Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

Одна из лучших работ по феноменологии Гуссерля – исследование голландского философа второй половины XX века Теодора де Бура «Развитие мысли Гуссерля» (The Development of Husserl’s Thought. Martinus Nijhoff, 1978 – серия Phanomenologica, 76).

В ней, в частности, подробно анализируется «Философия арифметики».

Важный пункт анализа Т. де Бура следующий: он, конечно, знал, что термин «интенциональность», как и термин «феномен», подхваченные Гуссерлем у Фр. Брентано (а впоследствии положившие начало самостоятельной феноменологической теории), спорадически встречаются и в ФА, но в ней не трактуются «феноменологически». Т. де Бур, вместе с тем, правильно подчеркивает, что Гуссерль – без особого критицизма – с самого начала акцентирует отличие своего толкования феномена от брентановского. А в связи с этим Т. де Бур подробно останавливается на брентановской концепции феномена (P. 5–11).

В специальном § 3 Т. де Бур анализирует ещё одну линию следования идеям Брентано со стороны Гуссерля – но также и линию их критического преодоления, а именно теорию несобственных представлений (в английской версии: non-genuine presentations). Применительно к ФА этот анализ предельно краток (1,5 страницы). Наиболее интересной считаю стр. 20 в книге Т. де Бура. Там предлагается – очень сжато – взгляд интерпретатора на спор Фреге и Гуссерля. Рассмотрим его.

В своем критицизме в адрес Гуссерля, считает Т. де Бур, Фреге не пошел верным путем. «Но рецензия Фреге все равно заслуживает рассмотрения, поскольку Гуссерль позднее в некоторых пунктах согласился с критицизмом Фреге и признал это публично. Потому интересно изучить рецензию, чтобы увидеть, где Фреге обнаруживает у Гуссерля существенные упущения и где упускает эту нить. Его ошибка – в критицизме в адрес концепта представлений» (P. 20). Приводя цитаты из рецензии, Т. де Бур показывает, что при употреблении термина «представление» Гуссерль, согласно Фреге, нарушает границы между «объективным» и «субъективным», трактуя «объективное» как представления. «Он рассматривает редукцию к представлениям (у Гуссерля. – Н. М.) как ошибку психологизма. В конце концов все-де становится представлением. Объекты – тоже представление». Приводя знаменитую цитату из Фреге – его вопрос насчет луны, превращенной-де в представление, Т. де Бур отмечает, что Фреге, правда, удается обнаружить в ФА нечеткость терминологии. Но Т. де Бур четко и, на мой взгляд, обоснованно, прибегая к конкретному анализу ФА, отмечает: «В первую очередь, ясно, что Гуссерль не рассматривает мир как имманентный сознанию. Далее… внутри сознания в широком смысле Гуссерль проводит очень четкое различие между содержанием и актом, даже если он говорит о них как о представлениях» (S. 20).

Интересным и ценным моментов в анализе Т. де Бура считаю его попытку проследить в ФА зародыши идей и хода мыслей, которые находят продолжение в более поздних произведениях Гуссерля, прежде всего в ЛИ. Иллюстрируется это отношением к сложному, если не противоречивому высказыванию самого Гуссерля в ЛИ о том, что в ФА проявлено недостаточное внимание к различению между содержанием и актом сознания – что, несмотря на этот факт, то было «первое произведение, которое привлекло внимание к актам и объектам высокого порядка и тщательно проанализировало их» (LU II. 282, примеч. I). Уточнения Т. де Бура по этому вопросу любопытны, но мы не будем здесь их рассматривать.

Т. де Бур настаивает на том, что Гуссерль действительно признает уже в ФА существование «объектов высокого порядка», и соответственно как бы пролагает путь идее «категориального созерцания» ЛИ. Ссылаясь на статью Е. Финка в «Философском лексиконе Цигенфусса» (и напоминая об оценке Гуссерля: эта статья правильно излагает развитие его философии), Т. де Бур напоминает об оценке Финка: в ФА мы уже встречаем типичную коррелятивную манеру, характерную для феноменологии (S. 25 – курсив мой. – Н. В.).

Важны и другие ссылки Т. де Бура на авторитетных феноменологических авторов (на В. Биммеля) – с указанием, что их суждение о ФА как первом провозвестнике более поздней феноменологии совпадают с собственной, более взвешенной оценкой Гуссерля ФА в «Формальной и трансцендентальной логике». Но и раньше, в 1913 году, в «Наброске введения к ЛИ» (сам Гуссерль его так и не опубликовал – публикация 1939 была инициирована Е. Финком) Гуссерль написал о том, что ранние, по существу осуществленные в ФА исследования коллигирования были шагом к разработке феноменологии.

Мне кажется не только уместным, но и в высшей степени содержательными следующие слова Т. де Бура, характеризующие точку зрения самого (более позднего) Гуссерля на ФА: «В этом пассаже точка зрения о ФА и о трудностях, заключенных в ней, выражены очень метко… Когда концепция числа формируется с помощью абстрагирования по отношению к актам сознания, арифметика становится неотделимой от психологии. Здесь мы не должны считать себя обязанными принимать более самооценки Гуссерля, ибо Гуссерль, в конце концов, не является последним авторитетом в исторической интерпретации своей мысли». И далее следует важный тезис: «Техстологический анализ ФА может продвинуть нас дальше, чем “схоластические” образцы, управлявшие мышлением Гуссерля в то время» (P. 27–28) (когда, напомним, Гуссерль высказывал (и менял! – под влиянием тех или иных настроений – свои оценки). Под влиянием сходных рассуждений я предпочла осуществить подробный текстологический анализ ФА.)

С большинством формул-оценок Т. де Бура, приведенных ранее, я полностью согласна – и в своих первой и – более подробно – во второй книге развиваю сходную точку зрения и на спор Гуссерля и Фреге, и на значение ФА, почему в соответствующих разделах делаю отсылки к этому экскурсу. Вместе с тем читателей, интересующихся отдельными деталями проблемы, могу отослать к тонкому исследованию у Де Боера слабостей, неясностей, трудностей в ранней книге Гуссерля (P. 29, 30, 31 и др.).

Приложения к V части к анализу идей интенциональности раннего Гуссерля

1. Дитер Мюнх об исследовании интенциональных предметов у раннего Гуссерля

Среди лучших исследований, посвященных разработке проблем интенциональности в брентановской и гуссерлевской традициях – фундаментальная работа Дитера Мюнха (Dieter Münch) «Интенция и знаки. Исследования», посвященные Францу Брентано и ранним работам Гуссерля (Dieter Münch. Intention und Zeichen. Untersuchungen zu Franz Brentano und zu Edmund Husserls Frühwerk. Frankfurt am Main, Suhrkamp, 1993).

Эту книгу я неоднократно цитировала ранее. Здесь будут дополнительно обсуждены другие идеи сочинения Д. Мюнха, которое и в конце XX века, как и в прошедшие годы XXI столетия, было и остается сегодня, по моему мнению, одним из лучших и по-прежнему редких исследований ранних сочинений Гуссерля именно по проблемам интенциональности. Подробное профессиональное рассмотрение у Д. Мюнха концепции интенциональности Ф. Брентано, из которой сначала исходил Э. Гуссерль, разработавший в конце концов во многом самостоятельную и разветвленную, глубокую феноменологическую теорию интенциональности, повышает для нас ценность рассматриваемой книги.

В работе Д. Мюнха, разбор которой вообще может быть здесь лишь сжатым, обобщающим, выделю главные, с моей точки зрения, исследовательские акценты, в целом соответствующие основным целям автора.

1. Д. Мюнха заинтересовало, как и почему уже в «Философии арифметики» и в ранних рукописях, изданных после смерти Гуссерля, у этого математика и философа появились редкие тогда семиотические исследования.[264]264
  Dieter Münch. Intention und Zeichen. Untersuchungen zu Franz Brentano und zu Edmund Husserls Frühwerk. Fr. a/M., 1993. S. 9. Далее цитаты из этой книги даны в моем тексте с указанием страниц по данному изданию.


[Закрыть] Д. Мюнх упоминает о манускрипте Гуссерля «К вопросу о логике знаков (Семиотика)» 1890 года, который специально анализируется в моей книге как раз со ссылками на оценки Мюнха. Теперь и о ряде других проблемных акцентов его книги.

2. Мюнх расценивает концепцию раннего Гуссерля, запечатленную в этом и в других его манускриптах (например, «Über den Ursprung der Geometrie» – «О происхождении геометрии») как «альтернативный проект по отношению к [самой] семиотической философии, поскольку Гуссерль в рамках своего проекта попытался описать психические акты, лежащие в основе знаков и других феноменов…» (Ebenda – курсив мой. – Н. М.). Эта идея в целом верна и интересна: семиотические акценты, повороты анализа Гуссерля – редкие и в тогдашней, не слишком богатой литературе вопроса, которую, как мы видим, из гуссерлевского заголовка к его статье, уже тогда четко относили к семиотике.

Считаю ценным акцентирование у Мюнха вот какого аспекта: в отличие от авторов, которые бросались обвинять Гуссерля в психологизме, едва увидев отсылку – в том числе в работе о логике знаков – к «психическим актам», Д. Мюнх усматривает как раз здесь особую и в целом перспективную специфику гуссерлевского (а раньше и брентановского) анализа, его правомерные, ценные исследовательские акценты и предпочтения.

В Предисловии к книге Д. Мюнха меня также привлекли страницы (10–12), на которых он рассказывает о том, насколько интенсивно разбираемые им проблемы в 80–90-х годах XX века обсуждались и в европейской, и в американской философии. В особенности впечатляет и то, насколько органично исследования упомянутых Мюнхом специалистов по феноменологии уже в XX веке (это Д. Смит, Д. Фёллесдаль, И. Моханти, Р. Чизхольм, сам молодой тогда Д. Мюнх и другие) была вписана в работу мирового философского сообщества.

3. Так, в специальной главе «Интенция и знаки» («Intention und Zeichen») Д. Мюнх исходит из следующего совершенно верного, по моему мнению, общего постулата: «“Интенция” – это основополагающее понятие для феноменологического движения, к которому – наряду с его основателем Эдмундом Гуссерлем – принадлежат такие значительные философы, как Ингарден, Хайдеггер, Шелер, Сартр и Мерло-Понти. А “знак” в свою очередь, – это центральное понятие для семиотических подразделов в философии, к которым относится аналитическая философия языка (sprachanalitische Philosophie)» (Ebenda. S. 13 – курсив мой. – Н. М.). Ценно, что уже где-то в начале проблемного рассмотрения у Мюнха феноменологические основоположения к теории интенциональности содержательно увязываются с разработками таких современных Гуссерлю и более поздних выдающихся авторов (формально не принадлежавших к феноменологическому направлению, а подчас враждебных ему) как, например, Г. Фреге, Б. Рассел, Р. Карнап, Р. Чизхольм (см. SS. 17–23 в книге Мюнха).

Тем, кого интересует целостное, четкое, связное и понятное рассмотрение самого понятия «интенциональность», как и основ ранней феноменологической теории интенциональности, могу порекомендовать соответствующее изложение в книге Мюнха (См., например, раздел «Интенция и знаки в “Философии арифметики” Э. Гуссерля») ещё и потому, что ранняя книга будущего основателя феноменологии – в свете анализа этих проблем в раннем гуссерлианстве анализируется чрезвычайно редко.

О других ценных ремарках Д. Мюнха (например, к любопытному тексту Э. Гуссерля 1893 года «Единство мелодии», Einheit der Melodie) подробно написать здесь невозможно. Потому рассмотрю лишь отдельные гуссерлевские идеи и рассуждения – с учетом небезынтересных, как всегда, комментариев Д. Мюнха.

«Гуссерль начинает свое исследование, – пишет Мюнх, – с описания восприятия мелодии, очевидно ориентированного на статью Эренфельса (Ehrenfels) “Uber Gestaltqualitäten” (“О качествах гештальтов”, 1890), на которое Гуссерль ссылался уже при рассмотрении фигуративных моментов в ФА (см. главу 3.2.1.)» (Ebenda. S. 144). Мюнх – в чем дополнительная ценность его работы – вполне оправданно отмечает родство анализа Гуссерля с начальными исследованиями гештальт-психологов, проявляющееся не только в использовании термина «гештальт», но и в сходстве (Ähnlichkeit) самого проводимого анализа. Задержимся на этом исторически интересном моменте. Мюнх показывает, что и Гуссерль, и Эренфельс едины вот в каком особом пункте анализа: при восприятии мелодии мы сначала ухватываем гештальт мелодии (Tongestalt) – как бы её общий образ, который формирует auditiven Hintergrund, т. е. некоторый слуховой фон этого восприятия. А уже над ним как бы надстраиваются в сознании другие «гештальты из гештальтов» (эти слова взяты не из Эренфельса, а из текста Гуссерля 1893 года). Далее отстаивается идея, согласно которой какой-то звук и любые сочетания звуков лишь на короткое время появляются в сознании. Но они, вместе с тем, в известной степени сохраняются в сознании (как именно, нужно было бы исследовать специально). Вместе с тем в сознании сохраняется и какое-то неудовлетворенное ожидание, в особенности в случаях, когда нравившаяся нам мелодия вдруг обрывается. Гуссерль пишет в упомянутой рукописи: «Тот вид, который приобретает окончание (здесь: прослушивания мелодии. – Н. М.) – иногда не позволяет ожидать или требовать чего-то нового – как это бывает в случае завершенного предложения. Наполовину написанное слово, незаконченная часть предложения или даже отрывка… пробуждает ожидание, которое остается неудовлетворенным, – подобно тому, как если бы мы приступили к обеду, а после супа нам не подали бы ничего другого. Движение звуков, которое начинается, но не полностью завершается, имеет характер чего-то незавершенного, недостаточного» (Husserl, 1893:270).

Здесь перед нами типичный пример именно гуссерлевского анализа той обширной сферы, которая в философии традиционно именовалось чувственностью, чувственными восприятиями. Особенность гуссерлевского анализа в том, что из него не вычеркиваются (как это бывает в абстрактной гносеологии, тем более в логике), чисто психологические оттенки (ожидание, удовлетворенность и т. п.). И делается это, как мы убедимся, вполне целенаправленно, а не по недосмотру.

Д. Мюнх специально разбирает этот – для многих авторов (скажем для Фреге) совершенно недопустимый гуссерлевский уклон – в небольшом раздельчике рукописи – (4.3.2. Интенция и чувство неудовлетворенности).

Важный для нас реальный исторический факт состоит в следующем: в это относительно ранее время (по моему мнению, ещё до спора собственно о психологизме и даже до широкого распространения самого этого термина) уже реально зарождались размежевания касательно практического обращения – в философии – с психологическим материалом.

Подход раннего Гуссерля имеет – в этом отношении – вид уже избранной и далее реализуемой ориентации. Иными словами, он готов (и уже в какой-то форме опробовал этот путь в ФА) включить в свое философско-математическое, гносеологическое, логическое исследование также и психологический материал – с конкретной целью специально прояснить моменты генезиса, относимые в данном случае к исследованию происхождения (Ursprung) в сознании математических понятий.

В более поздних спорах – тогда уже в контексте разгоревшейся борьбы психологизма и антипсихологизма – разные позиции столкнулись, как известно, как антагонистические (даже породившие, в частности, запрет на внесение в логику психологического материала). Здесь мы пребываем в историческом моменте первоначального размежевания позиций. И приходится отмечать известную историческую исследовательскую смелость Гуссерля (вчерашнего ученого-математика), дерзнувшего соединить – и достаточно доказательно, органично, притом самостоятельно – вызревающее понимание «философии как строгой науки» с достаточно хорошим владением психологическим материалом. И если Гуссерль не стал, по примеру своего учителя Ф. Брентано, также и психологом-исследователем, то он и не упустил возможности опереться в возникавшей феноменологии на те достижения тогдашней продвинутой (advanced, как говорят сегодня) психологии – в том числе и на дальнейшем пути выработки уже целостного, оригинального феноменологического подхода к исследованию сознания.

От Д. Мюнха, впрочем, уже в его время тоже потребовалась определенная исследовательская отвага. Почему же? Все дело в том, что спор о психологизме даже к концу XX века всё еще сохранялся в памяти. Но какими были эти воспоминания? Важно точнее разобраться в этих, не таких уж и далеких от нас констелляциях – как представляется, не имеющих статуса тщательных исследований соответствующих фактов истории, а скорее ходячих символов веры. Какие образы борьбы, в самом деле разгоревшейся к концу XIX века, были наиболее распространенными уже к концу века двадцатого? Коротко ответим на этот вопрос.

Само реальное размежевание психологизма и антипсихологизма (очень быстро, в масштабах истории – чуть ли не за пять лет – пробежавшее ряд различающихся стадий) по существу ещё не стало, даже к концу прошлого столетия, предметом действительно кропотливого и объективного историческо-научного и историко-философского изучения. (Полагаю, что в России даже в наше время, без малого через 20 лет с начала XXI века, оно ещё ждет такого анализа.)

Но зато как бы зацементировалось (в литературе и дискуссиях на эти темы) противостояние двух крайних позиций, у сторонников которых была как бы и разная историческая память.

Для одной, уже очень мощной теперь прогуссерлевской группы Гуссерль оставался выдающимся, даже великим философом, чье развитие – в том числе и раннее, по крайней мере с 80-х годов XX столетия – подверглось основательному изучению. (Здесь, в первой книге, еще не освящен вопрос о том, как сами феноменологи к настоящему времени конкретно расценили непростое участие Гуссерля в споре о психологизме – эти проблемы намечаю конкретно исследовать во второй книге моего сочинения.)

Но даже и ко времени написания Д. Мюнхом его работы не только не угасла, но даже была по-своему ревальвирована (преимущественно логиками, особенно специалистами по математической логике) идеология с такими центральными идеями:

1) в споре Гуссерля и Фреге как бы на все времена правым считался Фреге.

Что до Гуссерля, то постулировали его несомненную изначальную неправоту, правда, несколько смягчаемую такими оговорками: именно Фреге сначала вывел Гуссерля на достойный путь, побудив его не только выбраться из «болота психологизма», но и стать активным антипсихологистом. Впрочем, далее, как считали сторонники Фреге, он всё-таки не остался на верном пути I тома «Логических исследований». Одной из частных идеологем было – возможно, по неосведомленности – создаваемое именно логиками (чаще всего фрегеведами) столь же стойкое, сколь и ложное впечатление, будто бы жесткий фрегевский запрет на любое использование (при логической работе) психологического материала побудило Гуссерля в том же I томе «Логических исследований» полностью-де отречься от всякого подобного уклона. Поскольку даже ко времени написания книги Д. Мюнха такие идеологемы логиков всё еще были ходячими (чему есть много подтверждений), от Мюнха, как сказано, тоже потребовались и немалая отвага, и именно незаурядная научная информированность для защиты концепции, которая соответствовала реальным историческим фактам.

Но и то надо отметить (повторю это в других словах), что преодоление идеологем-предрассудков в отношении гуссерлевского якобы беспробудного (если бы не окрик Фреге) психологизма к концу XX века только-только началось. И они, увы, не преодолены и сегодня…

Возвратимся к тому, как Д. Мюнх презентировал суть и перспективное значение рассмотрения тематики интенции и интенциональности в ранних текстах Гуссерля. «Для развития гуссерлевской интерпретации понятие интенции, – писал Д. Мюнх, – имеет особое значение, ибо здесь – первая публикация, в которой интенция коррелятивно увязывается с её исполнением» (Ebenda. S. 143). Подобные замечания Мюнха очень ценны для научного, стало быть, вполне конкретного гуссерлеведения. Эта частная ремарка отсылает интересующихся к одному действительно важному конкретному аспекту зрелой интенциональной теории Гуссерля, а именно к различению интенции как таковой (т. е. самого намерения развернуть интенциональный анализ) и тех последующих шагов анализа, когда имеет место действительное «осуществление» (Erfüllung) того или иного интенционального замысла. Что касается разбираемого у Мюнха Манускрипта 1893 года (где тема развёртывается на примере восприятия мелодии и восприятия вещи, Dingwahrnehmung), то он действительно характерен для понимания исторического процесса становления приемов и форм интенциональных исследований Гуссерля, начиная, как мы теперь видим, с его ранних произведений. А тем авторам, которые просто и однозначно причисляют все такие исследования к психологизму и его заблуждениям, Мюнх как бы отвечает: без включения психологического материала, что кому-то казалось проявлением чистого психологизма, не было бы феноменологии. (Я в этом согласна с Мюнхом и другими авторами.)

Но тогда тем более требуется ответить на вопрос, относящийся и к раннему Гуссерлю: что именно означает – в проблемном смысле – несомненный тогдашний психологический уклон его работ (снова и снова повторяю, не равноценный более позднему психологизму)? Снова обращусь к тем ценным разъяснениям, которые имеются в ответах Мюнха на подобные вопросы.

По специальной теме дисциплинарного, что ли, характера произведений раннего Гуссерля, включая ФА (свою позицию я подробно освещала в Заключениях к предшествующим частям этой книги), считаю полезным добавить нижеследующие уточняющие пояснения Д. Мюнха.

Тем, кто склонен однозначно числить работы раннего Гуссерля по ведомству заблуждений психологизма, Д. Мюнх напоминает об исторических фактах: верно, что к работам тогдашних психологов Гуссерль относится с интересом и доверием. Это и не могло быть иначе. Возьмем хотя бы такой аспект, характеризующий основательную цельность тогдашней психологии – в её уже не раз отмечаемой спаянности с философией и логикой – именно в толковании Д. Мюнха: «Отец понятия “гештальт” Хр. фон Эренфельс был учеником Брентано и Мейнонга; принадлежавшие к берлинской школе гештальтпсихологии Макс Вертхаймер (Wertheimer) – он был в Праге студентом Эренфельса, а также Вольфганг Кёлер, Курт Коффка и Курт Левин – все они сотрудничали с К. Штумпфом, у которого Гуссерль в 1887 году габилитировался с работой «О понятии числа»» (Ebenda. S. 84).

Применительно к теме ранних гуссерлевских специальных философско-математических исследований понятия числа существенно и такое обобщение Мюнха, с которым я солидарна (причем пришла, прошу мне поверить, к подобному выводу до того, как познакомилась с книгой Мюнха): «Основание для обнаружения в работе философов о понятии числа психологических разработок лежит, конечно же, в том, что за психологические исследования [тогда] отвечала философия, ибо психологии как совершенно самостоятельной дисциплины тогда ещё не было. Когда Гуссерль придает «Философии арифметики» подзаголовок «Психологические и логические исследования» (что характерно и для его габилитационной работы «О понятии числа», где в подзаголовке значится [только] разъяснение «Психологический анализ»), то он тем самым формулирует задачи, входившие в область работы [тогдашней – Н. М.] философии» (Ebenda. S. 84, курсив мой. – Н. М.).

Не могу не согласиться и с тем уточнением Д. Мюнха, что содержащиеся в Предисловии к «Философии арифметики» слова Гуссерля относительно необходимости обратить внимание на объемные психологические штудии поняты будущим основателем феноменологии именно как собственно философская задача – и даже как задача создания метафизики исчислений! И такое оценочные суждения Д. Мюнха тоже считаю правомерными: «В этом отношении, – пишет Мюнх, – психологический характер ФА, несомненно, заслуживает не осуждения, но, напротив одобрения. И уже Фреге в своей рецензии высказался в том смысле, что в ФА есть ценные психологические прозрения, а Вертхаймер (Wertheimer) указывает на сочинение Гуссерля как на первую работу по психологии числа» (Ebenda. S. 85).[265]265
  Нелишне было бы добавить, что фрегевская оценка на деле объективно подразумевала не высказанный прямо совет Гуссерля оставаться в рамках психологии, не вторгаясь в святая святых, т. е. в логику!


[Закрыть]

Д. Мюнх добавляет, что все сказанное не полностью отводит адресованные раннему Гуссерлю упреки в психологизме. В каком отношении приходится принять обвинение – это уже специальная тема, подробное обсуждение которой предполагается во второй книге моего сочинения.

Теперь, когда известны различные наработки раннего Гуссерля по проблемам интенциональности, возможно – вслед за Мюнхом – перейти к определению специфики этого анализа.