Текст книги "Собор"

– Губернатор Доул теперь не нарадуется на своих ребят, а мэр Клайн из-за тебя, Бурк, просто взбеленится. – Он крикнул вниз: – Гарри, старина! Поднимайся сюда. – Мартин помахал рукой. – Вы оба проделали все просто великолепно. – Мартин повернулся и посмотрел на Лири, которого волокли, почти без сознания, к залу для спевок хора. Проводив его взглядом, он сказал Бурку: – Баллистическая экспертиза установит, что из винтовки, которую я забрал у него, не вылетела ни одна пуля, убившая кого-либо. Да, он прикончил ту молодую женщину-снайпера, но он сделал это – как бы сказать? – в порядке наказания… Такой его поступок оправдан. Если его отдадут под суд, то сразу отпустят. – Мартин обернулся и бросил через плечо: – Пока, Джек. Я навещу тебя позднее в госпитале. – И крикнул командиру взвода спецназа: – Полегче с этим человеком, он работает на меня. – Лири занесли в зал спевок, и Мартин снова повернулся к Бурку: – Ваши люди настроены препогано. Теперь поползут всякие россказни да слухи, так ведь, Бурк? Ты меня слушаешь? Бурк… – Мартин взглянул на часы, потом на алтарный помост и сменил тему: – Ваша проблема заключается в том, что ваши люди не подчиняются дисциплине ведения огня. Сначала стреляют, а спрашивают потом – такая у них традиция. Поэтому отца Мёрфи и сняли мертвым с винтовой лестницы в колокольной башне. О, ты этого не знал, Бурк?

Мартин подошел к самому краю хоров и, положив руки на парапет, посмотрел вниз. Теперь Бакстер и Мелон стояли спинами к нему. Около них на полу лежал Флинн, над ним склонился военный врач из национальной гвардии. Бакстер, как заметил Мартин, обнял Морин Мелон за плечи, а она тяжело опиралась на него. Мартин подозвал Бурка:

– Подходи поближе, полюбуйся на них, Бурк. Они стали совсем друзьями. – Он крикнул вниз: – Гарри, слушай, старый черт! Мисс Мелон! Немедленно убегайте вниз, вы оба! Сейчас здесь будет груда развалин. – И, повернувшись к стоящему позади Бурку, произнес: – Мне как-то не по себе, потому что я оказался одним из тех, кто уговаривал Бакстера постоять во время манифестации на ступенях собора… Знать бы, что все это сопряжено с таким риском…

Бурк встал рядом с Мартином и перегнулся через перила. Ноги и руки у него мало-помалу обретали подвижность, а онемение сменилось болезненными ощущениями. Он обвел взором огромное пространство собора, особо задержав взгляд на алтарном помосте.

Там среди скамеек для священнослужителей лежал убитый спецназовец. Из отверстия, ранее закрытого бронзовой плитой, валил черный дым. На черно-белом мраморном полу там и сям валялись зеленые гвоздики и поблескивали осколки цветного стекла, вылетевшие сверху из разбитых окон. Даже с неблизкого расстояния можно было разглядеть разбрызганные по всему алтарю пятна крови, вмятины и царапины от пуль. Полицейские, молча сгрудившиеся позади, начали потихоньку подходить ближе к перилам. В башнях и на чердаке никого не осталось, большинство полицейских уже ушли из собора по единственному незаминированному проходу – через покореженные парадные двери. Группы полицейских собрались в двух длинных западных трифориях, подальше от опасного места, куда могла обрушиться крыша. Они, словно загипнотизированные, уставились на далекий алтарь, боясь пропустить момент взрыва. Бурк посмотрел на часы. Они показывали 6.02, да еще нужно прибавить или отнять полминуты.

* * *

Уэнди Петерсон осветила ручным фонариком лицо Хики и приставила к его горлу тонкий стилет, но старик был мертв. Не было никаких признаков, что он погиб от взрывной волны, – изо рта, носа или ушей не капала кровь, язык не высовывался, не виднелось кровоподтеков от разрыва кровеносных сосудов. По сути дела, подумала она, выражение его лица хранило умиротворение, даже легкую улыбку. Вполне возможно, что он мирно умер во сне, и ей или кому-то другому не было нужды помогать ему отправиться на тот свет.

Осветив подножие колонны, она включила лампочку, смонтированную на шлеме.

– Так, говоришь, светочувствительные, дурак чертов, – бормотала она. – Гребаная старая сволочь.

Она всегда говорила вслух, оставаясь один на один с миной, которую приходилось обезвреживать.

– Уэнди, ты ведь ничего не соображаешь, дуреха, один неверный шажок и… – Она глубоко вздохнула, до ее раздувшихся ноздрей донесся запах пластиковой взрывчатки. – Все это время в мире… – Она мягко приложила ладони к грязной поверхности пластика, нутром чувствуя, где должен таиться взрывной механизм. – Так, походит на камень… Умно придумано… сверху все гладко… Ну что ж, займемся. – Она сняла часы с руки и стукнула ими по бруску пластиковой взрывчатки. – Девяносто секунд, Уэнди, ну еще плюс-минус… Теперь уже слишком поздно уточнять… глупо даже. – Она принялась ковырять стилетом в середине куска пластика. – Теперь, Уэнди, тебе надо сделать два-три разреза. – Она засунула внутрь бруска пальцы, но ничего не нащупала. От раны на руке пальцы у нее задеревенели. – Шестьдесят секунд… Как летит время, когда… – Она приложила ухо к бруску пластика, но ничего не расслышала, кроме биения своего же пульса в висках. – Когда у тебя это время прекрасно… Ну что ж, здесь… Так, хорошо. Боже? Осторожнее… и здесь нет ничего… Куда же ты запихнул его, старый черт? Где же этот тикающий механизм? Ну а теперь, Уэнди, прорежь-ка здесь… когда мечтаешь ухватить звезду, все другое кажется ерундой… Там… там… вот он, наконец-то. – Она положила брусок пластика на землю, расковыряла стилетом дыру пошире и увидела циферблат громко тикающего будильника. – Так… на будильнике шесть ноль две. У меня на часах шесть ноль две, время взрыва шесть ноль три… Да, играл ты честно, старый черт, не мухлюя… Что ж, все идет неплохо. – Сперва ей пришла в голову мысль выдернуть будильник и перерезать провода или же разбить стекло на циферблате и переставить время, но тогда эта чертова хреновина может взорваться – такое случалось часто. – Спокойно, детка, не торопись… ты и так зашла слишком далеко… – Она засунула ладонь в толстый брусок взрывчатки и длинными, но плохо слушающимися, одеревеневшими пальцами стала тщательно прощупывать каждую детальку и обнаружила в задней крышке будильника неизвлекаемые детонаторы. – Поосторожней возись с этой штукой, Петерсон, пощупай повнимательней сзади… а теперь вот тут… так, механизм простенький… А где же выключатель звонка?.. Ну давай же… опускай его… уже шесть ноль три… черт, черт… звонка нет… еще несколько секунд… Спокойно, Уэнди. Боже мой, успокойся, успокойся…

В могильной тишине раздался громкий звонок. Уэнди Петерсон напряженно слушала его, всем своим нутром чувствуя, что это будет последний звук в ее жизни.

* * *

В соборе воцарилась полная тишина. Мартин, положив согнутые руки на перила, напряженно смотрел на алтарный помост. Пальцами он выбивал тревожную дробь по стеклу циферблата наручных часов.

– А что на твоих, Бурк? Разве время еще не истекло? Ну, что еще за проблема?

* * *

Люди, находящиеся в доме настоятеля и в резиденции кардинала, отошли подальше от заклеенных полосками липкой ленты окон. На всех крышах зданий вокруг собора стояли, не двигаясь, полицейские и репортеры. В домах и в барах, в эту тревожную ночь так и не закрывшихся, люди не спускали глаз с телевизионных экранов, на которых отсчитывали последние секунды часы на фоне общего вида собора, светлеющего с приближением утренней зари. Во всех церквах и синагогах, где служба продолжалась ночь напролет, прихожане с нетерпением поглядывали на наручные часы. На них было уже 6.04.

* * *

Уэнди Петерсон медленно вылезла из люка и направилась к центру алтарного помоста, жмурясь от яркого света. В вытянутых вперед руках она держала какой-то предмет, не отрывая от него глаз. Но вот она подняла глаза и посмотрела на трифории и хоры. Лицо у нее заметно побледнело, язык заплетался, но слова все же прокатились по всему собору довольно отчетливо:

– Вот оно, детонирующее устройство…

В руках она держала обыкновенный будильник, соединенный четырьмя проводами с пачкой связанных вместе батареек, от которых отходили еще четыре проводка. Она подняла устройство вверх на вытянутой руке, как церковный потир, а в другой ее руке лежали четыре длинных круглых детонатора, оторванных от проводков. К поверхности механизма кое-где прилип белый взрывчатый пластик, в тишине собора громко раздавалось тиканье будильника. Уэнди облизала пересохшие губы и громогласно объявила:

– Все чисто!

Аплодисментов не последовало, никто не выкрикивал приветствия, но в благоговейной тишине дружный вздох облегчения произвёл больший эффект, нежели если бы кто-нибудь завопил от восторга.

И такую тишину внезапно разорвал пронзительный крик ужаса – с церковных хоров летел вниз головой какой-то человек. Его тело с громким стуком шлепнулось на пол прямо перед носом взорванного бронетранспортера.

Морин и Бакстер разом обернулись и посмотрели на распластанное тело. Вокруг головы упавшего, на полу, сверкала блестками лужа крови. Бакстер тихо шепнул:

– Кажется, это Мартин.

* * *

Спотыкаясь и прихрамывая, Бурк шел по залу под церковными хорами. Острое покалывание в спине перешло у него в тупую ноющую боль. Мимо пронесли носилки, он увидел на них Брайена Флинна, по лицу которого не понял, жив ли тот или умер. Бурк двинулся дальше, к телу Мартина. Шея у того была сломана, глаза широко раскрыты, высунутый язык наполовину откушен. Бурк чиркнул спичкой, закурил сигарету, а погасшую спичку швырнул Мартину в лицо.

Потом он повернулся и отсутствующим взглядом посмотрел на обгоревшую громаду бронетранспортера и на обуглившиеся тела гвардейцев на броне. В это время вокруг него стали появляться какие-то люди, делая свою работу и при этом оживленно жестикулируя и о чем-то быстро переговариваясь. Но ему все это казалось происходящим в отдалении и расплывчато, будто он смотрит в несфокусированную подзорную трубу. Он оглянулся, ища Бакстера и Морин, но они уже куда-то ушли. Он понял, что в данный момент ему здесь делать нечего, и от этого стало легче на душе.

Бурк бесцельно побрел по главному проходу и увидел Уэнди Петерсон, одиноко стоящую и недоуменно озирающуюся по сторонам, как, собственно, и он сам. Из разбитого окна в восточной стене высокого вестибюля проник первый лучик солнца, и Бурку показалось, что она намеренно остановилась так, чтобы пробившийся сквозь пыль лучик осветил ее. Проходя мимо, он не удержался и сказал:

– Очень красиво…

Она отрешилась от задумчивости, посмотрела на него и окликнула:

– Бурк.

Он обернулся и увидел, что в руках у нее детонирующий механизм. Она оживленно говорила, но Бурку показалось, что говорила не ему, а сама себе.

– А часы-то работают… видите? И батарейки не разрядились и все целы… Провода присоединены намертво. Вот четыре отдельных детонатора… Но они никогда…

Она поглядела вокруг таким встревоженным взглядом, что Бурк даже подумал, а не померещилось ли ей, будто все физические законы природы, которые она знала, теперь не действуют. И он произнес:

– Но вы, вы были…

Она удрученно покачала головой.

– Я разговариваю с вами. – Она заглянула ему прямо в глаза. – А я ведь чуть было не опоздала на какую-то парочку секунд… Он зазвонил… Я же сама слышала звонок, Бурк… Слышала! А потом наступило какое-то странное чувство… будто на меня снизошла Божественная благодать. Понимаете, мне померещилось, будто я умерла, но все вокруг не так уж и плохо. Рассказывают, что в нашем деле, когда обезвреживаешь мину, на плече у сапера сидит ангел, да вы сами знаете. Боже всемогущий, Бурк, у меня на плечах сидел в тот момент их целый полк.

Книга шестая
Утро 18 марта

А после лесного пожара

Гвоздика зеленая снова завяла.

Г.К. Честертон

Патрик Бурк, щурясь и часто моргая, вышел из парадных дверей и, держась за гладкие перила, спустился по разбитым ступенькам на улицу, залитую слабым весенним солнечным светом.

Таяли льдинки и сосульки, вода капала с крыш на ступени собора, а с них выливалась ручейками на замусоренные улицы. На самой нижней ступени Бурк заметил разорванный листок картона, который фении прилепили к парадным дверям, от руки написанные буквы расплылись на мокрой бумаге – не разберешь, что там и было. На гранитном цоколе застыли потеки и брызги зеленой краски, выплеснутой из разбитой бутылки, от ступеней до самой Пятой авеню протянулся длинный след лошадиной крови. «Вот уж нипочем не догадаться, что тут произошло, если бы сам не был свидетелем», – подумал Бурк.

Порыв теплого южного ветра стряхнул ледок с голых веток деревьев, высаженных вдоль Пятой авеню; вдали слышался перезвон церковных колоколов. По улицам неслись, разбрызгивая большие лужи, кареты «скорой помощи», полицейские фургоны и лимузины, а посреди улиц маршировали отряды и группы патрульной полиции и национальной гвардии, а конные полицейские, клюя носом на ходу, скакали не разбирая дороги туда-сюда. Как заметил Бурк, у многих полицейских на жетонах висели черные траурные ленточки, у городских чиновников на рукавах виднелись черные повязки, а флаги, висевшие вдоль авеню, были приспущены. В общем, создавалось такое впечатление, будто об этом ЧП все время только и думали, с нетерпением ждали и готовились к нему.

Бурк услышал какой-то шум на верхней террасе и, посмотрев, увидел там процессию из духовенства, возглавляемую самим кардиналом в белых одеяниях, и лежащих ниц вокруг стен собора людей. Процессия подошла вплотную к парадным дверям и остановилась перед ними, а кардинал произнес нараспев слова мольбы:

– Очисть меня иссопом, Господь Бог, и я очищусь от греха. Омой меня, и я стану белее снега.

Бурк стоял в нескольких ярдах от процессии, прислушиваясь к словам обряда очищения оскверненной церкви; толпящиеся вокруг верующие не замечали его. Он смотрел, как кардинал брызгал святую воду на стены, как вокруг все молились, и подумал о том, как же при такой пунктуальной римско-католической вере столь скоро забываются священные заповеди. А потом он понял, что кардинал и другие иерархи, должно быть, думали об этом обряде всю долгую ночь, а городские власти в эти же ночные часы лихорадочно припоминали, что им надлежит делать после штурма собора. Сам же Бурк не позволял ни на секунду своим мыслям вылетать за рамки 6 часов и 3 минут, и такая его сосредоточенность была одной из причин того, что ему никогда не стать мэром или архиепископом Нью-Йорка.

Участники процессии между тем проходили по двое через портал и разбитые парадные двери внутрь собора. Бурк снял с себя бронекуртку и бросил ее к ногам, потом медленно побрел к углу ступеней, выходящих на Пятидесятую улицу, и присел там, где светился бледный солнечный зайчик. Обхватив колени руками и положив на них голову, он задремал.

* * *

Кардинал возглавлял длинную цепочку прелатов, входящих в его епархию. Над морем голов возвышался высокий позолоченный крест, который нес в руках один из высших священнослужителей, а когда процессия стала подходить к дверям в алтарной ограде, раздалось песнопение, прославляющее деяния святых.

Все столпились в центре алтарного помоста, где их уже ожидал епископ Доунс. Для проведения обряда очищения с помоста убрали все предметы религиозного характера. Немногие полицейские фотографы и эксперты-криминалисты спешно завершали свою работу. Собравшиеся хранили молчание, люди молча разглядывали пятна крови на помосте и на самом алтаре. Затем прелаты взглянули на опустошенную и разломанную кафедру, кое-кто при этом даже не сдержал слез.

Голос кардинала остановил такое проявление чувств. Он давал указания двум своим прелатам:

– Это поправим позднее, времени хватит. Пойдемте в боковые вестибюли, где особенно много раненых и убитых, и поможем полицейским и военным капелланам. – Подумав немного, спросил: – А тело отца Мёрфи уже перенесли в дом настоятеля?

Оба прелата отправились туда, а кардинал, кивнув прислужнику, пошел вместе с ним обходить алтарь, отдавая на ходу наставления:

– Как только полицейские закончат, приведите здесь все в порядок, чтобы можно было отслужить мессу после окончания обряда очищения. – Затем добавил: – Гвоздики не трогайте, пусть лежат. – Повернувшись к монсеньеру Доунсу, он впервые за это утро сказал ему: – Благодарю вас за молитвы и неустанные усилия во время этого хождения по мукам.

Монсеньер Доунс смиренно склонил голову и тихо произнес:

– Я… они попросили моего благословения, чтобы выручить вас… во время штурма.

– Я знаю об этом, – чуть улыбнувшись, заметил кардинал. – Много раз в эту ночь возблагодарил я Господа Нашего за то, что Его выбор пал на меня, чтобы решать этот… вопрос. – Кардинал повернулся и посмотрел на длинные и широкие ряды пустых скамеек для прихожан. – И Бог снизошел и услышал мои молитвы, Его враги повержены, а те, кто отверзся от Него и возроптал, теперь держат ответ там, перед Судом Божиим.

По ступеням собора святого Патрика боязливо поднимался капитан Берт Шрёдер с перевязанной и бледной, как мел, левой щекой. Его сопровождали полицейский врач и несколько детективов. К нему быстро подскочил мэр Клайн, протянул для приветствия руку.

– Берт! И ты тоже здесь!

Нескольким репортерам разрешили пройти через кордон, и они устремились к Шрёдеру. Перед носом у него защелкали фотоаппараты и появились микрофоны хроникеров. Мэр Клайн крепко пожал ему руку и обнял за плечи, шепнув при этом, почти не раскрывая рта:

– Улыбайся, черт тебя побери, и смотри, как смотрят герои.

Шрёдер выглядел смущенным и сбитым с толку. Он не знал, куда смотреть, и перебегал глазами с окружившей его толпы на собор и обратно, а затем оглянулся вокруг на стоящих в отдалении людей, о чем-то оживленно беседующих и считающих, что у него сейчас берут интервью.

– Капитан, а правда ли, что это именно вы рекомендовали провести штурм собора?

Шрёдер дипломатично промолчал, вместо него ответил Клайн:

– Да, да, именно он. Рекомендовал провести операцию по вызволению заложников. Его рекомендацию поддержала комиссия по чрезвычайным ситуациям, куда вошли я, губернатор, епископ Доунс, инспектор Лэнгли из розыскного отдела и убитый капитан Беллини. Разведка получила данные, что террористы намерены зверски расправиться со всеми заложниками, а после этого уничтожить и сам собор. Из полицейских досье стало известно, что многие из экстремистов были психически ненормальными людьми. – Мэр внимательно посмотрел на репортеров и добавил: – Иного выбора у нас просто не было.

Другой журналист спросил:

– А кто такой майор Мартин? Как он погиб?

Клайн лишь снисходительно улыбнулся и ответил:

– Этот инцидент сейчас расследуется.

Затем посыпался целый град вопросов, на которые мэр не соизволил отвечать. По-дружески обняв Шрёдера, он сказал:

– Капитан Шрёдер сыграл решающую роль в том, чтобы держать террористов в состоянии психологической паники, а капитан Беллини в это время разрабатывал тактику операции по спасению заложников с помощью Гордона Стиллвея, архитектора-смотрителя собора святого Патрика.

И он кивнул на Стиллвея, стоящего в отдалении перед парадными дверями и чиркающего памятки в блокноте.

Клайн продолжил безрадостным тоном:

– Эта трагедия могла бы принять еще более ужасный оборот. – В этот момент на звоннице раздались громкие колокольные звуки Те Deum – благодарственной молитвы, и мэр, величественным жестом показав рукой на собор, воскликнул: – Собор стоит, как и стоял! Кардинал, сэр Гарри Бакстер и Морин Мелон уцелели. За это поблагодарим же Господа Бога. – Он склонил голову, выдержал уместную паузу и опять заговорил, но уже решительным тоном: – И наша операция по спасению заложников проведена более или менее благополучно по сравнению с подобными же гуманными мероприятиями против террористов в других странах мира.

Один из репортеров прямо спросил Шрёдера:

– Капитан, а вы как считаете, с этим человеком по имени Флинн и еще с другим – Хики, кажется, его зовут – трудно было вести переговоры?

Шрёдер посмотрел на него и ответил:

– Невероятно трудно…

Мэр Клайн взял Шрёдера под руку и дернул, не дав досказать.

– Берт, осторожнее…

Глаза у Шрёдера забегали, он не знал, что говорить дальше.

– Да, трудно… То есть нет, нет, не труднее, чем… Простите, я чувствую себя что-то неважно… Извините… извините меня.

Он освободился от хватки мэра и торопливо пошел по ступеням, избегая репортеров. Они проводили его взглядами, а затем повернулись к Клайну и стали забрасывать его вопросами о количестве убитых и раненых с обеих сторон, но мэр ловко отбивался от каверзных вопросов. Обернувшись, он показал рукой поверх голов репортеров, громко проговорив:

– Вон губернатор переходит улицу. Губернатор Доул! Идите сюда, к нам!

* * *

Дэн Морган стоял у окна, не отрывая глаз от телевизионного экрана, где в этот момент показывали ступени собора, толпящихся репортеров, полицейских и чиновников муниципалитета. Терри О'Нил сидела одетая на постели, поджав под себя ноги. Оба они застыли на месте и не говорили ни слова.

На экране появились мэр Клайн и капитан Шрёдер, за кадром какой-то репортер рассказывал, почему перевязана щека Шрёдера.

Наконец Морган произнес:

– Он не ответил на вопрос.

– И правильно сделал, – заметила Терри.

Морган глубоко вздохнул и, подойдя к постели, сказал:

– Все мои друзья погибли там, и в этом нет ничего хорошего.

Терри, не отрываясь от телевизионного экрана, спросила осипшим голосом:

– И вы намерены теперь убить?..

Морган вытащил пистолет из-за пояса и ответил:

– Нет. Ты теперь свободна.

Держа пистолет с глушителем у ее затылка, он положил ей руку на плечо. Она закрыла лицо руками и зарыдала. Поставив затвор пистолета на предохранитель, Дэн сказал:

– Я возьму твое пальто…

Она вдруг оторвала руки от лица и, повернувшись, увидела перед глазами дуло пистолета.

– О… не надо…

Рука Моргана дрожала. Он взглянул на нее, глаза их встретились. Коснувшись дулом ее щеки, он спрятал пистолет в кобуру и проговорил:

– На сегодня хватит смертей. – Затем повернулся и вышел из комнаты. Терри О'Нил услышала, как открылась, а затем громко захлопнулась входная дверь.

Она увидела на столе пачку сигарет, забытую Морганом, закурила и снова уставилась на экран.

– Бедный мой папочка!

* * *

Бурк шел, засыпая на ходу и пробуждаясь от шума вокруг и колющей боли в спине. Протерев глаза, он обнаружил, что поврежденный глаз снова воспалился, а по всему телу разливается тупая боль, точнее сказать, все тело онемело, кроме тех мест, где чувствуется тупая боль. Да и мысли его были какими-то тупыми и затемненными, хотя все кругом заливал яркий солнечный свет. Он стоял на трясущихся ногах, смотрел на толпу на ступенях собора и щурился от режущего света. В центре внимания толпы находились Берт Шрёдер и Мюррей Клайн. Их окружили репортеры. Как показалось Бурку, выглядел Шрёдер самоуверенным, как наглая проститутка, но, приглядевшись получше, заметил, что специалист по ведению переговоров о заложниках чувствует себя явно нехорошо. Он увидел, как Шрёдер внезапно сник, сгорбился и пошел по ступеням, пробиваясь сквозь плотную толпу журналистов, словно сошедший с дистанции бегун. Когда тот проходил мимо, Бурк окликнул его:

– Шрёдер!

Казалось, он не расслышал оклика, продолжая идти к портальной арке южного вестибюля. Бурк быстро подошел к нему, сказав: «Стой!» Шрёдер попытался высвободить руку, но Бурк прижал его к каменной подпорке.

– Послушай-ка, мне известно… насчет Терри…

Шрёдер взглянул на него, широко раскрыв глаза. Бурк между тем продолжал:

– Мартин мертв, а фении все либо погибли, либо смертельно ранены. Я должен был сообщить Беллини, но он… тоже погиб. Лэнгли в курсе дела, но он не проболтается, а просто-напросто заставит тебя когда-нибудь заложить их всех. Идет? Так что держи язык за зубами и успокойся немного.

Он отпустил Шрёдера. У того на глаза навернулись слезы, и он забормотал:

– Бурк… Боже Всемогущий… да знаешь ли ты, что я натворил?..

– Да знаю, все знаю. И всерьез хотел бы, чтобы тебя засадили в тюрягу лет этак на двадцать, но это вряд ли теперь что изменит… Не поможет ни управлению полиции, ни мне, ни Лэнгли. И конечно же, черт побери, никак не поможет ни твоей жене, ни дочери. – Он притиснулся теснее к Шрёдеру. – И не вправит тебе мозги… Это же грех, понимаешь? Ты уже достаточно долго вешал всем лапшу на уши, так что вскоре кто-нибудь все же выведет тебя на чистую воду.

Шрёдер перевел дыхание:

– Нет… я намерен подать в отставку… отказаться от должности… признаться во всем… сделать публичное…

– Тебе все же лучше держать свой поганый рот на замке. Учти: никто – ни я, ни Клайн, ни Рурк, ни управление полиции, ни кто либо еще – не захочет даже выслушивать твое хреново признание, Шрёдер. Ты и так создал предостаточно проблем – так что остынь и успокойся.

Шрёдер уронил голову, затем встряхнулся и кивнул.

– Бурк… Пэт… спасибо тебе.

– Да пошел ты куда подальше, – ответил Бурк и, взглянув на дверь позади него, добавил: – Знаешь, что лежит позади тебя в этом вестибюле?

Шрёдер отрицательно мотнул головой.

– Мертвые тела. Много тел. Целый морг на поле боя. Вот теперь иди туда и разговаривай с убитыми и не забудь побеседовать с Беллини, а потом пойди на кафедру и сделай там признание или помолись, иди сделай что угодно, чтобы облегчить свою душу и продержаться еще хотя бы сутки.

Бурк прошел вперед, открыл дверь, взял Шрёдера за руку и, втолкнув его в вестибюль, закрыл дверь. Затем долго тупо глядел на тротуар, а услышав, как кто-то позвал его по имени, оглянулся и увидел Лэнгли, перепрыгивающего через ступени ему навстречу.

Лэнгли протянул было руку для рукопожатия, но, оглянувшись вокруг, быстро отдернул ее и холодно произнес:

– А ведь над тобой нависла беда, лейтенант.

– С чего бы это вдруг? – не понял Бурк и закурил сигарету.

– С чего, говоришь? – Лэнгли подался вперед и понизил голос. – Да ты же столкнул с церковных хоров собора святого Патрика официального чиновника английского консульства – дипломата, – и он разбился насмерть.

– Да это он сам сверзился.

– Разумеется, сам, но подтолкнул его ты. Что же ему оставалось делать, кроме как падать? Летать-то он не умел. – Лэнгли быстро прикрыл рот рукой, и Бурк подумал, что тот прячет улыбку. Но Лэнгли вновь обрел хладнокровие и язвительно заметил: – Очень дурацкий поступок, согласен?

Бурк ничего не ответил и лишь неопределенно пожал плечами.

Незаметно от толпы на ступенях отделилась Роберта Шпигель и, пройдя по порталу, остановилась рядом с Лэнгли. Посмотрев на обоих мужчин, она обратилась к Бурку:

– Боже праведный, и надо же – на глазах сорока полицейских и национальных гвардейцев учудить такое? Вы что, умом тронулись?

Ответил за Бурка Лэнгли:

– Я вот только что спросил его, не сдурел ли он, но есть и другой, более уместный вопрос. – И, обернувшись к Бурку, он спросил напрямик: – Ты дурак или сумасшедший?

Бурк ничего не ответил и, присев у каменной стены на корточки, молча смотрел на вьющийся дымок сигареты. Затем пару раз зевнул.

– Вас собираются арестовать за убийство. Удивляюсь, как до сих пор еще не сцапали. – В голосе Шпигель явственно звучала угроза.

Бурк посмотрел на Шпигель и ответил:

– Меня все еще не схватили, потому что вы им не велели. А не велели потому, что вам хочется посмотреть, как поведет себя Патрик Бурк: сдастся по-тихому или же начнет брыкаться и вопить.

Шпигель промолчала. Бурк волком глянул сначала на нее, потом на Лэнгли и продолжил:

– Ладно. Позвольте мне решать, знаю ли я правила этой игры. Я имею в виду досье на Бартоломео Мартина. Он страдал головокружением и боялся избытка веса.

– А как насчет того, что двадцать полицейских, лично присутствовавших на хорах и письменно подтверждающих, что Мартин получил сильнейший удар и свалился вниз?

– Нет, не так – это я получил такой удар…

Шпигель резко оборвала его, заявив:

– Этот человек был официальным лицом консульства…

– Дерьмом он был, а не официальным лицом.

Шпигель укоризненно покачала головой и заметила:

– А вот этого никто не может письменно засвидетельствовать, лейтенант.

Бурк оперся спиной о стену и, зевнув, ответил:

– В этом городе вы, леди, являетесь фиксатором всех событий, поэтому вы и засвидетельствуете. И рекомендуете меня на капитанскую должность, поскольку уж занимаетесь этими вопросами. К завтрашнему дню.

Шпигель даже побагровела от его наглости.

– Вы что, угрожаете мне? – Их взгляды встретились, но никто не отвел глаз. – Кто же поверит в вашу басню о том, о чем говорилось ночью?

Бурк загасил окурок и ответил:

– Шрёдер, вот кто. Он герой и будет подтверждать все, что я скажу.

Шпигель рассмеялась и неуверенно проговорила:

– Какая-то нелепость.

В разговор вмешался Лэнгли:

– Да, по сути дела, так оно и будет. Это долгая история… По-моему, лейтенант Бурк заслуживает… Всего, о чем он просит.

Шпигель пристально посмотрела на Лэнгли и, повернувшись к Бурку, сказала:

– У вас есть какой-то компромат на Шрёдера, так ведь? Я не хочу знать, что за компромат. И вас казнить не собираюсь. Я сделаю все, что в моих силах…

Бурк перебил ее:

– Я хочу назначения в группу по борьбе с подделками произведений искусства. Было бы здорово оказаться в Париже завтра, в это же самое время.

Шпигель рассмеялась:

– Так говорите, подделки произведений искусства? А что вы вообще, черт побери, смыслите в искусстве?

– Я смыслю во всем, что люблю.

– Это верно, – не удержался Лэнгли, – он во многом смыслит. – Он протянул руку Бурку. – Сегодня ночью ты провернул выдающуюся работенку, лейтенант. Наш отдел гордится тобой.

Бурк взялся за руку Лэнгли и с его помощью встал.

– Спасибо, старший инспектор. Я очищусь от греха. Омой меня, и я стану белее снега.

– Да ладно тебе, – ответил Лэнгли. – Мы дадим тебе рекомендацию или что еще нужно…

Шпигель закурила сигарету и заметила:

– Как же это, черт побери, меня угораздило связаться с копами и политиками? Боже, да лучше бы мне сейчас прогуливаться где-нибудь в Лондоне по Таймс-сквер.

Бурк не удержался от издевки:

– А я-то думал, вы с нами знаетесь давно.

Она ничего не ответила и принялась рассматривать ступени собора и авеню.

– Куда же все-таки девался Шрёдер? Столько телеоператоров, но улыбающегося Шрёдера перед ними нет. Или он уже в телевизионной студии?

– Он в соборе. Молится, – сказал Бурк. Шпигель, судя по всему, пребывала в недоумении.

– Что за чертова пресса. Все разбежались по газетам и студиям давать интервью и писать материалы, а он, видите ли, молится. Да репортеры сейчас все заглотают. За это я запихну этого поганца в члены муниципального совета в какой-нибудь Бенсонхерст…

Из дверей южного вестибюля потянулась мрачная процессия – оттуда на носилках начали выносить убитых. Несущие носилки полицейские и гвардейцы проходили сквозь строй поспешно собранного почетного караула, а трупы фениев несли в обход караула, за спинами солдат. Собравшиеся на ступенях хранили молчание, полицейские и военный капеллан шагали рядом с носилками. Руководил движением санитаров полицейский инспектор в парадной форме, расшитой позолоченными галунами и тесьмой, направляя носилки с убитыми полицейскими и гвардейцами к подогнанным к ступеням санитарным машинам, а с фениями – к боковому проходу, где их клали на пол.