Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

2. Время, пространство, синтез и понятие числа
(II глава «Философии арифметики»)

II глава, носящая название «Критические развития» («Kritische Entwicklungen»), в книге одна из наиболее пространных (S. 22–63)[173]173
  II глава ФА занимает 40 страниц книги, тогда как 4 главы, следующие за ней, располагаются на 50 страницах.


[Закрыть] и наиболее интересных, богатых содержанием.

Важна она прежде всего с точки зрения обоснования идей и понятий совокупной философии раннего Гуссерля, поскольку последняя нашла отображение также и в ФА, и в ней прежде всего. Но II глава существенна и в плоскости критического размежевания молодого ученого с позициями видных, иногда великих авторов, в разное время предложивших по большой группе вопросов, разбираемых в ФА, свои концепции и определения, которые уже оказали и продолжали оказывать свое влияние на развитие мысли, причем в разных научных дисциплинах и областях.

Сначала скажем о центральной проблематике, а также о своеобразном тематическом стержне данной главы ФА.

II глава ФА начинается как раз с акцентирования того содержания гуссерлевского анализа, которое является своего рода центром тяжести всего произведения и которое охарактеризовано через ряд понятий – «целое» (Ganzes), «множество» (Vielheit), «совокупность» (Inbegriff). Они своего рода спаянной колонной проходят маршем, как мы видели, уже в I главе ФА, образуя переход ко II главе и в ней занимая центральное место. В открывающем II главу раздельчике под названием «Коллективное единство и единство частичных феноменов в любом совокупном сознании» Гуссерль сразу вводит свое исходное и предварительное рассуждение, из которого отчасти ясна направленность его анализа – и не только во II главе, но и во всей книге. Гуссерль разъясняет, что хочет добиться ясности относительно сути, особенностей процессов «коллективного объединения представлений», которые – он уверен – и ведут к образованию математических понятий. Казалось бы, те или иные авторы (философы, математики, психологи) уже вели об этом речь (тоже используя и немецкое понятие «Verbindung»). Но Гуссерль решительно недоволен результатами подобных усилий. «Объединение представлений в совокупность (Inbegriff), как можно сказать, ещё не заслуживает имени “объединение” (Verbindung).[174]174
  Поясним: приставка «ver-» в немецких словах заведомо означает, что некий процесс (о нем идет речь в присоединяемой части слова) не просто совершается, но уже завершился или близок к этому. В случае объединения представлений, хочет сказать Гуссерль, дело обстоит совсем не так.


[Закрыть] Что ещё должно произойти в случае, когда мы говорим об Inbegriff каких угодно предметов? Ничего больше, чем то, что эти предметы вместе (даны) в нашем сознании. Единство представлений в Inbegriff состоит, следовательно, только в их принадлежности к охватывающему их сознанию. Но все же это [лишь] факт, который можно принять во внимание; и на таком пути возникает рефлексия на те понятия, об анализе которых здесь и идет речь» (22_18–27). И далее следует (краткое, типологическое) упоминание о тех ошибках и трудностях, на которые подобный анализ в других теориях уже натолкнулся. Каковы же они?

«Наше совокупное сознание» (Gesamtbewuβtsein) в каждый данный момент составлено из «многообразных феноменов (mannigfaltige Phänomene)». И должны существовать, справедливо отмечает Гуссерль, «особые интересы к вычленению из этой полноты и коллективному объединению [лишь] определенных представлений» (23_2–4). Но ведь другие представления, в эти «интересы» (конечно, исследовательские) не включенные, не исчезают из самого совокупного сознания. Это значит, что просто возведение каких-то феноменов и процедур к «совокупному сознанию» (к объединению с ними) тоже не удовлетворяет Гуссерля. Ибо нужен, по его мнению, целый ряд особых предпосылок, чтобы искомое объединение состоялось. Таким предпосылкам и процессам как раз и посвящен последующий анализ.

Вид, характер, истоки специфического объединения тех представлений сознания, благодаря которым возможно образование и употребление всеобщих понятий (здесь: понятия числа и других понятий математики) – это проблематика, которая интересует Гуссерля и которую он стремится исследовать в первую очередь. Правда, ещё раньше он намеревается расчистить почву для своего анализа, устранив с неё те теории, которые, по Гуссерлю, являются ложными, а потому мешают правильному пониманию затронутых проблем. Обратимся к их конкретному опровержению у Гуссерля.

В первой фразе главы содержится упоминание (kurze Hinweis) о феноменах. «Самый короткий ответ на вопрос о характере того объединения (Einigung), которое имеет место в случае совокупности (Inbegriff), – это прямое указание на феномены. И в самом деле, речь здесь идет о последних фактах» (24_3–5). Отметим: Гуссерль, употребляя здесь слово «феномен» (и главным образом следуя, видимо, брентановской традиции), не разъясняет его содержание, а сразу переходит к обещанному критическому рассмотрению теорий, так или иначе посвященных проблеме объединения представлений. Тематика, интересующая здесь Гуссерля, обозначена подзаголовком «Коллективное объединение и объединение частичных феноменов в каком-либо целостном сознании» (Gesamtbewuβtsein).

Ведь могут сказать, излагает Гуссерль одну из теорий, что объединение представлений (Vorstellungen) в некую совокупность (in einem Inbegriff) само по себе вряд ли заслуживает названия «объединения» (Verbindung – также связывание, увязывание). И если мы говорим о совокупности, это значит, что некоторые предметы (все равно, какие) «вместе наличествуют в нашем сознании»; и тогда единство представлений о совокупности заключается только в их принадлежности к охватывающему их сознанию. Мы, следовательно, обращаем внимание только на этот факт, и тогда возникает рефлексия на те понятия, об анализе которых здесь идет речь (См.: ФА, 22_18–26).

Любопытно, что в данной связи Гуссерль уже четко привлекает внимание не просто к сознанию, но к тому его свойству, которое будет для него важным позднее, в феноменологический период. Гуссерль называет его спонтанностью (Spontaneität) и описывает следующим образом. В то время как мы в любой данный момент произвольно образуем многообразные совокупности представлений, к уже образованным ранее или добавляются новые содержания или от них какие-то представления убавляются – и всё это без того, чтобы что-то в данный момент исключенное совсем уходило из сознания. Иными словами, сознание уже по существу понимается как спонтанный поток, по отношению к которому исследование есть специальная рефлексия, вторичная в сравнении с первичными внутренними рефлексиями спонтанного, в известной степени стихийного, неотрефлектированного сознания. Конечно, продолжает Гуссерль, сказанное им не надо доводить до абсурда. Ибо совокупность только тогда включает в себя элементы какого-либо содержания, когда они осознаются как для себя замеченные (als für sich bemerkte). Этот намек на замеченность, на обращение внимания, специальный поворот сознания – тоже предчувствие одной из феноменологических тем более позднего Гуссерля. И ещё один оттенок гуссерлевского подхода, бегло обозначенный во II главе, примечателен в свете последующего развития автора ФА. Опровергая вышеуказанную теорию, он предполагает, что недоразумения могут быть улажены, если под «охватывающим сознанием» (Gesamtbewuβtsein), объединяющим представления в некоторую множественность, будет пониматься не «сознание в широком смысле целостности наших психических феноменов», а всё-таки «особый акт сознания» (ein besonderer Bewuβtseinsakt). Надо, стало быть, сосредоточиться на «вычленяющем (heraushebenden) и суммирующем, объединяющем (zusammenfassender) акте представливания как процесса (des Vortellens), имея в виду единство интереса или что-то подобное» (23_30–38). Подчеркиваю: Гуссерль уже здесь, в ФА решительно поворачивает внимание к исследованию актовой стороны сознания, что в более поздней феноменологии выльется в масштабный ноэтический анализ сознания. Разумеется, я далека от того, чтобы такие упоминания о феноменах и актах идентифицировать с поздней феноменологией. Однако фактом остается то, что из новой для себя области, а именно из психологии, вчерашний математик старается выудить то, что помогало бы ему исследовать философско-математические вопросы. А среди них – ту идею «актового характера» сознания, которую ему не надо было специально искать, ибо она уже пробила себе дорогу в тогдашней психологии, а ещё раньше господствовала в философских теориях Локка, Лейбница или Канта. Перелив отдельных исследовательских подходов и найденных теоретических структур из одной области работы в другую – это примета и тех времен, когда границы наук еще не были очерченными и строгими, и даже тех, когда появились, в конце XIX века, и границы, и строгие «ученые – пограничники»… Вернемся к ФА.

От более общих предварительных рассуждений о «совокупном сознании» и его актах Гуссерль переходит к ранее обозначенной теме, ясной из подзаголовка «Коллективная совместность (Zusammen) и временна́я одновременность (Zugleich). Тема и проблема эта тоже весьма давняя: она тянется через историю философии ещё начиная с Августина; хорошо известно, что ей уделил немало внимания великий философ Кант.

Гуссерль опять-таки типологически (без указания имен) выявляет суть теории, согласно которой «в случае наличия совокупности содержаний здесь и теперь (gegewärtig)» (24₅) мы должны заметить прежде всего то, что каждое содержание имеется, оно налично в сознании, причем одновременно с другими содержаниями. «Временно́е сосуществование (Koexistenz) содержаний необходимо» (24_6–7). Каждый составной мыслительный акт требует сосуществования его частей. Особенно важно это в случае совокупностей (Inbegriffe), которые, собственно, и есть не что иное, как «одновременные содержания». Отсюда вытекает: множественность in abstiacto есть не что иное, как одновременная данность каких угодно содержаний (24_12–15).

Опровержение данной теории Гуссерлем частично сводится к повторению уже сказанного ранее: одновременно представлять содержания – совсем не одно и то же, что представлять их как одновременные (24_19–20). Предположим, мы вспоминаем какую-либо мелодию; для этого нужно, чтобы отдельные звуки, объединенные мелодией, следовали друг за другом.

Между тем для воспроизведения мелодии требуется, чтобы её отдельные части были одновременно даны в сознании. «Следовательно, звуки мелодии должны быть представлены одновременно. Но ни в коем случае не как одновременные; напротив, они являются нам в известной временно́й последовательности» (24_25–28).

Точно так же обстоит дело в случае множественности предметов, настаивает Гуссерль. Предметы должны, разумеется, одновременно фигурировать в представлении. Например, когда мы представляем три яблока, два стула и т. д., они должны одновременно “присутствовать” в представлении. Но для осознания их как одновременных, требуется как бы отдельный акт – «нужна ещё особая рефлексия, чтобы заметить эту одновременность представления объектов…» (24_32–33). И вот почему, делает важный для него вывод Гуссерль, «коллективное “вместе” (Zusammen) непозволительно описывать как временно́е “одновременно” (Zugleich)» (24_35–36 – курсив мой. – Н. М.).

Вторая из теорий, примыкающих к объяснению проблемы объединения представлений, касается темы, которая в оригинале обозначена так: «Kollektion und Sukzession». Слово «Kollektion» (буквально: коллекция) в данном случае трудно адекватно передать на русском языке. Речь идёт именно о тесном, прочном объединении (здесь: представлений). «Sukzession» – это их последовательность. Гуссерль разбирает теорию, суть которой можно выразить следующим образом: искомое тесное объединение должно основываться на времени «как неустранимом психологическом факторе”» (25_2–3).

Доводы этой теории: в силу дискурсивной природы нашего мышления различные и многие содержания не могут мыслиться одновременно. Гуссерль суммирует подобные аргументы следующим образом. «Наше сознание в каждый момент может заниматься только одним предметом. Любая связная и высокая духовная деятельность возможна лишь благодаря тому, что предметы, к которым она обращена, во времени даны один после другого. И таким образом любое сложное мыслительное образование, любое целое, составленное из частей, строится последовательно (sukzessiv). Мы постоянно должны иметь дело с процессами и операциями, осуществляющимися шаг за шагом, и они, протекая во времени, постоянно ускоряются и расширяются» (25_7–15).

Согласно излагаемой теории, всякое «коллигирование» представлений, порождающее числа, имеет своей предпосылкой операции счета, т. е. «временно́е упорядочивание объединяемых предметов», соответственно, сосчитываемых «единиц» (Einheiten). На этом пути, разъясняет Гуссерль, разделяющие данную теорию идут ещё дальше, утверждая: «Временное следование и есть не что иное, как то, что характеризует множественность [именно] в качестве множественности» (25_20–21).

Когда бы и как бы мы ни помыслили «объединение» (Verbindung) в какую-либо множественность, всегда будет иметься в виду последовательность объединяемых содержаний во времени. Общий тезис данной теории звучит так: «Множественность in abstracto – не что иное, как последовательность, и именно последовательность каких угодно специально (für sich) замеченных содержаний. Понятия чисел же репрезентируют определенные формы множественности и последовательности in abstracto» (25_37–38–26_1–3).

Оценивая здесь не высказывания отдельных авторов, а суть взгляда, подхода, позиции (Ansicht), Гуссерль весьма строг: эти взгляды «покоятся на существенных психологических и логических ошибках» (26_11–12; курсив мой. – Н. М.). Я подчеркиваю, что Гуссерль и здесь объединяет по крайней мере психологические и логические аспекты).

Во-первых, речь идет о такой ошибке, которая вырастает из преувеличенной, раздутой интерпретации действительного психологического факта узости (Enge) сознания. Верно, скажем, считать, что число – особое, ограниченное содержание сознания и что для его понимания всегда надо специально концентрировать интерес именно на нем. «Но неверно, – считает Гуссерль, – что мы в один и тот же момент можем заниматься только одним содержанием. И ведь именно факт наличия мышления, устанавливающего отношения и связи, как и всякая вообще сложная деятельность духа и души, к которой и апеллирует эта теория, с очевидностью демонстрирует полную абсурдность такого понимания» (26_19–24).

И если бы, скажем, наличным в сознании в любой момент могло быть только одно содержание, как в этих случаях – задает вопрос Гуссерль, – вообще, устанавливались бы отношения, улавливались связи, осуществлялись сопоставления, сравнения, которыми постоянно занимается сознание? Сторонник обсуждаемой теории, признает Гуссерль, мог бы возразить, что в таких случаях все же в каждый отдельный момент имеется в виду лишь одно содержание сознания, в другой момент – другое, в третий момент – их связь. Но Гуссерль снова подчеркивает: здесь имеет место обычное недоразумение – когда «путают имеющееся сейчас (“современное”, gegenwärtigen) представление с представлением об имеющемся сейчас (Gegenwärtigen) или уже прошедшее, бывшее представление – с представлением о прошедшем» (27_3–5). Но ведь не всякое сейчас имеющееся («современное») представление – это представление о том, что имеет место сейчас.

Присмотримся именно к представлениям о прошлом: мы сейчас думаем, вспоминаем о чем-то прошедшем – предположим, вспоминаем мелодию, которую слышали вчера. И тогда «представление–воспоминание» – это современное, теперешнее представление; но оно – не о современном, а о прошлом. (Заметим: в ФА впервые бегло появляется тема, которая будет обстоятельно развита в более поздней гуссерлевской концепции времени.)

Гуссерль, впрочем, не собирается отрицать факты (Tatsache), которые подтверждают, что «для возникновения представлений о множествах (Mengenvorstellungen) (возможно, за исключением некоторых из них) и всех представлений о числах временна́я последовательность является необходимым психологическим требованием» (28_4–6). Более того, он готов принять, что «последовательность во времени является неустранимым психологическим предварительным условием для образования большинства числовых понятий и конкретных множественностей – как и всех сложных понятий вообще» (28_12–16). Ибо они «обладают временны́м становлением», и каждая часть объединяемого целого имеет «иную временну́ю определенность в нашем представлении» (28_16–18).

Зафиксировав согласие с критикуемыми теориями по частным моментам, Гуссерль, однако, снова переходит в наступление, когда дело касается главных пунктов. Разве временны́е аспекты становления тех или иных единиц сознания доказывают, что в само содержание этих единиц и тем более в их отношения включены аспекты, факторы времени? Это, по Гуссерлю, не соответствует действительности. «Мы далеко не всегда обращаем внимание на временны́е отношения; и мы даже одарены способностью отличать просто множественности от таких, в случае которых содержания следуют друг за другом (или одновременны друг другу). И опять Гуссерль напоминает: воспринимать содержания, следующие друг за другом, и воспринимать их как следующие друг за другом – не одно и то же (29_34–36). Замечать, выделять последнее можно лишь с помощью совершенно особых актов. Гуссерль называет их «синтезирующими психическими актами» (zusammenfassende psychische Akte) (30_2–3). И если мы упустим из виду эти особые психические акты, замечает Гуссерль, то не поймем, как образуются понятия, подобные понятиям множественности или числовым понятиям. Приводятся и примеры в подтверждение сказанного. Предположим, я слышу, как идут часы (тик-так…). Но я могу не обращать никакого внимания на временну́ю последовательность ударов или на их число. Нужны, действительно, особые акты интереса и внимания, чтобы «временна́я последовательность» попала в поле зрения. И даже если такие интерес и внимание появляются, было бы совершенно неоправданно, резюмирует Гуссерль свои возражения, единственно или преимущественно на них основывать «единство коллективного целого» (30₂₄). «И так как мы ни разу не могли установить, что временное следование входит в представления любой совокупности в качестве константной и всегда (allezeit) учитываемой составной части, становится ясно, что ещё меньше оно может входить в соответствующее всеобщее понятие (множественности, числа)» (30_24–26–31_1–3).

В этом месте Гуссерль с сочувствием цитирует подобные же суждения, оценки Гербарта и Бенеке (в первом случае из книги «Психология как наука», 1825, а во втором, кстати – уже из работы Бенеке по логике «Система логики как учение об искусстве мышления», 1842). Гербарт прямо говорит, что «число имеет с временем не больше общего, чем сотня других видов…» (цит. по: 31_4–6).

А вот в дальнейшем рассуждении Гуссерля всплывают уже почти феноменологические моменты. «Если бы речь шла о том, чтобы [просто] описывать феномен, который встречается нам, когда мы представляем некое множество, тогда мы, конечно, должны были бы упомянуть о тех временны́х модификациях, которые претерпевают отдельные содержания, хотя они, как правило, остаются не замеченными специально. Но не говоря уже о том, что то же самое может быть применено к любому составному целому, нужно вообще различать между феноменом как таковым и тем, чему он может служить и что он для нас значит, а соответственно, между психологическим описанием феномена и отысканием его значения» (31_10–19 – курсив мой. – Н. М., разрядка Гуссерля). По сути дела здесь уже есть первые наметки различения между «эмпирическим» и «чистым» феноменом, которое в более развернутом и обоснованном виде станет фундаментальным для зрелой гуссерлевской феноменологии.

Но вернемся к обсуждаемой здесь Гуссерлем в ФА более конкретной теме роли времени при анализе формирования всеобщих понятий. Эту роль Гуссерль обобщенно определяет следующим образом: время – «психологическое предварительное условие» – и расшифровывает роль такого условия как двойственную.

«Настоятельно необходимо, чтобы объединяемые в представлении множественности, соответственно, натурального числа (Anzahl) частичные представления были одновременно наличны в нашем сознании.

2) Почти все представления множественности и во всяком случае все представления о числах суть результаты процессов, суть целостности, последовательно возникающие из элементов. В силу этого каждый элемент заключает в себе временну́ю определенность» (32_6–12). Так в чем же тогда дело, если роль временны́х аспектов Гуссерль все-таки признает? А вот в чем: «Но мы обнаружили, что ни одновременность, ни последовательность во времени никак не входят в содержание представлений множественности, а тем самым и числа» (32_13–15).