Текст книги "Универсум одиночества: социологические и психологические очерки"

В обществах с преобладанием механической солидарности в большей степени проявляет себя альтруизм – самозабвенное служение общему делу, общей цели. Коллективистские нормы, ценности и цели играют существенно более важную роль по сравнению с эгоистическими установками современных индустриальных обществ. Так, протестантская нравственная парадигма (согласно Дюркгейму) более тяготеет к эгоизму, чем католическая; холостяки скорее эгоисты, чем отцы семейств, и т. д.

Дихотомия аномия – фатализм также представляет две противоположные установки. Так, аномия возникает в тех условиях, когда индивидуальные действия более не регулируются ясными общепринятыми нормами. В подобных условиях индивиды склонны отказываться от постановки целей, которые не могут быть достигнуты в течение короткого периода времени. Индивиды склонны также ввергать себя в круговорот негативных эмоций и, в особенности, испытывать отчаяние. В противоположность этому фатализм подразумевает жесткое определение норм и контроль за их соблюдением, что практически не дает индивиду автономии в принятии решений относительно самих целей и средств их достижения – все предопределяется репрессивным давлением общества. Подобно эгоизму и альтруизму, пропорция аномии и фатализма варьирует от общества к обществу.

Так, репрессивная дисциплина (например, в армии) соответствует, согласно Дюркгейму, фаталистической парадигме. В противоположность этому мир производства и коммерции по природе своей склонен к аномии в том смысле, что субъекты получают немалую автономию действия. На уровне коллективов эта автономия приводит к крушению органической солидарности, т. е. к состоянию, когда каждый выступает за себя и уж по крайней мере ставит свои партикулярные цели заведомо выше коллективных. На поверхности социального поведения обозначаются такие ведущие образцы как стремление к риску, одобрение неопределенности будущего, допущение перспективы возможного разорения. Излюбленный пример Дюркгейма, иллюстрирующий дихотомию аномия – фатализм, – институт развода. Снятие фаталистического ореола с института брака и принципиальная допустимость развода в современных обществах существенно повышают потенциальную и актуальную автономность брачных партнеров. Это, в свою очередь, приводит к аннигиляции фаталистической преданности нормам и морали, т. е. чревато возникновением аномии.

За сравнением двух дихотомий скрывается важное теоретическое утверждение социолога: все увеличивающаяся сложность социальных систем неизбежно ведет в росту индивидуализма (эгоизма) атомарных элементов этих систем, что приводит, в итоге, к падению саморегуляции систем и опасному снижению солидарности.

Развивая мысли Дюркгейма, можно утверждать, что своеобразный отпечаток на концепцию аномии накладывает социальное время – восприятие теми или иными группами и индивидами своего положения на шкале текущего времени. Периоды социального кризиса и смещения социальных структур получают поколенческое звучание. Для одних возрастных групп время начинает развиваться слишком медленно, заторможенно, что объясняется отсутствием доступа (или его затрудненностью) к общественным ценностям. Это характерно прежде всего для старших поколений, которые вытесняются из социальной структуры другими группами населения. Для других групп время несказанно убыстряется, что, однако, также приводит к разрушению системы социальной устойчивости, различного рода фобиям и комплексам, включая одиночество.

Замедление и убыстрение времени в равной мере стимулируют аномию, причем наиболее наглядным образом. В обоих случаях индивид или группы выпадают из основного ритма социального времени, что приводит к их отчуждению от всей общественной структуры.

В отличие от макроуровня анализа общества, на микроуровне тема аномии оказывалась у французского социолога еще более исследованной.

Общественная аномия, по мнению Дюркгейма, имеет два вида – экономический и семейный.

Экономическая аномия – это нарушение установленного нормативного порядка, фиксирующего с относительной точностью максимальный уровень материального благосостояния каждого общественного класса и устанавливающего определенные рамки на шкале доступного, возможного и допускаемого накопления материальных благ. Разрушение этой установленной ранее шкалы и возникновение новых соотношений на ней, а равно и появление новых социальных групп лидеров и аутсайдеров немедленно сопровождается возникновением аномичных состояний. Наряду с макроуровнем (экономическими институтами общества) французский социолог рассматривал и микроуровневые институты – семью.

Семейная аномия – нарушение равновесия и дисциплины, обеспечиваемых семьей и семейной моралью. В семье изменяются роли и ценностные ориентиры, соотношение между поколениями, детерминанты власти и т. д.

Состояние аномии возникает как в случае резкого и очевидного ухудшения экономического уровня существования, так и в случае внезапного наступления благоденствия. В обоих случаях утрачивается привычный образ жизни, социальный порядок дезинтегрируется, его регуляторные функции ослабевают. Нарушается общественное равновесие, одни индивиды быстро возвышаются, другие теряют свое положение в обществе – колеблется и дезорганизуется самое общественная структура. Индивид теряет способность приспосабливаться к социальным преобразованиям и новым социальным требованиям. Исчезают четкие правила и нормы морали и поведения, старая иерархия ценностей рушится, а новая еще не сложилась (маргинальное состояние общества). На вопрос о том, каким образом степень интеграции социальной структуры может служить причиной самоубийства, Дюркгейм отвечал ссылкой на «психологическую конституцию» человека, которая, по его словам, «требует цели, стоящей выше его». Но в слабоинтегрированном обществе такая цель отсутствует, и «индивид, обладающий слишком острым восприятием самого себя и своей ценности… стремится быть своей собственной единственной целью, а поскольку такая цель не может его удовлетворить, он влачит апатичное и безучастное существование, которое впредь кажется ему лишенным смысла».

Для характеристики морального сознания и психологического состояния индивидов Дюркгейм постоянно использовал следующие выражения: вечное состояние неудовлетворенности; мучение; устойчивое разочарование; бесполезность; дезориентированность; болезненное беспокойство; тревожность; бессмысленность; нетерпимость; жадность; конкурентность; поиск своего места в социальной структуре; чувство прав без обязанностей; ориентация на потребление и удовольствие; отсутствие чувства солидарности с окружающими; выход человеческих желаний и стремлений за рамки возможного их удовлетворения; отсутствие опыта выполнения полезных функций и служения цели, большей чем собственные интересы; отрицание человеческих способностей к упорядоченной и уравновешенной жизни, в которой каждый знает свое место и обязанности.

Сходства и различия эгоистических и анемических самоубийств

Характеристики социального фона аномических самоубийств тесно переплетены с особенностями фона самоубийств эгоистических (согласно классификации Дюркгейма), что послужило основанием ошибочного смешивания этих двух видов самоубийства и сомнения в обоснованности типологии французского социолога, высказанного рядом его комментаторов. Например, указывается на противоречивость описания эгоистического самоубийства через отсутствие коллективной цели деятельности, дезинтеграцию социального порядка и отсутствие регулирующего влияния общества – точно так же Дюркгейм характеризует социальный фон самоубийства аномического: отсутствует ограничивающее воздействие общества на желания и действия индивида, социальный порядок дезинтегрируется, регуляторные функции общества ослабевают [176, р. 5, 9; 203, р. 466–473]. Из приведенных формулировок делается вывод о частичном совпадении эгоистического и аномического фона самоубийств, и более того, о том, что первый является одним из аспектов общего аномического состояния общества и выделение аномического и эгоистического видов самоубийства, как равноправных и однопорядковых элементов классификации, неправомерно. Однако и в неаномичном обществе могут иметь место эгоистические самоубийства; аномия же лишь существенно увеличивает их возможность и число. Парадокс объясняется просто: аномия – феномен социетальный, эгоистическое самоубийство – индивидуальный; неудивительна поэтому однонаправленность детерминации. Дюркгеймовские типы самоубийств относятся к двум разным уровням общества, и их различение поэтому правомерно.

Если аномия имеет место в обществе, то всякое самоубийство будет одновременно и аномическим, и эгоистическим, но на разных уровнях или, вернее, под разным углом зрения. Механизм детерминации эгоистических самоубийств аномией таков: аномия порождает разобщенность, разрывает связи на всех уровнях социальной организации, лишает индивида регулирующего влияния общества. Все это приводит к изоляции индивида, концентрации его на собственных интересах и проблемах, вызывает психологические переживания (одиночество, опустошенность, ощущение трагизма существования). Это сочетание факторов, которые ведут к самоубийству. Приведенные доказательства позволяют дополнить характеристику аномии рядом свойств фона эгоистических самоубийств, при этом не отвергая теоретическую возможность последних в неаномичном обществе и обоснованность различения Дюркгеймом данных двух «идеальных типов» (в терминологии М. Вебера).

Набросок программы преодоления аномии

Альтернативой аномичному состоянию общества может стать лишь глубокое нравственное преобразование всех сфер общежития. Дюркгейм полагал, что только мораль способна принудить человека к самоконтролю, привести его потребности в соответствие с их возможным удовлетворением. Как физические, так и общественные потребности зависят по своему происхождению только от индивидуума. Общество рассматривается им не как производитель и источник потребностей, а как их ограничитель и средство удовлетворения. В нормальном состоянии общество устанавливает пределы потребностей в роскоши, которые в условиях (безнормности) аномии становятся ненасытными. «Необходима регулирующая сила морального характера» [53, с. 331]. Так возникает концепция о благотворной для индивида регулирующей силе общества.

Дюркгейм полагал, что в моральном сознании общества существует нетерпимость к роскоши. Общество должно было обеспечить равенство и классовую справедливость благодаря своему моральному авторитету, играющему главную роль во всех общественных делах. Но в случае внезапного нарушения равновесия, прежде всего в экономической сфере, нормальная моральная регламентация нарушается.

Во время экономического кризиса человеческие потребности должны быть уменьшены, и приспособление к этому состоянию бывает долгим и мучительным. Если же кризис сменяется подъемом, потребности увеличиваются сверх меры, установленные моральные правила теряют частично свою силу, индивид ищет максимум благ для себя лично, притом за счет других. Человек, оказываясь вовлеченным в борьбу за блага, теряет границы дозволенного. Так, во время кризисов или социальных революций одни индивиды внезапно возвышаются, другие попадают на низшие ступени иерархии. Индивид лишается надежной опоры, каковыми являются общественная связь, дисциплина, чувство принадлежности к группе. Анализируя исключительные ситуации и кризисы социальной организации, исследователь делал вывод о необходимости морального и культурного регулирования целей и утверждения гибких ограничений, диктуемых реальными общественными возможностями.

Рассмотрение Э. Дюркгеймом аномии, включавшее классификацию и анализ различных форм этого явления, имело своей конечной целью воссоздание, хотя бы в теории, таких условий, которые бы уничтожали основу безнормности и обесценивания общественных ценностных регуляторов. В заключении к работе «О разделении общественного труда» французский социолог высказал свою мечту об обществе, в котором отдельные индивиды были руководимы системой норм и принципов (т. е. моралью), призывающей их (индивидов) раз и навсегда удовлетвориться данным положением в системе разделения общественного труда и не стремиться к большему. Так, несколько упрощенно и явно, не без влияния социалистических настроений, которым Дюркгейм был не чужд, социолог видел пути снятия общественной и личной аномии и установления подлинной солидарности. Общественная мораль, гармоничное разделения труда и солидарность должны поглотить эгоизм отдельных индивидов и уничтожить основу аномии, а равно и одиночества.

Теория аномии, развитая Э. Дюркгеймом, заложила основы современных трактовок одиночества в социологии. Рассматривая аномию как состояние безнормности и ценностной вакуумизации общества, французский социолог создал теоретическую модель современного ему общества, испытывавшего различного рода перегрузки и конфликты.

Смешение механической и органической форм солидарности и соответствующих форм разделения труда приводило к разрушению ценностной стабильности общества, порождая такие феномены как уныние, безверие, крушение идеалов и т. п. Каждый из них так или иначе соотносился с одиночеством индивида.

Прогресс в сфере разделения труда и специализации, согласно Дюркгейму, неизбежно вел к все большей партикуляризации и атомизации общества и укреплению его аномичного состояния. В этом смысле общественная аномия – феномен, органично присущий современным индустриальным обществам и всей городской культуре в целом. Это – своего рода «нормальная болезнь», полностью избавиться от которой нельзя, ибо она паразитирует на углубляющемся разделении труда и органической форме солидарности индивидов. Современные общества различаются лишь степенью присущей им аномичности.

Рассматривая самоубийства и разрабатывая их классификацию, Дюркгейм, по сути, анализировал аномию социальных структур в ее различных проявлениях, включая самоубийство как общественное явление.

В обществе с низкой степенью аномичности и, соответственно, высокой степенью интеграции, тем не менее возможны аномичные самоубийства. Таким образом, существует два уровня аномии – макроаномия (общество в целом, переживающее кризис самоидентичности) и микроаномия (индивидуальный уровень).

Несмотря на то, что одиночество преимущественно произрастает на микроуровне, оно в высшей степени детерминируется явлениями макроуровня: идеальным типом восприятия пространства, времени, истории и всей системы ценностей, присущих данному обществу.

Неоценимый вклад в развитие теории аномии как отклоняющегося состояния социальной структуры общества внес и выдающийся американский социолог Роберт Кинг Мертон (1912–2003). Им были написаны фундаментальные труды, в значительной степени фокусировавшиеся на проблеме дизассоциации общественных ценностей [239, 240]. И хотя Мертон (как Э. Дюркгейм) не посвятил специальных работ собственно одиночеству, он неизменно тонко воспринимал эту проблему, подчеркивая ее место в рассмотрении общих вопросов социальной структуры.

Для лучшего восприятия теории аномии Мертона прежде рассмотрим общие основания его теории социальной структуры, так как именно выпадение из социальной структуры, несоответствие ее требованиям приводит к возникновению, согласно Мертону, аномичных явлений, включая одиночество.

Принципы структурного функционализма

Как социальный мыслитель и автор работы «Социальная теория и социальная структура» (1949) Р. Мертон предлагает своим читателям и последователям некий свод методологических правил и теоретических установлений. Простота и ясность функционалистской мысли исследователя, ее ориентация на научность, доказательность, простоту интерпретаций и вместе с тем многогранность рассмотрения фактов – все это делает данное произведение принципиальной методологической работой социологии XX в.

Однако какие же методологические инструменты применяет основатель структурного функционализма в своем анализе?

Прежде всего, это принцип социологической теории среднего уровня (ТСУ).

Мертон приводит следующую формулировку: «Теории, находящиеся в промежуточном пространстве между частными, но тоже необходимыми, рабочими гипотезами, во множестве возникающими в ходе повседневных исследований, и всеохватными систематическими попытками развить единую теорию, которая будет объяснять все наблюдаемые типы социального поведения, социальных организаций и социальных изменений» [240, р. 39]. В сущности, речь идет о том, что специфика социологии как особого видения социального мира по преимуществу, а быть может, и исключительно выражается в той неповторимой локализации социологии в промежуточном пространстве, располагающемся между чисто эмпирическими рабочими гипотезами и социально-философскими теориями социума вообще.

Здесь необходимо высказать одно существенное лингвистическое замечание, имеющее прямое отношение к пониманию термина «теория среднего уровня» (theories of the middle range). Дело в том, что русский аналог ТСУ неизбежно грешит чертами вертикальной иерархичности и христианской символической смыслонаделенности. Наверху – высшие абстрактные теории, внизу – ползучий эмпиризм, а социологические теории – где-то между небом и землей. Это в корне противоречит мысли Мертона, который намеренно употреблял термин range (размах, область охвата, радиус действия), а отнюдь не менее распространенный термин level (уровень). Таким образом, правильно было бы назвать концепцию Р. Мертона теориями среднего радиуса действия.

Если согласиться с этим разъяснением, становится ясно, что социолог вовсе не противопоставлял общие теории рабочим гипотезам и не увязывал ТСУ с каким-то промежуточным положением. Каждый тип указанных теорий имеет свою зону охвата, подчас накладываясь на другие. Однако едва ли имеет смысл менять уже прочно устоявшийся термин. Его можно сохранить, но учитывая исходные позиции самого Р. Мертона.

Локализация ТСУ обладает целым рядом привлекательных свойств, среди которых можно отметить возможность сохранить теоретическую научность, избегая при этом неизбежного метафизического и мировоззренческого груза общего социально-философского учения.

Во-первых, это тесная связь с человеческой реальностью, которая ни при каких обстоятельствах не уходит из поля зрения ТСУ, оставаясь живой, несконструированной, отражающей практические людей, включая и такие проблемы, как аномия и одиночество. Во-вторых, это смысловая и понятийная наглядность ТСУ, демонстрирующая свою инструментальность, убедительность, интерпретивность в глазах менеджеров и социальных исследователей не социологического профиля.

К числу ТСУ исследователь относил такие известные социологические концепции как теория референтных групп, теория социальных ролей, теория социальных статусов и др.

В самом деле, если встать на позиции Р. Мертона, то легко сразу же почувствовать твердую почву под ногами, а заодно уверенно ответить на вопрос, что есть социология. Это именно та социальная наука, которая оперирует теориями среднего радиуса охвата, концентрирующими в себе факторы реального управления социальными процессами с учетом конкретных эмпирических исследований и отвергающими метафизические претензии на всеохватность и полнейшую универсальность. В связи с этим американский социолог и предпринимает попытку создания парадигмы функционального анализа, намечающей рамки теории, ее основные смысловые узлы и принципы построения. С известной условностью можно образно назвать эти принципы построения теории одиннадцатью заповедями функционального анализа Р. Мертона.

Заповедь первая: функциональный анализ базируется только на рассмотрении стандартизированных объектов. Функциональным объектом рассмотрения могут стать повторяющиеся и типовые социальные явления (социальные роли, институциональные объекты, социальные процессы, средства социального контроля, социальные структуры и т. д.).

Заповедь вторая: функциональный анализ при некоторых обстоятельствах подразумевает включение в сферу рассмотрения субъективной мотивации, называемой субъективной диспозицией. В отличие от объективных следствий тех или иных общественных взглядов, верований и поведения, субъективная диспозиция может также входить в определение функции.

Заповедь третья: объективные следствия составляют главное содержание функции. При этом требуется рассматривать как существование множественности функциональных последствий, так и итоговый баланс агрегированных последствий. Рассмотрение совокупности следствий подводит к определению социальной функции.

Функцией надо считать те наблюдаемые следствия, которые служат саморегуляции данной системы или приспособлению ее к среде. Одновременно дисфункцией надо считать те наблюдаемые следствия, которые ослабляют саморегуляцию данной системы или ее приспособление к среде. Существует и эмпирическая возможность возникновения антифункциональных последствий, которые просто иррелевантны (случайны, нетипичны, произвольны) рассматриваемой системе.

В том случае, когда внутренняя смысловая мотивация совпадает с объективными следствиями, мы имеем дело с явной функцией, которая осознается таковой участниками поведенческой системы или ситуации. Скрытая функция участниками не планируется и не осознается.

Заповедь четвертая: функция обслуживает агрегированный объект и с этой точки зрения и рассматривается как функция. Иначе говоря, функция соотносится с системой как единством. При этом элементы системы могут не соответствовать данной функции, но значение имеет ориентация функции на систему как целое. Данный принцип можно назвать фокусированием функции.

Заповедь пятая: функция принудительно предъявляет требования, проистекающие от системы, всем вовлеченным переменным. Этого требует принцип выживания и сохранения системы, и функции, соотносимые с системой, отправляют эту потребность системы.

Заповедь шестая: каждая функция имеет механизм своего действия. К числу подобных механизмов можно отнести, например, сегментирование социальных ролей, иерархизирование ценностных ориентации, общественное разделение труда, ритуальные и церемониальные отправления и т. д.

Заповедь седьмая: функция может раскрывать себя через альтернативы, функциональные эквиваленты и функциональные заменители. Каждая функция вполне допускает возникновение альтернативных способов своего самораскрытия, что ставит вопрос о существовании области возможной вариативности функции.

Заповедь восьмая: область вариативности функции не безгранична – вариативность лимитируется требованиями структурного контекста. Тесная взаимозависимость элементов социальной структуры серьезно ограничивает возможность развития или альтернативного функционирования. Игнорирование этого принципа ведет к социальному утопизму, согласно которому отдельные элементы и функции могут элиминироваться без ограничения и без оказания влияния на всю систему в целом.

Заповедь девятая: функциональный анализ не делает упора на статике; понятие дисфункции открывает простор для динамического измерения структуры. Это всякого рода социальные напряженности, стрессы, конфликты, которые ведут к социальным изменениям.

Заповедь десятая: функциональный анализ ставит проблему валидности исследования. Она зависит не только от собственной логики исследования, но и от систематизированного обзора всех возможностей и ограничений кросс-культурного и кросс-группового анализа.

Заповедь одиннадцатая: функциональный анализ может играть идеологическую роль. Хотя функциональный анализ не имеет изначально присущей ему идеологичности, он все же демонстрирует свою идеологическую (мировоззренческую) значимость и соответствующую ориентацию исследователей. Влияние внесоциологических и внефункционалистских факторов (например, скрытое желание заказчика того или иного исследования) оказывает влияние на исследователя.

Свод заповедей Р. Мертона представляет большой интерес. Лишенные нарочитой афористичности и многозначительности, заповеди постепенно выстраивают достаточно радикальную для своего времени парадигму функционализма, в которой не подчеркивается собственно социологическое содержание, а делается упор на ее общенаучной направленности. Из этого, однако, не следует, что функционализм французского исследователя не является вполне социологической теорией. Напротив, Мертон стремится поднять социологию до уровня научности, показывая, что социологический функционализм согласуется с общенаучным подходом к реальности.

Глава «Социальная структура и аномия», включенная в первый русский перевод из работы Р. Мертона «Социальная теория и социальная структура», как раз и служит прекрасным примером того, как одиннадцать заповедей функционального анализа накладываются на исследование и интерпретацию различного рода сложных, скорее болезненных, общественных явлений.

Разумеется, не следует абсолютизировать всеобщую значимость функционального анализа, превращая его в теорию на все времена (очевидно, что ни одна теория не может играть подобную роль). Более того, многие современные исследователи, в том числе выдающийся ученый Энтони Гидденс, признавая вклад Р. Мертона в социологическую теорию, ставят под сомнение применимость функционального принципа в социологии в мертоновском понимании.

«Применимость понятия „функция“ (и, соответственно, „дисфункция“) едва ли эффективно, ибо (1) идея „явной функции“ не может ясно быть соотнесенной с главными аспектами человеческой субъективности, релевантной последствиям действия, и (2) интерпретации в терминах скрытых функций не имеют законных логических оснований. Единственный случай, когда мы можем справедливо говорить об объяснении деятельности в терминах функций, касается одного-единственного аспекта явных функций. Это тот случай, когда функциональное последствие осознается самими участниками действия и применяется ими в качестве стимула их поведения» [214, р. 103].

Однако подобные оценки не меняют существо дела в целом, ибо главный смысл одиннадцати заповедей и всех остальных, весьма многочисленных понятий функционализма состоит в их стабилизационном значении для развития социологического мышления. Согласно терминологии самого Мертона, это не что иное, как идеологическая роль, которую играет теория. В определенных социальных условиях дисстабилизации именно эта идеологическая (или нравственно-психологическая) роль оказывается исключительно важной для выживания социологии как науки и сохранения самоуважения социологов как ученых. Если теория функционального анализа Р. Мертона способна стать этим фактором стабилизации, это лишь подчеркнет ее историческое значение, несмотря на возможные спорные моменты и архаизмы, содержащиеся в ней.

Общие принципы структурного функционализма не являются лишь чисто теоретическим конструктом, лишенным прикладного значения. Напротив, мысль Мертона всегда предельно конкретна и имеет свои прикладные проекции.

Определение значения социальных функций как методологического принципа логически влечет за собой и постановку вопроса о социальной структуре. Симптоматично, что исследователь нигде не дает развернутого определения социальной структуры, хотя это понятие присутствует даже в самом заглавии его программной книги и составляет суть мертоновской социологии. Однако реконструировать трактовку этого понятия возможно по косвенным данным. Сторонники структурно-функционального анализа и последователи Мертона в разное время давали определения социальной структуры, опираясь на мертоновское видение проблемы. Ядром всех этих определений стало положение, согласно которому отношения между отдельными частями социальной системы для социологии гораздо более важный объект изучения в целях получения адекватного знания о социуме, чем сами эти части (элементы). Таким образом, функциональные связи и составляют суть социальной структуры. Среди определений социальной структуры выделим следующие:

а) организация связей [281, р. 145];

б) упорядоченное устройство частей [236, р. 45];

в) последовательные, более или менее устойчивые регулярности [227, р. 98];

г) образец, то есть наблюдаемая закономерность действия или деятельности [236, р. 56];

д) сущностные, глубокие, лежащие в основе условия [281, р. 20];

е) характеристика, более фундаментальная, чем другие, более поверхностные характеристики [283, р. 375];

ж) устройство частей, которое контролирует большую часть изменений, происходящих в феномене [293, р. 38];

з) связи между группами и индивидами, которые находят выражение в их поведении [295, р. 125].

Все перечисленные определения отвечают четырем образующим критериям: во-первых, наличие связей, отношений, взаимозависимостей между элементами системы (а, б); во-вторых, подчеркивание регулярности, упорядоченности, постоянства и повторяемости характера этих отношений (в, г); в-третьих, идея глубоких, фундаментальных, скрытых уровней социальной структуры (д, е); в-четвертых, идея определяющего, сдерживающего или инициирующего, контролирующего влияния социальной структуры на общественные феномены (ж, з).

Акцент на связях структурных элементов заметен уже в раннем (1949) определении Мертоном социальной структуры: «Социальная структура представляет собой организованную группу социальных отношений, в которые различным образом вовлечены члены общества или группы» [цит. по 285, р. 38]. Несколько позднее он дает сходную характеристику: «Структура статусных и ролевых групп обеспечивает базовую форму взаимозависимости в обществе» [цит. по 286, р. 230].

Мертонианские определения несколько отличаются, хотя в сущности, они очень близки друг другу, делая лишь акценты на различных аспектах социальной структуры. Главное состоит в том, что понятие структуры подразумевает в качестве своего основного свойства стабильность, упорядоченность, целерациональность, предсказуемость. Все эти характеристики выражают принципиальную умонастроенность Мертона и всей школы современного структурного функционализма. С учетом сказанного выше особенно важным становится следующий факт: выдающийся американский социолог, вольно или невольно уходя от развернутого определения социальной структуры как таковой, придает столь большое значение именно отклонениям социальной структуры от своего нормального состояния, охарактеризованного выше. К числу подобных отклонений, которые занимают центральное положение в анализе социальное структуры, относится аномия.