себя Пахомий. – Но как же тогда сон? По всему, выходит, они. Вернее, один из них. Кто? Как узнать? Сами гости ни о какой такой своей «особой миссии» явно понятия не имеют! Но это уж дело не его. Его задача – передать то, что велено. А наставлять «посланца» на путь истинный никто Пахомия не уполномочивал. Зачем на себя лишнее брать?

Еще одно Старцу было неясно: как узнать, кто из двоих тот самый? Как не ошибиться? Он не мог допустить оплошность теперь, когда главная цель его жизни вот-вот должна была осуществиться!

Ради этого мгновения он жил в монастыре, прятался в лесных скитах, когда обитель по тем или иным причинам разоряли, и возвращался обратно, когда монастырь оживал. Ради этого мгновения он хранил все эти годы тайну, о которой не смел заикнуться даже на исповеди. Ради этого мгновения он из последних сил цеплялся за свое старое больное тело. И вот…его час пробил. Но получилось это не совсем так, как ожидалось.

– Неисповедимы пути Господни! Воистину, так! – твердил Пахомий и смотрел на иконы в поисках хоть какой-то подсказки.

И такая подсказка была дана ему. Это случилось тем самым утром, когда один из приезжих, которого звали Сергей, поджидал Пахомия у родника. Этот человек был Старцу особенно неприятен, – никакого смирения, никакой святости, ничего…– одна только неуемная гордыня да безумный блеск в глазах!

Утро выдалось прозрачное и холодное, первые солнечные лучи лились с небес сквозь кружева прихваченных инеем веток. Сергей наклонился, чтобы помочь Старцу набрать воды из источника. На его груди что-то сверкнуло, так ярко, ослепительно, что Пахомий зажмурился. Когда он открыл глаза, то задохнулся, пораженный: на шее парня висел золотой медальон с выбитым на нем Знаком. Вот и подсказка! Бог милостив!

Теперь оставалось только сделать все так, чтобы никто, кроме «посланника» и Старца, ни о чем не догадался, не узнал. Полную тайну обеспечить непросто, даже в обители. Пахомий решил еще немного подумать.

«Отец» Вассиан нашел Сергея на скамейке у монастырского погоста, где тот пристрастился сидеть и размышлять. На кладбище как-то особенно хорошо думалось о жизни и ее суете. На фоне вечного покоя. Тишину нарушало только резкое карканье ворон да шум разросшихся кладбищенских деревьев.

– Привет, брат! – завопил Вассиан, отдуваясь. Быстрая ходьба с его тучностью была ему противопоказана. Лицо его покраснело и покрылось потом. – Я едва не умер, разыскивая тебя!

– Что такое? – Горскому не нравилось, когда ему мешали думать.

– Тебя Старец призывает к себе! Чем-то ты ему приглянулся! Вот мне и велели привести тебя.

– Зачем?

– Не знаю, – растерялся Вассиан. – Зовет, и все. Ослушаться нельзя. Идем!

– Почему же это вдруг нельзя? – поддразнил его Сергей.

– Потому!

Вассиан никак не мог взять в толк, чего хочет его новый друг. То приставал ко всем: «Проведите к Старцу!», а то уже не желает. Людей не поймешь!

– Ладно, пошли, – лениво согласился Горский, вставая. – А то я замерз уже.

По дороге Вассиан без остановки тараторил про Старца Пахомия, «который вдруг, ни с того, ни с сего, стал требовать к себе Сергея», да не куда-нибудь, а прямо в келью. А у него в келье никто, кроме брата Анисима, не бывает! Уж сколько лет! И чем Сергей заслужил благодать такую? Все братья в недоумении и растерянности. Некоторые в обиде даже!

– Божьи люди обижаться не должны! – нравоучительно заметил Горский, едва сдерживая смех.

Старец действительно ожидал Сергея. Брат Анисим проводил его в сухую и теплую келью Пахомия, закрыл за собою дверь, сгорая от любопытства. Толстая деревянная дверь исключала возможность подслушать разговор.

Пахомий сидел на простой дубовой скамье, весь в черном, сухонький, с прямым пронзительным взглядом. Человек, стоящий перед ним, не был похож на «посланца». Но сомневаться не приходилось. Знак на медальоне говорил сам за себя. Долгожданный Знак! Старец был по-настоящему счастлив, как человек, прошедший долгий, трудный, полный лишений и опасностей, путь, и добравшийся, наконец, до вожделенной цели.

– Как я объясню ему то, что должно произойти? – думал Пахомий, глядя на «гордеца», который непонятно, какими судьбами, попал в обитель. – Ясно, что он не подозревает ни о чем. Похоже, он не знает, зачем живет. И занимается не тем, чем ему должно заниматься. Как все это странно! Обыкновенный мирянин…

Однако, пора было переходить к делу. Перед приходом Горского, Старец закрыл изнутри келью на задвижку, опустился на пол в самом углу, где отодвинул заветную потайную доску, достал деревянный ларец, завернутый в тряпицу. Ларец он поставил в глубокую узкую оконную нишу, кликнул брата Анисима и велел привести Сергея.

Теперь нужно было что-то говорить этому пустому человеку, который ровным счетом ничего не понимает, к тому же еще и любителю выпить. Пересиливая себя, Пахомий приветливо улыбнулся вошедшему, предложил присесть. Но Горский отказался. Он стоял и смотрел на Старца, ожидая, что тот ему скажет.

– У меня есть одна вещь для тебя! – сказал после некоторого молчания Пахомий.

Горский если и удивился, то виду не подал. Ничто в его лице не дрогнуло, не изменилось. После того, как он встретился в обители с Лидой, его уже ничто не могло взволновать по-настоящему. Все его внимание было сосредоточено на этой нежданно-негаданно свалившейся на него радости. Он и сам не понимал, что его так растрогало, так растревожило, и постоянно задумывался об этом. И тут святой Старец вдруг предлагает какую-то вещь!

– Что за вещь? – спросил он.

Профессиональная привычка сработала раньше, чем ум, отказывающийся от прошлого. Неужели и здесь, в монастыре, нет покоя от купли-продажи? Небось, икону старинную предложат, или что-то подобное. Он невольно скривился.

Пахомий понял по-своему, решил не тянуть. Прошептал: «Вразуми меня, Господи!», и достал из ларца небольшую, потемневшую от времени фигурку восточного божка.

Горский такого не ожидал, раскрыл глаза. От удивления едва не присвистнул: сдержала только обстановка кельи, не располагающая к подобным проявлениям чувств.

– Это…откуда у вас?

Фигурка было сделана очень, очень давно. Горский был неплохим специалистом и в таких вещах разбирался. Божок в остроконечной шапочке сидел, скрестив ножки, и смотрел на лотос.

– Можно? – он взял божка из рук Старца и принялся поворачивать его из стороны в сторону. Основание фигурки было изукрашено причудливым орнаментом…Какой-то Глаз, похожий на египетский символ Гора. Глаз блеснул необыкновенно синим камнем. Неужели сапфир старинной огранки? Довольно крупный! Если это так, то божок стоит немалых денег. Конечно, надо показать экспертам…

– Вещица дорогая! – сказал, наконец, Сергей. – От меня что требуется? Оценить? Продать? Купить? Что?

Старец уставился на него, ни произнося ни слова. В его глазах мелькнул ужас, тут же сменившийся выражением решимости. Он так и предполагал: «посланец» понятия не имеет, кто он и что от него требуется. Господи! Что же делать? Ну, его миссия состоит в том, чтобы передать вещь из рук в руки человеку, который за ней придет. А то, что этот человек будет делать с фигуркой дальше, уже не его, Пахомия, забота.

– Это ваше, – сказал он как можно мягче.

– Не понял. – Горский моргнул и потер лоб.

– Что тут непонятного? Статуэтка принадлежит вам! Возьмите ее!

– Мне?! – Сергей не знал, плакать ему или смеяться. Что с ним происходит в последнее время? Может быть, он сошел с ума, и ему все это кажется? Или снится? Обитель, Лида, Старец, божок?.. Ему стало дурно.

– Вам, – подтвердил Старец как-то печально.

– Но…почему мне?

– Я и сам не знаю. – Пахомий поднял глаза к потолку и вздохнул. – Я ждал вас, чтобы передать ее. Теперь она ваша. А я, наконец, свободен!

– Нет! – Горский решил, что с него хватит сюрпризов. Ни к чему хорошему это до сих пор не привело. Значит, нет оснований думать, что дальше будет по-другому. – Оставьте статуэтку себе!

Он сказал то, чего Пахомий больше всего боялся. «Посланник» не хочет брать фигурку! Как с этим справиться? Не заставлять же его силой, в самом деле?

– Не могу, – ответил Старец. – Я должен передать божка вам. Разве вещь вам не нравится?

И тут Сергей оцепенел. С самого начала, как только Пахомий достал фигурку, что-то неясное, тревожное шевельнулось в памяти, и пропало. И только сейчас…Как он мог забыть? Выставка Артура! «Натюрморт с зеркалом», на котором он увидел изображение своего медальона! Там был такой же божок, похожий на Будду. Во всяком случае, почти такой же. Ну, конечно!

Он схватил статуэтку и начал ее рассматривать, совсем по-другому, все больше убеждаясь, что она очень похожа на ту, с картины.

Старец понял, что «посланец» взял фигурку и теперь уже от нее не откажется. Что-то произошло в его сознании. То, что должно было свершиться, свершилось. Пахомий отвернулся к иконам и начал молиться, благодарить Бога за то, что обрел долгожданную свободу и больше его ничего здесь не держит.

Старик настолько глубоко погрузился в себя, что не слышал обращенных к нему вопросов Горского, не видел ничего вокруг. Он ушел в свой собственный мир, свободный и легкий, лишенный многолетнего груза ответственности, окунулся в его блаженную безмятежность.

Сергей понял, что больше ничего не добьется от Старца: тот его попросту не замечает. Подчиняясь внутреннему чутью, он положил божка в рукав и вышел из кельи Пахомия.

Брат Анисим проводил его долгим подозрительным взглядом и поспешил следом. Только во дворе он отстал и направился в трапезную за ужином для Старца. А Сергей пошел к себе, отмахиваясь от Вассиана, которому не терпелось узнать, зачем святой Пахомий желал видеть его нового друга.

У Горского не было настроения разговаривать. Ни с кем. Разве что только с Лидой. С ней он, пожалуй, поговорил бы. Но она уехала в село, к бабе Наде, помогать ей ухаживать за больным дедушкой Ильей. Сергей почувствовал, что ему не хватает ее тихого и нежного присутствия. Именно тихого и нежного, как вечерний ветерок после жаркого дня.

Потом, уже у себя в келье, он как следует рассмотрел «Будду» и поразился: вещь действительно уникальная и стоит кучу денег. Но дело даже не в этом. Что-то связано с этой фигуркой! Не зря же Старец дал ему божка? Не зря же Артур изобразил фигурку на своей картине? Эти вещи – флорентийский медальон и восточный божок, – оказались у него, Сергея Горского, не случайно. Тогда зачем? А затем, чтобы…

Чтобы что ?..

У него разболелась голова, а ответа на вопрос он так и не получил. Да и кто мог дать ему этот ответ?

Сергей уснул, и во сне к нему пришла женщина, очень похожая на Лиду. Только совершенно по-другому одетая: в длинном платье из желтой парчи и бархата, зеленого, как изумруд. Волосы у нее были длинные и светлые, как у Лиды, украшенные тонкой золотой сеточкой, а глаза – словно озерная вода в солнечный день…

Над Москвой стояло морозное утро. Высоко в небе клубились розовые облака. Вертикально вверх уходили дымы. Бульвары утопали в сугробах. Снег визжал под ногами прохожих.

Сиур отвез Тину и теперь ехал на встречу с Вадимом. Они думали, как устроить западню для неизвестного или неизвестных им противников.

На одном из поворотов Сиур заметил темно-синий «джип», точно такой же, о котором ему рассказывал Влад. «Джип» пристроился с ним в один ряд и не отставал, несмотря на интенсивное движение. Сиур увидел, что впереди образовалась огромная пробка, и впервые обрадовался этому.

– Черт! Сейчас я посмотрю, что ты за птица! – сказал он сквозь зубы, убедившись, что «джип» остановился впритирку сзади него.

По всему выходило, что автомобили застряли здесь надолго. Это оказалось как нельзя кстати. Неожиданно водитель «джипа» приоткрыл дверцу. Этого оказалось достаточно, чтобы Сиур выскочил из машины, в два прыжка преодолел расстояние между машинами, со страшной силой рванул дверцу, так что насмерть перепуганный водитель едва не вывалился на грязный от песка и соли, разъезженный асфальт.

Паренек в куртке, из-под которой выглядывал свитер канареечного цвета, вытаращил круглые от страха глаза. Он даже не сопротивлялся.

– Т-тебе чего, м-мужик? – выдавил он трясущимися губами. – Д-денег нет. Тачка не моя.

Сиуру стало слегка досадно, а потом смешно. Он разжал руку, и паренек еле устоял на трясущихся тонких ногах.

– Извини! – он похлопал водителя подозрительного «джипа» по хлипкому плечу. – Обознался!

– Ну, т-ты даешь! – паренек все еще заикался от страха, не веря, что так легко отделался.

Автомобили тронулись, и Сиур вернулся в свою машину, улыбаясь. Да, так можно дойти до маразма! Вадим прав: преследователем быть лучше, чем преследуемым. Оно и достойнее, и безопаснее.

Вчера Сиур получил письмо от Таисии Матвеевны, бабушки Элины. Она жаловалась на плохое здоровье: давление замучило, головные боли. По ночам почти не спит, все разговаривает с Элиночкой. О жизни, о любви, об Алеше…

– «А внучка как будто все знает: и что Лешенька женился, и про мои болезни. Хорошо нам с ней беседовать. Ночь в окно глядит, сад стоит весь в лунном серебре…

Очень меня взволновало Ваше сообщение, что есть под Харьковом девушка, очень похожая на Элину. Хоть мое здоровье совсем пошатнулось, но я обязательно поеду с Вами, чтобы увидеть эту немую девочку. Сердце мне подсказывает, что моя дорогая внучка жива. Может быть, я перед смертью еще ее увижу!»

Сиур решил, что встретит Таисию Матвеевну в Москве, а отсюда они вместе поедут в Харьков. Поездка так или иначе необходима. Прежде всего, в деревню, где жила Алена Горская. Ведь не зря же ездил туда Артур Корнилин?! Что-то есть в этой глухой лесной деревеньке! А потом он повидается с Сергеем в обители. Теперь, когда его жена погибла, он, возможно, будет откровеннее.

Смешанный лес, темно-зеленый, черный на фоне лилового рассвета, стоял сплошной стеной. Электричка из Харькова приходила рано утром. На пустой перрон вышли немногочисленные пассажиры, ежась от холода, спешили, кто куда.

Сиур посмотрел расписание автобусов. Ждать рейса придется довольно долго на пронизывающем осеннем ветру. Таисия Матвеевна молча смотрела в даль, ей было все равно, чем и как они поедут. Она пребывала в том особом состоянии духа, которое называется предвкушение. Спустя несколько часов она увидит оплаканную и все-таки живую Элиночку, или незнакомую, чужую девушку, просто очень на нее похожую. Такое бывает. Есть удивительно похожие друг на друга люди! Двойники. Она даже как-то смотрела про них телевизионную передачу.

– Поедем машиной? – спросил Сиур. Он уже переговорил с частником, который согласился подвезти их в село.

Таисия Матвеевна вынырнула из своих дум, кивнула. Ее пальто со старомодным норковым воротником делало ее похожей на сельскую учительницу. Впрочем, она действительно всю жизнь проработала учительницей русского языка и литературы.

Водитель, молчаливый тучный мужчина средних лет, привез их довольно быстро. Дороги замерзли, грязи не было, и вскоре показались огороды и заборы, из-за которых торчали голые деревья, побеленные домики.

Таисия Матвеевна с любопытством оглядывалась. Большой дом бабы Нади на самой окраине выделялся красивым добротным забором, высокой крышей.

– Какой дом! – восхитилась она.

– Нам как раз сюда. – Сиур расплатился с водителем и помог Таисии Матвеевне выбраться из машины. Ему нравилась эта старая женщина, полная огромного внутреннего достоинства, сильная и чистая, не утратившая светлых идеалов и способности мечтать.

– Как у вас с аппетитом, Таисия Матвеевна? – спросил он, увидев из трубы над домом дым столбом. Баба Надя, вероятно, стряпает. Ну да, скоро обедать пора!

– Плохо, – улыбнулась женщина. – А почему вы меня об этом спросили?

– Хозяйка нас ждет гостеприимная не в меру. Может уморить угощением!

– Уморить угощением? Как вы интересно сказали!

– Еще интереснее это выглядит в натуре. Скоро сами увидите!

Баба Надя ждала гостей. Ей сообщили, что приедет знакомый Сергея и привезет бабушку Леси. То есть, это еще неизвестно, бабушка она ей, или нет. Надо ей с Лесей увидеться.

По такому случаю Ивану было велено истопить баньку, выкупать деда Илью, самому вымыться и привести себя в порядок, притащить из погреба разных солений, общипать курицу и закоптить на вишневых поленьях соленый окорок. Лида ставила тесто на пироги, помогала лепить вареники, резала лапшу, окуривала комнаты в доме можжевельником и зверобоем. Это у бабы Нади было так заведено перед приемом гостей. Чтоб лиха, не дай Бог, в дом не завезли. И так горя хватает: двое похорон за одну осень!

Лесе решили ничего пока не говорить. Она жила недалеко, в доме покойной Надькиной свекрови. Домик был небольшой, теплый. Иван его заново побелил, печку почистил. Немая девушка любила одиночество и тишину, так что домик ей приглянулся и она жила там, когда не гостила у бабы Нади, или у деда Ильи в лесу. Она вышивала, помогала бабе Марфе собирать и сушить травы, иногда ходила в лес с Иваном.

Реки и озера Леся боялась. Даже воду из колодца она набирала с опаской и старалась в глубину не смотреть. Так, отвернувшись, и вытаскивала ведро. Лида над ней посмеивалась, а Леся не обижалась.

– Приехали!

Лида вышла во двор, пригласила гостей в дом. В доме приятно пахло можжевеловым дымом, было жарко натоплено. Стол ломился от еды. Баба Надя, аккуратно причесанная, в новом вышитом переднике, смотрела на приезжих во все глаза. Сиур представился приятелем Горского. Баба Надя его запомнила, расцеловала, как родного. Таисия Матвеевна растерялась от такого радушия, присела на застеленный ковром сундук.

– Это мой сын Иван! – баба Надя ощутимо подтолкнула Ивана в спину. – Это он Лесю нашел на порогах. А дед Илья захворал некстати, не может к гостям выйти! Вы уж извините! Садитесь за стол! Бульон стынет!

Куриный бульон с лапшой у бабы Нади получился отменный, пироги таяли во рту, мясо, запеченное с белыми грибами, благоухало на всю горницу.

– Вы кушайте, кушайте! А после сладкого немножко отдохните. Я вам лучшие перины постелила! Захотите искупаться с дороги – баня натоплена. Я трав душистых в воду добавила! В городе нет такого, там все пресное, искусственное, как резинки эти самые, как их…

– Жвачки! – подсказал Иван и засмеялся.

– Ага, жвачки! Это чтоб люди вместо настоящего к поддельному привыкали! Чтоб их дурить легче было!

Разговор крутился то вокруг одного, то вокруг другого. А Таисии Матвеевне не терпелось расспросить, где же Леся, и когда она сможет ее увидеть. Баба Надя с несвойственной ей проницательностью уловила настроение гостьи, сказала:

– А вы на нее сначала со стороны посмотрите, незаметно. Вдруг, не она? Леся очень чувствительная…

– Я понимаю. – Глаза Таисии Матвеевны наполнились слезами.

За обедом сидели долго: разговаривали, ели, снова разговаривали и снова ели. Кулинарка баба Надя была непревзойденная. Особенно хороши оказались вареники с мясом, картошкой и творогом, на любой вкус – со сметаной или жареным луком. Опять-таки на любителя. Рыба заливная и жареная. Пироги с тыквой, с маком, с яблочным повидлом. Душистый травяной чай из самовара, мед, абрикосовое варенье с орехами… Оторваться невозможно!

Сиур вышел на крыльцо, закурил. Начинало темнеть. На небе появилась первая яркая звезда. Холодный воздух приятно покалывал лицо.

– Все-таки нельзя так наедаться. Это к добру не приведет, – подумал Сиур, с наслаждением потягиваясь.

– Угостишь папироской? – Иван, задрав голову, смотрел на темнеющее небо. Ему тоже невмоготу было сидеть за столом.

– Конечно!

Некоторое время они молча курили.

Иван радовался, что приехали гости. Теперь, по крайней мере, ему будет с кем поговорить! Дед Илья собеседник стал никудышний, – молчит да молчит. Что с него возьмешь? Лидушка вся в своих мечтах витает, куда ему, Ивану, хода нет. Что она видит в тех мечтах? Сидит, слушает, а сама будто не здесь. Какой же это разговор? Баба Надя совсем его слушать не желает, кричит только, да грозится треснуть как следует. Не с кем чудом увиденным поделиться! Некому душу излить!

– Знаешь, парень, – обратился Иван к Сиуру, – над нашей деревней дождь золотой был, я видел!

– Хватит болтать! – зычно скомандовала баба Надя, так что мужчины вздрогнули от неожиданности. Она заметила, что Иван поплелся за гостем, и сразу почуяла неладное. Опять дурак к человеку приставать будет со своими выдумками! Человек городской, ученый, ему ли такие бредни слушать?! Стыдоба одна с таким сыном! На все село достопримечательность!

Если бы баба Надя была женщиной, она бы заплакала от бессилия и обиды. Но баба Надя была воином в юбке – гренадером, легионером и казачьим есаулом в одном лице. Поэтому она не плакала, она командовала, требовала и сражалась не на жизнь, а на смерть.

– Вы его не слушайте, гоните прочь! – посоветовала она Сиуру. – Оно конечно, если развлечься хочется, то и дурака послушать интересно бывает…

Иван после смерти Марфы чувствовал себя беззащитным и брошенным. Баба Марфа его слушала и не гнала. Она никогда не называла его дураком, тем более перед приезжими людьми. Может, это она ему знак подала, в виде золотого дождя, чтобы не тужил? И еще одно покоя ему не давало – клад Царицы Змей, что в озере хранится. Сама судьба послала Ивану этого приезжего мужика! Умного, спокойного, сильного. Такой еще умеет слышать, что ему говорят, не то что некоторые… Умение слушать так редко встречается в людях! Ивану нужен именно такой помощник. Ему-то он обязательно про клад расскажет.

– А наша Марфа, моя бабушка, – ведьмой была! – неожиданно заявил Иван, нахально глядя на бабу Надю, которая аж задохнулась от возмущения. Ничего, пусть позлится! Так ей и надо! – Но ты не пугайся, – повернулся он к Сиуру. – Марфа была добрая и справедливая, хоть и ведьма!

– Да что ж это такое! – завопила баба Надя, всплескивая руками и закатывая глаза. – Дубина ты окаянная! Что ж ты позоришь меня на все село? Хоть бы перед гостем постеснялся молоть чушь! И как у тебя язык поворачивается на родную бабушку такое выдумывать? – Она в свою очередь повернулась к Сиуру. – Вы его не слушайте! Это он с горя начал заговариваться! Дочка у него померла недавно, вот он и рехнулся совсем. Бабушку Марфу тоже жалко, конечно, но она уже старая была, отжила свое, а вот внученька наша, Аленушка, жизни еще совсем не видела, только замуж вышла…Жить бы, да радоваться! Красавица, во всем умелая, и вот…

Баба Надя всхлипывала, но глаза ее были сухи.

– Монументальная женщина! – подумал Сиур. – Героиня! Скорбящая властительница! Такие, наверное, только в глубинке и остались. Остальные измельчали, – не тот размах!

Баба Надя злилась не зря. Все последние дни она задавала себе один и тот же вопрос. За что же наказание такое? Не за грехи ли матери она платится? Но Аленушка-то при чем, дитя чистое, невинное?.. Лида вон, как каменная, раз поплакала, и больше ни слезинки не прольет! И вообще – как подменили девку! Глаза неизвестно от какого счастья сияют – прячь не прячь, все одно не утаишь. Чему только радуется? Не горюет Лида по сестре, не убивается. И заговорить с ней страшно отчего-то. Хочет баба Надя спросить о чем, а язык словно окаменел! И мурашки по телу бегут. Видно, сказывается в Лидке чужая кровь. Не родная она нам. Один Иван к ней липнет, больше родной дочери лелеет. Да еще Илья после смерти жены ума вовсе лишился, одну Лидку к себе зовет, да все глядит на нее. Все глаза проглядел! Царицей называет! Ну это ж надо, а?