Текст книги "Опоздавшие на поезд в Антарктиду"

Он слушал ее и понимал: права, сто раз права сестренка! И искать специально она никакого жениха не будет, и не каждому встречному поверит. И это правильно. Знает он, как мужики дурочек ищут, с квартирками, да чтоб работали, как лошадки. Даже сидя за забором с колючей проволокой, он насмотрелся на чудеса. Там у некоторых шустрых сидельцев не по одной подружке было. И они не просто письма писали – помогали как могли. А «женихи» еще и кочевряжились, выбирали получше.

Рассол, правда, любого Ольгиного жениха сначала бы сам под микроскопом посмотрел, а уж потом бы дозволил быть рядом. Да только некого было препарировать и изучать на предмет жениховства.

– Олька, а давай я тебя познакомлю с одним человеком, – сказал как-то раз Леха. – Он видел тебя на фотках моих, и ты ему очень понравилась. И твое отношение ко мне ему очень нравилось…

– А откуда он знает про мое к тебе отношение? – Ольга подозрительно посмотрела на Рассола.

– Оль, он там, в Обухове…

Ольга резко повернулась от сковородки, которая стреляла жареным для борща луком.

– Мало мне одного тебя! Оттуда…

– А я, Оль, что, плохой? – посерьезнел вмиг Леха.

– Нет, Леш, ты что?! Ты мне родной. И я знаю, что и как с тобой было. Все объяснимо: дурак был молодой, влип по-глупому, за все сполна рассчитался. А чужой человек… Нет, Леш, я боюсь!

– Так это ты сейчас боишься! А я тебе о нем все расскажу, письмо напишешь, пообщаетесь… А вдруг понравитесь друг другу?! Оль! Я гарантирую тебе, что это настоящий мужик. Можно сказать – рекомендую.

* * *

Ольга задумалась, глядя в окно, и чуть не спалила лук до угольков. Лехе, конечно, можно верить. Но как-то все это неправильно. И как она называться при этом будет – «заочница» вроде?! Не очень-то приятно…

– Оль, никто ничего и знать не будет! Только ты, я и он! Его, кстати, Ильей зовут. Фамилия – Покровский.

– А за что он сидит? – Ольга глотнула водички из стакана. – И как долго сидит? И сколько еще сидеть?

– А вот это пусть он сам тебе расскажет! Не хочу я говорить об этом, не принято так.

– Ну а увидеть фотографию его можно? – спросила Ольга, краснея.

– Это можно! Фотку щаз прямо и принесу! – Рассол вылез из-за низенького стола, вышел на лестничную площадку. Ольга слышала, как он провернул ключом в замке.

Вернулся подозрительно быстро. «Хитрован! Видать, не сейчас придумал все это знакомство! И фотка близко лежала – искать не пришлось!» – подумала девушка.

С любительской фотографии на нее смотрел симпатичный мужчина. Не мальчик. Видно, что человек взрослый, серьезный.

– А вот еще! – Леха пощелкал кнопками мобильного телефона, нашел фотоальбом. Ольга наклонилась к нему через стол, и они стукнулись лбами, рассмеялись.

Снимки были сделаны в основном в каком-то спортзале, где приятель Лехи, видимо, активно поддерживал свою физическую форму. И еще пара снимков с кошкой.

«С кошкой – это хорошо!» – машинально подумала Ольга. Человек, любящий животных, сразу становился ей близким, потому что она сама была такая.

– Ну как? – спросил с любопытством Рассол. – Понравился?

– Ну, ты даешь, Леш! Сразу вот так и «понравился»?! «Нравится» или «не нравится» я пойму только при личной встрече. А по фото могу сказать только одно – не отталкивает. Это уже много, как ты понимаешь.

– Ну, тогда знакомимся? – форсировал события Леха. – Письмо напишешь?

– Нет, не напишу! Нашел, тоже мне, Татьяну Ларину! Нет уж, давай так: я ему понравилась, вот пусть он и напишет.

О том, что Илья Покровский старше Ольги почти на двадцать лет, Леха говорить не стал. Зачем? Да и что тут такого?! Звучит страшно – разница в два десятка лет, а на самом деле – какая разница? И кто сказал, что есть какие-то возрастные рамки – от и до?!

И уж конечно, ни слова про то, за что и как давно Илья Покровский отбывал наказание. Это уж сам пусть рассказывает, если посчитает нужным.

Первое письмо от Покровского было коротким, лаконичным. Не письмо даже, а записка. Илья написал Ольге, что одинок, но у него есть взрослый сын, родители с домиком в деревне. Было свое дело, увлечения, друзья. «А потом я попал в переплет, и выход из него был только один. Вернее, были другие выходы, но я ими не воспользовался по разным причинам. Может быть, когда-нибудь я Вам обо все расскажу».

Ольга письмо Покровского прочитала два раза. Ответила коротко. Две строчки о себе без причитаний и жалоб на судьбу. В ответ на его предложение «дружить и переписываться» написала, что готова общаться, но только при условии полной открытости. «Терпеть не могу вранья!» И добавила достаточно резко: «Вас послушать, так все там у вас белые и пушистые, а кто же тогда бандиты?»

Покровский на ее резкость не обиделся. Наоборот, за несколькими строчками он увидел не девочку-ребенка, а личность, девушку с характером. Это ему очень понравилось. И он стал писать ей длинные письма мелким убористым, похожим на бисер почерком.

Он рассказывал ей истории из своей биографии. Писал вдумчиво и подробно, даже сам во вкус вошел с этим писательством. У него появилась потребность доверять бумаге то, что нельзя было доверить людям – мало ли как они могли воспользоваться этой информацией! И памяти доверять тоже было нельзя. У нее, у памяти, как оказалось, век короткий. Каких-то десять лет прошло, а он уже детали многие позабыл. Но почему-то очень хорошо помнит запах пыльных улочек южного города – терпкий, тополиный, провинциальный. Мирный…

Ему доставляло особое удовольствие копаться в самых дальних уголках своей памяти, таких же пыльных, как этот южный город. А ведь когда-то память была отменной – текст дословно запоминал целыми страницами. Уникальная была память. И голова светлая.

По голове нельзя бить человека. Она – голова – от этого перестает быть светлой. Она забивается серой пылью, которая хранит тополиный запах. Тополя эти южные, особенные, не такие, как на севере. И как-то по-особенному называются.

Пирамидальные! Вот как!

А пахнут как самые обычные.

Вот ведь странные свойства памяти: главное что-то уплыло, забылось безвозвратно, а запах этот тополиный помнится, будто это так важно. И это настраивает на какой-то лирический лад, хотя события последнего десятилетия к лирике имеют такое же отношение, как он, Илья Покровский, к лебедям из балета. И когда он погружается в свои пыльные воспоминания, в голову забирается предательская мыслишка о том, что вся эта лирика неспроста. «Ох, неспроста, – думал Илья Покровский, вычерчивая на тетрадном листе геометрические фигуры. – Я становлюсь сентиментальным. Это что – возраст или мудрость? Или мудрость, рожденная возрастом?»

«…Бандиты, говоришь? Ну, тогда слушай, девочка, правдивую историю, которая, может быть, поможет тебе разобраться в том, кто у нас был бандитом…

…Нас было двое: я и дружок мой питерский, Сережа Галкин. Мы искали себя в этой жизни. Как уж умели, так и искали. Конечно, можно сказать, что не совсем праведными путями. Даже больше тебе скажу: совсем не праведными! То, чем занимались мы, вполне подпадало под некоторые статьи закона. Нет, ты не подумай только, что мы были какими-то беспредельщиками. Как перед Богом, говорю, что никого никогда не убивал, не калечил, не грабил. Вот комбинации выстраивал – это было. И эти комбинации приносили деньги. Порой очень большие.

Это время было такое. В девяностых все ринулись зарабатывать как могли. Причем некоторые жуки разжирели на навозе дармовом до неприличия, шевелиться не могли, так разжирели. Воровали вагонами и пароходами. И почти легально, организовывая какие-то фонды и благотворительные шарашки. А на деле хапали в свои карманы из казны, не стесняясь ни капельки.

Отнять у них то, что они сами стырили, было даже справедливо. Еще один путь обогащения назывался спекуляцией: там купил дешевле, тут продал дороже. Сегодня за это никого не судят, а тогда по полной программе давали за такой бизнес.

Вот такое время было. Прости за маленький экскурс в историю. Просто, ты тогда совсем ребенком была и знать всего этого не можешь. Разве что из книжек того времени. Но их часто писали те, кто все это знал поверхностно, а то и вообще понаслышке. А я все это сам прожил-пережил.

Нас с Сережкой тогда занесло в теплые края, на Украину. Позвали знакомые пацаны. Сначала мы с ними в одной упряжке пахали, а потом потихоньку отделились. Чем занимались, спросишь? Да какая, Оль, разница?! Тогда, чем бы ты ни занимался, это было и разрешено, и запрещено одновременно. В одну руку давали, а другую при этом рубили. Все это гордо называли «бизнесом»!

Смешно сегодня об этом говорить, но тогда все мы, как могли, стремились заниматься «делом». Вот и мы с Сережей нашли себе дело, которое кормило. Не буду рассказывать механизм этого экономического «чуда» начала девяностых. Это совсем неинтересно. Если коротко, то мы оказывали некие услуги неким дяденькам, которые расплачивались с нами неким товаром. Товар дефицитный! У нас его с руками отрывали, невзирая на высокую цену. Вот и весь механизм!

На этом деле мы выросли до такой степени, что могли еще что-то покупать и перепродавать. Но вдвоем уже не справлялись и потому подтянули «местные кадры», чем очень себе навредили. Видать, кому-то завидно стало – парни из воздуха деньги делают. Вот уж правильней поговорки никто не придумал: деньги любят тишину. Как только о них становится кому-то известно, жди беды. Вот и у нас возникла проблема. Приезжаем мы к одному нашему кормильцу за товаром, а он невинно так говорит: мол, с нами хотят познакомиться их покровители официальные, крыша то есть. «А мы, значит, «не официальные»! И кто же, говорим, крыша-то у вас?» – «Да, менты!» – отвечают.

Во как! Менты крышуют коммерсов! Ну, удивительного-то в этом ничего нет. Кому, как не им, этим заниматься. Да только, как бы это помягче сказать, если б коммерсы эти коврики, бабушками вязанные, нам задвигали, это б куда ни шло. Но речь идет о товаре «левом» – водке и сигаретах, понятное дело, поддельных. И ментовская крыша…

Да…

Ну, удивляться долго было некогда. Хотят встретиться? Встретимся. Забили стрелку – встречу то есть назначили. Поехали мы с Сережей, и одного из местных с собой взяли одного – Васю. Да, забыл уточнить: наученные горьким опытом, мы там ни с кем не водили дружбу. Более того, кроме наших имен, про нас никто ничего не знал. Сергей и Илья. Ни фамилий, ни города, из которого мы приехали, – ничего! Меньше знают – крепче спят. Доверять никому нельзя было. Да и на Украине-то, читай – «за границей», мы не просто так появились. Фактически в бегах там были. Но это другая история, может быть, и ее я тебе когда-нибудь расскажу.

Приезжаем. Я когда эту крышу увидел, обомлел. Морды наглые, здоровенные, на коне не объедешь! Прикатили на джипе – редкость по тем временам неслыханная. У каждого на шее цепь золотая с палец толщиной. Вот тебе и менты!

Ну ладно, мы не совсем разрешенным делом занимались! А тут-то – менты! Как бандиты на бандитскую разборку пожаловали. И без лишних слов пушки достали.

– Никаких разговоров не будет! – сказали. – Валите туда, откуда приехали, и забудьте про то, что получали!

О как! Ну, мы на это тоже стволы достали. Наши, кстати, покруче ментовских оказались: они почему-то на разборку с газовыми приперлись.

Слово за слово, открыли пальбу. Сереге в глаз попали. Газовый с близкого расстояния – еще какое грозное оружие! В общем, Сережу скрутили, и этого барана из местных – Васю – тоже. Я ушел.

Как молотили Сережу, я узнал позже. А он не сломался. Даже имени своего не сказал. За это четыре дня его месили так, что он мертвым завидовал.

Зато местный боец хилым бойцом оказался – раскололся, как гнилой орех. Вывалил все, что знал, а поскольку знал он не так много – только наши имена, то готов был под любой ложью подписаться, что и сделал. Лишь бы не били. Так я с его слов стал убийцей: на меня списали два трупа, о которых я никакого понятия не имел.

Я узнал, что Серега попал в областную больницу, что содержится под стражей, прикован к кровати. Операцию по вытаскиванию его из больницы я разработал до мелочей, просчитал, что справлюсь с задачей за шесть с половиной минут. Справился за пять…

Из обыкновенной металлической банки, китайских электронных часов со светящимися цифрами и антенны от радиоприемника я изготовил взрывное устройство. Ну, это я так его назвал. На самом деле это был просто муляж, игрушка. И пульт для «бомбы» я взял от игрушки. Видела, наверное, такие: пластиковая черная коробочка с десятком цветных кнопочек?

Вот с таким «оружием» я и отправился ранним утром вытаскивать из больницы своего друга. Нанял частника с машиной, рассказал ему душещипательную историю про брата, который попал в автоаварию и которого мне надо забрать домой помыться-побриться. Заплатил водиле двадцать долларов. За эти деньги он готов был не только подождать меня у входа в больницу, но и вручную толкать свой жигуля до Киева. Да, я забыл сказать тебе, что дело происходило в Харькове. Может быть, в этом и нет ничего особенного, но для достоверной картины пусть будет и точная география.

И еще я поделился с водителем тем, что братишку моего врачи не отпустили бы домой – «плох братишка после аварии», поэтому я еду за ним в субботу и в такую рань. «И вообще, я всех обхитрю, – сказал я водиле. – У меня халат белый есть и шапочка. Придурюсь доктором и выкраду братишку на выходные! А в понедельник назад верну!»

Водила поверил. Как тут не поверишь?! Да и не стал бы он лишних вопросов задавать – денежки я ему платил совсем не за то, чтоб он у меня интервью брал!

Вот так, в белом халате и колпаке, да еще в очках, закрывавших пол-лица, с пакетом одежды для Сережи – его голым держали в палате, это я тоже знал наверняка, – я и поднялся на пятый этаж больницы. Никто меня не остановил – доктор и доктор, идет по своим докторским делам в этот ранний час.

В палате, кроме прикованного наручниками к кровати Сергея, дремали на стульях двое милиционеров. Увидели меня, встрепенулись. Но в первый момент мой маскарадный костюм сыграл свою роль: я был принят за врача. В тот же момент я выставил на тумбочку банку-«бомбу», вытащил антенну и показал перепуганным охранникам пульт:

– Мы сейчас уйдем, а вы десять минут будете сидеть спокойно и не дергаться. Если я увижу погоню за нашей машиной, я нажму вот на эту кнопочку, и ваша больница взлетит к чертовой матери.

Я разоружил их, освободил Сергея от наручников, помог ему одеться – шапочку на забинтованную голову, обувь и длинный плащ на голое тело.

Еще раз повторил, что будет, если кто-то дернется за нами, и покинул палату. Мы спустились на лифте на первый этаж. И тут дорогу нам преградил еще один милиционер, вооруженный автоматом. Он увидел человека в бинтах, который с трудом передвигался, и кинулся наперерез.

Я показал ему пульт, на котором мигала красная лампочка.

– Видишь? Одно неверное движение, и все тут взлетит на воздух! Оружие! – Он не сопротивлялся, отдал автомат. – А теперь двигай наверх, там твои приятели взрывное устройство охраняют. И не дергайся. Все серьезно!

Он послушно отправился к лифту, а мы с Сергеем сели в поджидавший нас жигуль. Водитель, наверное, догадался, что не все чисто с моим «попавшим в автоаварию братом», да и автомат трудно было скрыть под белым халатом, но я все предусмотрел.

Мы быстро добрались до условного места. Мужик высадил нас у какого-то дома, видел, как мы вошли в подъезд. Это был маленький спектакль. Я знал, что мужика этого найдут очень быстро, поэтому адрес был липовый. Через минуту мужик умчался, а мы вышли из подъезда, зашли за дом и сели в нашу машину, которая была предусмотрительно спрятана мной во дворе. Еще через минуту мы летели по проспекту туда, где надеялись спрятаться…

Потом я узнал продолжение этой истории. Спасибо ментам – они рассказали, как все было.

Охранник, лишившийся автомата, ворвался в палату с воплями:

– Мать вашу! Что здесь было?! Они уехали на машине!!!

– Тсс! – испуганно шикнули на него двое, кивнув на тумбочку, на которой стояло «взрывное устройство». Ощетинившееся тонкой антенной, оно зловеще отсчитывало секунды. Они выдержали некоторое время, сидя с белыми лицами вокруг страшной самоделки. А потом им стало еще страшнее: надо было докладывать начальству о происшествии.

Через двадцать минут здание больницы было оцеплено, началась эвакуация больных. Ты представь на одну минуту: здание областной больницы, девять этажей, куча разных отделений и больных, в том числе тяжелых больных. И всех надо было эвакуировать! Это было ЧП совсем не районного масштаба, о котором пришлось сообщить в главк. Уже через час из Киева в Харьков спецрейсом вылетело все руководство украинского МВД.

А в больнице тем временем работали саперы. Спустя некоторое время они вынесли вердикт: это не взрывное устройство, а консервная банка, в которой нет ничего, кроме абсолютно безопасных деталей от телевизора и электронных китайских часов.

В это невозможно было поверить! Преступник разоружил милиционеров, забрал два пистолета и автомат, угрожая… игрушкой! Самое смешное, они не знали, кого объявлять в розыск! Из Сергея они не выбили ни слова. Ни фамилий, ни адреса, по которому мы проживали. А тут еще, того гляди, всплывут детали задержания преступников! А они, если ты помнишь, никак не красят доблестных сотрудников правоохранительных органов, которые ездят на бандитские разборки…

Как я потом узнал, за этот косяк из органов было уволено четыре десятка ментов. Впрочем, жалеть кого-то из них вряд ли стоит. Они тогда мало отличались от братвы. Они были страшнее бандитов, потому что за ними была власть.

А ты говоришь «бандиты»…

Я когда-нибудь расскажу тебе мою историю до конца, и ты поймешь, что делить людей на черных и белых нельзя. И самое главное, порой бандиты честнее небандитов…»

Письмо было написано мелким убористым почерком, строчечка к строчечке, почти без просвета между ними. И ровно так, будто по линейке. У Ольги так никогда не получалось. Если она писала что-то на нелинованной бумаге, то у нее ровными получались лишь три первые строчки, а потом они начинали ползти вверх, и в итоге к концу листа бумаги, справа, получался пустой белый угол. И почерк к концу листа ломался. Начинала писать ровно, буквы, как из прописей, красивые, кругленькие, правильные. А в конце – не буквы, а крючки, страшненькие, корявые.

А у этого Ильи что вначале, что в конце – будто и не человек писал, а машина. И вот таким почерком, который называют бисерным, он исписал несколько листов. Ольга отложила их в сторону, задумалась.

С одной стороны, вроде все верно он пишет: время такое было, особенное. Менты, бандиты – все они из одного теста были. Да и сажали в девяностых почем зря – это тоже ни для кого не секрет. Много чего читала про те времена.

Хотя послушаешь их, так все «ни за что» сидели. А в это как-то не верится. Ну, да бог с ними. Ну, рассказал ей этот неизвестный Илья свою историю, прочитала, как маленький детектив, да и ладно. Даже непонятно, отвечать на письмо или нет. Вроде так написано, что ответа-то и не требуется. Ну, пытается он ей доказать, что не бандит никакой. Вернее, время такое было, что всех, кто оступился, бандитами называли. Она выслушала. Даже поверить готова. Все бывает в жизни. Но это все как-то мимо нее прошло. У нее своя история, и если она возьмется писать ее своим почерком, который не держится на белом листе бумаги ровным и разборчивым до конца, то ей придется извести не меньше пачки канцелярской бумаги.

«…A ты говоришь – «бандиты»… Я понимаю, девочка, ты веришь в то, что все милиционеры хорошие, такие как участковый Аниськин, например. Любимый фильм моего детства, между прочим! Были и такие. Но не в девяностых… Не встречал я таких в те годы. Они ведь все тогда тоже понимали, что время благоприятное, данное для обогащения, это не навсегда. Вот и трудились в поте лица. Спроси, чем они от бандитов отличались? Увы, не моральным обликом и альтруизмом. У них в руках власть была. Мы могли стрелять друг в друга, но они за это ответственность не несли, а мы – да. А на деле-то и они, и мы были понимаешь кем…

Я не говорю, что я белый и пушистый. То, что делали мы, было за гранью дозволенного, и за это по закону полагалось наказание. То, что делали они, тоже было за той самой гранью дозволенного, только с другой стороны. Но они за это никакой ответственности не несли.

Знаешь ли ты, девочка, что такое «испанский сапог»? Наверняка знаешь из школьного учебника истории. Средневековая пытка, которую применяли к упрямым молчунам преступникам еще в XV веке. Надевали на ногу ему железный сапог и начинали закручивать болты с двух сторон. Редкий не развязывал при этом язык.

Инквизиторы современности не придумывали антураж для этой пытки.

Название прежнее – «испанский сапог», а на деле – простые слесарные тиски. Дешево и сердито. Зажимается голень ноги в тиски, как раз в том месте, где у человека «горячая косточка» находится, закручиваются тиски до упора, и дальше только затягивай рукоятку, пока у бедолаги глаза из орбит не вылезут и не заговорит он о том, чего от него ждут.

Ну, это так, вводная часть. Я обещал рассказать, чем закончилась наша харьковская история. Выполняю обещанное…

…Нас никто нигде не ждал в этом городе. Квартиру, которую мы снимали, пришлось сразу же бросить, как только все это случилось. Забрал я оттуда только деньги и личные вещи.

Был у нас один вариант…

Как-то я познакомился в ресторане с девушкой. Миловидная голубоглазая блондинка была симпатична мне. Мы пообщались с ней, поговорили о том, кто чем в жизни занимается. Я сказал, что мое занятие – коммерция. Она оказалась медицинским работником, трудилась в больнице Харьковского тракторного завода операционной сестрой. Мы с ней даже выпили за дружбу грамм по пятьдесят хорошего коньячку. Звали мою новую знакомую Викторией. Вот за победу и выпили!

Засиделись тогда до глубокого вечера. Потом я вызвался девушку проводить. Оставил свою машину на площадке у ресторана и вызвонил приятеля на колесах. Того самого Васю, который после со мной и Серегой ездил на ту злополучную разборку с ментами.

Вася приехал за нами к ресторану и доставил нас с Викторией почти к ее дому: мы вышли немного раньше – решили прогуляться парком. Почему я так подробно об этом незначительном моменте рассказываю? Да потому, что впоследствии это сыграло роковую роль во всей моей истории.

С Викторией я не то чтобы подружился, но поддерживал отношения, в основном – телефонными звонками. Как будто чувствовал, что придет день и эта девушка мне очень пригодится. Так и случилось. Когда я выкрал Сережу из больницы, я уже знал, куда мы с ним поедем. Сереже была нужна серьезная медицинская помощь, и умелые руки операционной сестры были как нельзя кстати. Вот к ней, к Виктории, мы и рванули в то осеннее утро.

Виктория немного опешила, увидев нас на пороге квартиры. Я объяснил ей в двух словах, что нам нужно срочно снять жилье, а мой друг нуждается в квалифицированной медицинской помощи и поэтому я прошу ее по-дружески нам помочь, чтобы, так сказать, получить и то и другое в одном флаконе. При этом я пообещал Виктории такой гонорар за ее услуги, что отказаться она не могла. Средняя зарплата в то время на Украине была равна тридцати американским «рублям», а я ей предложил в разы больше за стол, кров и сестринскую помощь.

Жилищные условия у Виктории были сносными – двухкомнатная квартира со всеми удобствами, холодильником и телевизором. Последний, кстати, совсем не радовал: местный телеканал каждый час транслировал обращение МВД к гражданам с просьбой проявить бдительность и помочь в поимке особо опасных преступников. Думаю, ты уже догадалась, что речь шла о нас с Сережей. А поскольку про нас никто толком ничего не знал, то и объявление было смешным. Если Сережин фоторобот еще кое-как походил на него, хотя бы описанием переломов и травм как особых примет, то себя я и сам бы никогда не узнал в том портрете, который придумали видевшие меня спросонья милиционеры: рост – сто восемьдесят, это при моем-то сто шестьдесят пять! И остальные параметры просто гигантские! Особенно мне понравился размер обуви – «пятьдесят последний»! А у меня он, извините, всего-то тридцать восьмой! Вот уж, правда: у страха глаза велики! Ну и все остальное описание действительности мало соответствовало. Была там какая-то дикая шевелюра, усы, как у Чапая, очки.

Но еще страшнее, чем описание внешностей преступников, была ориентировка, в которой описывались наши с Сережей «заслуги». «Прибывшие из-за рубежа особо опасные преступники, киллеры, на счету у которых огромное количество убийств, подготовили взрыв в областной больнице…» Ну и так далее. Ворох информации, которая, мягко говоря, не соответствовала действительности. Впрочем, простительно все это, мы ведь действительно были в этом городе «темными лошадками». Но и киллерами-убийцами мы тоже не были!

К счастью, наша хозяюшка Виктория телевизор не смотрела! Почти не смотрела. Работала она по графику сутки через трое. Когда она на работе, ей было не до телевизора. А дома мы ее развлекали по полной программе и следили четко за тем, чтобы местный телеканал никогда не включался в ее присутствии.

Виктория, приходя с дежурства из больницы, приносила разные новости: город бурлил, на каждом углу можно было услышать подробности дерзкого происшествия в областной больнице. Новость обрастала подробностями, от которых хотелось смеяться, если б не было все так страшно и опасно. По слухам, гуляющим на улицах города, бандитов было около десятка, и им, конечно, удалось скрутить милиционеров, которые пытались оказать сопротивление. Один из преступников был ранен и определен в больницу. И тогда остальные его подельники пошли на страшное преступление: заминировали больницу и выкрали раненого бандита. Вот такие слухи гуляли по городу.

Не думаю, что Виктория догадывалась о чем-то. Она на совесть лечила Сережу, и он быстро пошел на поправку. Я уже планировал пути нашего ухода через границу, как вдруг в один прекрасный день наша относительно спокойная жизнь у Виктории закончилась.

Как-то за завтраком Виктория, попивая кофе, просматривала телепрограмму и подчеркивала то, что ей было интересно. И вдруг прямо подпрыгнула на стуле!

– Ура! Мальчики, фильм вот этот посмотреть хочу! Ну, прямо с детства мечтаю! – глупо защебетала она.

Дальше Виктория объявила, что вечером не задержится. Она отчеркнула авторучкой в телепрограмме строчку и обвела кружочком время начала показа. Я заглянул через плечо и похолодел: фильм, который очень хотелось посмотреть нашей барышне-медсестричке, демонстрировался по местному телеканалу…

* * *

Вечером мы с Сергеем сидели, словно на иголках, ожидая этого «радостного» момента. Мы сломали в телевизоре переключатель каналов и завладели «лентяйкой». Теперь к голубому экрану можно было пройти только через наши трупы. Мы надеялись, что Виктория передумает смотреть этот ничем не примечательный американский боевик, но она прибежала перед самым началом кино, заторопила меня:

– Ну, переключай скорее на ТВХ!

Я щелкал по клавишам и делал вид, что меня интересуют программы, обучающие выращиванию кабачков и лечению геморроя сосновыми шишками! Я тянул время и дотянул до критической минуты, зная на сто процентов, что перед фильмом непременно будет «кино» про нас с Сережей, и, когда по моим подсчетам, на экране уже должны были бежать титры художественного фильма, переключил канал.

…«Вовремя», надо сказать, переключил. Там как раз нас с Сережей показывали. Не очень-то мы были похожи сами на себя, но ведь и Виктория была совсем не глупой девочкой. Тем более медицинским работником она была опытным. В информации Сережины раны и травмы были четко перечислены, все эти переломы и гематомы. Только они-то и были точной информацией! Но зато какой страшной, разъясняющей все.

Виктория перед телевизором с чашечкой кофе сидела. Вижу, чашечка на блюдечке ходуном у нее заходила, потому что руки затряслись. И побелела наша спасительница, как медицинский халат. А после слов «… киллеры-убийцы, на счету у которых…» она побелевшими губами прошептала:

– Только не убивайте, ребята…

Я к ней поближе сел на диван, чашечку придержал, чтоб не облилась кофейком девушка, и говорю:

– Это нас ищут, Вика. Про киллеров – это все ментовские фантазии. Коммерсанты мы, но попали в историю с перестрелкой. Никого не убили. А вот то, что я Сережу из больницы выкрал, – это чистая правда. Про заминирование… Было заминирование, точно! Но вот вместо бомбы была игрушка, которую я смастерил на досуге. Не взорвалась бы она никогда!

Я помолчал.

Виктория все так же тряслась, как лист осиновый. Я набухал ей коньяку в стакан, к губам поднес. «Пей!» – говорю.

Она выпила, и стало ее отпускать.

– Вика, ты только пойми и поверь: мы не собираемся убивать тебя, мы не убийцы! Все, что нам нужно, – это время, чтобы Серегу на ноги поднять. Сколько нужно для этого? Неделя? Две? Три?

– Две… – Виктория покосилась на Сережу, как бы оценивая свои силы. – Две – это максимум.

– Ну, вот и отлично! Значит, мы живем у тебя две недели и уходим навсегда. А ты сейчас, все это время, и потом просто молчишь. Просто забываешь про нас, будто никогда и не видела. И тогда получишь вдвое больше. – Я положил на край дивана пачку долларов.

Виктория боязливо покосилась на нее.

– Согласна? – спросил я.

Она только кивнула в ответ.

Сказать, что мы сомневались в ней, – значит, ничего не сказать. Поэтому после «пряника» – денег – последовал и «кнут» – жесткое наставление.

– Вика, на карту поставлено слишком много – наша жизнь. Поэтому все серьезно. Я предупреждаю тебя на тот случай, если тебе захочется от страха бежать к ментам. Дадут нам с Сережей лет по десять. Мы их отсидим. А потом захотим с тобой встретиться. Не думаю, что встреча будет приятной. Я доходчиво объяснил?

Она опять только кивнула без слов.

Ночью мы пошептались с Серегой.

– Сдаст!

– Не знаю, Сережа. Только надеюсь, что ей деньги нужны – это раз, побоится нас – это два, и есть у нее человеческое сострадание, какое есть у нормальной медицинской сестры, – это три.

– Последнее особенно впечатляет, – с сарказмом заметил Сережа.

Виктория не побежала нас сдавать. Наоборот, она еще больше прониклась к раненому Сергею и лечила его самозабвенно. Понятно почему: чем скорее она его на ноги поднимет, тем скорее мы свалим, оставив ей кругленькую сумму зеленых денег.

Через неделю мы успокоились. Виктория вела себя безупречно. Раны у Сергея потихоньку заживали…»

Илья иногда покидал убежище. Делал он это хоть и осторожно, но достаточно свободно, потому что в городе его практически никто не знал. Лишь один человек был в курсе всех их дел, но он бы и под пытками никому ничего не сказал. Даня. Светлая ему память… Имя-то у него другое было – Саня, но звали его все Даней, потому что фамилия у него была Данин.