Текст книги "Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом"

Однажды мне задали вопрос, как я могу совмещать африканский национализм с диалектическим материализмом. Я не вижу между ними никаких противоречий. Я был, прежде всего, африканским националистом, который вел борьбу за наше освобождение от господства меньшинства, за право нам самим решать свою собственную судьбу. Но в то же время Южная Африка и Африканский континент являлись частью большого мира. Наши проблемы, хотя и специфические, не были какими-то совсем уж уникальными, и философия, которая помещала эти проблемы в международный и исторический контекст большого мира и развития всеобщей истории, была ценной для нас. Я был готов использовать любые средства, чтобы ускорить преодоление существовавших предрассудков и положить конец шовинистическому национализму. Мне не нужно было становиться коммунистом, чтобы взаимодействовать с членами компартии. Я обнаружил, что африканских националистов и африканских коммунистов гораздо больше объединяло, чем разделяло. Циники всегда предполагали, что коммунисты использовали нас в своих целях. Но кто может с полной уверенностью подтвердить, что мы точно так же не использовали коммунистов в своих целях?

14

Если у нас еще и оставались какие-то надежды или иллюзии относительно Национальной партии до ее прихода к власти, то после этого мы быстро от них избавились. Угрозы националистов «поставить кафров на место» не были пустыми звуком. Помимо Закона о подавлении коммунизма, в 1950 году были приняты еще два закона, которые, по существу, сформировали базис апартеида: Закон о регистрации населения и Закон о групповых областях. Как я уже упоминал, Закон о регистрации населения уполномочил правительство официально классифицировать всех южноафриканцев в зависимости от принадлежности к той или иной расе. Раса стала определять все аспекты жизни южноафриканского общества. Произвольные и бессмысленные тесты для того, чтобы отличить чернокожего африканца от цветного, а цветного – от белого, часто приводили к настоящим трагедиям, когда членов одной и той же семьи могли классифицировались по-разному и отнести к разным расам в зависимости от того, был ли у ребенка более светлый или более темный цвет кожи. То, где человеку разрешалось жить и работать, могло зависеть от таких абсурдных понятий, как степень завитости волос или размер губ.

В свою очередь, Закон о групповых областях явился основой для применения системы апартеида в вопросе проживания. Согласно этому закону, каждая расовая группа могла владеть землей, занимать жилые помещения и торговать только в своей, выделенной ей области. Отныне индийцы могли жить только в индийских районах, африканцы – в африканских, а цветные – в районах для цветных. Если белые хотели получить землю или дома других расовых групп, им было достаточно объявить эту землю районом для белых – и после этого спокойно забирать ее. Закон о групповых областях положил начало эпохе принудительного переселения, когда целые африканские общины насильственно переселялись из районов, обозначенных как «районы для белых», потому что близлежащие белые землевладельцы не хотели, чтобы африканцы жили рядом с ними, или же просто желали получить их землю.

В верхней части списка районов для принудительного выселения из них чернокожих африканцев был Софьятаун, одно из традиционных мест проживания чернокожих в Йоханнесбурге. В этом поселке насчитывалось более пятидесяти тысяч человек. Несмотря на явные признаки бедности на каждом шагу, жизнь в Софьятауне била ключом. Это место можно было назвать источником всего нового и ценного в жизни чернокожих африканцев и их культуре. Софьятаун всегда имел для нас символическое значение, несмотря на свою относительную малочисленность.

В следующем году правительство приняло еще два закона, которые прямо ущемляли права чернокожих и цветных африканцев. Закон о раздельном представительстве избирателей был направлен на то, чтобы внести цветных африканцев в отдельный список избирателей в Капской провинции, тем самым ограничив их избирательные права, которыми они пользовались более века. В свою очередь, Закон о властях банту отменил Совет представителей коренных народов, один из непрямых форумов национального представительства африканцев, и заменил его иерархической системой племенных вождей, назначаемых правительством. Идея этого законодательного акта состояла в том, чтобы вернуть власть традиционным и преимущественно консервативным этническим лидерам, чтобы закрепить межэтнические различия, которые уж начали постепенно стираться. Оба закона олицетворяли политический курс и саму идеологию националистического правительства, которое делало вид, что сохраняет то, что оно на самом деле стремилось уничтожить. Законы, которые лишали коренные народы их прав, неизбежно представлялись как усилия по восстановлению этих прав.

Цветные африканцы сплотились в борьбе против Закона о раздельном представительстве избирателей. В марте 1951 года в Кейптауне была организована крупная демонстрация, в апреле – забастовка, в результате которой были закрыты все магазины и школы. Именно с учетом заметно возросшей активности индийцев, цветных и чернокожих африканцев Уолтер Сисулу впервые предложил идею национальной кампании гражданского неповиновения. Он изложил нам план, в соответствии с которым заранее подобранные добровольцы из всех групп населения должны были сознательно нарушать определенные дискриминационные законы, согласившись в результате своих действий оказаться в тюрьме.

Эта идея сразу же понравилась мне, как и остальным руководителям Африканского национального конгресса. Однако я разошелся во мнении с Уолтером Сисулу по вопросу о том, кто должен принять участие в этой кампании. Недавно я стал национальным президентом Молодежной лиги АНК и в своей новой роли настоятельно призвал к тому, чтобы кампания проводилась исключительно чернокожими африканцами. Я считал, что рядовой африканец по-прежнему с большой осторожностью относится к совместным действиям с индийцами и цветными. Хотя я теперь стал гораздо меньше возражать против сотрудничества с коммунистами, у меня все еще сохранились опасения относительно возможного влияния индийцев на наше освободительное движение. Кроме того, многие из активных сторонников АНК на низовом уровне рассматривали индийцев, владевших торговыми точками, как эксплуататоров чернокожих африканцев.

Уолтер Сисулу выразил категорическое несогласие со мной, заявив, что индийцы, цветные и чернокожие африканцы были неразрывно связаны друг с другом. Этот вопрос был рассмотрен на заседании Национального исполнительного комитета АНК, и мое мнение было отвергнуто даже теми, кто считался убежденными африканскими националистами. Тем не менее я проявил настойчивость и в очередной раз поднял этот вопрос на Национальной конференции АНК, состоявшейся в декабре 1951 года. Делегаты конференции, однако, отвергли мое мнение так же решительно, как это сделал Национальный исполнительный комитет. Теперь, когда моя точка зрения была отклонена на высшем уровне Африканского национального конгресса, я признал согласованную позицию. Если мое выступление, в ходе которого я призывал к стратегии полной самостоятельности со стороны АНК, было встречено достаточно прохладно, то моя речь, которую я произнес в качестве национального президента Молодежной лиги АНК и в ходе которой пообещал полную поддержку со стороны Лиги новой политики сотрудничества, вызвала оглушительные овации.

По предложению Совместного совета по планированию (в его состав вошли Дж. С. Морока, Уолтер Сисулу, Дж. Б. Маркс, Юсуф Даду и Юсуф Качалиа) Национальная конференция Африканского национального конгресса одобрила резолюцию, призывающую правительство Южно-Африканского Союза до 29 февраля 1952 года отменить Закон о подавлении коммунизма, Закон о групповых областях, Закон о раздельном представительстве избирателей, Закон о властях банту, а также ограничить действие законов о выпасе скота и об ограничении поголовья скота. Последние законы были направлены на сокращение чрезмерного выпаса скота, но их применение привело бы к дальнейшему сокращению площади земель, выделяемых для чернокожих африканцев. Совместный совет по планированию постановил, что 6 апреля 1952 года АНК проведет массовые демонстрации в качестве подготовки к началу Кампании неповиновения несправедливым законам. В этот день белые южноафриканцы должны были отмечать трехсотлетнюю годовщину прибытия в 1652 году в Южную Африку Яна ван Рибека. 6 апреля белые южноафриканцы ежегодно отмечают как день основания Кейптауна – а чернокожие африканцы проклинают его как начало трехсотлетнего порабощения.

Африканский национальный конгресс подготовил письмо в адрес премьер-министра, в котором проинформировал его о решениях, принятых на Национальной конференции АНК и крайнем сроке отмены дискриминационных законов. Поскольку документ должен был быть подписан Дж. С. Морокой, меня попросили отвезти это письмо к нему домой в Таба-Нчу, город недалеко от Блумфонтейна в провинции Оранжевое Свободное государство, весьма консервативный регион Южно-Африканского Союза. Я почти никогда не бывал в этом районе.

Всего несколько недель назад я сдавал экзамен на водительские права. В те дни для африканца это было большой редкостью, поскольку весьма немногие чернокожие имели машины. В назначенный день я арендовал автомобиль, чтобы использовать его на экзамене. Я проявил излишнюю самоуверенность и решил самостоятельно доехать до экзаменационной площадки. Я немного опаздывал и поехал быстрее, чем следовало бы. Когда я пересекал главную дорогу, то не посмотрел внимательно в обе стороны и столкнулся с автомобилем, двигавшимся по ней. Ущерб был минимальным, но в результате я точно опоздал на экзамен. Водитель пострадавшего автомобиля оказался разумным парнем, и мы согласились каждый сам оплатить собственные расходы на ремонт.

Когда я добрался до экзаменационной площадки, я увидел, что экзамен сдавала белая женщина. Она вела машину очень аккуратно, осторожно, ничего не нарушая. Когда экзамен был завершен, инструктор по вождению сказал ей: «Спасибо. Не могли бы вы припарковать машину вон там?» – и жестом показал на площадку рядом с ними. Подъехав к месту парковки, женщина повернула не совсем точно, и заднее колесо выскочило на обочину. Инспектор подошел к машине и сказал: «Извините, мадам, но вы провалили экзамен. Запишитесь, пожалуйста, повторно на другой день». Я почувствовал, как моя уверенность в своих силах угасает. Если этот парень смог перехитрить белую женщину, вынудив ее провалить экзамен, то на что же в таком случае мог рассчитывать я? Однако у меня все сложилось удачно, я сдал свой экзамен хорошо. Когда инструктор по его завершении велел мне припарковать машину на соседней площадке, я вел машину так осторожно, что ожидал наказания за слишком медленную езду.

Получив водительские права, я, по существу, превратился в таксомоторную службу для своих приятелей и друзей. Моей обязанностью теперь стало везде развозить их. И письмо на подпись Дж. С. Мороке тоже выпало везти именно мне. Для меня это не составило труда, так как мне доставляло удовольствие водить машину. Мне даже казалось, что лучшие идеи у меня в голове рождались, когда я ехал по сельской местности, а ветер хлестал в окно автомобиля.

По пути в Таба-Нчу я проезжал через Крунстад, консервативный город в провинции Оранжевое Свободное государство, расположенный примерно в 120 милях к югу от Йоханнесбурга. Поднявшись на холм, я увидел впереди двух белых мальчиков на велосипедах. Мое вождение еще не было уверенным, и я подъехал к ним слишком близко. Один из мальчиков внезапно повернул, не подав никакого сигнала, и мы столкнулись.

Мальчик упал с велосипеда, и я вышел из машины, чтобы помочь ему. Он протянул руки, показывая мне, что просит поднять его, но как раз в тот момент, когда я собирался это сделать, белый водитель проезжавшего грузовика крикнул мне, чтобы я не трогал мальчика. Этот водитель напугал ребенка, который сразу же опустил руки, словно не хотел, чтобы я его поднимал. Мальчик практически не пострадал, и водитель грузовика отвез его в полицейский участок, который находился неподалеку.

Вскоре прибыла местная полиция. Белый сержант бросил на меня взгляд и заявил: «Kaffer, jy sal kak vandag!» («Кафр, мы сегодня тебя как следует вздуем!») Я был потрясен произошедшим несчастным случаем и грубостью его слов, тем не менее смог собраться с силами и ответить ему, что буду ходить по нужде тогда, когда захочу, а не когда мне прикажет полицейский. При этих словах сержант достал свой блокнот, чтобы записать мои данные. Полицейские-африканеры были удивлены, что чернокожий мог ответить по-английски, еще больше они были удивлены тому, что он вообще посмел ответить им.

После того как я представился, сержант обыскал мою машину. Из-под коврика на полу он вытащил экземпляр левого еженедельника «Гардиан», который я сразу же спрятал туда после несчастного случая (письмо для Дж. С. Мороки я сунул под рубашку). Он прочитал название газеты, затем поднял ее вверх, словно пират свою добычу, и торжествующе воскликнул: «Wragtig ons het’n Kommunis gevang!» («Похоже, мы поймали коммуниста!») Размахивая газетой, он поспешил прочь.

Сержант вернулся примерно через четыре часа в сопровождении другого полицейского. Новый сержант, являясь также африканером, был полон решимости исполнить свой долг. Он заявил, что ему нужно принять необходимые меры на месте аварии для оформления полицейского протокола. Я ответил ему, что не следует проводить измерения ночью, если авария произошла днем. Я добавил, что намеревался провести ночь в Таба-Нчу и что не мог оставаться в Крунстаде.

Сержант нетерпеливо посмотрел на меня и спросил:

– Как тебя зовут?

– Мандела, – ответил я.

– Нет, как твое первое имя?

Я сказал ему.

– Послушай, Нельсон, – сказал сержант, как будто разговаривал с ребенком, – я хочу помочь тебе продолжить свою поездку. Однако если ты собираешься чинить мне трудности, у меня не останется другого выбора, кроме как начать чинить трудности тебе – и запереть тебя на ночь в полицейском участке.

Это отрезвило меня, и я согласился оформить полицейский протокол этим же вечером. Я возобновил свою поездку чуть позже. На следующее утро я ехал в районе городка Эксельсиор, когда у меня кончился бензин, и я был вынужден остановиться. Я подошел к ближайшему фермерскому дому и по-английски объяснил пожилой белой даме, что хотел бы купить немного бензина. Захлопнув дверь перед моим носом, она успела сказать до этого: «У меня нет для тебя бензина!» Я прошагал две мили до следующей фермы и, помня свою первую неудачную попытку, решил испробовать другой подход. Ласково посмотрев на появившегося в дверях фермера, я принял смиренный вид и заявил: «У моего бааса кончился бензин» (баас на африкаанс означает «босс», «хозяина», причем с оттенком раболепия). Фермер, оказавшийся родственником премьер-министра Ганса Стридома[36]36
  Если строго придерживаться исторических фактов, то Ганс Стридом являлся премьер-министром Южно-Африканского Союза с 1954 по 1958 год.


[Закрыть], проявил дружелюбие и помог мне. И все же мне слабо верится, что он поделился бы со мной бензином, если бы я сказал ему правду и не прибег к ненавистному мне слову «баас».

Встреча с Дж. С. Морокой оказалась гораздо менее насыщенной событиями, чем моя поездка к нему. Он подписал письмо, и я без происшествий вернулся в Йоханнесбург. В письме премьер-министру отмечалось, что Африканский национальный конгресс исчерпал все имеющиеся в его распоряжении конституционные средства для обеспечения наших законных прав и что мы требуем до 29 февраля 1952 года отмены шести дискриминационных законов, в противном случае мы будем вынуждены перейти к внеконституционным мерам. В ответе Даниэля Малана, подписанном его личным секретарем, значилось, что белые имеют неотъемлемое право принимать меры для сохранения своей самобытности как отдельного сообщества. В этом документе содержалась также угроза правительства, не колеблясь, в полной мере использовать свой потенциал для подавления любых беспорядков в том случае, если мы решимся на какие-либо действия вне рамок конституции.

Мы расценили категоричное отклонение Даниэлем Маланом наших требований как объявление войны. Теперь нам не оставалось ничего иного, кроме как прибегнуть к гражданскому неповиновению. Мы приступили к серьезной подготовке к массовым акциям. Набор и подготовка добровольцев являлись одними из основных задач предстоявшей кампании неповиновения, именно от них в значительной степени зависел успех самой кампании. 6 апреля прошли первые демонстрации протеста в Йоханнесбурге, Претории, Дурбане, Кейптауне, а также в городе Порт-Элизабет. В то время как Дж. С. Морока обратился к собравшимся на площади Свободы в Йоханнесбурге, я переговорил с группой потенциальных добровольцев численностью в несколько сотен человек из Профсоюза работников швейной промышленности. Я объяснил чернокожим и цветным африканцам и индийцам, что предстоявшая им задача – это весьма трудная и опасная обязанность, поскольку власти будут стремиться запугать добровольцев, посадить их в тюрьму, возможно, даже напасть на них. Неважно, как будут вести себя власти, добровольцы не могли отвечать на их действия насилием, иначе это поставило бы под угрозу суть самой кампании. В задачу добровольцев входило реагировать ненасилием на акции насилия. Дисциплина должна была поддерживаться любой ценой.

31 мая в городе Порт-Элизабет собрались руководители Африканского национального конгресса и Южноафриканского индийского конгресса, которые объявили о начале Кампании гражданского неповиновения 26 июня, в годовщину Дня свободы. Для руководства кампанией был создан Национальный комитет действий, для набора и обучения добровольцев – Национальный совет добровольцев. Я был избран национальным руководителем добровольцев Кампании гражданского неповиновения, а также председателем как Национального комитета действий, так и Национального совета добровольцев. В мои обязанности входила организация кампании, координация деятельности региональных отделений, агитация добровольцев и сбор необходимых средств.

Мы также обсудили, должна ли организуемая кампания следовать принципам ненасилия Махатмы Ганди или тому, что он назвал сатьяграхой, тактикой действий для обращения соперника в своего союзника и друга. Некоторые из нас призывали к ненасилию по чисто этическим соображениям, утверждая, что в моральном отношении это превосходит любой другой метод борьбы. Эта идея была решительно поддержана Манилалом Ганди, сыном Махатмы Ганди и редактором газеты «Индиан опиньон», который являлся видным членом Южноафриканского индийского конгресса. Манилал Ганди в результате своих мягких манер сам казался воплощением философии ненасилия, и он настаивал на том, чтобы наша кампания проходила в том же духе, что и акции его отца в Индии.

Другие руководители АНК считали, что мы должны подходить к этому вопросу не с точки зрения принципов, а исходя из тактики, что нам необходимо использовать тот метод, который в оптимальной мере диктуется складывающейся ситуацией и конкретными условиями. Если какой-то конкретный метод или тактика позволяют нам победить врага, то именно их и следует использовать. Кроме того, необходимо учитывать, что государственный аппарат и властные структуры намного могущественнее нас, и любые попытки насилия с нашей стороны будут немедленно подавлены. Это определило тактику ненасилия практической необходимостью, а не вариантом. Таково было и мое мнение. Я рассматривал ненасилие в философии Махатмы Ганди не как незыблемый принцип, а как тактику, которую следует использовать в соответствии с требованиями ситуации. Сам Махатма Ганди также считал, что этот принцип не настолько важен, чтобы использовать его в том случае, если он обречена на провал. Я призывал к ненасильственному протесту до тех пор, пока он оставался эффективным. Эта точка зрения возобладала, несмотря на решительные возражения со стороны Манилала Ганди.

Совместный совет по планированию согласовал бессрочную программу ненасилия и отказа от сотрудничества. Было предложено два этапа неповиновения. На первом этапе небольшому количеству хорошо подготовленных добровольцев предстояло совершать отдельные правонарушения в городских районах. Они должны были без разрешения входить в запрещенные для них зоны, пользоваться услугами и помещениями только для белых, такими как туалеты, железнодорожные купе, залы ожидания, входы в почтовые отделения. Они должны были умышленно оставаться в черте города после наступления комендантского часа. В каждой группе нарушителей выделялся лидер, в задачу которого входило заранее проинформировать полицию об акте неповиновения. Это было необходимо для того, чтобы аресты производились с минимальным скандалом. Второй этап кампании предполагался как массовое неповиновение властям, сопровождающееся забастовками и акциями протеста на промышленных предприятиях по всей стране.

Перед началом Кампании гражданского неповиновения 22 июня в Дурбане состоялся митинг, который получил название «День добровольцев». В этом мероприятии приняли участие (и выступили на нем с речью) Альберт Лутули, председатель филиала Африканского национального конгресса в провинции Наталь, и Г. М. Найкер, председатель Индийского конгресса провинции Наталь. Я приехал в Дурбан накануне и был на митинге главным оратором. Всего на этом форуме присутствовало около десяти тысяч человек. Я заявил в своем выступлении, что Кампания гражданского неповиновения станет самой мощной акцией, когда-либо предпринятой угнетенными массами в Южной Африке. Мне никогда раньше еще не приходилось выступать перед такой массой людей, и это был для меня волнующий опыт. Я осознал, что разговаривать с огромной толпой и общаться с аудиторией из двух десятков человек – это совершенно разные вещи. Тем не менее я постарался сделать все возможное, чтобы с такой же тщательностью объяснить все вопросы большой аудитории, как и маленькой. Я сказал собравшимся, что они войдут в историю и привлекут внимание всего мира к расистской политике Южной Африки. Я также подчеркнул, что единство чернокожих и цветных африканцев и индийцев в Южной Африке наконец-то стало реальностью.

26 июня по всей стране началась Кампания гражданского неповиновения. Ее участники бросили вызов властям и сделали это с мужеством и энтузиазмом. Кампания началась рано утром в городе Порт-Элизабет, где тридцать три добровольца под руководством Рэймонда Мхлабы вошли на железнодорожную станцию через вход «Только для белых» и были арестованы. Они прошли с песнями о свободе, под одобрительные возгласы своих друзей и родственников: «Mayibuye Afrika!» («Да здравствует возвращение Африки!»)

Я находился в офисе Африканского национального конгресса с раннего утра 26 июня, получая информацию об акциях добровольцев. В середине дня должна была проявить себя группа добровольцев в провинции Трансвааль. Им предстояло без разрешения войти в поселок близ Боксбурга, к востоку от Йоханнесбурга, – и подвергнуться аресту. Добровольцев возглавлял преподобный Н. Б. Танци, уже совсем пожилой человек, священнослужитель Африканской методистской епископальной церкви, который исполнял обязанности председателя филиала Африканского национального конгресса в провинции Трансвааль.

Было уже позднее утро, когда преподобный Н. Б. Танци позвонил мне в офис и с сожалением в голосе сообщил, что его врач настоятельно рекомендовал ему избегать ареста и тюремного заключения. Я заверил его, что мы обеспечим его теплой одеждой и ему придется провести в тюрьме всего одну ночь, но мне не удалось уговорить его. Это было серьезным разочарованием для нас, поскольку преподобный Н. Б. Танци являлся известной общественной фигурой, и мы рассчитывали тем самым продемонстрировать властям, что мы не просто группа молодых подстрекателей к беспорядкам.

Вместо преподобного Н. Б. Танци мы быстро нашли вполне достойную замену: это был Нана Сита, председатель Индийского конгресса провинции Трансвааль, который отсидел месяц в тюрьме за пассивное сопротивление властям во время индийской кампании протеста 1946 года. Несмотря на свой преклонный возраст и острый артрит, Нана Сита был настоящим борцом за свободу и согласился возглавить наших добровольцев.

Во второй половине дня, когда мы готовились отправиться в Боксбург, я понял, что нигде не было видно секретаря филиала АНК в провинции Трансвааль, который должен был сопровождать Нану Ситу. Это был еще один организационный просчет. Я тогда обратился к Уолтеру Сисулу: «Ты должен пойти с ними!» Это было наше первое мероприятие в провинции Трансвааль, и нашим лидерам следовало возглавить добровольцев, чтобы не возникло впечатления, будто руководители АНК держатся в стороне, в то время как рядовые активисты подвергаются арестам. Несмотря на то, что Уолтер являлся одним из организаторов кампании и, согласно планам, должен был бросить вызов властям несколько позже, он с готовностью согласился. Меня больше всего беспокоило то, что на нем в тот момент был костюм, весьма непрактичный для тюрьмы, однако нам удалось быстро найти ему какую-то старую одежду.

Затем мы с Юсуфом Качалиа отправились в Боксбург, где должны были передать магистрату Боксбурга письмо о том, что сегодня пятьдесят наших добровольцев без разрешения войдут в поселок в районе его юрисдикции. Когда мы прибыли в офис магистрата, там уже нас ожидало множество журналистов и фотографов. Когда я передавал магистрату письмо, тот вынужден был заслониться от вспышек фотокамер, а затем пригласил нас с Юсуфом в свой кабинет, чтобы переговорить наедине. Он оказался вполне разумным человеком и сказал нам, что его офис всегда открыт для нас, но лично он выступает против чрезмерной огласки, которая, по его мнению, способна лишь усугубить ситуацию.

Из офиса магистрата мы отправились прямо в поселок, перед которым проходила демонстрация протеста. Даже с расстояния в полмили мы могли услышать энергичное пение наших добровольцев и возгласы огромной толпы сторонников, которые пришли поддержать их. Мы обнаружили, что высокие металлические ворота в поселок заперты, а наши добровольцы терпеливо ждут снаружи, требуя пустить их внутрь. Всего там находилось пятьдесят два добровольца (как африканцы, так и индийцы) и толпа из нескольких сотен восторженных зрителей. Уолтер Сисулу был во главе демонстрантов, и его присутствие свидетельствовало о том, что мы были намерены довести свое дело до конца. В качестве доброго ангела-хранителя демонстрантов выступал Нана Сита, который, несмотря на свой артрит, находился в самой гуще протестующих и всячески ободрял их, энергично хлопая по спине.

В течение первого часа наблюдалось странное противостояние. Полиция проявляла не характерную для нее сдержанность, и ее поведение сбивало нас с толку. Было ли это специальной тактикой, направленной на то, чтобы измотать силы добровольцев? Ждали ли полицейские ухода журналистов, чтобы затем устроить расправу под покровом темноты?

Или же они столкнулись с дилеммой, что, арестовав нас (что они обычно делали, не задумываясь), они бы тем самым пошли у нас на поводу? Однако затем ситуация внезапно изменилась. Полиция открыла ворота, добровольцы сразу же хлынули в поселок, нарушив тем самым закон, лейтенант полиции дунул в свисток – и через несколько секунд полицейские, окружив добровольцев, принялись арестовывать их. Наша кампания шла полным ходом. Демонстрантов отвезли в местный полицейский участок и предъявили им обвинения.

В тот же вечер руководители Национального комитета действий, в который входили Оливер Тамбо, Юсуф Качалиа и я, собрались в городе, чтобы обсудить события прошедшего дня и спланировать акции на неделю вперед. Дело происходило недалеко от того района, где действовала вторая группа добровольцев, добиваясь своего ареста. Их возглавлял Флаг Бошиело, председатель центрального филиала АНК. Вскоре после одиннадцати часов мы услышали, как они маршируют по улице. Как раз в это время вступал в силу комендантский час, и африканцам требовалось разрешение для появления на улице.

Мы стали расходиться с нашего собрания около полуночи. Я чувствовал себя измученным и думал не об акциях неповиновения, а о горячей еде и сне. В этот момент ко мне и Юсуфу подошел полицейский, который прекрасно видел, что мы просто возвращаемся домой, не участвуя в каких-либо демонстрациях протеста. «Мандела, ты не можешь сбежать!» – сказал он мне и указал своей дубинкой на полицейский фургон, припаркованный неподалеку. Я чуть было не принялся объяснять ему, что отвечаю за организацию всей кампании неповиновения, поэтому не могу быть арестован прямо сейчас, но затем понял, что это было бы просто смешно. Я смог понаблюдать за тем, как расхохотался Юсуф, когда полицейский арестовывал его. Это было пикантное зрелище – видеть, как Юсуф улыбается во весь рот, когда его уводит полиция.

Несколько мгновений спустя мы с Юсуфом оказались среди более чем пятидесяти наших добровольцев во главе с Флагом Бошиело, которых привезли на грузовиках в тюрьму из красного кирпича, известную как «Маршалл-сквер». Как руководители Национального комитета действий, мы проявляли обеспокоенность в связи со своим арестом, поскольку было не совсем понятно, кто теперь будет руководить кампанией. Кроме того, другие активисты могли быть обескуражены нашим отсутствием. Однако настроение у нас было приподнятое. Даже по дороге в тюрьму добровольцы с воодушевлением пели в фургонах «Nkosi Sikelel’ iAfrika» («Боже, благослови Африку»), прекрасный в своей красоте африканский национальный гимн.

В ту первую ночь на внутреннем дворе тюрьмы белый надзиратель настолько сильно толкнул со ступенек одного из задержанных, что тот упал и сломал лодыжку. Я заявил надзирателю протест по поводу его поведения, и тогда он набросился на меня, пнув меня в голень. Я потребовал, чтобы пострадавшему была оказана медицинская помощь, и мы провели в этой связи небольшую, но достаточно громкую акцию. После этого нам сообщили, что пострадавший может на следующий день обратиться к врачу. Мы всю ночь переживали за него, понимая, какую острую боль он испытывал.

До этого я уже провел в тюрьме достаточно много времени, но это был мой первый опыт добровольного тюремного заключения. Тюрьма «Маршалл-сквер» была убогой, темной, грязной, но мы испытывали подлинное воодушевление и не замечали тюремной обстановки. Благодаря духу товарищества, царившему среди добровольцев, эти два дня пролетели очень быстро.

* * *

В первый же день Кампании гражданского неповиновения более 250 добровольцев по всей стране нарушили различные дискриминационные законы и были арестованы. Это было хорошее начало. Наши силы были организованными, дисциплинированными и уверенными в себе.