Текст книги "Письма разлуки. Рождение любви"

В институте, как всегда, грызня и борьба. Но я уже к этому привык. Только бы выпускали в командировки в Москву! Мой сын Миша и мой пес Джой очень соскучились, и оба облизывают меня с головы до ног. Остальные члены семью привыкли к моим отлучкам, это меня спасает. Как ты там без меня? Не забыла еще? Пришла бумага, запрашивают, не хочу ли я поехать в 22ю Антарктическую экспедицию на полтора года? Может рвануть? Пиши, умоляю! Целую. Целую, Симон. «Жди меня! И я вернусь!

29 марта 1976г. Новосибирск. Симон: Лапонька моя, родненькая!

От тебя нет писем, я расстроен. Опять муки ожидания. В один конец почта работает, а в другой нет – правда, я ни капельки не скучаю и вообще ты мне не нужна, но жить без тебя не могу! Послал тебе денежку, скоро еще вышлю. Питайтесь с Ильёй нормально, и сшей себе пальто – а то любить не буду!

Теперь о моих делах: написал аннотацию к монографии, есть надежда, что издадут, и может, скоро! Это важно для меня. Вспомнил о своём аспиранте, он бедняга, без моей руководящей лапы совсем заскучал, вот уже 3й год. Надо ему помочь – парень хороший. Завтра буду делать рентген моей сломанной руки, скоро ли отвалится? Безрукого, меня не разлюбишь? Комиссии пока нет, и я, наверно, 1го утром отвалю в лес на 3 дня – это будет мой день рождения.

Никого, кроме тебя в моих мечтах, видеть не хочу! Буду ходить по мокрому снегу, трогать деревья за плечи, понюхаю весну свою сорок шестую! А к ночи мне будет являться отроковица Наталья.

Ах, как я хочу на волю, этот каменный мешок городской меня сковывает, и не даёт воспарить моей душе. А нормальные люди хотят колбасы, кина и пр. Я тоже этого хочу, но с тобой, и лишь в дни отдыха – после интенсивной работы головой твоей и моей. А вчера сел рисовать натюрморт – цикламены в вазе. Вроде получилось. Ужасно интересно, как процесс, вглядывания в натуру. Мне показалось, что я вижу и форму и цвет, а вот передать настроение пока не могу. Хочется и в этом тебя догнать.

Мечтаю бегать, скакать на лошади, петь, но главное быть с тобой и любить тебя до смертного часа. Как же я люблю тебя, холеру! За что мне такое наваждение? Наверное, за мои грехи? А может быть – это награда? Буду иногда сечь себя самого больно по ж… Лю! Не смей отдавать Илью матери – всё-таки, он – моя гарантия твоей верности. А то взревную, и буду страшен как Отелло. Солнышко моё, ясное, целую тебя бесконечно. Твой Симон.

30 марта 1976 г. Новосибирск. Симон: Привет, малыш!

Привет, малыш! От тебя ничего нет. Я мечу икру (черную), под свет моей тоски из-за отсутствия писем. Вызвал тебя к телефону на 31 марта, надеюсь услышать что-то не пристойное по этому поводу. Но и это будет мне приятно. Как живешь, роднулечка моя? Как твои редакционно-писательские дела? Что в Лит. России? Что с Клинченко? Ничего не знаю! Можно ли так жить?

В моей лаборатории некоторый бардак, привожу в порядок, хотя бы делаю вид. Слышны голоса – бросил, запусти и пр. Даже есть слухи, что я уезжаю в Москву. С негодованием отметаю эти подозрения. Артистично задаю вопрос, что мне в Москве делать? Правда, хочется сказать совсем другое – у меня там есть одна девочка – Люшка, а вы все идите в ж…! Скучаю без тебя и твоих писем. Пиши, а то помру, а ты будешь мучатся угрызениями совести всю оставшуюся жизнь.

Целую нежно, твой Сим

31 марта 1976 г. Новосибирск. Симон: Привет, сердючка, моя драгоценная!

(«Сердючка» – из двух слов – «сердиться» и «сердце»). Выбирай любое. Сегодня почта сделала мне подарок к дню рождения – 3 письма от тебя, моя Сердючка! Одно с картинкой: мамочка с колясочкой? «Господи, – подумал я, неужели родила?» С твоей прытью – всё возможно. Знаю, что дети и любовь не всегда уживаются. Страдают или дети или любовь! Надеюсь, что мы доживём с тобой до той поры, когда отцовско-материнские чувства и наша любовь будут в гармонии!

Думаю, что долго ждать не придется. Твоя нежная забота о цыплятах доказывает, что твой материнский инстинкт расцветает в лучах моей любви. Эмансипе, увы, о нём, забывают. А ты мимо зоо-магазина пройти не можешь, почему ты не стала ветеринаром? А может у тебя «сдвиг по фазе», это по-научному gravida – биологический импульс. Но одно из твоих писем заставляет меня вспомнить о другом животном – ты мне показалась настоящей выдрой, – этот зверёк может съесть всех твоих цыплят, и меня заодно.

Разве так можно «убивать» меня словом? Если честно, то я всё равно счастлив, когда читаю твои вирши, и порой, прыгаю под потолок. Хоть бы, не стукнуться? Но ты умеешь, и одаривать: мужская ночная рубашка с кружевами и карманом для… просто чудо! Это так смешно и прелестно. Надену в нашу первую брачную ночь! Буду хранить и никому не покажу, не волнуйся. Ты можешь всё! А к твоим словесным избиениям я почти привык – вижу в этом проявление любви и внимания к моей особе. Надеюсь, что ты первого апреля зажжешь свечу, выпьешь бокал шампанского за своего плешивого и бородатого мальчика, который написал тебе стихи. Ты будешь их читать, вслух, и я тебя услышу!!!

 
К тебе желанья все стремятся:
Ласкать, беседовать, творить,
Ругать, вопить, боготворить,.
Жить, умереть, рыдать, смеяться,
Рожать детей, надеть схиму,
Молчать, не верить никому,
Рвать сердце на последний крик,
Всё спрессовать в единый миг
И проживать его без счёту
И знать, что адову работу,
Которую затеял вновь,
Зовут так простенько – Любовь!
 

Кстати, в Новосибирске идёт шедевр Тарковского «Зеркало». Очень интересный фильм. Форма – блистательная; воспоминания, сны, переходы в будущее и настоящее. Операторское видение фантастичное. Какой талант надо иметь, чтобы в реальной, простой жизни людей, показать нечто невидимое, неуловимое. Будто всё происходит на другой планете.

Этот фильм никак не выходил на экраны. Да, гениев у нас не любят. Талант раздражает, если у самих нет. А я рисую! Это ты виновата! Помнишь, мы вместе делали натюрморт? Надеюсь, мой рисунок висит на стене над роялем? Ты совсем забросила лошадей? Когда поедешь, скажи Георгию Тимофеичу, что я скоро приеду, передаю ему привет и надеюсь сесть на приличную лошадку – по блату! Не болей, не скучай и целую тебя моё солнышко ясное. Твой Сим.

2 апреля-4 апреля 1976 г. Новосибирск. Симон: Люшенция!

Воскресенье, в лаборатории тихо, разогнал своих неугомонных гавриков – Эдьку и других. Читаю еще раз твои «опять влюбленные» письма, моя радость. Когда ты ругаешься как сапожник, я чувствую себя тоже счастливым. Что ты вытворяешь со мной, бессовестная? Не пиши мне такие письма! Твои упражнения с форточкой, Лю, меня приводят в ужас! Ты сошла с ума! Правда, я бы сделал то же самое, но умоляю, не забывай ключи от квартиры? Это очень опасно! Одно неверное движение и каюк, моя милая!

Стихи Бальмонта очень милы, но смысла там нет – одна музыка, А что ты читала Бергсона? Есть книга Бергсона «Материя и информация», эту книгу я заказал и собираюсь активно проштудировать. Хочу разработать понятийный аппарат по проблемам записки, которую ты мне печатала. Но это 20 век, а ты говоришь о 19м веке? Понимаю основную линию, но записать мои идеи пока нет времени.

Где истоки познания человеком Вселенной. Что первично, никто не знает, то ли Человек? То ли Вселенная? Вот бы понять, кто кого создал? Великие деятели религии придумали Адама и Еву и кормят этой сказкой человеческое стадо уже две тысячи лет…

Здесь может сработать твой острый ум и философы: Гегель, Кант, Кьеркегор, Бердяев и Коэн – физик. Если эта проблема тебя увлечет, буду рад. С тобой хотя бы можно обсуждать такие проекты – это уже здорово! Надеюсь, что твои знания в философии мне пригодятся. Буду счастлив с тобой работать!

Вчера написал тебе ругательное письмо, а теперь мечусь ведь день проклинаю себя. Итак, моя «амазонка», я никогда не выпущу тебя из сетей своей любви! – но это «сети нежности и обожания», они не сковывают тебя, а защищают от внешнего мира. Люблю тебя, и пусть сети станут тебе украшением, а не обузой. Привет Илюше, цыплятам и собакам. Твой Симон

3 апреля 1976г. Новосибирск. Симон: Здравствуй, лапушка!

Получил сегодня твоё грустное письмо. Уж так ты и одинокий? Что за настроение? «Шуршание прошлогодней листвы и пр». Судя по письмам ты совсем не работаешь, поэтому и настроение упадническое. На Илью сваливать нечего, и не хвастай безумным успехом – интервью с Борисом Андреевым – тоже мне, событие в мировом масштабе! Думала о книге – собирай материал и пиши. Хотела пьесу писать о Сократе – где она? Пиши, а не болтай на каждом углу, какой он умненький.

Я волнуюсь за своё будущее, если я стану композитором, кто меня будет кормить? Мне тоже хочется рисовать, стихи писать, музицировать на досуге, но и на охоту выбираться, и путешествовать тоже! А времячко-то скачет, как этот «Дунай» или «Дозор». А ты у меня лапочка, честно говоря, не так уж шибко первой молодости, пора бы и делом заняться. Вот я – мужик деловой: 1. Хожу лечу руку, 2. Готовлю документы к отправке диссертации; 3. Редактирую; 4.Рисую акварелью; 5. Пишу тебе письма каждый день. Всё остальное идёт само собой: лаборатория, статьи, встречи. Написал музыку для 2х песен, но текста пока нет. Стараюсь деньжат подшибить, тоже не очень получается. Ладно, хватит тебя шпынять. Держись, осталось не так уже много. Мне тоже бывает грустновато. У друга – мать умерла, хоронили. И думаешь над тем, что мы все считаем себя бессмертными, но это не так. Вдруг стало жаль уходящую жизнь, потому что всё могло бы быть по-другому. Твой Симон

4 апреля 1976 г. Новосибирск. Симон: Здравствуй, малыш!

Читаю твои нахальные мартовские письма, и радуюсь, ты всё-таки, совсем не малыш, я от нежности так тебя называю. Очень прошу, не пытайся показать мне свою силу. Что касается этого типа на высоких каблуках, то не откажу себе в удовольствии по приезде дать ему по его трезвой роже. Надеюсь, что ты не будешь возражать. И это всё от высокого «штиля» один шаг, но куда? Насчёт моей жестокости, это ты девочка немного загнула, объясняю по-научному: 1.Я бываю жесток с врагами и дураками, а доброта моя только к разумным гражданам обоего пола, без разницы. Не принимаю абстрактного добра, его нет, и оно вредно действует. 2.«Авось» – это не мой принцип жизни, считаю нужным изучить ситуацию, а потом терпеливо жду своего часа. Из засады разрешается только один прыжок, и он должен быть хорошо отмерен.

Иногда события разворачивают произвольно, и мы не может на них влиять, тогда приходится менять тактику. Не такой уж я простак, как ты думаешь. И письма пишу тебе каждый день не только от большой любви, но и для того, чтобы ты всё время чувствовала моё присутствие рядом. Ты же у меня такая независимая, но на деле совсем не практичная. Разве нормальный человек будет цыплят выращивать под роялем?

За тобой нужен глаз да глаз, вдруг ты захочешь тигра поселить у себя за письменным столом? В свой день рождения я поехал в природу, чтобы прийти в себя от моих дел и твоих писем. Ночевал у костра, варил похлебку и пил чай. Побывал в Колыванском лесу. Бродил в одиночестве, нюхал воздух. Трогал деревья, застывшие и хрупкие, березы стоят без сока, а птицы не поют. Было очень тоскливо. Но я беру из природы то, что не поддаётся объяснению – чувство пробуждения леса к жизни и себя самого. Лежал долго на хворосте как древний охотник и смотрел в небо, голубое и прозрачное. Обиды и страхи ушли высоко-высоко. Вернулся в город обновленный и сильный. Целую тебя, лапушка моя,

Твой Симон

5 апреля 1976г. Новосибирск. Симон: Люшенька, солнышко моё!

Я был уверен, что ты уже «отошла» после нашего разговора, ведь я пишу тебе час спустя. Что тебя так тряхануло? Неужели мои «жокейские» глупости в письме? Сообщаю тебе реальные сроки: 20 августа Миша сдаёт последний экзамен, а 1го сентября буду с тобой уже навсегда. Возможно, прилечу между этими датами, чтобы ты не волновалась. Трудно выбить командировку, я уже съел весь фонд за этот год. Всё равно приеду! Отпуск брать не могу, чтобы не пропал 20-летний стаж – только вместе с увольнением. Летом вырву 2 недели, чтобы пожить с вашей командой на даче. Не хочу, чтобы нашу новую семью омрачали сомнения и чувство вины.

У Михаила юношеский дефект позвоночника, из-за которого его не возьмут в нормальную армию, если он не поступит в институт, могут загнать в стройбат – это место страшное, там парней часто убивают. Я не могу рисковать жизнью сына, он должен поступить в институт. Вот причина, о которой я не хотел говорить, и теперь понимаю, что напрасно, ты бы давно поняла, в чем дело. Лю, умоляю, будь сильной и терпеливой. Потерпи немножко, это единственное, что сейчас требуется от тебя: верить мне и ждать, не теряя нормального ритма жизни. Целую, Сим

6 апреля 1976г, Новосибирск. Симон: Солнышко моё, Люшенька!

Ты больше не звонила, всё сердишься на меня. А я за это время получил твои прекрасные письма – целых три, и живу, потому что они приближают меня к тебе, я чувствую тебя живую, ласковую, родную и любимую. Вчера после разговора с тобой не мог сидеть на месте, хотя и надеялся, что ты вновь будешь звонить, бродил по улицам, пошел на почтамт и пишу тебе это письмо. Сегодня сидел на месте, как прикованный, всё ждал твоего звонка. Зато письма получил. Мы ведем с тобой бесконечный разговор, а настроение каждый раз меняется, мысли гонят одна другую. Не хватает живого общения, когда смотришь в глаза, даже молча, всё по-другому… Прекрати злиться, скажи, что ты устала, и это прошло. Если ты спокойна и весела, тогда я счастлив. Люблю тебя, твой Сим

7 апреля 1976 г. Москва. Наталья: Дорогой Сим!

Увы, ты причиняешь боль там, где всё могло быть спокойно и безболезненно, и всё из-за твоей «позы» счастливого отца и мужа. Почему я должна узнавать правду после соплей по телефону. А до этого ты меня кормишь фразами – «длительная командировка» – и я оказываюсь в роли твоей бедной жены Аси. Увы, ты не понял причину моего страдания – она только в тебе, а вовсе не в обстоятельствах, которые ты сам усугубляешь.

Ты можешь приехать вместе с сыном в Москву после его школьных экзаменов. Тем более, что московский ВУЗ всегда лучше. В медицинский попасть совершенно реально. А для меня одним парнем больше – вполне приемлемо. Я счастлива, что интуиция меня не обманула, и мой сарай всегда со мной. Прошлое лето ты мне испортил, нынешнее лето, я тебе не позволю морочить мне голову фантазиями, которые не сбываются. Мне надо искать работу, а то ты надорвешься от непосильной ноши, которую ты взвалил на свои плечи. Мне надо разобраться с моими «творческими» делами, надеюсь, что к сентябрю смогу отпустить тебя на свободу… Ты, наверно, сам ждёшь этого с нетерпением! – еще бы, избавиться сразу от стольких проблем! А мне пора вернуться к реальной жизни. Еще раз подумай о Вузе в Москве для твоего сына. Я с Ильёй могу уехать подальше, а комната в Столешниковом пер. будет в вашем распоряжении. Жаль, что не могу поехать в Венецию и порисовать каналы и ждать «моего принца»… Очень жалею о том, что в прошлый приезд Миши в Москву, я с ним не познакомилась – тогда бы всё встало на свои места. Еще раз убеждаюсь, что мягкотелость и доверие к «старшим» ни к чему хорошему не приводит! Нынче я совершенно спокойна, со мной всё в порядке. Злость во мне порождает только силу, и знание, что ты далеко не идеален… Салют!

9 апреля 1976 г. Новосибирск. Симон: Моя любимая!

Твоё письмо от 5го апреля, на фоне последних событий, как привет из другого мира. Но теперь есть силы ждать вечерний разговор с тобой. Ужасное состояние жить прошлым – всё кажется каким-то иллюзорным, и в то же время ты знаешь, что реальность, «которая дана нам в ощущениях…», – говорили классики (Энгельс или Ленин), но она есть! Пытаюсь остаться на позиции материализма, но не получается. Твои жестокие упрёки заставляют учащенно биться сердце, а руки дрожат. Это со мной? Здоровый, крепкий мужик, который никогда и ничего не боялся! Чёрт знает что! Ищу причины, в чем дело? Мы каждый живём в своём времени! Письма идут 2—3 дня в оба конца – это почти неделя между вопросом и ответом! К тому же в этот промежуток ложатся старые письма, и вносят неразбериху и непонимание!!! Каждое твоё письмо – это звено в цепочке событий и переживаний, а мы его оцениваем дискретно. Вот и получается разброд в наших душах…

Вчера меня пригласили на консультацию (определить научное направление исследований) в санаторий одного нашего крупного завода. Пока обсуждали научные проблемы, приехали к нам артисты из Москонцерта – певица, пианист и виолончелист, с инструментом Гварнери! Перезнакомились, поболтали, а потом слушали музыку, ту, которую мы с тобой любим и понимаем: Шопен, Форэ, Моцарт… Было сладко и тоскливо до слёз. Потом нам устроили банкет с молдавскими винами «Букет Молдавии», «Пино». Поздно вечером разъехались. Тогда я подумал, какой контраст между понятием «Искусство» и «работа в искусстве»! Они такие же люди, как мы, я слышал их разговоры: «звук глухой», «сработали на публику», «у меня изжога» и пр. в том же духе. Мне было смешно. Жду вечера, чтобы услышать тебя, мой Люшонок! Твой Сим.

9 апреля 1976 г. Москва. Наталья; Дорогой Сим,

твои письма как сухие зерна, уже не прорастают. Всё, что ты говоришь о Бергсоне и о духовном проникновении при совместном житие, напоминает пустую болтовню. Твои великие порывы о творческом содружестве (сначала сценарии фильмов, потом другие планы) – это попытка отвлечь меня от основной темы. Сейчас ты похож на большого ребенка, который пытается спрятаться или убежать от реальности. А она нет-нет, да схватит за развевающиеся на ветру одежды, а иной раз может рассердиться и стукнуть кулаком в самое неожиданное место.

У меня нынче всё хорошо, я набираю скорость и надеюсь стать совершенно самостоятельной. Ждать тебя до сентября у меня нет сил: физических, моральных

и духовных.

Ты сам и только ты виноват в этом. Если ты причинишь мне новое страдание, я не смогу тебя любить, как прежде. Ты совершенно забыл, кого ты заставляешь ждать, меня, чьи силы давно уже на исходе, и я с трудом сдерживаю огромное желание покончить с этой мукой раз и навсегда. Это очень напоминает мне сцену: дама и рыцарь средневековья. Дама приказывает: «Возьми мою перчатку у льва!» Рыцарь приносит перчатку Даме, но тут же разворачивается и уходит.

Такая дама, которая посылает своего возлюбленного на смерть, никому не нужна. Поэтому не требуй от меня слишком дорогую плату за нашу любовь. Если бы ты был мудрее, то не сорвал бы меня с работы, из круга моих друзей, из ритма моей жизни. А теперь есть то, что есть. Я совершенно одна, без почвы под ногами, и ты меня практически бросил, несмотря на все твои красивые слова.

Мне сейчас нужно решить многие свои проблемы, но я не смогу забыть то, что мне пришлось пережить. Ты лишился главного – бесконечной веры в тебя любимого. Какой выход? Брать отпуск после экзаменов твоего сына Миши, и не откладывать свой приезд в Москву. Я понимаю, что ты намерен продолжать игру как можно дольше, но каждый день твоего малодушия (а я уже точно знаю, что это не мудрость), отдаляет меня от тебя так же неотвратимо, как ручей от своего истока. Догонишь? Твоё счастье, а нет – вольюсь в новый поток жизни и прощай! Решение принимать тебе! Можешь приехать в Москву с кем угодно: с сыном, собакой и даже с лошадью. Без денег – в одних штанах или без.

Если не можешь – не мучай обещаньями. Я больше так жить не могу: сойду с ума, или 100 раз прокляну и на порог не пущу. Так я себя нынче чувствую. Вполне возможно, что ты так и собирался жить: прилетел – улетел, прилетел – улетел, – и так – еще 100 лет… Я так не умею и не хочу. Ужасные времена настали – Лю взбунтовалась! Но у рабов тоже были восстания, и они шли на смерть, к свободе! Думай, Симушка, стоит ли ради этой сумасшедшей кидаться сломя голову! Думай! Я жду тебя до конца мая, а потом полечу на Луну или поеду, как Гумилёв в Африку. Пока еще твоя Лю.

P.S. Мой милый, если ты хочешь, чтобы я была спокойна, то для этого мне нужно разлюбить тебя…

11 апреля 1976г. Москва. Наталья: Дорогой Сим!

Мне кажется, сегодня я действительно успокоилась, нахожусь в безвоздушном пространстве и стараюсь не дышать… После 2х-часового «разговора» – ночью спать не могла, и поэтому совершенно измучилась с Ильёй, он дурачится – однако, строгий голос и оплеуха – великая вещь. Вместо обиды под вечер разоткровенничался со мной и успокоился. Вот и пойми их, детей, ласку и терпение не ценят, а как двинешь – сразу уважать начинают.

К сожалению, так не только с детьми. Если бы ты знал, какая усталость и тоска во мне – кажется, легла бы и не вставала. Слава богу, собачка покоя не даёт – гуляю пять раз в день. Моя редакторша Пистунова знала, что делала. На понедельник назначила три деловых встречи, даже на французский не пойду – не до него. Думаю, все же двинуть во ВГИК, болтаюсь между газетами и журнальчиками, печатают так мало. Надо делать что-то большое и серьёзное. Надо понять, что я могу и ничего не бояться. Во всяком случае – попытка не пытка. Экзамены, кажется, не такие уж и страшные. После творческого конкурса нужно выдать 20—60 страниц всяческой прозы – как-нибудь наскребу. Еще нужно написать литературный этюд на заданную тему, 2 рецензии на фильмы… и то и другое для меня вполне понятное дело. Игорь говорит, что «моя проза не тянет», но я не очень ему доверяю, ведь свои шедевры он ни разу мне не показал. Я рада, что перестала бояться чужих мнений, будто всё время находилась в неудобной позе, а теперь распрямилась и даже набралась терпения приводить в порядок мои черновики и разбирать хаотические углы в моей комнате.

Начинаю понимать, что только при наличии воли, можно чего-то добиться в этой жизни, и ни от кого не зависеть. Никакое вселенское счастье не заменит тебе твоего волеизъявления. И тогда, даже самые грустные мысли о том, что ты не можешь изменить свою судьбу, не сделают тебя несчастной.

Жить надо самостоятельно и интересно, нужно напряжение чувств и мыслей, и тогда ты свободен от вопроса: «Любит тебя кто-то или нет?» Мне пора выйти из розового тумана романтизма, – говорю я себе. И всё же, когда я шагаю по Столешникову переулку, мне всё время мерещится, что ты идешь мне навстречу – бородатых типов нынче полно развелось.

Если ты хочешь видеть меня нормально-сумасшедшей, а не только сумасшедшей, то сделай это видение, наконец, реальностью. Как это я умудрилась так основательно «втюриться» в тебя, и как тебе удалось довести меня «до ручки», сама не знаю.

Милый мой Симон, я жду тебя всегда, всюду, каждое мгновение. Наверно, меня мутит от того, что ты всегда кажешься таким хорошим, до отвращения, а на самом деле настоящий Дьявол-искуситель. Хватит болтать, мне пора записать еще одну сказку. Целую, Лю

14 апреля 1976 г. Новосибирск. Симон в ярости: Привет, Лю!

Вот мы и дожили до скандала! Ты превратилась в злобную фурию, и я благодарен тебе, поскольку твои тяжкие обвинения делают меня свободным! Больше я не завишу от тебя и готов потерять. Это мне не легко. Ты обвиняешь меня в стольких грехах, что хватило бы на сто человек, вот где проявился твой талант и воображение. Теперь я постигаю твою натуру со всеми противоречиями, и избавлюсь от иллюзий доверчивого идиота. Как ужасно было бы, не узнай я всего того, что ты продемонстрировала мне, мне, который тебе бесконечно доверял и любил… Мои «собачьи глаза» сданы в архив безвозвратно!

Когда вчера я ответил на твоё письмо «с зайцами и прочей живностью», я еще многого не понял, но что-то мне показалось несуразным в твоих откровениях. Мне надо было прийти в себя, пил коньяк, читал умную книгу, гулял всю ночь, не мог заснуть и всячески оттягивал момент истины. А сегодня, когда получил еще два твоих письма, прозрел окончательно! Ради тебя я бросил курить, это прибавило мне ярости, и я курил как ненормальный. Отвечаю по пунктам: я не врал тебе. Только сейчас дошло «мерзкая улыбка», я не понимал в чем суть твоих нападок. Тебе не понятно, почему для меня так важно, чтобы Миша, мой сын поступил в ВУЗ, ведь я его бросаю ради тебя. А ты не можешь этого понять, потому что ты не умеешь любить своего сына, ты надломлена, искорежена своим первым браком. Потом твоя ревность к моей жене, я тоже её бросаю, потому что втюрился в «свободную» женщину.

Как в тебе уживаются доброта и ярость ко мне, и ревность к сыну? Я говорил с Михаилом, мы уедем с ним в Москву, и он будет поступать во 2й Мединститут. В любом случае я уезжаю из Сибири в Москву. Это вовсе не значит, что прибегу к тебе как любимая собачка. Будем жить в гостинице. Не подумай, что это ревность. Просто я понял, что роднит вас обоих – «европейские качества». Не в смысле спанья, с кем попало, а в смысле легкости духовных революций. Такие люди обречены на цинизм, и если не одиночество, то б… во, в раздельном или совместном варианте. Прости, что зло, но ты меня тоже не щадила и избавила от прекраснодушия.

Я трезв, к сожалению. Сам виноват во всём. Мне захотелось того, что я никогда не имел, женщину высокого полета. Вот ты и улетаешь от меня на крыльях «твоей свободы». Нужна ли она тебе? Это ты поймешь позже. А ты помнишь мою «Балладу о любви» – герцог и цирк. Я уже спокоен. Если я что-то неправильно понял, то напиши мне. Если всё так, то прощай. Кажется, уже не твой Симон.

12 апреля 1976 – День Космонавтики, человек вырвался в космос! А ты вырвалась из моих объятий…

P.S. Можешь не волноваться, я буду посылать тебе «твою зарплату» 150 руб. в месяц, пока буду жив. Ведь это я сорвал тебя с работы. Передай привет Габуде. Угораздило же меня вас познакомить…

14 апр.1976 г. Москва. Наталья: Дорогой Симон!

Я заигралась в игру слов – прости меня тысячу раз – стыд и позор на мою несчастную голову… Сегодня утром твой спокойный и уверенный голос, и моё ожидание твоего письма, и мои бездарные вопли – всё это уже где-то в прошлом. Так я пыталась перебороть свою неуверенность в том, что ты есть, что ты со мной. Я была отравлена сомнениями – вот результат – нытьё и вопли. Как ты можешь не верить в мою любовь? Да, я с ума схожу – вот и всё. Ведь ты не подготовил меня к разлуке – это единственный настоящий упрёк влюбленной дуры – других нет. Не могу дальше отдавать бумаге свои мысли и чувства, хочу быть с тобой! Твоя Лю.

15 апреля 1976г. Москва. Наталья: Дорогой Сим!

Ну вот, так всегда – только вроде, всё угомонилось, сажусь за стол письменный – тут бы самое время заняться сказкой о Фламинго, а мысли мои всё об тебе родимом. А ему-то и горя мало: в письмах ты пространно рассуждаешь о времени и расстояниях, о временной разобщенности и всякой чертовщине – а я должна радоваться и восхищаться – какие он слова-то знает, например, «дискретно» – это значит скрытно как бы, чтобы никто не догадался…

Ты мнишь себя великим психологом, но лучше бы ты не садился ни в свои сани – это всё равно, что импровизировать та темы Моцарта или Бетховена. Но лучше уж потревожить вальсы Штрауса – они больше подходят твоей «летающей Душе» – Москва-Новосибирск – Новосибирск-Москва.

Ох, опять ловлю ироническую ноту, как мышку. Хватаю её за хвост, а она в норку прячется. А впрочем, во всём есть и позитивные моменты. Разве не здорово, что вместо воплей о любви, появляется в твоих письмах здоровая информация о концертах и о «работе в искусстве» – это уже большой шаг вперед. Сразу видно, что ты великий ученый не только и биофизике, медицине, но и по части затуманивания мозгов – ты большой специалист, тем более, что расстояние позволяет не смотреть оппоненту в глаза.

Сегодня предприняла три деловые похода, надеюсь, что два из них буду успешными. Ходьба по редакциям журналов меня взбадривает, и я вновь чувствую, что страдания умножают силы у «сильных теток», к которым я себя причисляю. Впрочем, может быть, ты меня просто испытываешь на прочность? Альберт Эйнштейн сказал как-то одному знакомому психологу, что психика ребенка сложнее физики во всех её вселенских измерениях. Этот тезис меня обнадёживает, ибо по части психологии я всё-таки много и усердно поняла и даже часто применяла на практике, иначе – сидеть бы мне в психушке после моего первого брака.

Сообщаю тебе, что в ближайшие полгода не будет ни воплей, ни слёз, душа моя воспаряет. Работаю много, с собакой гуляю часто, а скоро, и утренней зарядкой займусь на Тверском бульваре. Целую тебя Симоша и прости мне мой нахальный тон, но это помогает мне продержаться. Лю…

P.S. Вчера у меня был «зверский» день – воскресенье, практические занятие на тему воспитания деток до 5 лет. Почти с самого утра Элька привела ко мне свою бешеную Юльку, и они с не менее диким Илюшей устраивали балаган. Было весело. Мне даже удалось им кое-что почитать из моих сказок. Зато в четверг пойду на органный вечер в консерваторию и постараюсь забыться и воспарить…

16 апреля 1976 г. Москва. Наталья: Дорогой Симон!

Получила твоё второе письмо «свободного человека». Очень горько, что мы забрались в непроходимые дебри непонимания друг друга. Прости, что причинила тебе боль. Моя беспомощность, – и вырвались жестокие слова, в которые я сама не верю. Теперь я понимаю, что нельзя любить слишком сильно – это утомительно и глупо. Во мне есть многое, что ты не предполагал найти. Я не эфемерное создание, я живая! Как ни странно, но такой, каким я тебя вижу сейчас; сильным, беспощадным, и все-таки «моим» – ты нравишься мне гораздо больше, чем восторженный, и за розовой дымкой…

Я тоже вовсе не «милая девочка», которая вопит и стонет. Но обвинять меня в цинизме – это уже перебор. Мой «цинизм» только на словах. Здесь ты переборщил. Во мне есть хорошее и плохое, дерзкое и сумасшедшее, и много того, что я приобрела через тебя – не смей это зачёркивать. Ты пишешь, что любишь меня, но не смертельно. По-моему, это прекрасно. Ты поднялся на ступеньку выше – ты свободный человек, и ты любишь – это значит, что это чувство не затуманит твой разум.

Ты нынче можешь видеть реальную картину мира, а не выдуманную тобой или мной. Еще раз прости, что причинила тебе боль, но эта боль нашего роста и понимание того, что ты раньше не видел во мне. Но говорить, что «любовь лжива» – это тоже перегиб и очень горько. Твоё «прозрение» уводит тебя слишком далеко от того, что всегда было и остаётся правдой. Если ты узнал во мне что-то такое, что ты не сможешь переступить или понять, то я освобождаю тебя от всех твоих слов и обещаний. Ты свободен в своей любви и имеешь право отказаться от всего, чтобы было между нами. Ты «освобождаешь» меня от своей смертельной любви, и я освобождаю тебя.

Мне кажется, что это правильно. У нас теперь нет никаких иллюзий, – мы как бы заново открываем для себя: кто есть кто. Воплей и надрыва, обещаю, не будет. Разумеется, никаких решений я от тебя не жду, ты слишком многое ставишь на карту из-за меня. Если сможешь любить меня такой, какая я есть, то я смогу любить тебя «прозревшего». Благодарю тебя за всё, что мне пришлось пережить с тобой, если не счастье, то хотя бы мечту о нём и веру в то, что оно существует. Мне даже кажется, что мы достигли нового уровня понимания друг друга не в мечтах и в словах, а в реальном и жёстком мире.