Текст книги "Опоздавшие на поезд в Антарктиду"

– Бей!

Он посмотрел на меня с сожалением, – я ж и так полуживой, и ветром качает, и вдруг говорит:

– Жрать хочешь?

Жратвы у них в хате было как на хорошем продовольственном складе. В углу – мешок с сахаром, на окне – сало-мясо-консервы, на столе – конфеты с печеньем. У меня от этого изобилия голова и так кружилась. Сглотнул голодную слюну, а сам третье правило хорошо помню – «Не проси!»

Накормили меня, с собой сумку продуктов собрали. Вечером Борман корпусному сказал:

– Забери его завтра от нас, в нормальную хату. А я оперу все сам объясню. Я хоть и беспредельщик, но не до такой же степени! Сделаем так, будто тебя просто перевели.

Так, собственно, и вышло. Перевели меня».

Но на этом история не закончилось. Кое-кому спалось плохо от мысли, что Илья Покровский не сдох от всего этого, и определили его в пресс-хату, в которой сидели два «особика». В то время в тюрьме было четыре режима – общий, усиленный, строгий и особый. Тех, кто попадал на особый режим, и называли «особиками», или еще «полосатыми» – из-за костюмов в полоску и с «вышаками» в перспективе.

Илью предупредили, что ждут его в пресс-хате два «особика». «Будь осторожен!» – посоветовали тихонько.

– Кто такой? – был первый вопрос, едва он вошел в камеру.

А Илью тогда уже все знали в тюрьме как питерского. Вот он и ответил: мол, питерский я.

– Что-то такого не знаем, – разыгрывали далее свой спектакль сидельцы.

Илья же уставший был. Где, спрашивает, лечь можно? В хате той шконки в три этажа. Первый этаж, понятное дело, этими двумя блатными занят. На втором – одно место свободно. Покровский туда и лег. И тут же уснул.

Сквозь сон слышит, еще кто-то вошел в камеру. Зашептались внизу.

– Ты гони этого «на пальму», а сам на его место, – советуют «особики» тому, кто заехал. «На пальму» – это значит на третий ярус, на самый верх. Унизить хотят таким образом.

Илья почувствовал, как его толкают в бок:

– Слышь, ты… питерский! Вали-ка на пальму!

Ну, на это он вновь прибывшего самого на пальму послал. Завязалась перепалка. Илья, конечно, сразу понял, что все это специально было придумано, и открытым текстом спросил:

– Чего хотите от меня?

Ему и говорят: мол, в хате у Бормана и жив остался – с чего бы?! И начали бить. Хата маленькая, развернуться в ней не получается. Илья забился под раковину, но сразу понял, что надолго его не хватит – запинают. И тогда он выхватил миску из нержавейки – была у него уже такая в личном имуществе. Миска не простая, а с секретом: у нее ручки были заточены, как лезвия. Это Покровский, пока один в хате сидел, заточил о камень. И вот этой миской он, как ножом, одному раскроил грудь, а другому – лицо. Крови в хате – как на скотобойне! Охранники понимают, что внутри что-то происходит, но камеру открывать не спешат. Когда открыли, очень удивились. Думали, наверное, там Илью-смертника холодным найти, а тут два «особика» с резаными ранами, истекающие кровью.

Покровского из пресс-хаты прямиком в подвал, где он просидел одиннадцать дней. Потом опер пришел, по душам говорить начал. Что, мол, делать с тобой? Уголовное дело возбуждать?

Илья ему в ответ:

– Не бросай больше в пресс-хату! В противном случае у меня выхода нет: буду резать! Или загрызу кого…

Опер, видимо, понял, что терять Илье больше нечего и он не шутит.

А какие шутки? У Ильи ко всем его проблемам еще одна прибавилась: он заработал язву желудка. Еще б ее было не заработать! Баланда – это не диетпитание! Вода с жиром и крупой. Две недели такого «питания» – и получите дикие боли.

* * *

«Оля, ты спрашивала, как кормят… Я скоро понял, что сдохну от такой пищи. Но другой не было. Мне посылок не приходило, денег на покупку пропитания не было. Родители тогда не знали ничего обо мне. Сирота голимая! Да еще и в чужой стране.

И вот стал я для себя из того, что есть, придумывать диету. Тогда уже зима наступила, в камере холодно было. Один угол промерзал так, что «борода» снежная вырастала в нем. И я придумал способ лечения и более удобоваримого питания.

Когда баландер давал миску с супом-баландой, я ставил его, чуть теплый, на холодный бетонный пол к покрытой инеем стенке. Минут через десять жир в супе застывал коркой на поверхности. Я снимал этот жир и выбрасывал в туалет. Затем промывал крупу, сливал «бульон» и ел едва проваренные зерна перловки.

Через две недели унитаз от жира забился так, что пришлось его палкой пробивать! Там словно пластиковый нарост образовался. Ну, в унитазе-то ладно! А что же я с желудком-то сделал?! К счастью, голодовка принесла хороший результат: еще через две недели такого питания от язвы и следа не осталось…»

На какое-то время Илью оставили в покое, и он стал потихоньку приходить в себя. Начал с зарядки, которую делал каждый день. Через силу со сломанной рукой отжимался от пола. Обливался холодной водой, благо недостатка в ней не было. Сломанную ногу туго бинтовал вместо гипса, и она стала заживать.

Зима в тот год была очень морозная. Заключенных гулять не выводили почти, а он каждый день просился на прогулку. Просился минут на двадцать. Его выводили, и «забывали» во внутреннем дворике. Все они, конечно, помнили и понимали, что за окном «минус двадцать пять», а делали вид, что забывали, чтобы вынудить узника попроситься назад.

А он не просился. Вместо двадцати минут бегал по кругу час, до седьмого пота, чтоб не замерзнуть. Вот так и здоровье поправил, и уважение заработал. Видел, что действительно отношение к нему поменялось. Его подкармливали охранники, делились домашней снедью, которую приносили себе на обед. Предупреждали обо всем, что готовится в тюрьме, рассказывали о неписаных внутренних правилах «Лысой горы».

Вместо разрешенных десяти суток он просидел в подвальной одиночной камере девять месяцев. И лишь по истечении этого срока ему предоставили адвоката…

«… Я не очень утомил тебя своими рассказками? Знаешь, я даже не ожидал, что так втянусь в это. Но тут есть еще кое-что, кроме моего собственного интереса. Знаешь, я очень хочу, чтобы о людях, которые дороги мне, осталась бы хоть какая-то память.

Может, это покажется тебе смешным. А я вот с годами стал немного сентиментальным. Порой сам себя не узнаю. И потом… Все это – очень большая часть моей жизни. И мне приятно, что ты терпеливо выслушиваешь меня.

Продолжу?

Когда я уже сидел в Харьковском следственном изоляторе, мне рассказали историю про Чугуевских парней, а спустя какое-то время я с ними познакомился. Трое из них – два Олега – Хоккеист и Полтава – и Костик – вчерашние офицеры, подготовку прошли очень серьезную – в химвойсках. Четвертый с ними был молодой парнишка. Кажется, имя у него было Андрей, но за его возраст – чуть больше двадцати лет парнишке было – его звали Малышом. Малыш, да и Малыш. А вообще-то и он был пацан серьезный: черный пояс карате – не кот начихал.

Парни в армии служили до тех пор, пока смысл был. А потом зарплату платить перестали. И остались они у разбитого корыта: ни денег, ни жилья, ни перспектив.

Конечно, ты можешь сказать, что не они одни в таком положении были. Так, все так. Но речь у нас, если помнишь, о другом.

Ну, вот парни городок Чугуев к рукам прибрали и жили потихоньку сами, и другим жить давали. И как-то раз уж не знаю, каким путем, но в руки им упала информация о том, что в определенный день и час в одном из обменников Харькова в сейфе будут лежать сто тысяч долларов.

Сумма по тем временам просто непостижимая, фантастическая сумма. Шанс? Шанс!

К обменному пункту «Бридж» подъехали под закрытие. Машину свою – а у них был приметный БМВ темно-вишневого цвета – оставили в соседнем дворе. Малыш зашел в обменник, протянул в окошечко кассиру десять долларов, а после завершения операции покинул помещение, «забыв» у стойки свою сумочку-борсетку.

Охранник закрыл за ним двери, поскольку круглые часы на стене показали 19:00 – время окончания рабочего дня.

Через минуту Малыш «вспомнил» про сумочку и вернулся. Постучал в запертую стеклянную дверь. Охранник, бросив взгляд на циферблат часов, вопросительно посмотрел на парня.

– Отец, я там это… борсеточку забыл!

Охранник обернулся. Борсетка и в самом деле стояла на стойке, сиротливо дожидаясь хозяина.

Охранник скроил недовольную рожу и открыл двери. И в тот же момент по этой роже получил. Удар профессиональный, усыпляет мгновенно. Тетка за стойкой оцепенела, рот открыла, а когда за одним налетчиком в помещение обменника ввалились еще двое в масках с прорезями для глаз и с оружием, она вообще по стене оплыла и села на ворох каких-то газет.

– Сейф! – коротко бросил ей один из тех, что в масках были. – Открыла! Быстро!

Трясущимися руками тетка набрала комбинацию цифр, замок щелкнул, и сейф открылся.

– Мама дорогая! – тихо сказал тот, который только что командовал теткой. И повторил удивленно: – Мама дорогая!

Сейф был забит пачками долларов. Даже на глаз было видно, что там не сто тысяч, а намного больше. Как потом оказалось – четыреста.

– Фью-у-у-у-у! – свистнули дружно парни и переглянулись. «А интересная информация, однако, про сто тысяч…» Но рассуждать было не время, надо было срочно разгружать сейф.

Когда они закончили работу и двинулись на выход, к крылечку подкатил автобус, в котором разъезжали бойцы спецподразделения «Беркут». Видать, тетка все же успела нажать тревожную кнопку. Сквозь стеклянную стену обменного пункта было хорошо видно: в автобусе бойцов было около десятка. Мда-а-а-а…

Парни в этом «Беркуте» были серьезные. Качки, кучи мышц, отлично владевшие оружием универсальные солдаты. Видимо, договор на охрану с ними «Бридж» неспроста заключил. Если вместо ста тысяч долларов в сейфе было четыреста, то, надо полагать, это не случайность, а закономерность. И охрана должна быть соответствующей.

* * *

Автобус остановился, но из него никто не выходил. Наконец, дверь открылась, появился один боец, похожий на быка: на лысой голове у него была надета скатанная по краю колбаской черная шапочка, из-под которой недобро и тупо смотрели глаза без ресниц.

– Та, наверное, как всегда, ложная тревога, на! Сидите, на! Я ща гляну, на! – лениво, с матерком и характерным украинским гхеканьем сказал быкообразный и двинул к входу.

Его встретил мощный удар в нос, от которого боец рухнул как подкошенный.

Далее все было как в кино: один за другим бойцы «Беркута» лениво вылезали из автобуса и исчезали в обменном пункте, внутри которого их встречали одинаково. Посреди тесного помещеньица росла гора тел в комуфляже, а автоматы собирал в охапку, как дрова, Малыш.

Последним отключили водителя, который вообще спал за рулем. Он беспомощно ткнулся носом в руль и уснул еще крепче.

Не теряя времени, два Олега, Костя и Андрей рванули к своей приметной машинке, где по-армейски – за две минуты! – переоделись в костюмы с белыми рубашками. Уже через пять минут они гуляли в бильярдной в самом центре Харькова.

А через полчаса город гудел, обсуждая кошмарную новость: неизвестные ограбили обменный пункт, разоружили бойцов «Беркута» и скрылись.

На месте происшествия работали оперативники, но безрезультатно. Тетка из обменника не могла никого описать: «Все в масках, здоровые!» И это все!

Еще хуже с информацией было у бойцов «Беркута». Они вообще ничего не видели, так как не успевали: вошел, получил удар, лег. Все они были отправлены в госпиталь со сломанными носами и сотрясением мозга.

И даже охранник, который видел грабителя без маски, не в состоянии был его описать. Что там описывать? Камуфляж? А на лица у него вообще памяти не было! Ну, если б это был Филипп Киркоров или Верка Сердючка, то куда ни шло! А так, мужик и мужик! Даже возраст нападавшего он не мог определить: «Не пацан, но и не старый!»

А обогатившиеся за десять минут чугуевские бойцы переждали всю эту суету в бильярдной, напоследок малость почудили, чтоб их запомнили получше: поскандалили с официантом и побили посуду. Потом принесли свои извинения, заплатили за бой, раскланялись и уехали.

Сумки с деньгами и автоматы они надежно спрятали в одном из заброшенных гаражей, который принадлежал им. И договорились: ровно год к этим деньгам не прикасаться.

Информация, которая позже была озвучена в СМИ, весьма удивила чугуевских: «Грабители взяли в сейфе сто тысяч долларов». О том, что денег было гораздо больше, нигде ни слова. Надо полагать, что кто-то использовал «Бридж» в отмывании денег.

* * *

Дело об ограблении обменника «Бридж» довело Палыча до белого каления. После того как оперативники покинули место преступления несолоно хлебавши, он начал через мелкое сито просеивать всех своих стукачей. Ну, не может такого быть, чтобы никто и ничего! Не может!

Не может, но было. Никто ничего не видел, не знал, не слышал. Терехин волосы на заднице щипал от злости. «Сто тысяч баксов! Сто тысяч! И восемь уделанных в мясо «беркутят»! Это вам что, хрен на лопате?! Это как?!! – думал он. – Мой город, который лишь мне можно грабить, обнесли какие-то засранцы!!! И как обнесли! Красиво!»

Он скрипел от злости зубами, раскладывал пасьянс и так и так, пытаясь вычислить – кто?1! По всем раскладам получалось, что нет таких бойцов в городе, которые смогли бы так сделать всё. Нет и всё!

У него уже почти уверенность появилась в том, что действовали дерзко и умело гастролеры, как вдруг всплыла мысль про чугуевских. Знал он про ребят, которые там погоду делали.

– Палыч! Да ты что?! – Олег Хоккеист, которого Терехин срочно высвистал «на беседу», изобразил страшное удивление. – Не, мы не при делах. Сколько, говоришь, там долларов было? Сто тысяч? А когда это было? Неделю назад? В пятницу? А, ну, так мы в пятницу тут у вас гуляли. В центре были, попили немножко, поиграли. Немного, правда, похулиганили, так там официант тоже был не прав. Но мы извинились и возместили ущерб. Все! Какие претензии?

«Претензии… Да если б были у меня какие претензии, я бы размазал тебя по асфальту!» Палыч был зол, и потому легкомысленный тон собеседника его взбесил. А когда Олег Хоккеист покинул его кабинет, Терехин со всей дури ломанул кулаком по столешнице, уделанной пятнами чернил, и зло выругался.

У него было волчье чутье. Чувствовал начальник уголовного розыска, что ходит близко-близко от разгадки тайны, что, может, уже не раз рукавом коснулся исполнителя, что вот еще чуть-чуть и докопается до истины, но пока что она от него ускользала, и от этого Палыч дрожал возбужденно, и нюхал воздух, и уже даже улавливал что-то, но…

Не верил он в свою главную версию про гастролеров. Не хотел верить в то, что сто тысяч долларов едут сейчас куда-нибудь в Москву или Питер.

«Приехали уж, наверное», – с тоской подумал Палыч, принимая решение: еще раз тряхнуть всех, кто мог хоть что-то видеть и слышать.

* * *

He зря про него говорили, что он очень везучий. Это точно! Даже в случаях, когда по горячим следам не получалось никого взять, впоследствии ему удавалось зацепиться за какую-то мелочь, незначительную совсем, которая помогала раскрутить, казалось бы, самое безнадежное дело.

Так было и в этот раз. Не желавший успокаиваться, Терехин по второму кругу начал дергать к себе осведомителей всех мастей. И один из стукачей вдруг припомнил, что в эту злополучную пятницу он видел неподалеку от дома, в котором расположен обменник, очень приметную машину. И очень подробно описал «бэху» чугуевских.

– Может, она как-то с этим связана…

«Опаньки! – обрадовался Терехин. – Что ж это братки-то чугуевские на окраине города делали, если, по их словам, они в это время в центре в бильярдной гуляли?!»

Он затеял свою проверку, сопоставляя каждую мелочь. Получалась интересная картинка. Чугуевские действительно в тот день гуляли в центре, пили-ели, начистили официанту лицо. Официант не в обидках на них был, так как ему за потраву заплатили хорошо: и за побитые тарелки-рюмки, и за побитое лицо – на мази-таблетки дали ему с извинениями. Это официант еще в прошлый раз рассказал. А вот время?!

Время совершения преступления и появления чугуевских в бильярдной как-то подозрительно совпадало. Официант, конечно, до минуты не помнил время, но получалось, что чугуевские приехали минут через десять после ограбления.

«Очень-очень-очень интересно…» – подумал Палыч и начал прокачивать чугуевских потихоньку: кто чем живет да кто чем дышит.

Очень скоро он знал, что у мальчишечки Андрея Малыша большая любовь с девушкой Чугуевской Светочкой Кузиной. И вот эта девушка – студентка, комсомолка и просто красавица, любимая девушка Малыша, – пропадает!

Первый день ее никто не хватился – ни кавалер, ни родители. Ну, загуляла с подружками – что ее искать-то?! А на второй день стали волноваться, обзванивали друзей-подружек, но – безрезультатно. Светочка как в воду канула. Малыш перетряс полгорода, ее родители обежали всех родственников, друзей, приятелей – девушки не было нигде.

Утром третьего дня Малышу позвонил незнакомец и сказал, что девушка жива и за вознаграждение ее отдадут живую и невредимую.

Незнакомец говорил коротко, жестко. Сумма вознаграждения была просто огромной – пятьдесят тысяч долларов!

– Малой, ты пойми: это обычная ментовская проверка! Ну, сам подумай: откуда у тебя такие нереальные деньги могут быть?! Такие предложения делают людям, о которых точно знают, что они могут заплатить. Не суетись. Это проверка. И скорее всего, Тереха нас подозревает, но нет у него ничего, за что б зацепиться. Вот и решил прокачать через тебя. Проверка! Однозначно! – Хоккеист знал, что говорил.

– Олег, парни, а может… я возьму свою долю?..

– И думать не моги, слышишь?

Порыв, конечно, у Малыша хороший был. Даром что он таких денег в руках никогда не держал, но за девушку реально готов был отдать их. Похвально это. Но его еще раз предупредили, что нет у него таких денег, и никогда не было, и быть просто не могло! А значит, никто серьезно не мог ему такое предлагать.

– Ты подожди денек-другой, – посоветовали Малышу ребята. – Вернется твоя Светка.

Если бы он послушался старших товарищей, все было бы нормально. Прошло бы время, достали бы они денежки из прятки, и все было бы хорошо. Светка? Да куда бы она делась?! Это ведь и в самом деле была проверка.

Но юность безрассудна. И еще один звонок от «похитителей» любимой решил все: Малыш отправился в гараж, вскрыл захоронку, достал пачки долларов и отвез к назначенному месту встречи, где его уже ждали.

Понятно, что следом за Малышом взяли остальных и клад в гараже тоже взяли. И вот тут-то Палыча ждал сюрприз: не сто тысяч долларов, а четыреста! Это ж счастье-то какое: триста тысяч долларов, о которых знали только он и грабители. Вот это самое обстоятельство стало определяющим в судьбе ребят. Их били смертным боем и выбивали только одно: никто не должен был говорить правду! Заявил потерпевший, что из сейфа украли сто тысяч, вот и не должно больше никаких других цифр фигурировать!

Не надо тебе рассказывать, почему это так важно было для Терехина. И за триста тысяч зеленых денег он готов был лично загрызть всех четверых. Помимо этой премии на головы ментов пролился золотой дождь наград и званий…»

Эту историю Илья знал, что называется, из первых рук. С ребятами этими он несколько раз пересекался в карцере. Да и в суд их возили вместе. Было время обговорить все. С Олегом Хоккеистом они сблизились так, что доверяли друг другу. Положение у них у всех было незавидное. На Илью и его друга Сергея под шумок повесили убийство двух человек, которых они и в глаза не видели. Наказание ожидалось очень серьезное – не исключалась высшая мера наказания. Поэтому, когда Олег предложил бежать из здания суда, Илья и Сергей дали согласие. Охраняли здание суда, в отличие от тюрьмы, желторотые пацаны-срочники. И если уж бежать, то именно оттуда.

Они и в самом деле серьезно думали о побеге, но по ходу дела с Ильи и Сергея сняли обвинение в убийстве и еще десяток эпизодов, к которым они не имели никакого отношения, и от побега они отказались – надобность в этом отпала. А вот ребята чугуевские все же решились.

«…Они долгое время приручали к себе охранников. Тут многое решали деньги. За зеленые бумажки им устраивали серьезные послабления, много поблажек делали. В итоге с некоторыми охранниками парни были, как говорится, запанибрата. И однажды в здании суда Олег Хоккеист попросил отвести его в туалет…

Едва охранник, утративший бдительность, открыл дверь камеры, как тут же был разоружен. Следом – его напарник. Ребята побежали по коридору, длинному и узкому. В конце этого коридора было небольшое помещение, в котором отдыхали и обедали те самые мальчишки-срочники – два десятка солдатиков и прапорщик. Они стали выскакивать в коридор и все до единого были уложены вдоль стен. Последним выскочил прапорщик с автоматом и открыл огонь, ранив одного военнослужащего и Олега Полтаву. Ранения были серьезными – оба погибли. Смерть мальчишки-срочника легко списали на погибшего Полтаву…

А Олег Хоккеист и Костя вырвались все-таки из здания суда. Но следом за ними выскочил еще один прапорщик с автоматом и начал поливать свинцом улицу, по которой шли люди…

Косте удалось скрыться, но через два дня его взяли: город был перекрыт. А Олег…

Когда он увидел, как прапор открыл огонь по улице, на которой было море людей, ему стало страшно. Я не занимаюсь художественной писаниной, поэтому не буду тут употреблять никаких красивых слов о благородстве, человечности и прочем. Додумай сама, девочка.

Ты спросишь, почему я так долго рассказываю не о себе, а о людях тебе совершенно не знакомых? Ты поймешь. Это все о том же: кто есть кто…»

Как били парней после побега, Илья не хотел Ольге рассказывать. Когда он спустя четыре месяца увидел Олега, ему стало страшно. Высокий – под два метра ростом, он был истощен до той степени, что его качало ветром. Илья и сам тогда весил не более пятидесяти килограммов, но у него это было меньше заметно. А у Олега с его ростом под два метра кожа да кости просто пугали.

Но страшнее худобы был цвет – фиолетово – лиловый. На нем не было живого места.

После суда, по которому всем им дали по пятнадцать лет, Олег попал в тюрьму, где ему предстояло провести пять первых лет. Там его уже ждали. О нем были все наслышаны, и ему даже не надо было себя зарекомендовывать. Характеристика – дай Бог такую каждому. И по этой характеристике Олегу доверили серьезное дело – смотреть за общим. Это очень ответственное дело, которое могут поручить только действительно достойному, честному человеку, которому дается право решать многие вопросы. Это своего рода власть за решеткой.

Но спустя полгода в тюрьме появился вор по кличке Комар. Поскольку он настоящий вор, то Олег передал ему все дела. Вор – это вор, а у Олега за спиной все-таки служба государева в армии, поэтому ему не положено смотреть за общим.

Авторитет Олега Хоккеиста очень не понравился старому вору, и Комар обвинил Олега в том, что он скрысил из общего. Для всех было ясно, что Олег ни копейки не взял и причина лишь в том, что Комар просто решил сожрать парня.

Они поскандалили, и Олег послал Комара подальше, чего делать было нельзя. Все-таки есть правила, нарушать которые негоже. Недопустимо было вора «посылать» куда-то, даже если он сильно был не прав. Таковы правила.

После этого Хоккеиста практически приговорили. Сначала на прогулке на него напали шестеро блатных с заточками, но Олег с ними справился. Но это было только начало. История эта темная, и как произошло, что Олега все-таки зарезали, точно никто не знает. Судя по всему, Комар подкупил мусоров, которые приковали Олега наручниками в камере. Вот прикованного его и убили…

«Почему я так подробно о нем… Мы не были друзьями. Просто с Олегом меня свела судьба, и я могу говорить, что таких людей мало: он отвечал за каждое слово и все делал по совести.

То, что случилось с ним, было проделано с подачи других участников этой истории – тех, что с другой стороны закона, – лично у меня нет сомнений. И все это, разумеется, из-за денег. Из-за них все они погибли. Костя, тот вообще до лагеря не доехал: его зарезали в «Столыпине». Судьба Андрея-Малыша мне неизвестна, но, вероятнее всего, и он сгинул по той же самой причине…»

«Расскажу я тебе про незабвенного Палыча еще одну историю. Через пару лет примерно после того, как я попал в СИЗО, заехал ко мне в камеру молодой парнишка. Было ему двадцать годков, из местных, звать Димой.

Я его спрашиваю, кто, да что, да какие дела за ним. Говорит, киднеппинг. В двух словах поясню тебе, что для тех, кто сидит в тюрьме, есть нерушимые правила: все, что касается детей – кража их, изнасилование, убийство, – это страшные преступления, за которые карают не только по закону страны, но и по неписаному закону, тюремному. Я правил этих придерживаюсь, считаю справедливым наказывать за такое.

«Рассказывай!» – говорю я этому Диме. Он сразу оговаривается: мол, ребенок не пострадал, никто его не обижал. И далее – с подробностями.

Дима этот со своими пацанами – их пять человек было – воровали в основном по квартирам. Наводчицей у них была… Димина мама! Вот так вот. Дама гламурная, в светской тусовке вращалась, блистала брюликами, золото-серебро любила, меха и прочие вещи дорогие и красивые. В компаниях и на разных приемах она присматривалась к богатым людям, а потом сыну рассказывала, кто да что, чем владеет, на чем катается, какие украшения имеет. Сынок с товарищами на ус мотает, и через недолгое время обыватели узнают из газет, что ограблена очередная богатенькая семейка, и информация эта обывателей радует. Ну, откуда, скажите на милость, нормальные люди имеют такие богатства? Это не простые люди, а воры, буратинки богатые, неправедным трудом накопившие бриллиантов полные шкатулки. Стало быть, так им и нужно! И неизвестные грабители представлялись всем этакими Робин Гудами. И мальчики-грабители, и мамка-наводчица не считали, что совершают что-то нехорошее. Такая работа.

* * *

И вдруг появляется возле мамы кавалер. Зовут Гоша, погоняло… ну, кличка для своих – Гамлет. Издалека видно по повадкам, что личность не простая, сиделец с двадцатипятилетним стажем, но выглядит классно – подтянутый, стройный, начитанный и умный. У мамы с Гамлетом враз любовь приключилась. Она роковой женщиной была, ему как раз такой не хватало. И стали они вместе жить-поживать да добра наживать. В прямом смысле этого слова. Добро в руки плыло неслыханное. Город большой, богатых людей много, а сынок со товарищи работает не покладая рук. И несет домой все, что к рукам прилипло. Живут молодые в одной квартире с Димой, и Гамлет, видя все это, задает пацану законный вопрос: мол, как так, ребятки, не по понятиям живете, а? Нехорошо!

«Это как, мол, не по понятиям?» – не поняла молодежь зеленая.

– Да просто все! – объясняет грамотный Гоша. – Если вы воруете и это ваша работа, то часть должны в общак отдавать, а вы и не думаете! Нехорошо это! Наказуемо!

Ну, Дима оправдывается: мол, знать – не знали, не в курсе. Да и где этот общак? Как людей искать нужных?

Гамлет по-отечески пожурил пасынка и сказал, что все устроит.

И правда, устроил. Приехали они как-то на окраину Харькова. Он велел всем сидеть в машине, а сам к домику-развалюшке отправился, возле которого на завалинке дед сидел. Поговорил о чем-то с ним, вернулся.

– Ну вот, – говорит, – договорился! Будем Коржу сдавать на общак двадцать процентов.

– А кто такой Корж? – в один голос его зеленые спросили.

– Как?! Вы Коржа не знаете?!! – Гамлет страшные глаза сделал, как будто уличил он десятиклассников, которые про Пушкина никогда не слыхали. – Прощаю. И спасибо скажите, что не постороннему кому этот вопрос задаете! Корж – вор известный и уважаемый. Стыдно не знать, кхе-кхе…

Крякнул так, в карман положил то, что на общак наметили, и снова к деду пошел. Опять пошептались и в дом пошли.

Из дома вышел, руки довольно потирает. Сел в машину, свистит что-то веселое.

– Ну вот, Корж про нас теперь знает. Будем ему привозить процент, и он про нас не забудет, а где надо – слово замолвит. Корж – вор уважаемый и справедливый – слово!

Так оно и было. Корж в том мире воровском действительно считался вором уважаемым и справедливым. Когда он умер, на его похороны все столичные воры приезжали, провожали в последний путь достойно и красиво, с почестями. Денег на памятник хороших оставили, а через год приехали – а памятника-то нет! Разборки суровые устроили, виновных наказали.

Так вот, когда Гамлет привозил Димину бригаду к неизвестному деду, легендарный справедливый Корж уж более года находился в лучшем мире! А дедушка был левый… Но уж очень подходил на роль старого вора!

Это все я, конечно, не от пацана этого узнал, не от Димы, а потом, когда история обросла подробностями. Дима же рассказал, что было дальше.

Как-то Гамлет закинул удочку своей любимой:

– Милая, а что пацаны ерундой какой-то все занимаются? Квартиры грабят… То же мне, дело! Есть дельце, от которого озолотимся все – сразу миллион долларов возьмем!

И поведал историю простую – проще не придумать.

Жил в городе коммерсант, очень не бедный – торговал нефтепродуктами. И была у него дочка – крошечка-дюймовочка. Вот эту Дюймовочку и предложил Гамлет выкрасть, а папашу заставить выплатить за ребенка миллион долларов.

– И как ее выкрасть, если она везде с охранником? – недоверчиво спросили подельники.

– А он ее два раза в неделю возит к учительнице музыки и оставляет там на полтора часа. Вот там девочку и возьмем.

– А как деньги будем получать?

– Все продумано! – заверил всех Гамлет. – У меня брат в Турции живет. Скажем, чтоб папаша перевел деньги в швейцарский банк, а брат уже оттуда получит «лимон» и нам передаст. Почему в Швейцарии? Тут все просто: швейцарский банк соблюдает банковскую тайну и не дает отчетов никому – кто, кому и за что переводит деньги. Там о вкладчиках заботятся.

Отступлю от повествования и сразу поясню, что Гамлета на этом развели. Не знал он, что если дело касается таких преступлений, как терроризм и киднеппинг, то и швейцарский банк выдает всю информацию по вкладам. Меня это сразу насторожило, и, как потом оказалось, я не ошибся. Но об этом позже.

Был разработан план простой, как расписание уроков в первом классе. В ближайший же день, когда охранник привез ребенка к учительнице музыки, сдал ее и уехал на полтора часа, в квартиру вошли похитители. Сделали это они так аккуратно, что никто ничего не слышал. Девочку отвлекли, и она не видела, как учительницу связали люди в масках. Ребенку объяснили, что у мамы и папы небольшие проблемы и ей нужно поехать «с дядей к тете» и немножко там пожить.

При этом девочке пообещали игрушки, мороженое и жвачку с кока-колой. Ее доставили к Диминой маме, окружили заботой, и уже через несколько часов их везли в сторону Москвы, где разместили на загородной даче в живописном пригородном поселке с охраной, далеко от украинской границы.