Текст книги "ID. Identity и ее решающая роль в защите демократии"

Глава 8
Мир или война

Два слова – «демократия» и «мир» – пользуются сегодня особой популярностью. При этом по степени употребления и злоупотребления «мир» далеко обогнал «демократию». Ради мира Запад готов пойти на все. Что же касается СССР, то здесь вся общественная жизнь была посвящена «борьбе за мир». Когда молодая Советская Россия решила выбросить на свалку истории не только царский режим, но и царскую орфографию, заменив ее новой, социалистической, слова «міръ» и «мир» стали писаться одинаково – мир. От лозунга моего детства «миру – мир» невозможно было скрыться, он преследовал нас повсюду, лишний раз подчеркивая, насколько «мирными» были попытки СССР подчинить своему влиянию весь мир. Все прогрессивное человечество принадлежало к лагерю мира, а Советская армия, контролировавшая треть земного шара, называлась «армией мира». Во имя победы дела мира во всем мире диссиденты посылались в тюрьму, ракеты – на Кубу, а танки – в Чехословакию.

Но слово «мир» любимо не только диктаторами. Возвращаясь в 1939 году из Мюнхена, где западные правительства предали чехов и пошли на сделку с Гитлером, британский премьер Чемберлен торжественно провозгласил в аэропорту: «Я принес своим современникам мир!»

И сегодня, в нашем посткоммунистическом мире, «мир» остается самым популярным словом. Применение его может быть самым неожиданным: во время моей работы в качестве журналиста в журнале «Джерузалем рипорт» мне пришлось иметь дело с редактором, который называл одного из лидеров Организации освобождения Палестины «мирным активистом». Это происходило еще до Осло, когда ООП открыто занималась террористической деятельностью и во всем мире считалась террористической организацией. На мой вопрос «Почему мы называем активистом мира человека, не готового признать право Израиля на существование?» я получил ответ: «Потому что, в отличие от своих коллег, он хочет разрушить Израиль мирными средствами».

Нет сомнений, что популярность слова «мир» не случайна: она отражает естественное для каждого из нас стремлении к нормальной и мирной жизни. Именно поэтому лагерь мира включает в себя подавляющее большинство человечества, всех тех, кто не хочет жить в постоянном страхе за себя и своих детей. Слово «мир», таким образом, становится в определенной мере синонимом слова «жизнь», при этом жизнь, по вполне понятным соображениям, считается самой высшей ценностью. Однако в действительности для большинства людей ни мир, ни жизнь не являются высшей ценностью. Все зависит от того, о каком мире или какой жизни идет речь: те самые англичане, которые так тепло приветствовали заявление Чемберлена о том, что он принес им мир, рискуя жизнью, боролись затем с Гитлером на фронтах Второй мировой войны. И они, и большинство жителей Великобритании предпочитали бороться и даже умереть в борьбе за свободу, чем жить под «мирной» немецкой диктатурой.

Мир без identity невозможен

В своем бессмертном «Фаусте» Иоганн Вольфганг Гёте напрямую связывает жизнь со свободой, говоря, что это две части одного целого: «Лишь только тот достоин мира и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Для того чтобы жизнь представляла ценность, она должна быть жизнью свободной – жизнь раба полноценной не является. Таким образом, только свобода дает каждому человеку, группе, общине и нации возможность сформулировать принципы, на основе которых они хотят построить свою жизнь. Это принципы, которые для них важнее самого мира, принципы, за которые они готовы бороться и даже умереть.

Жить свободно – это значит жить в соответствии со своими основополагающими ценностями, участвовать в культурной и исторической жизни своего народа, опираться на его традиции и передавать их дальше, другим поколениям. Другими словами, жить свободно значит свободно выражать свою identity и жить в соответствии с ней. Оставаясь верными своему образу жизни, пятидесятники в СССР отступали все дальше и дальше в Сибирь и, не будучи готовы поступиться приобщением своих детей к религии, готовы были даже пойти в тюрьму. Стремясь к свободе вероисповедания и отстаивая свой образ жизни, пуритане в массовом порядке покинули Англию и переселились в Америку. Истоки бесстрашного сопротивления, которое оказывают народы и культуры режимам, пытающимся их подавить, коренятся в природе самой identity: чем сильнее она, тем сильнее противодействие попыткам подавить ее.

Именно поэтому многие на Западе рассматривают самоидентификацию как потенциальный источник войн. Для некоторых из них сам тот факт, что люди готовы умереть за identity, но не предать ее, превращает самоидентификацию во врага мира. Возникает, казалось бы, неразрешимый парадокс: цель мира во всем мире заключается в том, чтобы дать возможность свободного выражения людьми своих идентичностей, в то же время само это выражение воспринимается как угроза миру и потенциальный источник войн и конфликтов. Однако не identity, а наоборот – запрет на ее свободное выражение, ее подавление является истинной причиной войн и конфликтов. Именно это имел в виду Джон Локк в своей новаторской работе «Письмо по поводу толерантности», написанной как реакция на самые жестокие в истории Европы религиозные войны XVI–XVII веков. Господствовавшая в то время в Европе политическая практика требовала, чтобы во имя обеспечения общественного порядка люди исповедовали одну, господствующую религию. В своей работе Локк показывает ошибочность этой точки зрения, он пишет о том, что попытки навязать одну религиозную identity за счет других являются истинной причиной войн и конфликтов.

Но теперь, тремя веками позже, на новом витке исторического развития, снова возрождается политическая теория, которая с подозрением относится к различным identities, считая их угрозой миру. Демократические страны смотрят на проблемы мира и войны через призму этой теории, видя в ослаблении индивидуальной и коллективной identity гарантию прочного и стабильного мира. Для того чтобы добиться мира во всем мире, необходимо преодолеть разницу в самоидентификациях путем их полного стирания – это основная мысль в философии postidentity. Преодоление различных самоидентификаций, стирание разницы между ними и, в конечном счете, либо их уничтожение, либо создание единой, общей для всей Европы, а затем и для всего мира космополитической identity – вот, по мысли авторов теории postidentity, чудесный ключ к достижению гармонии и мира во всем мире. Демократия в этой парадигме рассматривается как полная противоположность identity. В лучшем случае она мирится с ней, в худшем – identity рассматривается как смертельная угроза для демократии.

Такой взгляд игнорирует глубинные чувства и потребности большинства людей. Он игнорирует желание сохранить свой собственный, уникальный образ жизни, передать будущим поколениям унаследованные ценности и традиции, то есть все то, что придает жизни смысл, выходящий за пределы чисто материального существования. Ослабляя свою identity, общество ослабляет свою способность и готовность бороться за себя. Уничтожая самоидентификации, общество уничтожает свою защитную броню, превращая себя в соблазнительную мишень для тиранов и террористов, стремящихся поставить под свой контроль весь мир. Сторонники postidentity утверждают, что, снижая уровень идентичности, они ликвидируют причины конфликтов между различными индивидуумами и коллективами. На деле же это ведет к росту уязвимости общества, к тому, что оно теряет способность противостоять угрозам и шантажу, оно теряет силы, необходимые для защиты от агрессора. Именно поэтому политика postidentity не только не уменьшает угрозу войны, а наоборот – увеличивает ее.

Рассказывают, что как-то Наполеон попал в одно маленькое еврейское местечко. Происходило это в день Девятого ава – день разрушения еврейского храма, и потому молитвы в этот день сопровождались слезами. Наполеон спросил своих приближенных: «О чем плачут эти люди?» Ему ответили, что они оплакивают разрушенный две тысячи лет тому назад Храм. История утверждает, что, услышав это, Наполеон сказал: «Народ, который способен в течение двух тысячелетий оплакивать свою разрушенную культуру, будет жить вечно».

Но если верно, что сильная еврейская identity гарантировала выживание евреев в течение тысячелетий, то так же верно и то, что ее разрушение грозит уничтожением всего народа. Давая интервью израильской прессе о своем пребывании в тюрьме, один из палестинских террористов описывает момент, когда он понял: Израиль можно уничтожить. Увидев охранника, который ел хлеб в праздник Песах, он спросил его, почему тот ест хлеб, а не мацу. Охранник ответил, что события, которые произошли три тысячи лет тому назад, не имеют к нему никакого отношения, то есть что он не собирается соблюдать устаревшие традиции. По свидетельству террориста, именно в этот момент он понял: бороться нужно не за те или иные территориальные уступки, а за все. Он понял, что палестинцам противостоит нация, которая добровольно обрубает свои собственные корни, нация, для которой не важна ее собственная история. К сожалению, этого не поняли архитекторы мирного процесса, посвятившие все свои усилия решению арабо-израильского конфликта.

Процесс мира или процесс войны

Итак, уничтожение identity не только недопустимо и нежелательно – оно также не принесет желанного мира. Однако именно это стало центральной составляющей так называемого мирного процесса в том виде, в каком он представлялся Западу и самому Израилю.

Принято отсчитывать начало подлинного мирного процесса с переговоров, которые начались между Израилем и палестинцами в Осло и завершились подписанием соглашений в 1993 году. Основой для этих соглашений было признание Израилем Организации освобождения Палестины – организации, которая с момента своего создания проповедовала и практиковала террор как против евреев, так и против лидеров арабских государств, готовых признать Израиль. В соответствии с достигнутым соглашением Израиль должен был постепенно передать ООП контроль над Иудеей, Самарией и Газой, то есть территориями, захваченными в ходе войны 1967 года. ООП, в свою очередь, обязалась прекратить любую враждебную деятельность в отношении Израиля, включая террор и антиизраильскую пропаганду.

Что же в действительности означало достигнутое в Осло соглашение с точки зрения баланса между демократией и identity на Ближнем Востоке? С самого начала мирного процесса вопрос развития и поощрения демократии в палестинском обществе начисто игнорировался. Ясир Арафат рассматривался как фактор стабильности не потому, что он демократ, а как раз наоборот – потому, что он диктатор. Укрепление Арафата любыми средствами, включая перевод денег на его личный счет, разрушение ростков свободной экономики и отказ в поддержке истинно демократических палестинских диссидентов был высшим приоритетом, в жертву которому приносилось все остальное. Результатом такой политики стало создание, при активной поддержке Запада, одной из наиболее коррумпированных и жестоких диктатур, которая естественным образом стала врагом Израиля, свободного мира и своих собственных граждан.

Укрепление диктатора за счет демократических реформ не было единственной иллюзией, на которой строился процесс Осло. Другая, не менее важная иллюзия – это вопрос об израильской identity. Поразительно, но факт: мощное, независимое государство, заплатившее такую высокую цену за право на существование и борющееся за это право вот уже на протяжении более чем шестидесяти лет, согласилось подписать договор с террористической организацией, стремящейся к его уничтожению, не требуя от этой организации признания Израиля как еврейского государства. Известный израильский журналист Арье Шавит назвал результаты переговоров в Осло «колоссальной ошибкой», поскольку они «признавали палестинский народ, его права на эту землю и его национальное движение без одновременного признания за израильтянами-евреями такого же права».

Трудно понять, как такое судьбоносное решение, открывшее путь к созданию палестинского диктаторского государства в границах, прилегающих к предместьям Иерусалима, Тель-Авива и других израильских городов, было принято без какого-либо серьезного обсуждения оборонных нужд Израиля, его влияния на израильскую экономику и природные ресурсы и, самое главное – на его самоидентификацию. Объяснение этой колоссальной ошибке может быть найдено в идеологии архитекторов Осло, которая ясно изложена в их речах и статьях, а также в книге «Новый Ближний Восток», в которой тогдашний министр иностранных дел и главный архитектор мирного процесса Шимон Перес представил свое видение будущего региона.

Перес был одним из ближайших помощников Д. Бен-Гуриона и сыграл огромную роль в создании и строительстве Государства Израиль, особенно в том, что касалось оборонной промышленности. Но в своей книге он неустанно подчеркивает, что время, когда отдельные национализмы были жизнеспособны и что-то значили, уже прошло, что сегодня такой национализм является уже анахронизмом. Провал коммунизма, пишет Перес в своей книге, означает конец «идеологической конфронтации… Движения национального еврейского и арабского возрождения вступили в конфликт друг с другом. Но мир, в котором эти два движения созрели и выросли, уже не существует».

Перес утверждает, что в мире баллистических ракет и оружия массового уничтожения отдельные территории и безопасные границы не играют никакой роли, они потеряли всякий смысл в плане обеспечения безопасности народов. Он утверждает, что сегодня никакая страна на Ближнем Востоке не может гарантировать свою безопасность самостоятельно. По Пересу, только региональное сотрудничество между странами может гарантировать прочный мир. То же самое, пишет он, справедливо и по отношению к экономическому сотрудничеству. Точно так же как Европа когда-то объединила свои силы перед лицом общего врага – сталинского коммунизма, пересовский Ближний Восток объединится вокруг другого общего врага – нищеты. Как и в случае с созданием Европейского союза, «глобальная экономическая зависимость стран приведет к их сплочению». Но это региональное сотрудничество станет возможным только после того, как арабо-израильский конфликт будет разрешен. Он может быть разрешен, и он будет разрешен, потому что лидеры двух народов должны понять: никакая военная победа не в состоянии решить проблему. Мирные договоры, подписанные руководителями при поддержке глобальных финансовых структур, принесут на Ближний Восток мир, процветание и благосостояние точно так же, как это произошло в Европе. На сей раз не национальные государства, а постнациональные структуры выступят гарантами стабильности и мира. «На пороге XXI века нам требуется не укрепление суверенитета, а укрепление позиций всего человечества».

Известно, что в свободное время Перес увлекается поэзией, отпечаток которой несут на себе даже его политические речи. Наверное, среди политиков он является самым ярким поэтом-мечтателем и певцом постнационализма. Неслучайно поэтому, что дело его жизни – подписанный в Осло договор стал первым договором эпохи постнационализма. В соответствии с логикой этого договора для обороны страны, для стабильного мира и процветания такие мелочи, как границы и территории, не имеют никакого значения.

С подписанием соглашений в Осло постсионизм, который к этому времени завоевал определенные позиции в израильских интеллектуальных кругах, ворвался в мир политики и захватил коридоры власти, которые с готовностью распахнули перед ним свои двери. Перес писал: «Отдельный, обособленный национализм исчезает, его место занимает идея мирового гражданства». Ослабление национализма, замена его стиранием границ и «мировым гражданством» с целью ускорить начатый в Осло мирный процесс начали оказывать влияние на все аспекты израильской политики.

В рамках этой новой политики, за несколько месяцев до подписания достигнутых в Осло соглашений, израильский МИД закрыл свой информационно-пропагандистский отдел. На деле это означало прекращение борьбы за признание международным сообществом израильского взгляда на проблему сложившихся границ и территории Израиля и обеспечения его безопасности. Когда я спросил тогдашнего замминистра иностранных дел Йоси Бейлина, каким образом не с помощью оружия, а с помощью идей мы собираемся защищать Израиль, он ответил: «Если мы искренни в своем стремлении к миру, международное сообщество поймет и поддержит нас, если нет, то никакая пропаганда не поможет».

Через десять лет мне, как министру, отвечающему за борьбу с антисемитизмом, не раз приходилось бывать в университетских кампусах Европы и Америки, многие из которых превратились в настоящие центры антиизраильской пропаганды. Как часто в ходе этих посещений я слышал ностальгические жалобы наших дипломатов на нехватку тех самых информационно-пропагандистских программ, которые были сокращены как раз в тот момент, когда они были нужны больше всего, тогда, когда война идей заняла центральное место!!!

В то же самое время Министерство просвещения подготовило новую учебную программу, которая делала особый акцент на универсальных ценностях в противовес еврейским. В новом этическом кодексе израильской армии исчезло слово «сионизм» и подобные ему термины, строительство Государства Израиль и связь с диаспорой оказались где-то на задворках. В течение многих лет считалось, что поездки израильской молодежи в польские концентрационные лагеря времен Второй мировой войны помогают ей лучше понять еврейскую историю и важность создания Государства Израиль. Но в усилившейся после подписанных в Осло атмосфере postidentity и на эти поездки стали смотреть косо. После одной из таких поездок с группой учащихся старших классов в Освенцим тогдашний министр просвещения Шуламит Алони выступила против их продолжения, утверждая, что они возбуждают националистические чувства среди молодежи. По всей видимости, ей не понравилось то, что во время самых тяжелых и драматических моментов посещения концлагерей многие молодые люди заворачивались в израильские флаги. Мои две дочери, которые побывали в этих поездках, рассказывали мне, как важно в эти тяжелые минуты, когда кажется, что рушится весь мир, ощущать свою израильскую identity, ощущать, что благодаря существованию Израиля Холокост не повторится и что еврейская жизнь несмотря ни на что продолжается. Иной точки зрения придерживалась тогдашний министр просвещения: подойдя к одному из школьников, который держал в руках израильский флаг, Алони спросила, зачем он ему нужен. Разве не достаточно быть просто порядочным человеком, чтобы протестовать против бесчеловечности и звериной жестокости? Или, как она сформулировала это позже: «Важно то, чтобы из этих поездок дети приезжали лучшими людьми, а не лучшими евреями».

Так называемый «мирный процесс», начало которому было положено в Осло, развивался между двумя обществами, двигавшимися, с точки зрения identity, в диаметрально противоположном направлении. В то время как израильское общество стремительно двигалось по направлению к космополитизму, коррумпированная диктатура Арафата делала все для того, чтобы усилить ненависть к евреям, Израилю, сионизму, превращая отрицание еврейско-израильской identity в основу своей собственной. Таким образом, надежда на мир стала зависеть от того, насколько быстро Израиль откажется от своей собственной identity и насколько успешными будут усилия Арафата по разрушению зародышей демократии в своем собственном обществе. На одной стороне находилась демократия с ослабленной identity, на другой – identity без демократии. Взрыв был неизбежен.

Мирный процесс очень быстро стал процессом войны, и таким он остается до сих пор. Гражданское общество на территории Палестинской автономии было разрушено, палестинская ненависть по отношению к Израилю росла, израильская identity сознательно подрывалась. Никакого отношения к действительному мирному процессу это не имело и не имеет.

Ослабление identity

Дважды я уходил в отставку с поста министра в израильском правительстве. В обоих случаях причиной являлось то, что я осознавал: наша готовность к уступкам ради мира в конечном итоге угрожала как миру, так и безопасности Израиля.

В первый раз это произошло, когда Эхуд Барак во время переговоров в Кемп-Дэвиде пошел на беспрецедентные уступки палестинцам, включая раздел Иерусалима. Тогдашний израильский премьер готов был поступиться всем, что, как он считал, было так важно для Арафата: мусульманским и христианским кварталами Старого города Иерусалима, Храмовой горой, он был готов даже организовать специальные автобусные рейсы, который будут перевозить евреев к Стене Плача. Барак взвешивал возможность сделки, в соответствии с которой все, что находится на поверхности Храмовой горы, будет отдано арабам, а все, что находится в ее недрах, будет принадлежать евреям: он как бы соглашался с тем, что наша identity и наша древняя история – это вопрос для археологов, она принадлежит прошлому, а не будущему. Для Барака эти уступки были ценой, которую стоит заплатить за соглашение о мире. Надеясь убедить меня остаться в правительстве и даже поехать с ним в Кемп-Дэвид, он объяснял мне свою логику: «Если Арафат примет эти предложения, то, как бы ни были болезненны уступки, в обмен на них мы получим мир, а это – самое главное. Если же Арафат откажется от такого щедрого предложения, то симпатии всего мира будут на нашей стороне, ни у кого не возникнет сомнений в справедливости нашей позиции и нашей борьбы».

Я неоднократно пытался отговорить Барака от его намерения поступиться всем тем, за что еврейский народ боролся столько лет, за наше право на свою культуру и историю, за само наше существование как народа. Когда это не удалось, я отказался поехать в Кемп-Дэвид и подал в отставку. «Принося в жертву нашу identity, вы не сможете привезти из Кемп-Дэвида мир, – предупреждал я Барака. – Демонстрируя беспредельную слабость и страх, желая мира любой, неважно какой ценой, мы в итоге получим войну».

В то время как Барак пытался убедить себя и всех нас, что мир важнее самоидентификации, Арафат ясно продемонстрировал, что он прекрасно понимает важность identity, важность связи народа с его культурой и историей. В тот самый момент, когда Барак предлагал Арафату Иерусалим, последний продолжал утверждать, что еврейский Храм никогда не существовал на Храмовой горе. В то время как Барак во имя мира готов был поступиться нашим настоящим и будущим, Арафат был занят тем, что пытался отобрать у нас наше прошлое.

В то время как Барак находился в Кемп-Дэвиде, я был в палатке протеста, которую установил сразу же после моей отставки напротив здания канцелярии главы правительства. Сидя в ней, я услышал по радио выступление Арафата, который утверждал, что Иерусалим – это «сердце и кровь» палестинского народа и что он «никогда не сделает никаких уступок, связанных с Иерусалимом, не проконсультировавшись предварительно с остальными мусульманскими нациями». Арафат настаивал на том, что Иерусалим принадлежит всем мусульманам мира, Барак же действовал так, как будто Иерусалим не имел никакого значения для еврейского народа в целом и для евреев-израильтян в частности. Когда в тот же самый вечер Барак позвонил мне из Кемп-Дэвида, я процитировал ему Арафата и сказал: «Арафат обращается ко всем мусульманам, а вы, несмотря на то что у вас нет поддержки еврейского народа, осмеливаетесь пожертвовать Иерусалимом – сердцем нашей identity?»

То, до какой степени архитекторы мирного процесса были безразличны к вопросам identity, проявилось в ходе короткого разговора, который состоялся у меня на заседании правительства с министром юстиции Йоси Бейлином в том же году. Он убеждал меня в том, что в обмен на мусульманский и христианский кварталы Старого города Иерусалима Арафат будет готов заключить с нами мирный договор. Я возражал, ссылаясь на заявления, сделанные самим палестинским лидером. В них он требовал не только мусульманский и христианский кварталы, но и Храмовую гору и прилегающие к ней территории. «Но давайте оставим в покое мусульманский квартал, – сказал я Бейлину, – объясните мне, почему нужно отдавать Арафату христианский квартал и все священные для христиан места, включая Голгофу и церковь Гроба Господня? Что, у Арафата больше прав на христианские святыни, чем у нас, он что, лучше, чем Израиль, обеспечит свободу доступа к святым местам? История доказывает, что любое место, которое оказывается под контролем Арафата, проходит процесс интенсивной исламизации, и Вифлеем, наверное, самый яркий пример этого: со времени создания Палестинской автономии впервые за многие века здесь больше мусульман, чем христиан».

Бейлин посмотрел на меня с искренним удивлением и заявил: «Если Арафат хочет этого, пусть забирает. Какое нам дело до того, что палестинцы будут контролировать христианский квартал, если в обмен на это мы получим мир?» Я ответил ему: «Арафат знает, что делает. Если он будет контролировать христианский квартал, то под его властью окажутся самые святые для более чем миллиарда христиан всего мира места. Влияние, которое он таким образом получит, будет использовано вовсе не для укрепления мира – оно будет использовано против Израиля».

Бейлин, похоже, не понимал, о чем я говорю. Впрочем, это было неудивительно: когда человек не ценит силу своей собственной identity, он вряд ли сможет правильно оценить силу и значение identity сотен миллионов других людей.

Подход Барака создал абсурдную ситуацию: для Арафата и его сторонников самым важным был Иерусалим, в то время как для израильских лидеров еврейская столица стала разменной монетой в торге за мир – тот самый мир, который будет построен на отрицании связи евреев и Иерусалима. Я чувствовал, что такая ситуация совершенно нетерпима, что мир должен воочию увидеть, какую огромную роль играет для еврейского народа его сердце – Иерусалим. Так родилась идея провести массовую демонстрацию солидарности в Иерусалиме, инициатором которой выступила моя жена Авиталь. По оценкам полиции, около 400 000 демонстрантов собрались вокруг стен Старого города для того, чтобы принести присягу на верность Иерусалиму. Для того чтобы спланировать и организовать такую большую демонстрацию, обычно нужны месяцы – на сей раз нам потребовалось чуть больше недели. Евреи Израиля решительно заявили всему миру: без Иерусалима, без сердца нашей identity, не может быть мира.

Помимо огромного количества участников, помимо атмосферы воодушевления, царившей на ней, эта демонстрация запомнилась мне тем, что здесь я впервые стал свидетелем выступления моей жены. После моего приезда в Израиль я не раз слышал рассказы о том, какое огромное впечатление производили на слушателей выступления Авиталь в ходе борьбы за мое освобождение. Но после моего освобождения из тюрьмы она, похоже, решила, что отныне я могу самостоятельно справиться с публичными выступлениями. На иерусалимской демонстрации она напомнила ее участникам мои последние слова на суде: «В будущем году – в Иерусалиме» – и продолжала: «Иерусалим защитил нас в России, сейчас пришло время нам защитить Иерусалим». Сотни тысяч участников демонстрации были тронуты ее словами, казалось, что немые свидетели нашей тысячелетней истории, сами стены Старого города, излучали силу и поддерживали нас в нашей борьбе. После этой демонстрации всему миру, и в особенности Вашингтону, стало ясно: Барак не вправе говорить от имени мирового еврейства в отношении Иерусалима, у него нет права на раздел Иерусалима.

Несмотря на все предложенные израильской делегацией уступки, Арафат отверг предложения Барака, сделанные в Кемп-Дэвиде. Впрочем, никакие уступки и не могли удовлетворить палестинского лидера: когда предметом торга становится identity, противник ожидает от тебя полной и безоговорочной сдачи. Вскоре после провала переговоров Арафат начал вторую интифаду. По Израилю прокатилась волна терактов, осуществлявшихся террористами-смертниками, но главная надежда Барака не оправдалась: мир по-прежнему был очень далек от однозначной поддержки Израиля в его борьбе.

Вторично я подал в отставку через пять лет, когда премьер-министром была Ариэль Шарон. Причиной ее послужило мое несогласие с политикой эвакуации еврейских поселений из Газы. В своем письме, переданном премьер-министру, я писал, что политика колоссальных односторонних уступок не улучшит положение Израиля, не принесет пользы палестинцам и не увеличит шансы на построение демократического общества на Ближнем Востоке. В выигрыше останется только ХАМАС – группировка исламских фундаменталистов, которая превратит Газу в самую большую базу террора в регионе. К сожалению, в течение всего нескольких месяцев мои предостережения оправдались.

В отличие от Барака, Шарон не пытался умиротворить палестинцев с помощью уступок, он не верил, что таким способом можно заставить их прекратить атаки на Израиль. Он неоднократно излагал мне свою точку зрения по этому вопросу, которая сводилась к следующему: арабы никогда не примирятся с самим фактом нашего существования на Ближнем Востоке, и потому только сильная армия способна защитить нас от них. Но проблема наша состоит в том, что свободный мир продолжает давить на Израиль, требуя все новых и новых, постоянно растущих уступок. Одно из средств такого давления – «Дорожная карта», и, хотя палестинцы не выполняют ее требования, мир уже требует от нас новых уступок.

– Я хочу разорвать этот порочный круг, – сказал Шарон. – Я готов сделать болезненные и далеко идущие уступки, после которых никто не сможет от нас ничего требовать на протяжении многих лет. Всем станет ясно, что мяч находится на палестинской стороне, что они должны сделать следующий шаг для того, чтобы достичь мира. Я не думаю, что палестинцы сделают этот шаг, – продолжал Шарон, – но я хочу обеспечить нам десять лет без давления со стороны свободного мира. За эти десять лет мы усилим наше государство, увеличим безопасность и укрепим экономику.

Фактически намерение Шарона состояло в том, чтобы умиротворить не палестинцев, а свободный мир. Он надеялся, что далеко идущие израильские уступки остановят постоянную критику в адрес нашей страны. Уступки, которые он предложил и осуществил, были и в самом деле огромны: Израиль не просто покинул Газу – израильская армия разрушила двадцать еврейских поселений и эвакуировала все семь с половиной тысяч проживавших там поселенцев. Тем самым еврейское государство де-факто признавало, что любая территория, находящаяся под палестинским контролем, должна быть свободна от евреев.