Текст книги "Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом"

25

9 января 1957 года мы снова собрались в армейском тренировочном центре. Настала очередь защиты опровергнуть обвинения государства. После краткого изложения сути обвинения нас в государственной измене Вернон Берранже, наш главный адвокат, огласил аргументы защиты: «Защита намерена решительно опровергнуть утверждение, что положения Хартии свободы являются государственной изменой или преступлением. Напротив, защита намерена доказать, что идеи и убеждения, изложенные в этой Хартии и противоречащие политике нынешнего правительства, разделяет подавляющее большинство человечества, люди всех рас и цветов кожи, а также подавляющее большинство граждан нашей страны». Проконсультировавшись с нашими адвокатами, мы решили, что нам следует не только доказать, что мы невиновны в государственной измене, но и продемонстрировать, что это политический процесс, в ходе которого правительство преследовало нас за действия, которые были морально оправданны.

Однако драматизм изложения аргументов во вступительной речи сторон в дальнейшем сменился скукой судебных заседаний. Первый месяц судебного разбирательства был заполнен представлением доказательств со стороны гособвинения. Были продемонстрированы одна за другой все бумаги, брошюры, документы, книги, блокноты, письма, журналы и вырезки, которые полиция конфисковала за последние три года своих рейдов. Поскольку все эти вещдоки были пронумерованы, их можно было сосчитать: всего их накопилось двенадцать тысяч. Предъявленные гособвинением материалы варьировались от Всеобщей декларации прав человека Организации Объединенных Наций до кулинарной книги на русском языке. Были представлены даже две таблички, изъятые полицией с Народного конгресса: «Мясной суп» и «Вегетарианский суп».

В ходе предварительного судебного заседания, которое должно было продлиться несколько месяцев, мы изо дня в день слушали, как чернокожие детективы и детективы-африканеры зачитывали те записи, которые они сделали на заседаниях Африканского национального конгресса, или стенограммы выступлений на них. Эти отчеты сплошь и рядом искажали источники и были либо бессмыслицей, либо совершенной ложью. Вернон Берранже позже смог продемонстрировать в своем искусном перекрестном допросе, что многие чернокожие детективы, не зная английского языка, не могли понимать выступлений на нем.

Чтобы подтвердить поразительное по своей сути утверждение о том, что мы намеревались сместить существующее правительство и заменить его властью советского образца, государственное обвинение опиралось, в частности, на свидетельства профессора Эндрю Мюррея, заведующего кафедрой политологии Кейптаунского университета. Мюррей охарактеризовал многие изъятые у нас документы, включая Хартию свободы, как коммунистические.

Профессор Мюррей вначале мог показаться относительно осведомленным специалистом в своем деле, но это впечатление сохранялось у присутствовавших на суде лишь до тех пор, пока Вернон Берранже не начал свой перекрестный допрос. Вернон Берранже сообщил суду, что хочет прочитать Мюррею несколько отрывков из различных документов, а затем попросить Мюррея дать экспертную оценку, относятся ли эти документы к числу коммунистических. Вначале Вернон Берранже прочел первый отрывок, в котором говорилось о необходимости для рядовых работников сотрудничать друг с другом, а не эксплуатировать один другого. «Имеет коммунистический характер», – определил Мюррей. На это Вернон Берранже заметил, что с таким заявлением выступил бывший премьер-министр Южной Африки Даниэль Малан. Вслед за этим Вернон Берранже зачитал два других текста, и профессор Мюррей охарактеризовал оба как коммунистические. На самом деле это оказались отрывки из выступлений американских президентов Авраама Линкольна и Вудро Вильсона. Кульминация наступила, когда Вернон Берранже прочитал Мюррею текст, который профессор без колебаний назвал «вне всякого сомнения, явно коммунистическим». В итоге оказалось, что это было заявление, сделанное самим профессором Эндрю Мюрреем в 1930-х годах.

На седьмом месяце судебного разбирательства гособвинение заявило, что намерено представить доказательства спланированного насилия, которое произошло во время Кампании гражданского неповиновения. Ван Никерк вызвал первого из своих главных свидетелей, Соломона Нгубасе, которому предстояло представить сенсационные доказательства, изобличавшие Африканский национальный конгресс. Нгубасе оказался тихим парнем лет под сорок, достаточно плохо владевшим английским языком и отбывавшим в настоящее время наказание за мошенничество. В своих показаниях Нгубасе сообщил суду, что получил степень бакалавра искусств в Форт-Хэйре и что являлся практикующим адвокатом. Он заявил, что работал секретарем отделения АНК в городе Порт-Элизабет, а также членом Национального исполнительного комитета АНК. По его утверждению, он присутствовал на заседании Национального исполкома, на котором было принято решение направить Уолтера Сисулу и Дэвида Бопапе в Советский Союз для закупки оружия в целях обеспечения в Южной Африке насильственной революции. Нгубасе заявил также, что присутствовал на встрече, в ходе которой планировалась организация мятежа в городе Порт-Элизабет в 1952 году, и что он являлся свидетелем принятия руководством АНК решения ликвидировать в Транскее всех белых таким же образом, как поступали с белыми поселенцами повстанцы движения «За землю и свободу» (известного также как движение «Мау-Мау») в Кении[45]45
  Речь идет о событиях 1952–1956 гг.


[Закрыть]. Показания Нгубасе, полные драматизма, вызвали переполох в зале суда и за его пределами. Создалось впечатление, что доказательства антигосударственного заговора, наконец, были представлены.

Однако, когда Нгубасе подвергся перекрестному допросу Вернона Берранже, выяснилось, что он был в равной степени сумасшедшим и лжецом. Вернон Берранже, чье мастерство перекрестного допроса принесло ему среди обвиняемых прозвище Исангома (народный целитель, изгоняющий тяжелые болезни), быстро установил, что Нгубасе не был ни выпускником Форт-Хэйра, ни членом АНК, тем более не имел никакого отношения к Национальному исполнительному комитету организации. Вернон Берранже доказал, что Нгубасе подделал сертификат о получении диплома о высшем образовании, что он незаконно занимался юридической практикой в течение нескольких лет и что против него в настоящее время рассматривалось новое дело о мошенничестве. Встреча руководства АНК, на которой якобы обсуждалась организация мятежа в городе Порт-Элизабет и на которой якобы он присутствовал, по времени состоялась в тот период, когда он отбывал наказание за мошенничество в тюрьме Дурбана. Практически ни одно из показаний Нгубасе не имело даже отдаленного сходства с правдой. В конце своего перекрестного допроса Вернон Берранже прямо обратился к свидетелю: «Вы знаете, кто такой негодяй?» Нгубасе ответил отрицательно. «Это вы, сэр! Вы – негодяй!» – воскликнул Берранже.

Джо Слово, один из обвиняемых и превосходный адвокат, сам вел свою защиту. Он крайне раздражал гособвинение из-за своих острых, неудобных для обвинения вопросов и стремления продемонстрировать, что это власти являлись нарушителем законов, а не Африканский национальный конгресс. Перекрестные допросы Джо Слово зачастую так же эффективно разрушали аргументы обвинения, как и допросы Вернона Берранже. В качестве примера можно привести допрос детектива Иеремии Моллсона, одного из немногих чернокожих сотрудников спецподразделения полиции, утверждавшего, что дословно помнит выступления на заседаниях АНК, на которых он присутствовал. Однако приведенные им цитаты являлись либо какой-то бессмыслицей, либо откровенной выдумкой.

Джо Слово: «Вы понимаете по-английски?»

Иеремия Моллсон: «Не так хорошо».

Джо Слово: «Вы хотите сказать, что докладывали о выступлениях на английском языке, но при этом плохо понимаете английский?»

Иеремия Моллсон: «Да, Ваша честь».

Джо Слово: «Вы согласны с тем, что ваши доклады – это сплошная чушь?»

Иеремия Моллсон: «Я не знаю».

Последний ответ вызвал среди обвиняемых взрыв смеха. Магистрат сделал нам замечание, отметив: «Судебное разбирательство не так забавно, как может показаться».

В какой-то момент магистрат Ф. К. Уэссел указал Джо Слово на то, что тот ставит под сомнение непредвзятость суда, и оштрафовал его за неуважение к суду. Это вызвало негодование у большинства обвиняемых, и только энергичное вмешательство вождя Альберта Лутули смогло предотвратить аналогичное привлечение ряда обвиняемых к ответственности за неуважение к суду.

Процесс дачи показаний, бо́льшая часть которых представляла собой утомительную юридическую казуистику, постепенно начал изматывать нас, и мы стали заниматься другими делами. Я часто брал с собой книгу, чтобы почитать, или какой-нибудь юридический документ, чтобы поработать над ним. Другие обвиняемые читали газеты, разгадывали кроссворды, играли в шахматы или в слова. Время от времени нам делали замечание за то, что мы не следим за ходом заседания, и тогда книги и головоломки на какое-то время исчезали. Но затем, когда показания продолжали свой черепаший темп, наша практика бегства от скуки возобновлялась.

По мере продолжения предварительного судебного заседания положение гособвинения становилось все более отчаянным. Было все более очевидным, что оно вынуждено собирать доказательства (зачастую фабрикуя их) уже по ходу судебного процесса, чтобы спасти дело, которое превращалось в безнадежное.

Наконец, 11 сентября, через десять месяцев после того, как мы впервые собрались в армейском тренировочном зале, прокурор объявил, что судебное дело на этапе предварительного рассмотрения завершено. Магистрат предоставил защите четыре месяца на то, чтобы просмотреть восемь тысяч страниц изложенных на бумаге доказательств и двенадцать тысяч представленных гособвинением документов.

Предварительное судебное заседание длилось весь 1957 год. В сентябре суд объявил перерыв, и защита приступила к рассмотрению доказательств, которые представило обвинение. Три месяца спустя, без какого-либо предупреждения и без каких-либо внятных объяснений, государственное обвинение заявило о снятии обвинений против шестидесяти одного человека. Большинство из этих лиц являлись относительно незначительными фигурами в АНК, однако в общем списке были также вождь Альберт Лутули и Оливер Тамбо. Их освобождение нас, безусловно, порадовало, но одновременно и озадачило.

В январе, когда правительство должно было подвести итоги по своим обвинениям против нас, гособвинение привлекло к судебному процессу нового прокурора, грозного Освальда Пироу. Освальд Пироу являлся бывшим министром юстиции, бывшим министром обороны и был, по существу, столпом политики Национальной партии. Он относился к числу давних африканеров-националистов, открыто симпатизировал нацистам. Огласку получил тот факт, что однажды он назвал Гитлера «величайшим человеком своего времени». Освальд Пироу был ярым антикоммунистом. Его назначение стало новым доказательством того, что власти серьезно беспокоились об исходе нашего судебного процесса и придавали необходимости своей победы в этом процессе огромное значение.

Перед тем как Освальд Пироу должен был подвести итоги, Вернон Берранже объявил, что намерен ходатайствовать о нашем освобождении на том основании, что обвинение не представило достаточных доказательств нашей виновности. Освальд Пироу выступил против нашего освобождения, приведя в качестве примера отдельные цитаты из «подстрекательских» выступлений обвиняемых. Он сообщил суду, что полиция обнаружила новые доказательства «крайне опасного заговора». Вся страна, заявил он напыщенно, как выяснилось, сидела на пороховой бочке. Его выступление выглядело весьма эффектно и драматически. Освальд Пироу смог изменить всю атмосферу судебного процесса. Мы стали слишком самоуверенными, и этот поворот в ходе суда напомнил, что обвинение, предъявленное нам, весьма серьезно. Адвокаты предупредили нас: «Не обманывайтесь. Вероятность того, что вы попадете в тюрьму, достаточно высока». Их предупреждение отрезвило нас.

После тринадцати месяцев предварительного судебного заседания магистрат постановил, что он нашел «достаточные причины» для привлечения нас к суду в Верховном суде провинции Трансвааль за государственную измену. В январе, когда девяносто пять оставшихся обвиняемых предстали перед судом, было объявлено о том, что предварительное судебное заседание закрыто. О начале реального судебного разбирательства в Верховном суде нам ничего не было известно.

26

Однажды во время перерыва в предварительном судебном заседании я отвозил своего друга из Орландо в медицинский колледж при Витватерсрандском университете и проезжал мимо больницы Барагванатха, главной больницы для чернокожих в Йоханнесбурге. Минуя ближайшую автобусную остановку, я краем глаза заметил симпатичную молодую женщину, ожидавшую автобуса. Я был поражен ее красотой и повернул голову, чтобы получше рассмотреть ее, но ехал слишком быстро и не смог сделать этого. Лицо этой женщины врезалось мне в память, я даже подумывал, не развернуться ли мне, чтобы проехать мимо нее в другом направлении, но затем просто продолжил свой путь.

Несколько недель спустя произошло весьма любопытное совпадение. Когда я заскочил в офис своей юридической компании, то увидел, что перед Оливером сидела со своим братом та же самая молодая женщина. Я был ошеломлен и смог с большим трудом скрыть свое удивление (или же свой восторг). Оливер представил меня им и объяснил, что они пришли к нему по юридическому делу.

Ее звали Номзамо Уинифред Мадикизела, друзья звали ее просто Винни. Она недавно окончила учебу в Школе социальной работы Яна Х. Хофмейра в Йоханнесбурге и работала в качестве первой чернокожей женщины – социального работника в больнице Барагванатха. В то время я мало обращал внимания на ее прошлое или имевшиеся у нее юридические проблемы, потому что был глубоко взволнован самим ее присутствием. Я больше думал о том, как бы пригласить ее на свидание, чем о том, как наша компания будет вести ее дело. Не знаю, существует ли любовь с первого взгляда, но совершенно уверен в том, что в тот момент, когда я впервые увидел Винни Номзамо, то понял, что хочу, чтобы она стала моей женой.

Винни была шестым ребенком в семье К. К. Мадикизелы, директора школы, который впоследствии стал бизнесменом (всего у него было одиннадцать детей). Ее второе имя, Номзамо, означало «тот, кто борется или проходит испытания». Это было такое же пророческое имя, как и мое. Она приехала в Йоханнесбург из Бизаны в Пондоленде, то есть из района, прилегающего к той части Транскея, где я вырос. Она происходила из клана фондо племени амангутьяна. Ее прадед, Мадикизела, в XIX веке был могущественным вождем в провинции Наталь, который поселился в Транскее во времена Мфекане[46]46
  Мфекане – термин, обозначающий бурные события в истории Южной Африки, связанные с расширением владычества зулусов под руководством верховного вождя Шаки примерно с 1815 по 1835 год.


[Закрыть].

На следующий день я позвонил Винни в больницу и попросил ее помочь в сборе денег для Фонда защиты обвиняемых по делу о государственной измене в Школе социальной работы Яна Х. Хофмейра. Это был просто предлог, чтобы пригласить ее на обед, что я и сделал. Я заехал за ней и отвез ее в индийский ресторан рядом с моим офисом, одно из немногих мест, где обслуживали чернокожих и где я сам часто обедал. Винни была просто ослепительна, и даже тот факт, что она никогда раньше не пробовала блюд с карри и поэтому была вынуждена пить воду стакан за стаканом, чтобы унять жжение во рту, только добавлял ей очарования.

После обеда я повез ее на прогулку в одно местечко между Йоханнесбургом и Эватоном – пригород Йоханнесбурга Эльдорадо-Парк на южной границе Суэто. Мы погуляли по вельду с высокой травой, так похожему на Транскей, где мы оба выросли. Я рассказал ей о своих надеждах и о трудностях, связанных с судебным процессом по обвинению меня в государственной измене. Я сразу понял, что хочу жениться на ней, и прямо сказал ей об этом. Ее дух, ее страсть, ее молодость, ее мужество, ее своеволие – все это я почувствовал в тот момент, когда впервые увидел ее.

В течение следующих недель и месяцев мы виделись при любой возможности. Она навещала меня в зале суда и в моем офисе. Она приходила посмотреть, как я тренируюсь в спортзале. Она познакомилась с Темби, Макгато и Маказиве. Она приходила на собрания и политические дискуссии Африканского национального конгресса. Я одновременно ухаживал за ней и образовывал ее в политическом отношении. Еще в студенческие времена Винни была привлечена к деятельности Движения неевропейского единства (ДНЕ)[47]47
  Движение неевропейского единства – троцкистская организация, созданная в Южной Африке в 1943 году.


[Закрыть], поскольку ее брат являлся членом этой организации. В последующие годы я поддразнивал этим фактом, говоря ей, что если бы она не встретила меня, то вышла бы замуж за лидера ДНЕ.

Вскоре после того, как я подал на развод с Эвелин, я сказал Винни, что она должна навестить Рэй Хармель, жену Майкла Хармеля, для примерки свадебного платья. Помимо того что Рэй была активистом АНК, она также являлась отличной портнихой. Я спросил Винни, сколько подружек невесты она собирается пригласить, и предложил ей съездить в Бизану, чтобы сообщить своим родителям, что мы собираемся пожениться. Винни со смехом рассказывала всем, что я никогда не делал ей предложения, а просто сказал на нашем первом свидании, что намерен жениться на ней, и с того дня принимал это как свершившийся факт.

Процесс по делу о государственной измене шел уже второй год, и на нашу с Оливером юридическую практику он оказал негативное влияние. Компания «Мандела и Тамбо» приходила в упадок, поскольку мы с Оливером не имели возможности подолгу бывать на рабочем месте. Как результат, мы с ним испытывали серьезные финансовые трудности. Поскольку с Оливера обвинения были уже сняты, он принимал меры по исправлению сложившегося положения, но ущерб нам уже был нанесен весьма ощутимый. Мы были вынуждены сократить ранее достаточно активную практику, и часть наших клиентов перешла к другим адвокатам. Я даже не мог позволить себе оплатить оставшийся долг в пятьдесят фунтов за участок земли, который я хотел приобрести в Умтате, и мне пришлось отказаться от этих планов.

Я объяснил все это Винни. Я признался ей в том, что нам, более чем вероятно, придется жить на ее небольшую зарплату социального работника. Винни поняла и ответила, что готова рискнуть и связать со мной свою судьбу. Я никогда не обещал ей золота и бриллиантов, и я никогда не смог дарить их ей.

Наша свадьба состоялась 14 июня 1958 года. Я подал заявление на временное освобождение от правительственных запретов в отношении себя, и мне было разрешено на шесть дней покинуть Йоханнесбург. Я также договорился о выплате отцу Винни лоболы, традиционного выкупа за невесту.

Свадебная процессия выехала из Йоханнесбурга рано утром 12 июня, поздно вечером в тот же день мы прибыли в Бизану. Моей первой остановкой был полицейский участок, где я сообщил о своем прибытии (обычная практика для тех, кто находился под правительственным запретом). Уже в сумерках мы, как принято, приехали к дому невесты в Мбонгвени. Нас встретил целый хор местных женщин, сиявших от счастья. Мы с Винни тоже были счастливы и взволнованы. Она осталась в своем доме, а я отправился со свитой жениха в дом одного из родственников Винни.

Сама церемония свадьбы проходила в местной церкви, после чего мы все собрались в доме старшего брата Винни. Это был родовой дом клана Мадикизела. Свадебная машина была раскрашена в цвета Африканского национального конгресса. Были организованы танцы и песни, и полная жизни бабушка Винни исполнила для всех нас свой особый танец. Мы пригласили на свадьбу весь состав Национального исполкома АНК, однако, к сожалению, многие были ограничены правительственными запретами, поэтому не смогли приехать к нам. Тем не менее среди пришедших были Дума Нокве, Лилиан Нгойи, Джеймс Нджонгве, Уилсон Конко и Виктор Тямзаше.

Заключительный прием состоялся в ратуше Бизаны. Лучше всего я запомнил речь, которую произнес отец Винни. Он, кстати (как и все остальные), обратил внимание на то, что среди незваных гостей на свадьбе было несколько сотрудников службы безопасности. Он говорил о своей любви к дочери, о моей преданности стране и о моей опасной карьере в качестве политика. Когда Винни впервые рассказала ему о планировавшемся браке, он воскликнул: «Ты же выходишь замуж за вечного сидельца!» На свадьбе он прямо сказал, что не испытывает оптимизма по поводу моего будущего и что такой брак в наше непростое время будет подвергнут серьезным испытаниям. Он сказал Винни, что она выходит замуж за человека, который уже был женат на освободительной борьбе. Он пожелал своей дочери удачи и закончил свою речь словами: «Если твой мужчина волшебник, то ты должна стать волшебницей!» Тем самым он хотел сказать, что ей предстоит следовать за своим мужчиной по любому пути, который он выберет. После этого Констанс Мбекени, моя сестра, выступила на церемонии от моего имени.

В завершение был отдельно упакован кусочек свадебного торта, чтобы невеста принесла его в дом родителей своего жениха для второй части свадьбы. Но этому, к сожалению, не суждено было случиться, поскольку отведенное мне время отсутствия в Йоханнесбурге истекло и мы должны были вернуться в мегаполис. Тем не менее Винни бережно хранила этот кусочек в ожидании традиционного дня посещения дома моих родителей. Когда мы вернулись в Йоханнесбург, в нашем доме номер 8115 по улице Орландо-Уэст собралась большая компания друзей и родственников. Была зарезана овца, и в нашу честь был устроен пир.

На медовый месяц у нас с Винни уже не осталось ни времени, ни денег, и жизнь быстро вошла в свою обычную колею, в которой основным событием являлся судебный процесс. Мы просыпались рано утром, обычно около четырех часов. Винни перед моим уходом готовила завтрак. Затем я ехал на автобусе в суд или же совершал утренний визит в свой офис. Мы с Оливером старались как можно больше времени проводить в своей юридической компании, пытаясь сохранить нашу практику и заработать хоть сколько-то денег. Вечера у меня часто были заняты политической работой и различными встречами. Жена борца за свободу зачастую похожа на вдову, даже если ее муж и не сидит в тюрьме. Хотя меня судили по весьма серьезному обвинению – за государственную измену! – Винни дала мне лучик надежды. Я чувствовал себя так, словно у меня в жизни появился новый, второй шанс. Моя любовь к ней придала мне сил для предстоящей борьбы.