Текст книги "Универсум одиночества: социологические и психологические очерки"

Заратустра (читай: Ницше) наделял вечность женскими чертами. Вечность – это своеобразное женское начало, проекция которого падала на мир. Здесь все смешивалось или, вернее, синтезировалось в восприятии философа – иконоборческие мотивы и мотивы христологические, мариологическое поклонение и преклонение перед высшей фемининностью вечности и в то же самое время презрение к земному женскому началу. В финале третьей части книги «Так говорил Заратустра» читаем строки: «Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность! Ибо я люблю тебя, о Вечность!» [96, 2; с. 165].

Как рефрен проходит это многозначительное восклицание по всем семи песням («Семь печатей»), завершающим третью часть книги. Не развивая далее эту аналогию (вечность – женское начало), следует, однако, отметить, что превращение вечности в единственно возможного и достойного собеседника фактически означало вступление Ницше-Заратустры в зону одиночества. В самом деле, роман с вечностью не мог не привести его к полному отрицанию кого бы то ни было, кроме самого себя. Круг замыкался. «Уединение превращалось в одиночество; одиночество искало успокоенности в оправдании изоляции; изоляция становилась крайней формой элитизма; и, наконец, этот элитизм обеспечивал основу для возникновения отчуждения нравственного мыслителя от всего человечества» [269, р. 348].

Начав свое восхождение к истине с убедительной критики рыночного и стадного общества, Ницше-Заратустра воспел уединение как надежное средство осуществления этой критики. Однако вскоре обнаружилось, что за продуктивным уединением скрывалось отчуждение от всего человеческого, а за творчески плодотворным общением с учениками – безмолвная и вечная Вселенная своего собственного Я. Позиция социального критика постепенно превратилась у Ницше в позицию одинокого элитиста, принадлежавшего к элите, состоявшей всего лишь из одного человека – его самого. (Хотя, быть может, это и есть самая высшая и единственно подлинная элита духа.)

Нигилистическая эпитафия человечеству, созданная Ницше и проходившая через все его произведения, звучала впечатляюще. Но в итоге она превращалась в трагическую эпитафию одинокого элитиста. «Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью» [96, 2; с. 9]. По этому канату и совершал свой путь Фридрих Ницше.

Серен Киркегор и Фридрих Ницше ознаменовали вступление европейского философского сознания в эпоху позднего романтизма и его переход к экзистенциализму.

Оба мыслителя исходили из полного неприятия европейского рационализма и самой идеи рациональности в том виде, в каком в XIX в. она осуществила себя в тезисе «государство разума». Киркегор противопоставил существовавшим в его время условиям социальной и духовной жизни принцип максимальной субъективности, Ницше – принцип уединения сверхчеловека, достигающего стадии нравственного здоровья.

Прорыв к подлинному бытию у Киркегора осуществялся только через состояние одиночества, обнажающего истинные грани субъективного существования человека. Ницше трактовал восхождение в «вечность» в контексте продуктивного уединения, которое, однако, помимо его воли превращалось в болезненное одиночество, отмеченное невозможностью установления духовных отношений с людьми.

Оба мыслителя искали избавления от тягот отчуждения и одиночества в обращении к высшей инстанции. У Киркегора это был Бог (и соответственно, путь к нему пролегал через веру). У Ницше это была вечность, раскрывающаяся перед сверхчеловеком. Однако важно иметь в виду, что у обоих философов высшая инстанция фактически становилась лишь проекцией их собственной субъективности на внешний мир и потому она превращалась в удвоенное одиночество, не дававшее доступа к общению с внешним социальным миром.

Драматические биографии С. Киркегора и Ф. Ницше переплетались с коллизиями их философских поисков, создавая своеобразнейший синтез познающего себя и саморефлектирующего одиночества.

Глава 3. АНОМИЯ, ИЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ

Категория «одиночество» обладает весьма иллюзорным свойством доступности для всеобщего понимания. В самом деле, кто не любит рассуждать о собственном или чужом одиночестве, подразумевая при этом, что сам термин давно определен и самоочевиден? Однако следует признать, что при всей популярности этой темы одиночество подчас неуловимо для анализа в рамках социологии или иной научной рядоположенной дисциплины.

Секрет этого социального феномена заключается в том, что одиночество имеет очевидно экзистенциальный, личностный, а также и бесспорно комплексный характер. Одиночество словно сопротивляется научной рационализации и не всегда соответствует существующему понятийному аппарату, выработанному в ходе исторического формирования гуманитарных и общественных дисциплин.

Однако ситуация далеко не безнадежна, так как для анализа одиночества можно использовать наиболее близко приближающиеся к нему традиционные понятийные инструменты. К числу последних относится и понятие «аномия», обладающее несравненно большей, чем понятие «одниочество», теоретической определенностью и разработанностью.

Термин «аномия» сегодня весьма популярен в западной социологии и социальной психологии. Он стал общеупотребительным понятием и занял прочное положение на пограничье научного и бытового языков, часто фигурирует в лексиконе англоязычных стран.

Аномия (от греч. anomia) представляет собой состояние, характеризующееся отсутствием цели, самоидентичности или этических ценностей у отдельного человека или в обществе в целом, это – дезорганизация, неукорененность [291, р. 75]. Аномия включает в себя также дезориентацию духовных и нравственных норм и соответствующих им ценностей данной общественной системы (как на макро-, так и на микроуровне, в том числе и индивидуально-личностный уровень). Нормативные и ценностные изменения, приобретающие радикальный характер и развивающиеся на протяжении достаточно ограниченных временных отрезков, приводят к смещению всей сетки духовно-нравственных ориентации отдельной личности, целых социальных групп или всего общества.

Критический словарь социологии (1989) подчеркивает, что аномия обозначает «крушение норм» и таким образом являет собой «безнормность» [186, р. 34].

Аномия заявляет о себе присутствием прежде всего разнообразного и постоянно расширяющегося спектра социальных девиаций. К числу легко наблюдаемых и определяемых индикаторов аномии можно отнести рост преступности, социальный хаос, смятение душ, неясность жизненных целей («Главное для нас – выжить»), резкое снижение предсказуемости во времени тех или иных явлений, связанных с данной социальной системой («Мы живем только сегодняшним днем»), возрастание значимости материальных ориентации как противоположных нравственным и духовным («Сейчас нам не до духовных запросов») и т. д. В этом смысле аномия раскрывается как однозначно отклоняющееся, аномальное состояние социальной структуры.

Истоки понятия «аномия» находятся в архитепических структурах европейского сознания и прослеживаются на длительном ретроспективном удалении от нашей современности. Еще в Древней Греции получил распространение термин anomos, который обозначал такие понятия как «беззаконный», «безнормный», «неуправляемый». У Еврипида аномия символизировала жестокость бытия. Платон видел в аномии проявление анархии и неумеренности. В Ветхом Завете аномия связывалась с грехом и порочностью, в Новом Завете – с беззаконием. «И, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф. 24:12), «Всякий, делающий грех, делает и беззаконие; и грех есть беззаконие» (Ин. 3:4).

С самого начала необходимо прояснить один терминологический и одновременно содержательный вопрос. В современной социологической литературе встречаются два, по-разному пишущихся, но одинаково произносящихся термина – anomie и anomia. Во избежании путаницы поясним.

Термин anomie использовался и Э. Дюркгеймом, и Р. Мертоном для описания состояния социальной (общественной) безнормности в применении к большим или малым общностям. Однако Лео Сроле, современный американский социальный психолог и социолог, ввел понятие anomia, восходящее к его греческому произношению и обозначающее, согласно Сроле, состояние индивидуальной депривации (в отличие от аномии социальных систем в целом). Для целей данной работы это различие имеет принципиальный характер, ибо позволяет анализировать аномичные состояния как со структурной стороны, так и с личностной [259, р. 125].

В целом аномия – при всей сложности внутренней морфологии (о чем речь пойдет ниже) – создает благоприятную почву для возникновения одиночества в качестве своеобразной формы своего проявления или опредмечивания на уровне личности. Если рассматривать аномию в контексте исследования одиночества как более широкое, строгое и фундаментальное понятие, можно предположить, что одиночество если не всегда совпадает с аномией, то по крайней мере как бы обменивается с ней своими предметными областями, обнаруживая при этом многие смысловые переходы и пограничные зоны. Аномия позволяет подвести под категорию одиночества прочную основу современной социальной теории.

Ряд авторов (У. Садлер и Т.Б. Джонсон, Л. Сроле, Лоуэ и Даманкос, Клоски, Сшаар и другие) подчеркивают генетическую, смысловую и методологическую связь понятий «аномия» и «одиночество» [221, р. 256]. В отличие от одиночества, которое воспринимается как отстранение от некоей жизненной связи и основного источника существования, аномия представляет более общее состояние бытия, человеческого существования в целом. В этом смысле аномия близка и понятию «отчуждение». В ситуации, когда стремительные изменения в экономической, политической и социальных сферах разрушают установленный порядок и сложившиеся социальные связи, человек оказывается в пустом социальном пространстве, лишенный ориентиров, т. е. ценностных и нормативных шкал. Он начинает испытывать кризис системы ожиданий (надежд на будущее, стремлений). Происходит то, что можно назвать опрокидыванием традиционных норм, и одновременно утрачиваются ограничивающие нравственные рамки (укореняется вседозволенность). В итоге человек оказывается в вакууме, который окружает его извне и, образно говоря, наполняет изнутри. Это и есть классическое состояние аномии, рассмотренное в индивидуально-психологическом плане.

Не обнаружив устойчивых долговременных ориентиров, человек впадает в состояние усталости от собственного бытия. Эта усталость приобретает окраску неизбывности, непреодолимости, экзистенциальности. Никакие рациональные усилия, направленные на преодоление аномии (поиски работы или нового партнера, психотерапевтическое лечение и т. д.), не приводят к желаемому результату (в случае, если аномия носит всеохватывающий характер). Происходит аномичное саморазрушение личности.

Согласно шкале Лоуэ, аномия наиболее адекватно описывается 22 суждениями, среди которых присутствуют следующие: «Будущее совершенно пусто для меня», «Все в мире угасает», «Как бы ты ни старался, все равно в итоге придешь туда, откуда начал свой путь» и т. д. [78, с. 48–49] Сравнивая характеристики одиночества и аномии, У. Садлер и Т.Б. Джонсон утверждают, что одиночество предшествует аномии, если оно имеет многомерный охват, а не носит временный и фрагментарный характер. В этом смысле аномия представляется американским исследователям более универсальным и глубокопроникающим явлением [78, с. 48–49].

В связи с тем что одиночество как научная категория сегодня еще не обладает высокой степенью теоретической разработки, представляется целесообразным провести сравнительный анализ одиночества и аномии, которая гораздо более изучена в эмпирическом и теоретическом плане.

Аномия представляет собой тотальное изменение индивидуальных или групповых ценностей и норм, приводящее к рассогласованию поведенческих структур и вакуумизации социального пространства.

Для аномии характерно опрокидывание всего ценностного мира личности или социальной группы, т. е. тотальный кризис бытия.

По мнению ряда зарубежных исследователей, аномия неизбежно включает в себя одиночество, если последнее носит многомерный, всеохватный характер.

Взаимосвязанность аномии и одиночества позволяет использовать хорошо разработанный понятийный инструментарий описания и изучения аномии для исследования собственно одиночества.

Аномия, обладая глубокими историческими корнями, получила свое первое подлинное теоретическое осмысление только в социологии Эмиля Дюркгейма.

Выдающийся французский социолог использовал это понятие в своих основополагающих работах – «О разделении общественного труда» (1893), прежде всего в предисловии ко второму изданию этой книги (1901), и в известнейшем исследовании «Самоубийство» (1897). Однако даже у Дюркгейма аномия не приобрела еще полноправного категориального статуса. В других работах, в том числе написанных в течение последних 16 лет жизни, исследователь проявлял к аномии незначительный интерес. Но, в любом случае, именно этому французскому социологу принадлежала решающая роль в реанимации понятия аномии и введении его в оборот современной социальной теории.

Аномия в контексте механической и органической солидарности

В работе «О разделении общественного труда» аномия рассматривается со стороны социальной структуры как тяжелое моральное состояние, «порождаемое явлениями анатомического и физиологического порядка» [51, с. 135–136] – развитием органов и несогласованностью их функций, возникающей на основе роста и развития общества. Аномия – результат неполного перехода от традиционного общества с его механической солидарностью к органической солидарности промышленного общества. Объясняется это тем, что общественное разделение труда, составляющее основу промышленного общества, развивается быстрее нового морального сознания. Возникает необходимое условие существования аномии, заключающееся в противоречии между потребностями и интересами, с одной стороны, и возможностями их удовлетворения, с другой.

В этой связи Дюркгейм выделяет различия между традиционным, дающим условия для существования неаномичной личности, и промышленным обществом. При традиционных общественных порядках коллективное сознание удерживало человеческие способности и потребности на низком уровне, «препятствуя развитию индивидуализма, освобождению личности» [51, с. 167] и устанавливая границы человеческим желаниям и стремлениям. Общество это было устойчиво, поскольку ставило перед представителями разных социальных слоев культурные цели различного уровня и индивид не выходил за рамки целевых стремлений своего социального слоя. В ходе эволюции происходит двойственный процесс: увеличивается индивидуализация и одновременно подрываются моральные основы общества – резко возрастает степень свободы индивидуума от действия социального контроля, осуществляемого в форме традиций, обычаев, предрассудков. И возникает такая полоса общественного развития, когда твердые жизненные цели, нормы и образцы поведения отсутствуют.

Вследствие ощущения индивидуумом своего неопределенного положения в обществе происходит потеря связи с конкретной социальной группой и в итоге со всем обществом в целом. Это ведет к росту у индивида склонности к отклоняющемуся и саморазрушительному поведению. Дюркгейм отмечал, что особо сильной степени аномия достигает в экономической сфере, где уже царят новые методы хозяйствования, а новые моральные установки еще не выработаны. Состояние аномии вытекает из ненормальных форм разделения труда. Ее объективные причины – частые промышленные и торговые кризисы, финансовые неурядицы и банкротства, а также антагонизм между трудом и капиталом, вытекающие из чрезмерного разделения функций. Следовательно, путь ослабления аномии не в искусственной реставрации институтов традиционного общества с их патриархальной дисциплиной, а в развитии либерального индивидуализма новых профессиональных групп, способных взять на себя функции нравственного контроля и защиты своих членов от посягательств государства.

Рассматривая характер исторически сложившихся и эволюционировавших сообществ, Дюркгейм различал два типа социальной солидарности – механический, основанный на сходстве общественных функций индивидов в архаических традиционных обществах, и органический, основанный на разделении труда в современных развитых обществах.

Ранняя форма человеческой солидарности – механическая – определялась прежде всего сходством, или типичностью, индивидов, входивших в сравнительно небольшие патриархальные сообщества. Сходные типовые формы отношений, социализации и ценностных ориентации создавали на определенных этапах эволюции общества достаточно высокий уровень солидарности, или взаимопонимания между членами сообщества. Коллективное сознание, выраженное преимущественно в форме религии и иных культовых систем, давало этим сообществам устойчивую систему верований, норм и обрядов, разделявшихся подавляющим числом их членов. Данная ситуация, в свою очередь, характеризовалась низким уровнем индивидуализма и доминированием коллективистских форм поведения. Что касается органической солидарности, она полностью основывается на разделении труда и углубляющейся кооперации между индивидами или группами. Разделение труда и кооперация приводят к возвышению личности, ибо каждый носитель действия оказывается и носителем некой общественной функции, необходимой для жизнеобеспечения всего социального целого. Но органическая солидарность не являлась панацеей от всех социальных недугов.

Даже в условиях укоренившейся органической солидарности общество оказывается при тех или иных обстоятельствах неспособным поддерживать в себе гармоничное разделение труда, что приводит к возникновению разного рода сбоев. Результатом этих сбоев становится разрушение социального организма. Признаки подобного саморазрушения Дюркгейм видел в банкротствах финансовых и промышленных институтов, а также в разорении отдельных индивидов. В итоге происходит рассогласование функций различных общественных институтов, обостряется классовая борьба, усиливается антагонизм труда и капитала.

Разделение труда и специализация как источники аномии

Другой источник аномии (наряду с нарушением органической солидарности) – постоянно усиливающаяся специализация научного знания, ведущая к атомизации групп и индивидов, возникновению замкнутых каст «спецов», обладающих собственной моралью и партикулярными ценностными ориентациями. Французский социолог сделал два принципиальных вывода, анализируя данный источник аномии.

1. Специализация в своих различных и многочисленных проявлениях радикально трансформирует формы солидарности, соединяющие человека с человеком и одни социальные группы с другими.

2. Исторически прогрессирующее разделение труда и, соответственно, углубляющаяся специализация в обществе приводят к усилению центробежных тенденций (индивидуализм) и ослаблению центростремительных, связанных с поддержанием функционирования сообществ.

К сказанному Дюркгеймом можно добавить, что воссозданная им потенциально конфликтная картина органического разделения труда, в принципе, может содержать и еще один источник структурного напряжения – присутствие в этом контексте существенных компонентов старого общественного устройства, основанного на разделении труда механическом. Это весьма характерно для обществ, находящихся в переходном периоде. Так, в России конца XX – начала XXI в. мы видим смешение различных форм конфликтов, проистекающих, используя терминологию французского классика социологии, из противоречащих друг другу видов солидарности. Старая, механическая солидарность (ее можно назвать тоталитарной) еще занимает существенное место в обществе. Новая, органическая солидарность, связанная с рыночной экономикой, с одной стороны, еще только зарождается. Однако, с другой стороны, этот грудной ребенок уже обладает чертами старческой дряхлости, ибо мы имеем дело не только с незрелыми формами разделения труда, но и с явно перезрелыми, пришедшими из постмодернистского западного мира. Таким образом, существующая в России социальная структура насквозь противоречива и конфликтна.

Возвращаясь к дюркгеймовскому анализу, необходимо отметить, что, миновав известную равновесную, органическую стадию своего развития, разделение труда приобретает аномальные формы, к числу которых и относится аномия. Следовательно, аномия есть отклонение от нормы единства и сплоченности вследствие перехода общества от механической солидарности к органической и видоизменения последней: сопутствующий прогрессирующему разделению труда рост потребностей приходит в конфликтное несоответствие с возможностью их удовлетворения. Это противоречие, отражаясь в моральном сознании общества, способствует возникновению аномии. Дюркгейм дал следующую формулировку: «Если разделение труда во всех случаях не производит солидарности, то потому, что отношения органов не регламентируются, потому, что они находятся в состоянии аномии» [52, с. 342].

Необходимо отметить, что понятия «аномия» и «анархия» постоянно соседствуют в тексте рассматриваемого социологического эссе Дюркгейма. Например, определив аномию как состояние разложения моральных норм и падения значимости коллективной жизни, теряющей умеряющее воздействие образца, французский социолог писал: «Именно с этим аномическим состоянием… связаны непрерывно возрождающиеся конфликты и всякого рода беспорядки, грустное зрелище которых разворачивается перед нами в экономическом мире. Поскольку ничто не сдерживает существующие силы и не очерчивает им границ, которые бы они уважали, они стремятся развиться неограниченно, взаимно подавить и покорить друг друга…

То, что такая анархия – явление болезненное, совершенно очевидно, поскольку она противоречит самой цели существования всякого общества, которая состоит в уничтожении или, по крайней мере, ослаблении войны между людьми, подчиняя физическое право сильнейшего более высокому закону. Напрасно для оправдания этого разрегулированного состояния подчеркивают, что оно способствует свободе индивида. Нет ничего более ложного, чем антагонизм между авторитетом образца и свободой индивида, антагонизм, который слишком часто старались обнаружить. Наоборот, свобода (мы имеем в виду настоящую свободу, уважение к которой общество обязано обеспечить) сама есть продукт регламентации» [52, с. 6–7].

Пограничные состояния общества, социальных групп либо конкретного индивида нередко ведут к нарушению солидарного взаимодействия между ними, а также между отдельными институтами общества – «органами» (в терминологии Дюркгейма). За нарушением солидарности наступает рассогласованность ценностных ориентации, когда участники взаимодействия как бы начинают в той или иной степени говорить на разных языках, если под языком общения понимать именно ценностные ориентации. Отсутствие понимания, даже при наличии искреннего субъективного стремления установить консенсус, приводит к падению уровня коммуникативности в данной среде общения или взаимодействия. Все перечисленные выше состояния в комплексе и можно определить как аномию, которая нередко сопровождается одиночеством. Оно возникает на линиях слома социальной структуры и в зонах социального вакуума (безнормности), образующихся в этой структуре. И хотя данная мысль прямо не высказывалась Дюркгеймом, она логически следовала из его концепции аномии.

Самоубийство как показатель аномичного состояния личности и общества

Дюркгейм отводил важную роль категории аномии и в своем классическом исследовании «Самоубийство» (1897). Аномия выступала здесь в качестве одного из объяснений самоубийств и представляла собой состояние, в которое погружается общество в эпохи внезапных крупных изменений и социальных потрясений. Не все общественные кризисы ведут к аномии и увеличению числа самоубийств. (Например, находясь в состоянии войны, народ обретает общие цели и задачи, объединяющие общество, обеспечивающие мобилизацию его солидарности. Это касается и социальных революций, которые, с одной стороны, повышают солидарность определенных общественных групп, ослабляя при этом, с другой стороны, солидарность групп, теряющих опору в ходе катаклизма.) Однако вялотекущие социальные кризисы, сопровождаемые экономической депрессией (например, послевоенные состояния общества, характеризующиеся массовым отрезвлением относительно подлинных движущих сил, вовлекших его в военный конфликт), создают идеальные условия для формирования потерянных поколений, аномии и, соответственно, одиночества.

Французский социолог отвергал объяснения самоубийства в терминах индивидуальных психологических мотивов. Главный объясняющий фактор – сугубо социальные обстоятельства самоубийства. Оно становилось, в его видении, функцией нескольких социальных переменных – религиозных, семейных, политических, национальных и других форм общественных отношений. При таком подходе к проблеме Дюркгейм отбрасывал теории, объяснявшие самоубийство наследственными причинами, космическими факторами, психологическим феноменом подражания и т. д. Наиболее ценной чертой дюркгеймовского анализа самоубийства было как раз раскрытие социальной сущности этого явления, которое вытекает из кризисного состояния общества (предметом исследования в рассматриваемой работе было отношение числа самоубийств к общей численности населения; методом – причинный анализ; сущностью объяснения – социологизм).

Дюркгейм разрабатывает понятие аномии в контексте концепции двойственной природы человека. От своих предков, утверждал социолог, человек наследует биологическую природу (органы, способности, функции, импульсы и страсти), от общества, посредством социальных институтов образования и воспитания, получает социальную природу (культура, ценности, идеалы). Воздействие социального удерживает человека от падения до уровня животного: «Человек является человеком только потому, что он цивилизован» [53, с. 204]. Эта двойственность – источник постоянного внутреннего напряжения, присущего личности.

Для нормальной жизнедеятельности человеку нужна непрекращающаяся регламентация и регуляция как его внешней (социальной), так и внутренней (биологической) природы. Когда общество ослабляет свой контроль над индивидом, возникает состояние ненормальности, ведущее к распаду личности. Индивидуальные желания, вытекающие из биологической природы человека, непомерно возрастают, общество и индивид дезинтегрируются. (В непрестанной борьбе биологического и социального в индивидууме Дюркгейм не всегда учитывает ведущую роль социального начала. Эта ориентация на противоречия в самой природе человека сближает его позицию с фрейдовской.)

В работе «Самоубийство» аномия рассматривается как моральный кризис, при котором на почве общественных потрясений нарушается система моральной регуляции человеческих страстей. Этот кризис ведет к такому моральному состоянию, при котором возникает отклоняющееся поведение, крайнее проявление которого – самоубийство. «В момент общественной дезорганизации, будет ли она происходить в силу болезненного кризиса или в период благоприятных, но слишком внезапных социальных преобразований, общество оказывается временно неспособным проявлять нужное воздействие на человека, и в этом мы находим объяснение резких повышений кривой самоубийств…» [53, с. 335].

Социальная аномия развивается тогда, когда быстрые общественные и экономические изменения нарушают сложившуюся систему отношений. Вследствие этих нарушений ожиданиям человека не суждено осуществиться, и это становится очевидным и для него. Опрокидывание традиционных норм, утрата ограничений ведут к появлению у людей чувства существования в пустом пространстве без каких-либо ориентиров. Не найдя осей координат, некоторые люди устают от существования и одиночества. Их целерациональные усилия становятся бесполезными, жизнь теряет ценность, и следствием этого может стать аномичное саморазрушение – самоубийство как крайняя степень аномии.

Дюркгейм пытался выяснить, в какой степени отклоняющееся поведение зависит от культуры, понимаемой в виде системы норм и ценностей. Аномия вызывается ослаблением значения и веса моральных норм, регулирующих человеческую деятельность, а ослабление уважения к существующей морали – ломкой механизмов регуляции общественных целей.

Развивая свою концепцию двойственной природы человеческого существа, французский социолог выделил два рода его потребностей: физические и общественные. Первые регулируются органической природой человека, их удовлетворение требует расходования постоянного и определенного количества энергии, и границы их удовлетворения обычно известны. Проявление общественных потребностей Дюркгейм видел в стремлении к богатству, власти, роскоши. Границы их удовлетворения неопределенны, жажда общественных вознаграждений беспредельна. Эти страсти никогда полностью не удовлетворяются. Возникает вопрос об оптимальности их развития и реализации. До какого предела может и должна развиваться человеческая активность, чтобы эти потребности нашли свое полное воплощение? Не ведет ли все большее их увеличение к настоящему бедствию, суть которого в противоречии между растущими потребностями и реально достижимыми целями? Как должна происходить дифференциация потребностей согласно профессии, общественному положению?

Эти вопросы носили у Дюркгейма, по сути, риторический характер. Если не обуздать неким образом страсти души, то они ведут к воцарению в обществе аномии. Альтернативой могло стать лишь нравственное преобразование всего сообщества – своего рода моральная революция.

Антиномии эгоизм – альтруизм и аномия – фатализм

Анализ девиантных форм общественной жизни проводился в работе Дюркгейма «Самоубийство» на основе столкновения двух пар противоположных социологических понятий – двух дихотомий. Это были антиномии эгоизм – альтруизм и аномия – фатализм.

Понятие «эгоизм» французский социолог трактовал, как индивидуализм, приобретший некие общественные очертания и находящийся на поверхности общественной жизни. (Индивидуализм более фундаментальное и абстрактное понятие, тогда как эгоизм имеет разнообразные повседневные формы.) Эгоизм вырастает из возможности строить свое поведение на основе свободного волеизъявления в большей степени, чем руководствоваться коллективными (альтруистическими) нормами и ценностями. Своеобразная пропорция эгоистических (в дюркгеймовском понимании) и альтруистических установок существенно отличается в различных обществах, культурах и отдельных ситуациях. И тем не менее исследователь настаивал на этой дихотомии и в эмпирическом, и в методологическом плане.