Текст книги "Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом"

В ответ Даливонга объяснил, что он пытался восстановить статус правящей династии своего семейного клана, который англичане существенно подорвали. Он подчеркнул важность и жизнеспособность племенной системы и традиций руководства в племени и клане и заявил, что не готов отказываться от принципов, которые закрепляют эти основы. Он тоже хотел освобождения Южной Африки, но считал, что эта цель может быть достигнута быстрее и мирным путем с помощью правительственной политики раздельного развития. Действия же Африканского национального конгресса, по его мнению, приведут лишь к кровопролитию и потерям для нашего народа. В заключение он подчеркнул, что был весьма удивлен и встревожен, узнав, что, несмотря на мое собственное высокое положение в правящей династии племени тембу, я не поддерживаю племенных принципов и традиций руководства.

Когда Даливонга закончил, я ответил ему, что, учитывая его положение вождя племени, прекрасно понимаю занятую им позицию. Наряду с этим я считаю, что его собственные интересы противоречат интересам общины. Я отметил, что на его месте я бы попытался подчинить свои собственные интересы интересам народа. Я сразу же пожалел о своей последней фразе, потому что вспомнил, что упоминание своего морального превосходства над оппонентом никогда не помогает в дискуссиях. Кроме того, я заметил, что Даливонга напрягся и посуровел, когда я высказал это замечание, поэтому я постарался перевести разговор на более общие вопросы.

Мы проговорили всю ночь, но так и не смогли сблизить наших позиций. Когда взошло солнце, мы расстались. Мы выбрали для себя разные пути, и теперь между нами оказалась пропасть. Это огорчило меня, потому что немногие люди вдохновляли меня так, как Даливонга, и ничто не доставило бы мне большей радости, чем вести борьбу плечо к плечу с ним. Но этому не суждено было сбыться. Если по семейным вопросам мы оставались друзьями, то в сфере политики мы находились в антагонистических лагерях.

В то утро я вернулся в Цгуну и провел там еще несколько дней. Я пересек вельд, чтобы навестить друзей и родственников, но волшебный мир моего детства к тому времени уже исчез. В один из вечеров я попрощался с матерью и сестрой, затем напоследок навестил Сабату в больнице, чтобы пожелать ему скорейшего выздоровления, и к трем часам утра был уже на пути в Кейптаун. Яркий лунный свет и свежий ветерок подбадривали меня всю дорогу вдоль реки Большой Кей. Дорога петляла по холмам, и с восходом солнца у меня поднялось настроение. Я вспомнил, что в последний раз был на этой дороге восемнадцать лет назад, когда Джонгинтаба отвез меня в Хилдтаун.

Я ехал, не торопясь, когда заметил, что на обочине дороги прихрамывающий мужчина махал мне рукой. Я съехал на обочину и предложил подвезти его. Он был примерно моего возраста, небольшого роста и довольно неопрятный. Было заметно, что он уже давно не мылся. Он сказал, что его машина сломалась по ту сторону Умтаты и что он уже несколько дней идет пешком к городу Порт-Элизабет. Я отметил ряд несоответствий в его рассказе и поинтересовался маркой его машины. «Бьюик», – ответил он. Я спросил также номер машины, и он ответил. Несколько минут спустя я переспросил: «Как, вы сказали, ее регистрационный номер?» И он теперь назвал уже другую цифру. Я заподозрил, что он полицейский, и решил не слишком откровенничать с ним.

Моя сдержанность осталась не замеченной моим спутником, который разговаривал всю дорогу до Порт-Элизабет. Он описывал различные курьезные ситуации, проявил хорошее знание истории региона. Он ни разу не спросил, кто я такой, а я сам не стал ему представляться. Но он был занятным, и общение с ним оказалось полезным и интересным.

Я сделал остановку в Ист-Лондоне и побеседовал там с некоторыми членами Африканского национального конгресса. Перед отъездом из города у меня состоялся еще разговор с группой его жителей, один из которых показался мне полицейским под прикрытием. Мой спутник, который к этому времени уже узнал, кто я такой, после того как мы вернулись в машину, сказал мне: «Знаешь, Мандела, я думаю, что один парень в последней группе был полицейским». Это пробудило во мне прежние подозрения, и я ответил ему: «Послушай, откуда мне знать, что ты сам не полицейский? Ты должен признаться мне, кто ты такой, иначе я выброшу тебя из машины».

Он в ответ горячо запротестовал и сказал: «Хорошо, я сейчас все расскажу». Он признался, что был контрабандистом и перевозил даггу (марихуану) с побережья Пондоленда, когда неожиданно наткнулся на полицейский блокпост. Увидев блокпост, он выскочил из машины и убежал. Полиция, однако, открыла вслед ему огонь, и он получил ранение в ногу. Это объясняло и его хромоту, и отсутствие у него машины.

Я поинтересовался, зачем он выбрал такой опасный образ жизни. Он ответил, что изначально хотел стать учителем, но его родители были слишком бедны, чтобы отправить его в колледж. После школы он работал на фабрике, но зарплата была слишком мала, чтобы он мог жить самостоятельно. Он стал прирабатывать контрабандой дагги и вскоре обнаружил, что это очень выгодное дело. Он даже решил бросить работу на фабрике. По его словам, в любой другой стране мира он нашел бы возможность проявить свои таланты: «Я встречал белых, которые гораздо ограниченнее меня по своим способностям, но зарабатывают они в пятьдесят раз больше, чем я». После длительной паузы он торжественно объявил мне: «А ведь я тоже член АНК!»

Он рассказал мне, что принимал активное участие в Кампании гражданского неповиновения 1952 года и работал в различных местных комитетах АНК в городе Порт-Элизабет. Я расспросил его о различных руководителях и активистах организации и позже в Порт-Элизабет смог убедиться в том, что он рассказал мне правду. На самом деле он оказался одним из самых надежных сторонников АНК, отсидевших в тюрьме во время Кампании гражданского неповиновения. Двери освободительной борьбы открыты для всех, кто решит присоединиться к ней.

Как адвокат с довольно обширной уголовной практикой, я был хорошо знаком с подобными историями. Я неоднократно встречал таких же ярких, талантливых людей, как мой компаньон, которые были вынуждены идти на преступления, чтобы свести концы с концами. Я не исключаю, что некоторые личности склонны к преступлениям из-за своей генетической наследственности или жестокого воспитания в детстве. Наряду с этим я убежден, что система апартеида способствовала превращению многих законопослушных граждан в преступников. Нет ничего удивительного в том, что аморальная и несправедливая правовая система порождала презрение к ее законам и правилам.

Мы прибыли в Порт-Элизабет на закате, и Джо Мэтьюс, сын З. К. Мэтьюса, организовал нам ночлег. На следующее утро я встретился с Раймондом Мхлабой, Фрэнсисом Баардом и Гованом Мбеки. С последним я еще не был знаком. В студенческие годы я прочитал его брошюру «Транскей в процессе становления». Он управлял кооперативным магазином в Транскее, однако вскоре собирался оставить его и стать редактором еженедельника «Нью Эйдж». Гован Мбеки был серьезным, вдумчивым человеком с мягким голосом, он уверенно чувствовал себя как в мире науки, так и в мире политики. Он в свое время принимал самое активное участие в подготовке Народного конгресса и имел хорошие перспективы занять в будущем самые высокие руководящие посты в Африканском национальном конгрессе.

В Кейптаун я отправился уже поздним утром, на сей раз моим компаньоном было лишь радио. Раньше мне никогда не доводилось ездить между городами Порт-Элизабет и Кейптаун, и я с нетерпением ждал по пути восхитительных пейзажей. Было жарко, с одной стороны дороги тянулась густая растительность. Едва я выехал из города, как наехал на большую змею, скользившую поперек дороги. Я не суеверен и не верю в приметы, но гибель змеи меня огорчила. Мне не нравится убивать никакое живое существо, даже то, которое способно внушить людям ужас.

Как только я миновал Хамансдорп, лес стал гораздо гуще, и я впервые в жизни увидел диких слонов и бабуинов. Большой бабуин перешел дорогу прямо передо мной, и я остановил машину. Он стоял и смотрел на меня так пристально, словно был детективом спецотдела полиции. Ирония заключалась в том, что я, африканец, впервые увидел такую Африку, какой ее рисовали в сказках и описывали в легендах. Такая прекрасная земля, подумал я, и вся она принадлежит только белым, для чернокожего африканца она недосягаема и неприкасаема. Меня поразила ее красота, она заставила меня испытать сильные чувства.

Где бы ни оказался борец за свободу, его везде сопровождают крамольные мысли. В городке Найсна, более чем в ста милях к западу от Порт-Элизабет, я остановился осмотреть окрестности. Здесь с дороги открывается замечательный вид. Насколько хватало глаз везде были видны густые леса – но я думал не о природе, а о том, что здесь много мест, где могли бы скрываться незамеченными и тренироваться повстанцы, ведущие борьбу против властей.

В Кейптаун я прибыл в полночь. Как оказалось, мне предстояло провести здесь две недели. Я жил в доме преподобного Уолтера Теки, руководителя местной методистской церкви, но большую часть времени проводил с Джонсоном Нгвевелой и Гринвудом Нготьяной. Нгвевела являлся председателем филиала АНК в западном регионе Капской провинции, а Нготьяна – членом его исполкома. Они оба были коммунистами, а также активными членами Уэслианской церкви. Я каждый день ездил на встречи с представителями АНК в такие города Капской провинции, как Вустер, Паарл, Стелленбош, Саймонстаун, Херманус. Я был намерен с пользой для дела провести каждый день своего пребывания в Кейптауне, но, когда я спросил, какое мероприятие запланировано на воскресенье (в Трансваале для меня это был рабочий день), мне сообщили, что этот день предназначен для посещения церкви. Я пытался протестовать, но тщетно. Коммунизм и христианство, по крайней мере в Африке, не являлись взаимоисключающими понятиями.

Однажды, гуляя по городу, я заметил белую женщину, которая в сточной канаве обсасывала рыбьи кости. Она была, очевидно, бедна и, судя по всему, бездомна, наряду с этим еще достаточно молода и даже не лишена определенной привлекательности. Я, конечно же, знал, что среди белых тоже есть бедняки, находящиеся в таком же бедственном положении, что и африканцы, но увидеть их можно было редко. Я привык видеть на улице чернокожих нищих, и меня поразил вид нищего белого. Хотя обычно я не подавал африканским нищим, сейчас у меня возникло побуждение дать этой женщине денег. В тот же момент я понял, какую злую шутку апартеид сыграл со мной: повседневные страдания африканцев я принимал как нечто само собой разумеющееся, в то время как при виде этой грязной белой женщины мое сердце сразу же потянулось к ней. В Южной Африке быть бедным и черным считалось нормальным, но быть бедным и белым – трагедией.

* * *

Готовясь к своему отъезду их Кейптауна, я отправился в редакцию еженедельника «Нью Эйдж», чтобы повидаться со старыми друзьями и обсудить их редакционную политику. «Нью Эйдж», являясь преемником ранее запрещенных левых изданий, относилось к числу средств массовой информации, симпатизировавших АНК. Было раннее утро 27 сентября. Поднимаясь по ступенькам, я услышал в редакции сердитые голоса и звуки переставляемой мебели. Я узнал голос Фреда Карнесона, менеджера еженедельника и его ангела-хранителя. Я понял, что другие голоса принадлежали сотрудникам полиции безопасности, которые обыскивали редакцию. Я остановился, затем повернулся и тихо ушел. Позже я узнал, что это был не единичный факт, а часть крупного полицейского рейда общенационального масштаба. Говорили, что это было самое крупное полицейское мероприятие, предпринятое в истории Южной Африки. Располагая ордерами, которые разрешали конфисковать все, что можно было расценить как доказательство государственной измены, подстрекательства к мятежу или нарушения Закона о подавлении коммунизма, полиция провела по всей стране обыски домов и офисов более пятисот человек. Был проведен обыск и в моем офисе в Йоханнесбурге. Полиция обыскала также дома Дж. С. Мороки, преподобного Хадлстона и профессора З. К. Мэтьюса.

Полицейский рейд омрачил мой последний день в Кейптауне. Он свидетельствовал о начале новой, еще более репрессивной тактики государства. Следовало ожидать новых правительственных запретов, и я был уверен, что окажусь в списке лиц, против которых введут эти запреты. В тот вечер преподобный Уолтер Тека и его жена пригласили к себе несколько человек, чтобы попрощаться со мной. Во главе с преподобным мы преклонили колени в молитве за благополучие тех, чьи дома подверглись полицейскому рейду. Я вышел из дома в свое любимое время отъезда, в три часа ночи, и через полчаса был на дороге в Кимберли, наспех построенный шахтерский городок, где в прошлом веке начался южноафриканский алмазный бизнес.

Я должен был на одну ночь остаться в доме доктора Артура Летеле, который позже станет генеральным казначеем АНК. Артур являлся практикующим врачом, и, встретив меня и увидев, что в дороге я простыл, он тут же уложил меня в постель. Он был храбрым и преданным своему делу активистом АНК, во время Кампании гражданского неповиновения возглавлял группу добровольцев и подвергся тюремному заключению. Это был весьма рискованный поступок для практикующего врача в городе, где политические действия чернокожих были большой редкостью. В Йоханнесбурге врач может пользоваться поддержкой сотен и даже тысяч других людей, которые занимаются той же опасной протестной деятельностью, но в таком консервативном месте, как Кимберли, где нет либеральной прессы или судебной власти для контроля за действиями полиции, такой шаг требует истинной доблести. Именно в Кимберли во время Кампании гражданского неповиновения один из ведущих активистов АНК был приговорен местным магистратом к ударам плетью.

Несмотря на мою простуду, доктор Артур Летеле позволил мне выступить на собрании АНК, которое состоялось в его доме на следующий вечер. Я собирался уезжать на следующее утро в три часа, однако доктор Артур и его жена настояли, чтобы я остался на завтрак, что я и сделал. Обратная дорога в Йоханнесбург прошла благополучно, и я приехал домой незадолго до ужина. Меня встретили восторженные крики моих детей, которые прекрасно понимали, что я привез им подарки. Один за другим я раздавал им эти подарки, купленные в Кейптауне, и терпеливо отвечал на их вопросы о своей поездке. В целом я чувствовал себя отдохнувшим, набравшимся впечатлений и готовым продолжить борьбу.

22

Сразу же по возвращении я доложил о своей поездке в Рабочий комитет Африканского национального конгресса. Руководство АНК хотело понять, был ли Альянс Конгресса достаточно силен, чтобы воспрепятствовать планам правительства. Я не смог его порадовать в этом отношении. По моему мнению (которое я честно изложил), организационные структуры АНК на территории Транскея были достаточно слабыми, и полиция безопасности, судя по всему, вскоре обескровит их и нейтрализует то небольшое влияние, которым обладал АНК в этом регионе.

Я предложил альтернативный вариант, который, как я понимал, вряд ли получит поддержку. Почему бы АНК не принять участие в работе новых правительственных структур в рамках Закона об органах власти банту, чтобы тем самым поддерживать связь с народными массами? Со временем такое участие станет платформой для наших собственных идей и политических проектов.

Любое предложение каким-либо образом участвовать в работе структур апартеида всегда встречало яростную оппозицию в рядах АНК. В начале своей деятельности в организации я тоже энергично возражал против таких идей. Однако к настоящему времени я уже понял, что пойти на жертвы, чтобы присоединиться к нашей борьбе, были готовы относительно немногие. Исходя из этого понимания мы должны были встречаться с людьми на их собственных условиях, даже если это означало, что мы будем каким-то образом сотрудничать с властями. Моя идея заключалась в том, что наше движение должно быть большой палаткой, в которую вошло бы как можно больше людей.

* * *

Однако в то время мой доклад руководству АНК был отложен в связи с экстренной необходимостью рассмотреть другой доклад, чреватый большими последствиями. Дело в том, что в тот момент общенациональные дебаты вызвала публикация доклада Комиссии по социально-экономическому развитию территорий банту в Южно-Африканском Союзе (она была создана правительством в качестве консультативного органа и сокращенно называлась Комиссией Томлинсона, по имени ее руководителя, профессора экономики сельского хозяйства в Университете Претории Фредерика Р. Томлинсона). Комиссия Томлинсона предложила план развития так называемых районов банту, или бантустанов. Целью этого плана ставилось обеспечение так называемого раздельного развития, или масштабного апартеида.

Система бантустанов, по существу, была задумана Хендриком Фервурдом, в то время министром по делам коренных народов, как способ нейтрализации критики расовой политики Южной Африки со стороны международного сообщества и одновременно с этим как способ узаконивания апартеида. Бантустаны (их еще называли туземными заповедниками), по замыслу Хендрика Фервурда, должны были представлять собой отдельные этнические анклавы (или традиционные районы проживания) для всех африканских граждан. Африканцы, утверждал министр по делам коренных народов, «должны обеими ногами стоять в туземных заповедниках», где им следовало «развиваться по своему собственному пути». Идея этих планов состояла в том, чтобы сохранить ту ситуацию, при которой 3 миллиона белых владели 87 процентами земли, а 8 миллионов африканцев – оставшимися 13 процентами.

Центральной идеей доклада Комиссии Томлинсона был отказ от интеграции между расами в пользу политики раздельного развития черного и белого населения страны. С этой целью в докладе рекомендовалось уделить внимание индустриализации районов с африканским населением и отмечалось, что любая программа, которая не предусматривает предоставление африканцам возможностей для развития их собственных регионов, обречена на провал. Комиссия Томлинсона указала, что нынешняя географическая конфигурация районов с африканским населением является слишком фрагментарной, и рекомендовала объединить эти районы в семь «исторически-логических» территорий исконного проживания основных этнических групп.

Однако создание отдельных, автономных бантустанов, как предлагала Комиссия Томлинсона, было фарсом. Так, бантустан Транскей, образец предлагаемой системы «исторически-логических» территорий исконного проживания, предстояло разделить на три отдельных географических района, Свазилендский бантустан, бантустаны Лебова и Венда состояли из трех территорий каждый, бантустан Газанкуле – из четырех, бантустан Сискей – из семнадцати, бантустан Бопутатсвана – из девятнадцати, а бантустан Квазулу – из двадцати девяти отдельных частей. Националистическое правительство тем самым складывало жестокую мозаику из человеческих жизней.

При создании системы «исторически-логических» территорий правительство стремилось сохранить Транскей (и другие районы с проживанием преимущественно африканского населения) в качестве источника дешевой рабочей силы для промышленности белого населения. В то же время его скрытой целью являлось формирование среднего класса африканцев, чтобы снизить среди африканского населения привлекательность Африканского национального конгресса и его освободительной борьбы.

Руководство АНК осудило доклад Комиссии Томлинсона, несмотря на то, что он содержал отдельные рекомендации либерального характера. Как я уже говорил Даливонге, раздельное развитие регионов страны было ложным решением той проблемы, обеспечить контроль над которой белые стремились, но не имели возможности сделать этого. В конце концов правительство одобрило доклад Комиссии Томлинсона, отклонив при этом ряд содержавшихся в нем рекомендаций как слишком прогрессивных.

Несмотря на осложнявшуюся внутриполитическую обстановку и мой пессимизм по поводу политики правительства, я не переставал мечтать о светлом будущем. В феврале 1956 года я вернулся в Транскей, чтобы купить участок земли в районе Умтаты. Я всегда считал, что у человека должен быть свой собственный дом рядом с местом его рождения, где он мог бы найти покой, который ускользает от него в других местах.

Вместе с Уолтером Сисулу я отправился в Транскей. Мы встречались с различными представителями АНК как в Умтате, так и в Дурбане, куда поехали в первую очередь, причем за нами вновь достаточно неуклюже пыталась следить полиция безопасности. В Дурбане мы обратились к нашим коллегам из Индийского конгресса в провинции Наталь с просьбой повысить свою активность в этом регионе.

В Умтате я, не без помощи Уолтера, внес первый взнос К. К. Сакве за участок земли, которым он владел в городе. К. К. Сакве являлся членом Бунга и входил в Совет представителей коренных народов. Пока мы гостили у него, он рассказал нам об инциденте, произошедшем в прошлую субботу в Бумбхане, Замечательном Месте Сабаты, на встрече правительственных чиновников и местных вождей по поводу введения системы бантустанов. Некоторые вожди выступили с возражениями против политики правительства, дело дошло до словесного конфликта между ними и магистратом. Встреча закончилась, по существу, скандалом. Этот рассказ дал нам некоторое представление о масштабе недовольства африканского населения Законом об органах власти банту.

В марте 1956 года, после нескольких месяцев относительной свободы, я вновь был уведомлен об уже третьем по счету правительственном запрете, который на пять лет ограничил мои передвижения районом Йоханнесбурга и на тот же период наложил ограничения на посещения мной каких-либо собраний. В течение следующих шестидесяти месяцев я, по существу, должен был находиться на так называемом карантине, видеть одни и те же улицы, одни и те же отвалы рудников на горизонте, один и тот же клочок неба. Чтобы получать новости о том, что происходит за пределами Йоханнесбурга, мне приходилось полагаться на прессу и рассказы других людей. Такая перспектива, безусловно, меня совершенно не радовала.

Однако на этот раз мое отношение к правительственному запрету в отношении меня радикально изменилось. Когда на мою деятельность впервые наложили запрет, я строго соблюдал все правила и предписания своих преследователей. Теперь у меня развилось презрение к этим ограничениям. Я не собирался позволять, чтобы мое участие в освободительной борьбе и масштабы моей политической деятельности определялись врагом, с которым я боролся. Позволить моему противнику ограничить мою деятельность явилось бы признанием своего поражения, а я понял, что нельзя становиться своим собственным тюремщиком.

Вскоре мне пришлось выступить посредником в одном остром политическом споре, возникшем в Йоханнесбурге. Каждая из конфликтующих сторон искала моей поддержки. У каждой стороны имелись вполне законные претензии к своему оппоненту, и каждая из сторон была настроена непримиримо. Ссора грозила перерасти в гражданскую войну местных масштабов, и я постарался сделать все возможное, чтобы предотвратить грядущую катастрофу. Речь идет о конфликте в клубе бокса и тяжелой атлетики в Общественном центре Дональдсона Орландо, где я тренировался почти каждый вечер.

Я присоединился к этому клубу в 1950 году и с тех пор почти каждый свободный вечер тренировался в нем. В последние годы я брал с собой в клуб и своего сына Темби, и к 1956 году, когда ему было десять лет, он стал увлеченным (хотя и весьма тощим) боксером наилегчайшего веса. Клубом руководил Йоханнес Молоци (Шкипер Адонис), его членами являлись как профессиональные боксеры, так и боксеры-любители, а также множество преданных своему делу тяжелоатлетов. Один из выдающихся боксеров нашего клуба, Джерри Молои (Уйиня), позже стал чемпионом провинции Трансвааль в легком весе и первым претендентом на национальный чемпионский титул.

Тренажерный зал был плохо оборудован. Мы не могли позволить себе приобрести ринг и тренировались на цементном полу, что было особенно опасно, когда боксера в ходе поединка сбивали с ног. В нашем распоряжении была лишь одна боксерская груша, свисавшая с потолка, и несколько пар боксерских перчаток. Мы обходились без аптечки, без боксерских груш на пружинах, без нормальных боксерских трусов и обуви, без капы. Почти ни у кого из нас не было боксерского шлема. Несмотря на нехватку оборудования и нормальной экипировки, в спортзале клуба тренировались такие чемпионы, как Эрик Нтселе (Черный), являвшийся чемпионом Южной Африки в легчайшем весе, и Фредди Нгиди (Томагавк), чемпион провинции Трансвааль в полулегком весе, который работал помощником в моей юридической компании «Мандела и Тамбо». В общей сложности у нас в клубе числилось двадцать или тридцать членов.

Хотя я увлекался боксом в Форт-Хэйре, только в Йоханнесбурге я стал всерьез заниматься этим видом спорта. Я никогда не относил себя к выдающимся перспективным боксерам. Я находился в тяжелом весе, и у меня не было ни достаточной силы удара, чтобы компенсировать недостаток скорости, ни достаточной скорости, чтобы компенсировать недостаток силы удара. Я наслаждался не столько жестокостью этого вида спорта, сколько техникой бокса, его наукой. Меня интересовало то, как боксер управляет своим телом, чтобы защитить себя, какую тактику он использует для нападения, а какую для того, чтобы отступить, как он выстраивает свой поединок. Бокс – демократичный вид спорта. На ринге не имеет значения ни твое социальное положение, ни возраст, ни цвет кожи или богатство. Когда ты кружишь вокруг своего противника, исследуя его сильные и слабые стороны, ты не думаешь о его цвете кожи или социальном статусе. Я никогда по-настоящему не выступал на ринге после того, как занялся политикой. Мой основной интерес к боксу был вызван неожиданным для меня эффектом тренировок: я обнаружил, что напряженные занятия являются отличным способом снять напряжение и стресс. После интенсивной тренировки я почувствовал себя гораздо лучше как в психологическом отношении, так и физически. Это была возможность целиком отдаться чему-то, кроме политической борьбы. После вечерней тренировки я просыпался на следующее утро, чувствуя себя сильным и отдохнувшим, готовым вступить в борьбу с новыми силами.

Я посещал тренажерный зал в течение полутора часов каждый вечер с понедельника по четверг. Возвращаясь домой после работы, я забирал Темби и ехал в Общественный центр Дональдсона Орландо. Там мы в течение часа делали различные упражнения, занимались бегом в разных режимах, прыжками со скакалкой, гимнастикой или проводили «бой с тенью», затем пятнадцать минут уделяли силовым упражнениям и поднятию тяжестей, после чего проводили спарринг-бой. Если нам предстоял какой-либо ответственный поединок или турнир, то мы увеличивали время тренировки до двух с половиной часов.

Каждый из нас по очереди проводил наши тренировки, чтобы развить в себе качества лидера, инициативность и уверенность в своих силах. Темби особенно нравилось руководить этими тренировками. Мне приходилось нелегко в те дни, когда мой сын оказывался главным, потому что он выделял меня из всех, чтобы покритиковать. Он немедленно отчитывал меня всякий раз, когда я пытался слегка полениться. Если все в спортзале называли меня «вождь», то Темби избегал этого почетного оборота, обращаясь ко мне: «Мистер Мандела!» Иногда, когда он испытывал особую симпатию к своему старику, он мог назвать меня «мой бра»[43]43
  Определенная пикантность данного обращения заключается в том, что на литературном английском «бра» (“bra”) означает «лифчик».


[Закрыть], что на городском жаргоне означало «мой брат». Когда он видел, что я бездельничаю, то говорил строгим голосом: «Мистер Мандела, этим вечером вы напрасно тратите наше время. Если вы не в состоянии угнаться за нами, почему бы вам не пойти домой и не посидеть там со старухами». Всем очень нравились эти насмешки, и мне было приятно видеть своего сына таким счастливым и уверенным в себе.

В том году дух товарищества в клубе был разрушен в результате ссоры между Шкипером Молоци и Джерри Молои. Джерри и другие боксеры чувствовали, что Шкипер не уделяет клубу достаточного внимания. Шкипер был умелым и опытным тренером, но редко присутствовал на занятиях, поэтому практически не делился своим опытом и знаниями. Он прекрасно знал историю бокса и, к примеру, мог во всех деталях рассказать о двадцати шести раундах знаменитого боя Джека Джонсона в Гаване в 1915 году, когда первый чернокожий чемпион мира в тяжелом весе потерял свой титул. Однако Шкипер, как правило, появлялся у нас только перед поединком или турниром, чтобы получить причитающийся ему небольшой гонорар. Я поддерживал точку зрения Джерри, однако пытался сделать все возможное, чтобы уладить возникший конфликт в интересах сохранения гармонии в клубе. В конце концов, даже мой сын согласился с критикой Джерри в адрес Шкипера, и я оказался бессилен предотвратить разрыв отношений.

Боксеры, которых возглавлял Джерри Молои, пригрозили выйти из клуба Шкипера и основать свой собственный. Я созвал собрание с участием всех участников конфликта. Это была оживленная дискуссия, проведенная на языках сесото, зулу, коса и на английском. В пылу наших перепалок Шкипер, нападая на организовавших бунт боксеров, даже процитировал Шекспира. Обвинив Джерри в недостойном поведении, он сравнил его с Брутом, предавшим Цезаря. «Кто такие Цезарь и Брут?» – поинтересовался мой сын. Прежде чем я успел ответить, кто-то из боксеров спросил: «А разве они не мертвы?» На это Шкипер патетически ответил: «Да, но предательство живо и до наших дней!»

Наше собрание ничего не смогло решить, и боксеры ушли тренироваться в другое место, а тяжелоатлеты остались в Общественном центре. Я присоединился к боксерам, и первые несколько недель мы занимались в достаточно неудобном для борца за свободу месте – в полицейском спортзале. После этого Англиканская церковь предоставила нам по разумной арендной плате помещение в Орландо-Ист, и мы тренировались там под руководством Саймона Тшабалалы (Мшенгу), который позже стал одним из известных борцов за свободу периода подполья АНК.

Наше новое помещение для тренировок было ничем не лучше прежнего, и свой клуб мы так и не смогли создать. Африканские боксеры, как и все остальные чернокожие спортсмены и артисты, были ограничены двумя барьерами: нищетой и расизмом. Деньги, которые зарабатывал африканский боксер, обычно тратились на еду, аренду жилья, одежду, а все, что оставалось, шло на боксерское снаряжение и оплату тренировок. Он был лишен возможности стать членом боксерских клубов для белых, которые не испытывали недостатка в спортивном оснащении и квалифицированных тренерах для подготовки первоклассного боксера мирового класса. В отличие от профессиональных боксеров из числа белых, африканские профессиональные боксеры были вынуждены целый день работать. Чернокожие профессиональные боксеры ощущали острую нехватку спарринг-партнеров, а поскольку тем платили мало, их качество было весьма низким. Тем не менее ряд африканских бойцов смогли преодолеть эти трудности и добиться больших успехов. Такие боксеры, как Элайджа Моконе (Маэстро), Энох Нхлапо (Школьник), Кангару Маото, один из величайших профессионалов ринга Леви Мади (Золотой мальчик), Нкосана Мгхаджи, Макид Мофокенг, Норман Секгапане, одерживали в своей спортивной карьере великие победы, а Джейк Тули, наш величайший герой, выиграл титул чемпиона Великобритании и Британской империи в наилегчайшем весе. Он является самым ярким примером того, каких высот могли бы достичь африканские боксеры, если бы им предоставили такие же возможности, как и спортсменам из числа белого населения.