Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

Что же касается пока разобранных в VIII главе проблем, то в анализе Гуссерля постоянно присутствует (напомню, соответственно подзаголовку ФА) логическое измерение, и разбирается материал, всегда обсуждавшийся в работах профессиональных логиков, в том числе современников автора ФА. К примеру, в VIII главе это коренные для логики вопросы о характере (числовых) высказываний о субъекте и объекте соответствующих суждений, понятий. И авторы, чьи идеи и работы при этом обсуждаются и цитируются – корифеи логики – отец и сын Милль, Фреге, Зигварт. При этом сочинения, которые цитируются в главе, это «Логика» Зигварта, «Логика» Дж. Ст. Милля, «Логика» Убервега, «Теория познания, «Логика» Шуппе и др.

Стало быть, совмещение и прослеживание у Гуссерля – в своеобразном синтезе – психологического, логического, гносеологического измерений убедительно подтверждается и в данной главе. Это тем более важно, что в ней Гуссерль как бы подводит итоги исследования, координаты которого он четко обозначает в первых главах. А именно (несмотря на весь свой скепсис относительно «окончательных» дефиниций) он дает определение числа, в котором задействованы коренные понятия его произведения – «множество», «совокупность», «одно» и др.

К первой части ФА Гуссерль написал Приложение, которое посвящено конкретной теме «Номиналистические попытки Гельмгольца и Кронекера». В нем Гуссерль, продолжая критику номиналистических философско-математических концепций, опровергает попытки двух весьма известных тогда авторов, математика Кронекера и логика, философа Гельмгольца давать трактовку числу, опираясь на смешение понятия «Eins» (единица) со знаком числа 1. В силу частного значения этого приложения, пусть и небезынтересного, позволю себе не анализировать его подробно.

8. «Смысл высказываний о числах»
(IX глава Философии арифметики)

Обсуждение в IX главе ФА споров известных тогда математиков, логиков, философов показывает, насколько детально и придирчиво Гуссерль прорабатывал и сколь обстоятельно цитировал изученную им литературу вопроса о числе. В IX главе, где в центре анализа, как свидетельствует заголовок, «высказывания о числе», превалирует логический материал. Вместе с тем, как и везде в ФА, другие измерения анализа – психологический, гносеологический, общефилософский, философско-математический – не исчезают, а обязательно присутствуют в своеобразных синтезах с психологическим и другими измерениями исследования.

Согласно описанию Гуссерля, главным в анализируемом им споре стал вопрос о «собственном, специфическом (eigentlichen) субъекте высказываний о числе (числах)» (161_1–2). Автора ФА поразило то, какая «путаница в понятиях» (Verwirrung in den Begriffen) и сколь глубокое несогласие (Uneinigkeit) царили в этих дискуссиях специалистов (161_5–6).

Прежде чем обсуждать далее материал, который имеется в IX главе, надо сделать разъяснение, касающееся перевода ряда слов и понятий. В цитатах из немецких текстов будет встречаться немецкое слово «Name(n)». Оно соответствует русскому слову «имя», (собственное), но не только ему, но и слову «фамилия» (с уточнением – Familiennahme – или без него). Кроме того, слово «Name» часто переводится у нас, соответственно контексту, как «обозначение», «название».

Гуссерль цитирует известного тогда логика Дж. Ст. Милля, который писал:

«Числа в строгом смысле являются именами (обозначениями) (Namen) объектов. 2 – это точно имя вещей, которых имеется (sind) две–два шара, два пальца и т. д.» (161_9–11). А в сноске Гуссерль привлекает внимание читателей к тому, что Джеймс Милль, отец только что процитированного Дж. Ст. Милля, писал нечто противоположное: «Числа не являются именами (обозначениями) объектов. Они – обозначения процессов, процессов сложения». Правда, добавляет Гуссерль, оба Милля нередко сами себе противоречат (161, сноска 1)…

Приводятся Гуссерлем и прямо противоположные или несколько отличающиеся суждения. Фреге (совсем недавно, добавляет Гуссерль) обнародовал такую формулу: «Числовые данные (die Zahlenangabe), – говорит Фреге коротко и ясно, – суть высказывания о понятии» (Цит. по 161, сноска 3). Родственно этому толкованию то, которое дает Шуппе. С его точки зрения, «число покоится на сравниваниях и различениях исчисляемых содержаний» (161₂₀–162_1–2).

Возвращаясь к формулам уже упомянутых авторов, Гуссерль снова цитирует Дж. Ст. Милля, про которого говорит, что тот «не остается верным самому себе, когда утверждает (несколькими строчками ниже вышеприведенных высказываний): “Числа… означают актуальные соединения вещей (actual connections of things). Например, если мы говорим о трех яблоках, то число 3 является определением не яблок, а числа яблок. Выражения “яблок три” было бы идентичным с высказыванием “по числу яблок 3”» (162_16–22). Гуссерль также предоставляет слово Зигварту: «Если “3” (die Drei) является предикатом [суждения], то оно в действительности есть предикат вещей, о которых говорится в высказывании, а не предикат их числа…» (цит. по: 162_23–25).

В следующем подразделе Гуссерль обещает ответить на вопрос: к какому пониманию (из перечисленных) следует примкнуть? Во всяком случае он с самого начала решительно поддерживает такое решение: числа в числовых суждениях не суть предикаты исчисляемых вещей. «(Число) 2 совершенно определенно не является именем (обозначением) вещей, которых (насчитывается) две…, Поэтому (если) мы говорим: Вещей (пусть это будут шары, пальцы) две – это не в том же смысле, в каком говорится: «они (так или иначе) окрашены, тяжелы и т. д.; ведь мы в этом случае говорим: вещей (Der Dinge) (насчитывается) две. Что числа не атрибуты вещей, обнаруживается также и в языковом выражении: нет числовых прилагательных, тогда как для всех видов атрибутов имеются прилагательные» (162₂₉–163_1–4).

По мнению Гуссерля, «точного исследования заслуживает взгляд Гербарта, согласно которому числовое данное относится к понятию. Сам Гербарт не дал более точного обоснования своего взгляда…» (163_5–8). Далее на пару страниц следует по-своему интересная попытка Гуссерля обосновать гербартовскую идею с помощью следующих разъяснений, взятых… уже из работ Фреге. «Если я в отношении одних и тех же внешних явлений могу с той же истинностью сказать: “это группа деревьев” и “здесь пять деревьев”, то при этом не меняется ни отдельное, единичное (das Einzelne), ни агрегат, а меняется обозначение (Benennung), которое я им даю. Но здесь всего лишь знак замещения одного понятия другим. Тем самым нам становится ясно, что числовые данные содержат высказывание о понятиях» (Цитир. по: 163_16–24 – курсив мой. – Н. М.).

Но Гуссерль полемизирует и с этими аргументами Фреге. «Аргумент, – поправляет начинающий автор более известного логика, – основывается на правильных замечаниях; но они не доказывают то, что должны бы здесь доказать. Верно, что числа ни в коей мере не присущи предметам как (их) признаки, и постольку они не являются носителями таковых; но они ими все же являются в ином, более оправданном смысле. Число обязано своим возникновением известным психическим процессам, которые связаны с числовыми объектами, и в этом смысле “носимы” ими. Когда сосредоточиваются на этих носителях и останавливают внимание на процессах абстракции, которые здесь имеют место, тогда и возникают те трудности, которые были выделены ранее. Число (лишь) тогда определено однозначно, когда определена совокупность (Inbegriff), на материале которой мы осуществляем процесс абстрагирования. Но предметы сами по себе не определяют эту целостность. Одни и те же предметы могут быть представлены в разных формах совокупностей (Inbegriffsformen) (163_25–37–164_1, курсив мой. – Н. М.)

Далее Гуссерль показывает, что мы способны образовывать в сознании различные совокупности, как и разные совокупности совокупностей (Inbegriffe von Inbegriffen – 164₅). И всё здесь зависит, поясняет он, от «направленности интереса» (164₁₀). Важно для автора ФА то, что «с изменением интереса связано изменение понятий, под которым мы обособляем предметы соответственно группам и сосчитываем их» (164_13–16). Но так бывает не всегда, уточняет Гуссерль: «ведь мы можем из групп однородных предметов, например, яблок, “совершенно случайно и произвольно” образовывать группы по два, три предмета, не утруждая себя обоснованием, осознанием принципов таких действий и соответствующих понятий» (164_21–26).

Для всего этого, продолжает Гуссерль свои рассуждения, всякий раз имеются мотивы, а также соответствующие (не всегда осознаваемые и выводимые) понятийные коррелаты. Но сказанное отнюдь не означает, что мы всегда осуществляем – сознательно и во всей полноте операций, процедур – «логическое подведение» (eine logische Subsumption) и не всегда explizite, т. е. четко и развёрнуто, мыслим «отдельные содержания как предметы этих понятий» (164_31–32).

Возьмем пример: из имеющихся яблок мы образуем группу в четыре яблока. Значит ли это, что применительно к каждому яблоку из четырех мы осуществляем операцию логического подведения под понятие пространственного, принадлежащего к такой конфигурации содержания? «Не надо смешивать, – полагает Гуссерль, – (два действия): когда мы попутно замечаем (das Nebenbei–Bemerken) некоторые понятийные моменты (абстрактные частичные содержания – Teilinhalten) в созерцании как психологический мотив образования групп и когда осуществляем логическое подведение членов групп под соответствующее понятие» (164_36–39–165_1–3).[192]192
  Такое смешение, считает Гуссерль, допускает известный тогда автор Керри (Kerry) в работе 1889 года на профилирующую для ФА тему «О созерцании и его психической обработке». Гуссерль ссылается на неё и приводит из неё цитаты в сноске 1 на стр. 165.


[Закрыть]

В связи с соображениями, высказанными ранее, Гуссерль снова – но уже с некоторым согласием – обращается к текстам Фреге, где логик разбирает (понятные для тех, для кого немецкий язык родной или хорошо изученный) грамматико-логические примеры. В немецком языке, напоминает Фреге, говорят: «zehn Mann», десять мужчин, «vier Mark», четыре марки (т. е. обозначения существительных употребляются в единственном, а не во множественном числе). «Единственное число, – поясняет Гуссерль аргументы Фреге, – указывает здесь на то, что имеется в виду понятие, а не [сама] вещь» (166_36–37). (Следует учесть, что немецкое «das Ding», вещь, может быть равно отнесено и к физической вещи, и к человеку.)

А затем Гуссерль снова находит повод поспорить с обобщением Фреге: «Это слишком смелое утверждение (имеется в виду намек Фреге на грамматические “отклонения” в приведенном примере). Фреге упускает из виду, что имена, обозначения (Namen)“марка”, “человек” не абстрактные, а всеобщие понятия… Множественное число «Männer» (мужчины) означает неопределенное множество, и соответствующий числовой атрибут детерминирует или классифицирует его, определяет “как много” (Wieviel), сколько их. Тогда также понимают, почему числовой атрибут никогда не фигурирует [здесь] во множественном числе… И следовательно, Фреге неправильно называет обычное словоупотребление ошибочным…» (167_1–3, 167_11–12, 167_21–22). Гуссерль напоминает о других случаях давно сложившегося грамматического словоупотребления: в таких случаях тоже создается впечатление, что имеют место грамматические ошибки (например, по-немецки говорят «viel Menschen» вместо более корректного грамматически выражения «viele Menschen»). Но люди умеют проводить здесь правильные различия. Гуссерль в IX главе приводит и другие аргументы в пользу своего тезиса «числовые данные – высказывания о понятии». Мы их опустим потому, что здесь много тонкостей в понимании и толковании немецких слов и выражений, а передача их на русском языке потребовала бы длинных объяснений.

9. «Числовые операции и числовые понятия»
(X глава Философии арифметики)

Эту относительно небольшую главку Гуссерль связывает с предыдущими главами ФА, разъясняя, что в них он разбирал «тонкие» (subtile) вопросы, связанные с анализом понятий «единство» (Einheit), «множество» (Vielhalt), «натуральное число» (Anzahl). А теперь, пишет автор, возникает задача «понятийно прояснить, с психологической и логической точек зрения, возникновение покоящихся на перечисленных понятиях искусства счета и исследовать его (этого искусства) отношение к науке арифметике» (181_6–9; курсив мой. – Н. М.).

Далее проводится интересное исследование, озаглавленное «Числа в арифметике – не абстракции (Abstrakta)» (181₁₀).

Есть логическая трудность, которая возникает в любом счете – и её надо преодолеть, рассуждает Гуссерль. Например, говорят «2 и 3 равно 5». Но ведь понятие «2» и «3» (именно понятийно) всегда равны лишь сами себе и никогда не равны 5-ти. В каком смысле вообще говорят о сложении, умножении и т. д. – задается Гуссерль как будто неожиданным, но ведь и фундаментальным вопросом относительно этих более чем привычных, повседневных человеческих мыслительных действий. Его интересует, о чем он сказал вначале, понятийная сторона вопроса. «Как можно оперативно связывать числовые понятия, если каждое из них остается идентичным тому, что оно есть; и если каждое (такое) понятие в себе и для себя самого (an und für sich) остается лишь единственным, как следует связывать друг с другом такие же (gleiche) понятия?» (181_19–21).

«Ответ лежит рядом», – сообщает Гуссерль. «Арифметик вообще работает не с числовыми понятиями как таковыми, но с всеобщим образом представляемыми предметами (Gegenständen) этих понятий; те знаки, которые он соединяет в процессе счета, имеют характер всеобщих знаков, образованных на основе всеобщих же знаков. И таким образом, 5 означает не понятие (абстракт) пяти, ибо 5 – это всеобщее обозначение (Name) (соответственно, счетный знак) для каких-либо таковых множеств как подпадающих под понятие “пять”. 5+5=10 значит следующее: какое-либо (все равно какое) подпадающее под понятие 5 плюс какое-либо множество, подпадающее под то же понятие, сложенные вместе, суть множество, подпадающее под понятие 10» (181_22–28–182_1–5).

В подразделе, названном «Основные виды действий с числами» (Die Grindbetätigungen an Zahlen, 182₆), Гуссерль разъясняет, что таковыми он считает сложение (Addition) и деление (Teilung) (182_15–17).

Прежде всего автор ФА отвергает такое толкование чисел: они и возникают-де не только из сосчитывания единиц (Einheiten), но и сосчитывания чисел. Это, пишет Гуссерль, «ошибочный способ выражения» (182_21–22). Если бы мы сосчитывали числа, как считаем яблоки, тогда при сосчитывании второго, третьего и пятого (яблока) получали бы не 10, а 3 (183_21–24).

Обратимся ближе к анализу сложения (Die Addition), предлагает Гуссерль. Нужно предупредить читателей: в главе автор ФА ведет детализированную полемику с целым рядом философов – с Кантом, Ланге, Дюрингом (по книге последнего «Логика и теория науки», Logik und Wissenchaftstheorie», Lpz., 1878, вряд ли известной в России), с В. Вунутом – по самым частным и тонким вопросам толкования сложения, деления, умножения как внутриматематических проблем. Входить во все эти тонкости и частности, интересные конкретным специалистам, в моей книге вряд ли целесообразно. Возьму для характеристики хода анализа в ФА лишь некоторые темы, ближе примыкающие к философии и существенные для понимания главных идей ФА.

Считаю, что главный общий тезис Гуссерль сформулирует к концу главы – после того, как он остановится (на примере анализа главным образом сложения, деления) на описании и опровержении взглядов вышеназванных современников.

Он разбирал теоретические постулаты, покоившиеся на распространенной теоретической предпосылке, которая казалась как бы само собой разумеющейся, а именно: «всякая арифметическая операция есть деятельность с действительными числами» (190_20–21). Гуссерль твердо убежден, что подобное толкование «не может быть истинным» (190_21–22). Не менее сомнительной он считает позицию, в соответствии с которой различие между представлениями о числах в «символическом» и «собственном» (eigentlichen) смыслах не следует принимать во внимание. Гуссерль же во всех последующих главах ФА будет исходить из следующего убеждения – и станет развивать соответствующие идеи и аргументы самым подробным образом: «все представления о числах… являются символическими и могут быть лишь таковыми; и здесь мы имеем дело с фактом, который полностью (ganz und gar) определяет характер, смысл и цель арифметики» (190_26–30).

Что касается специалистов, которых Гуссерль именует «логиками арифметики», то они либо «упустили из виду (übersehen)» это решающее обстоятельство, либо не сумели оценить его значение для арифметической науки должным образом. И потому, констатирует автор ФА с немалым огорчением, и в целом, и в деталях в арифметике царят такие «теории», о которых можно сказать, что они неглубокие, поверхностные. А это свидетельствуют разве о «конечности человеческой природы» (191_34–35).

Но автор ФА заканчивает X главу не этими грустными замечаниями, а настоящим прозаическим гимном в адрес тех огромных достижений разума «конечных» человеческих существ, которые как бы разрывают путы конечности. «Но все же надо было поблагодарить конечные существа, которые привели дело к представлениям о миллионах и триллионах, даже к световым годам астрономов… Вся арифметика, как мы увидим, все же является не чем иным, как суммой искусственных средств, предназначенных к тому, чтобы преодолеть отмеченные существенные несовершенства нашего интеллекта»(192_2–9).

И несмотря на отдаленность человеческих дел от какого-либо «гипотетического идеального случая» (192_10–11), людей вообще-то не смущают границы и трудности познания. Тут Гуссерль делает (не вполне убедительное, на мой взгляд) замечание о том, что такую линию рассуждения «впервые открыл психологический анализ. В науке и вне её говорят в том смысле, что можно-де продолжать ряд чисел в бесконечность, т. е. переступая любые границы. Для этого значимы даже эти понятия как логически наисовершеннейшие в сфере человеческого познания» (192_20–24).

Но ведь могут спросить, продолжает Гуссерль, как можно и не абсурдно ли вообще основывать науки, например, науку арифметику на мысли о понятиях, которых еще нет и в помине? «На что следует ответить так: – пишет Гуссерль в конце X главы, – если мы не располагаем такими понятиями в собственном (eigentlicher) смысле, то все же имеем их в символическом смысле. Разъяснение этого существенного различения и психологический анализ символических числовых представлений должны стать задачей следующих глав» (192_28–32).

Эти последующие главы ФА, в самом деле, будут во многом посвящены «символическим представлениям».

Предваряя анализ последних глав ФА, хочу высказать ряд общих тезисов, и относящихся к дальнейшему изложению, и одновременно протягивающих нить ко всей последующей философии Гуссерля, включая его гениальную последнюю книгу «Кризис европейских наук и трансцендентальная философия».

1. Процитированные пассажи из X главы ФА позволяют аттестовать Гуссерля как выдающегося рационалиста конца XIX – первой половины XX века – но такого, который с начала творческой деятельности и до конца жизни не только подмечал, но и подробно исследовал слабости, болезни «конечного» разума, пробелы и ошибки философии; но и ей он впоследствии все же предопределил трудную участь быть «строгой наукой».

2. Начав свой путь с изучения математики, а затем повернув на философско-математическую дорогу, Гуссерль хорошо знал не только о достижениях точных наук, включая «родную» математику, но присутствовал при разразившемся кризисе оснований этих «самых строгих» наук.

3. Серьезный теоретический опыт был связан для него с осмыслением процессов, происходивших тогда в логике, хотя некоторые уроки он неплохо усвоил ещё во время работы над ФА. Но куда большие усилия для изучения логики (а она тоже переживала, подобно математике, в тенденции плодотворные, но трудные для постижения, во всей их сложности и противоречивости, процессы трансформации) он приложит в последнее десятилетие XIX века – уже «после ФА», когда станет создавать свои «Логические исследования».

4. Несомненно одно: математика, вместе со всеми взлетами и трудностями, выпавшими на конец XIX – начало XX века, поддерживала в Гуссерле, вставшем на философскую дорогу, уверенность в том, что именно она убедительно демонстрирует в трудах и муках рождающуюся и развивающуюся поистине прометееву способность человеческого разума преодолевать границы «конечности», да и всякие другие границы, в любой данный момент явные именно для тех, кто станет их преодолевать.

5. «Конечные люди» способны творить поистине «бесконечные миры» – и эту философскую идею подтверждала строгая наука математика! Как раз она научила строгости – и в то же время дала волю» поистине беспредельному научному воображению, о котором Гуссерль то и дело вспоминает в ФА. Существа, в седой древности начавшие «счет», помогая себе своими 10 пальцами, «создали» и даже отчасти овладели «представлениями» о «непредставимо» беспредельных, огромных и в потенции расширяющихся числовых мирах!

Приведенные выше слова Гуссерля о миллионах, триллионах, о световых годах и т. д., этих поистине бесконечных порождениях конечного разума, нигде не данных в природе разума, объединенного, в частности, с якобы «чувственными» способностями порождать «представления», но тоже особые – «символические» – не просто переход к развиваемой в последних главах специфической теории «символических представлений». Идеи об этой особой интеллектуально-чувственной способности породила предшествующая гуманитарная мысль – в лице Брентано, Больцано и других авторов. Гуссерль горячо подхватил и подробнейшим образом развил эти идеи – сначала в ФА, а потом в других произведениях. И что принципиально важно: без обращения к «представлениям», без методологической отработки принципов «усмотрения сущности», как уже не раз отмечалось в побуждающих к этому конкретных анализах, не было бы гуссерлевской феноменологии. В этой же мыслительной плоскости заключены возможности ответа на непростой вопрос о том, на какие стороны рациональной деятельности человека станет опираться будущая гуссерлевская феноменология. Это, с одной стороны, способность разума творить такие непредставимые, в чистом, «физическом» виде не находимые в окружающем космосе духовные, идеальные миры и его конструкции, его «конституции» (если воспользоваться более поздним гуссерлевским термином). С другой стороны, он возвышал способности высокоразвитого человечества – в лице его наиболее продвинутых ученых, начиная с конкретных экспериментаторов и включая теоретиков, «усматривать сущности», т. е. «зрить» и даже «символически представлять» его (изобретаемые) данности – «работая» с ними особыми способами, но никак не менее успешно, чем люди научаются обращаться с вещами, материалами и т. д. (при этом эффективно увязывая тот и другой виды деятельности).

В работах по истории гуссерлевской феноменологии мне не приходилось встречать сгруппированные воедино тезисы, подобные только что высказанным. Мне лично они очень важны и дороги, и я готова привести в их подтверждение многие другие аргументы.[193]193
  Возможно, прийти к этим идеям мне помогает то вообще-то личное обстоятельство, что в работе над феноменологией довелось двигаться от изучения зрелых, признанных классическими произведений Гуссерля – таких, как «Логические исследования», «Идеи I», «Кризис…» – к самому раннему периоду его творчества. В таких случаях обладаешь даже перед самим Гуссерлем тем «преимуществом», что уже «знаешь» будущее и можешь «увидеть», как первые творческие вехи связаны со всей дальнейшей деятельностью мыслителя…


[Закрыть]