Текст книги "ID. Identity и ее решающая роль в защите демократии"

В лагере мне стало абсолютно ясно, что люди с сильной identity, с сильным национальным или религиозным самосознанием в наибольшей степени готовы противостоять тирании. Те, кто сохранил в себе чувство истории, традиции, общества, те, кто видят смысл жизни не просто в физическом выживании, всегда были в передних рядах борцов с империей зла. Именно те, кому был дорог мир различий, объединялись в общей борьбе с преступной идеологией, убившей миллионы людей во имя утопического мира всеобщего равенства.

Советский Союз развалился, и все нации вернулись к своему естественному месту в истории, снова став «историческими». Единственным, кто оказался выброшенным на свалку истории, стал сам СССР, а единственной неисторической нацией оказался как раз «гомо советикус». По иронии судьбы, именно он и оказался настоящей химерой.

«Полезные идиоты» приходят на помощь

История взлета и падения коммунистической утопии, обошедшейся человечеству в десятки миллионов жизней невинных людей, была бы намного короче, если бы западный мир вовремя распознал ее опасность. Но один за другим представители интеллигенции Запада играли роль тех, кого Ленин в свое время назвал «полезными идиотами». Руководствовались они при этом самыми разными соображениями, будь то страстная вера в советские идеалы равенства, критика собственного общества или все возрастающий страх перед фашизмом. Но независимо от мотивов, стоявших за их симпатиями к сталинскому режиму, результат был одним: в то время как Советы вели беспрецедентную по своим масштабам кампанию уничтожения своих собственных граждан, «полезные идиоты» на Западе были заняты деятельной защитой советской системы. Английский писатель-фантаст Герберт Уэллс писал о Сталине: «Я никогда не встречал человека более откровенного, справедливого и искреннего». Чуть позже тот же проницательный писатель объяснял причины огромного авторитета Сталина тем, что его никто не боится и все ему доверяют. Другой не менее известный англичанин, драматург Джордж Бернард Шоу во время страшных сталинских чисток объяснял своим читателям, что не следует заниматься чрезмерной моралистикой в то время, когда наш сосед СССР гуманно ликвидирует горстку эксплуататоров для того, чтобы обеспечить безопасное будущее всем честным людям планеты.

Но рекорд «полезного идиотизма» был, по всей видимости, поставлен немецко-еврейским писателем Леоном Фейхтвангером. В тридцатые годы он был вынужден бежать из фашистской Германии во Францию и, как и многие другие левые либералы, все свои надежды связывал с СССР. Приехав в Москву в 1937 году, в самый разгар кровавого сталинского террора, он восторженно описывал в своих книгах и репортажах атмосферу «бодрого оптимизма», которая коренным образом отличала Советский Союз от погруженного в пессимизм Запада. Дело дошло до того, что Сталин даже позволил Фейхтвангеру посетить один из показательных процессов против «врагов народа». Истерзанные пытками, запуганные угрозами репрессий против своих родственников бывшие лидеры коммунистической партии публично каялись в несуществующих грехах, дружно сознавались в сотрудничестве с западными спецслужбами, клялись в верности делу коммунизма и затем один за другим приговаривались к смертной казни. Фейхтвангер не разочаровал диктатора: в своих репортажах с процесса он писал о том, какое огромное впечатление произвела на него верность всех – и судей и подсудимых – идеалам коммунизма.

Американский певец Поль Робсон был другим частым гостем СССР. Во время одной из таких поездок в начале пятидесятых годов прошли слухи о многочисленных арестах видных советских поэтов-евреев, среди которых был и личный друг Робсона, писавший на идише поэт Ицхак Фефер. Робсон попросил встречи с ним и, как это ни странно, получил ее: советские лидеры были настолько уверены в преданности Робсона, что сделали то, чего раньше не делали никогда – привезли Фефера из тюрьмы к американскому певцу в гостиницу. Несмотря на неусыпный контроль со стороны КГБ, Фефер знаками дал понять Робсону, что он и его коллеги находятся под арестом и что их, вероятнее всего, ждет смертная казнь. Еврейский поэт, обреченный на смерть, просил американского прогрессивного певца помочь ему и рассказать об этом всему миру – но Робсон, как и многие другие, был настолько ослеплен фальшивым советским блеском, что не выполнил эту просьбу. Он продолжал оставаться верным сторонником СССР на протяжении всей своей жизни и только на смертном одре, через много лет после гибели Фефера, рассказал правду.

Феномен «полезных идиотов» – это не просто еще один печальный урок истории. Анализируя причины, по которым так много людей отказывались видеть правду и несмотря ни на что продолжали верить в наличие общих для Запада и Советов идеалов, мы можем лучше понять, почему сегодняшний мир так нерешителен в своем противостоянии тоталитарным диктаторам и взрастившей их идеологии ненависти.

Маркс заметил как-то, что история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. Трагедия закончилась с распадом СССР, фарс же я обнаружил в маленьком нью-йоркском книжном магазине.

В начале 2005 года я провел серию выступлений в университетских кампусах США. Поездка была очень насыщенной, но когда выпало наконец несколько свободных часов, я потратил их на то, чтобы удовлетворить авторское тщеславие, а именно – увидеть свою книгу на книжной полке магазина. Сначала я зашел в огромный, похожий на супермаркет книжный магазин, где моей книги, к сожалению, не оказалось. Продавец спросил, не хочу ли я оставить заказ, но нетерпение мое было слишком велико, и потому я попросил у него адрес ближайшего книжного магазина. «Нет проблем, – сказал он, – тут за углом есть магазин политической книги, там наверняка есть и ваша книга».

Через несколько минут я уже заходил в маленький, до отказа набитый книгами магазинчик. На секунду мне показалось, что я совершил путешествие во времени: с развешанных по стенам плакатов на меня смотрели лица Мао Цзэдуна, Че Гевары и Хо Ши Мина. Полки были уставлены книгами Троцкого, Розы Люксембург, собраниями сочинений Ленина и Сталина. Переведя взгляд в глубь магазина, я увидел за прилавком продавщицу, абсолютно соответствующую интерьеру помещения: она как две капли воды была похожа на комиссара из старых советских фильмов. Одетая в потертую кожаную тужурку, она прикуривала одну папиросу от другой, беспрерывно пила кофе и так кричала в телефонную трубку, как будто отдавала приказ о штурме Зимнего (только через несколько минут я сообразил, что она делала выговор кому-то на складе за то, что ее заказ не был выполнен).

Хотя я был единственным посетителем в магазине, она была настолько занята своей частной революцией, что не обращала на меня никакого внимания. С большим трудом мне наконец удалось вставить в ее нескончаемый монолог одну фразу: «У вас есть книга Щаранского “В защиту демократии”»? Она переспросила имя автора и название книги, справилась в компьютере, а затем, грозно уставившись на меня, спросила: «А почему, собственно говоря, вы думаете, что у нас должна быть эта книга?»

– Потому, – сказал я, – что это политическая книга, а вы, если я не ошибаюсь, магазин политической книги.

Тут она впервые посмотрела на меня и потрясенно произнесла:

– Это вы написали эту книгу, вы – Щаранский!

Я ответил, что спрашивал ее не о Щаранском, а о книге. Вдруг она увидела, что за мной стоят мои телохранители (как я уже упоминал выше, после убийства палестинским террористом министра Рехавама Зеэви в 2001 году каждый министр должен был передвигаться с охраной).

– Что это за люди? – грозно спросила она, тыча в них пальцем.

– Это мои телохранители, – ответил я.

– Пусть они немедленно покинут помещение, мне не нужны жандармы в моем магазине!

– Они уйдут, когда уйду я. А как все-таки насчет книги?

– Книги нет! – отрезала продавщица.

– Большое спасибо, – сказал я и покинул этот заповедник исторического материализма с его музейными экспонатами.

Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ленин и Иосиф Сталин мертвы, и их последнее пристанище – этот книжный магазин. Означает ли это, что закончилась и атака, организованная ими на identity? К сожалению, нет: прямо из этого магазина я вернулся в университетские кампусы, где должен был защищать право человека на его историю и принадлежность к своему народу против других, гораздо более изощренных атак.

Атака postidentity

Вторая после Маркса большая атака на концепцию identity была предпринята во второй половине ХХ века социологами и философами, разработавшими целый ряд теорий, которые я объединяю под названием «postidentity». Эти теории включают в себя постнационализм, в центре которого – идея глобального общества, постмодернизм, для которого любые формы identity являются нестабильными и преходящими, и мультикультурализм, отрицающий необходимость существования приоритетной культуры общества и утверждающий абсолютное равноправие самых различных, часто противоположных культур в рамках одного и того же общества.

Postidentity немало заимствует от марксизма как в своем стремлении к миру без значительных различий, так и в разделении identities на хорошие и плохие в зависимости от того, какой цели они служат. Так же как и марксизм, все эти теории стремятся к построению мира, в котором стерты основные различия между странами и народами и в котором нации могут быть положительными или отрицательными, хорошими или плохими в зависимости от того, какой цели они служат. Но есть и немаловажные различия. Первое и наиболее очевидное состоит в том, что для марксизма ведущим, основным было классовое сознание пролетариата. В отличие от этого философия postidentity стремится к ослаблению любого коллективного самосознания. Второе различие заключается в том, что сторонникам postidentity, в отличие от Маркса, вовсе не нужна политическая партия для достижения своих целей. Главная борьба ведется на культурном поле, где штурмуются не почта, телефон и телеграф, а университетские и научные центры. Теории postidentity не столь универсальны, как марксизм: Маркс давал один-единственный ответ на все проблемы человечества – усиление классовой борьбы и построение бесклассового общества. Современные идеологи postidentity не так категоричны, но и они разделяют марксистскую мечту о разрушении всех и всяческих перегородок между людьми. Почему? Потому что они твердо убеждены: именно различия являются главным источником войн, конфликтов и ненависти, именно они мешают созданию единого общества всемирной гармонии, и именно поэтому они должны быть в итоге уничтожены.

В ужасах ХХ века, в войнах и человеческих катастрофах, которыми была полна его история, теоретики postidentity обвиняют национализм и другие формы коллективной identity. Сильное чувство принадлежности к какой-то одной, особой, отделенной от других группе, будь то этническая, национальная или религиозная, несет в себе, по их мнению, заряд внутренней агрессии. Именно это стремление утвердить одну культуру, одну нацию за счет другой и стало основной причиной опустошительных войн в Европе и экспансии колониализма за ее пределами. При всем своем релятивизме все эти теории сходятся в одном: война есть абсолютное зло, и избежать его надо любой ценой. От этого совсем недалек путь до силлогизма, который объединяет теории постнационализма, постмодернизма и мультикультурализма и дает право назвать их всех теориями postidentity: сильная identity является источником войн, войны – это самое страшное зло, а потому identity – это зло. Напрашивающийся вывод: чтобы избежать войн, нужно бороться с identity. Это первый и самый главный принцип всех теорий postidentity, на который опираются все остальные: от идеи о том, что человек должен отказаться от своей национальности и стать гражданином мира, через идею всемирного государства или другой наднациональной формы, которая уничтожит атавизм под названием «нация», вплоть до доминирующей роли прав человека в системе ценностей postidentity.

Во всех своих формах – постнационализме, постмодернизме и мультикультурализме postidentity видит свою главную задачу в разрушении перегородок, которые разделяют людей. Однако, как и в случае с марксизмом, на пути к этому некоторые обреченные на уничтожение своей identity народы все-таки могут временно играть положительную роль – в зависимости от того, ускоряют они или замедляют достижение гармонии и мира. Таким образом, и здесь нации делятся на хорошие и плохие, на прогрессивные и реакционные. Опираясь на этот принцип, один из основателей теории постнационализма, Эрик Хобсбаум, проводит различие между самим принципом национализма, который помогает преодолеть феодальную раздробленность на кланы и племена, и «новыми» национальностями, которые, наоборот, выражают привязанность нации к тому или иному языку или диалекту, к тому или иному клочку земли и потому ведут к раздробленности, удаляя нас от идеала всеобщего уравнительного универсализма. Габсбургская, Оттоманская и Российская империи сплавливали нации, преодолевая их узость и обособленность. В лекции, прочитанной в 1991 году в Чикаго, Хобсбаум утверждал, что эти империи «ставили своей целью увеличить размеры человеческих, социальных, политических и культурных единиц, объединить и расширить их, вместо того чтобы изолировать и ограничить». В отличие от этих империй Хобсбаум отрицательно относится к возникновению национальных европейских государств после Первой мировой войны, поскольку, по мнению Хобсбаума, они отличались тенденциями к сепаратизму и ксенофобии и могли существовать только за счет «массовой сегрегации, насильственной ассимиляции, геноцида и массового перемещения народов». В отличие от Европы антиколониальный национализм третьего мира получает положительную оценку Хобсбаума, поскольку он преодолевает «племенные, общинные и другие секторальные и региональные самоидентификации, помогая сплавить их в нацию».

Параллели между прогрессивным и реакционным национализмом Хобсбаума и плохими и хорошими нациями Маркса и Энгельса видны невооруженным глазом. При этом Хобсбаум особо критикует «новый национализм», который захлестнул мир в результате падения коммунистической системы – той самой системы, которая «сумела установить политическую стабильность на большей части Европы» и чей распад привел к краху «плановой экономики и ее неизменного спутника – социальной защищенности».

В этой связи нелишним будет напомнить, что Советы установили эту политическую стабильность, посылая войска в Прагу в 1948 и 1968 году, в Берлин в 1953 году и в Будапешт в 1956 году, построив берлинскую стену и заперев сотни миллионов людей за железным занавесом. Что же касается социальной защищенности, то она походила на пайку, которую получает зэк от тюремного начальства.

То, что ведущие теоретики postidentity заимствовали свои идеи из марксизма, неудивительно: Хобсбаум присоединился к британской компартии в 1930-е годы. В течение многих лет он был апологетом СССР и оправдывал вторжение в Венгрию даже тогда, когда другие компартии осудили его. В автобиографии, опубликованной в 2002 году, через много лет после того, как преступления коммунистического режима стали достоянием гласности, этот уважаемый профессор писал: «До сих пор я ловлю себя на том, что отношусь к памяти и традициям СССР со снисходительным всепрощением, пониманием и нежностью». Как он сам признался, «я все еще несу в себе мечту Октября».

Не все лидеры postidentity мечтают об Октябрьской революции, но идеи Хобсбаума о мире, лишенном наций, по-прежнему пользуются широким спросом и резонируют в работах других идеологов postidentity. Мэри Калдор, профессор Лондонской школы экономики, также критикует плохой «новый национализм», который обращен к традициям прошлого, имеет глубокие культурные корни и служит для того, чтобы «узаконить существующие национальные государства» путем исключения представителей других национальностей. По Калдор, именно этот национализм особенно агрессивен, он «выражает глубинную связь современного государства с войной» и фактически «имеет много общего с религиозным фундаментализмом»; то есть национализм сам по себе становится формой религиозного фундаментализма. В отличие от него «хороший национализм» – это то, что она называет «малым» национализмом, который носит не политический, а культурный характер. Он прогрессивен, потому что понимает свой собственный временный характер и готов играть свою роль в процессе глобализации мира, то есть, в конечном счете, раствориться в глобальной Европе.

Такой «хороший» национализм является формой космополитизма, который также является ключевым термином в мире postidentity. В своем несколько смягченном варианте он выступает в виде «почвенного космополитизма», готового предоставить определенное место самоидентификации. В своем обращении бывший президент Американской ассоциации современных языков так выразил эту идею: «Космополиты принципиально присягают на верность не только своему месту рождения, но одновременно гораздо более широкому, интернациональному взгляду на мир». В отличие от этого, конкретная identity остается пленницей «отрицательных последствий постоянно возрождающегося национализма, этнического сепаратизма и религиозного фундаментализма».

В конце концов, все эти типы «почвенного» космополитизма или «прогрессивного» и приемлемого национализма сводятся к одному: хороший националист – это тот, кто готов отказаться от своего национализма, отказаться от самого себя.

Как это напоминает сталинскую формулу культуры – национальной по форме и социалистической по содержанию! Национализму разрешено проявлять себя в качестве декоративного украшения или музейного экспоната, он может быть интересным этническим блюдом, которым вы наслаждаетесь на фестивале национальной кухни, – но в реальной жизни, стремящейся к объединению, а не разделению, ему нет места. В марксистской теории это означало коммунизм, в теории postidentity это означает верность бесконфликтному миру прав человека.

Postidentity всегда была центральной идеей Европейского союза. Преамбула Европейской конституции гласит: «Продолжая гордиться своими национальными чертами и историей, народы Европы полны решимости преодолеть свои исторические различия и объединиться во имя создания единой европейской нации». С точки зрения постнационализма, однако, Европейский союз шагнул недостаточно далеко, он все еще слишком зависит от национальных государств.

Юрген Хабермас, один из крупнейших политических философов ХХ века, видит цель в создании федерации, чьи общие институты будут «превалировать над государственными институтами», подобно тому как это происходит с ООН. Транснациональное государство должно пойти дальше существующих международных законов и «через головы коллективных членов» сделать отдельных индивидуумов полноправными членами ассоциации свободных граждан мира. Всемирные суды будут препятствовать процессам национальной и этнической фрагментации, создавая предпосылки для совместной гармоничной жизни человеческих сообществ и отдельных людей во всем мире.

В отличие от постнационализма, идеал которого – единое глобальное общество, постмодернизм отрицает наличие такого универсального идеала и настаивает на относительности любых культурных форм. Тем не менее именно постмодернизм стал идеологической базой постнационализма. Причина понятна: поскольку для постмодернистов все самоидентификации случайны, они не играют никакой роли, являясь просто обманчивой фикцией. На уровне индивидуума постмодернистское «я» является неустойчивой и постоянно меняющейся ареной борьбы социальных сил. Верный марксистской традиции, Мишель Фуко описывает «я» как производное деятельности и контроля различных социальных и государственных институтов и сил. Дисциплинируя и наказывая, эти институты соревнуются, таким образом, за власть. Если постмодернизм относится к индивидуальной identity как к фикции, тем более справедливо это по отношению к национальной identity. Нации рассматриваются постмодернизмом как случайные и нестабильные сообщества, состоящие из борющихся за власть сил. Это меняющийся, находящийся в состоянии постоянного движения калейдоскоп различных фрагментов, мозаика осколков, лишенных внутренней ценности. Лучше всего это выражено в знаменитом понятии «воображаемые сообщества», введенном Бенедиктом Андерсоном, или в описании Хобсбаумом наций в качестве искусственно изобретенных. Понятно, что, если нации были когда-то изобретены, не составляет никакого труда сломать их искусственные перегородки для того, чтобы создать мир, не ограниченный национальными рамками.

Существует, однако, еще и третья форма postidentity – мультикультурализм. Он родился в результате массовой эмиграции в Европу сразу после Второй мировой войны, спровоцированной распадом бывших европейских колоний. Мультикультурализм выступает за полное равенство всех национальных групп, существующих в обществе, часть которых очень сильно связаны со своими странами исхода. Мультикультуралистское видение общества объявляет, что приток эмигрантов в Европу требует отказа европейских стран от их собственной культуры в качестве доминантной, требуя вместо этого строгого нейтралитета государства по отношению к различным культурам, представленным в данном обществе. На практике это означает отказ не только от своей национальной, но и от демократической культуры – той самой культуры, от которой зависит сам мультикультурализм.

Как и постмодернизм, мультикультурализм основан на релятивистском подходе к действительности. Руководитель группы, опубликовавшей в 2000 году доклад «Будущее мультиэтнической Британии», и один из главных идеологов мультикультурализма лорд Бхику Парех сформулировал это так: «Никакая культура не может быть приоритетной с точки зрения качества жизни». Либеральное общество «не является самой лучшей, самой рациональной и правильной формой общества, основанной на универсальных ценностях», все культуры имеют равное право на существование в жизни общества. Лорд Парех отрицает идею «контроля за эмиграцией» как «весьма странный способ продемонстрировать интернациональную солидарность». В соответствии с этим взглядом государство не имеет права устанавливать критерии получения гражданства с целью уберечь свою собственную национальную культуру от уничтожения. Идеальное общество – это не национальное государство, а смешанный конгломерат различных групп.

Как и постнационализм, мультикультурализм ведет к созданию глобального общества. В своей книге «Переосмысляя мультикультурализм» Парех предлагает заменить традиционно тесные связи между территорией, суверенитетом и культурой универсальной коллективной культурой, которая «поощряет разнообразие» и космополитизм, делая акцент на «интересах человечества в целом». Другой выдающийся теоретик мультикультурализма Тарик Мудуд видит новую Европу «этнически гетерогенной, помещенной внутрь мультикультурного супергосударства».

Не предъявляя никаких требований по отношению к другим культурам, проникшим вместе с массовыми потоками эмиграции в европейскую культуру, мультикультурализм не проявляет в то же время такой толерантности к национальным культурам Европы, создававшимся здесь на протяжении многих сотен лет. Вместе с другими идеологами postidentity мультикультурализм призывает европейское сообщество ослабить свои собственные национальные особенности и отказаться от европейской культурной традиции в качестве обязательной и определяющей. Отказываясь обсуждать ценностный аспект той или иной культуры, идеологи мультикультурализма фактически приравнивают диктатуру к демократии, подвергая сомнению ценности той самой культуры, которая позволила этим разным группам эмигрантов сосуществовать здесь в условиях взаимного уважения и терпимости. В то время как теоретики postidentity во имя справедливости и мира делали все для того, чтобы выхолостить уникальные европейские национально-исторические identities и культуры, группы эмигрантов, лишенные демократического опыта и традиций, заполонили Европу. В отличие от европейцев, у представителей этих групп нет никаких угрызений совести, у них нет никаких сомнений в превосходстве их собственной identity.