Текст книги "Универсум одиночества: социологические и психологические очерки"

Сравнительно более известной причиной одиночества ребенка является его застенчивость. Пожалуй, лучшей книгой о причинах этого распространеннейшего психологического явления остается замечательная работа американского психолога и психотерапевта Филиппа Зимбардо «Застенчивость» [30] (в России была впервые опубликована в 1991 г.). Влияние застенчивости на жизнь человека может быть не меньшим, чем влияние самого серьезного физического недостатка или болезни. Уже в детском возрасте застенчивость мешает получать удовольствие от общения с другими людьми и сопровождается переживаниями одиночества, тревоги, безнадежности. Застенчивость не дает возможности оценить те или иные способности ребенка – он всегда оттеснен более бойкими сверстниками. Застенчивость усугубляет чрезмерную сосредоточенность на себе и своих действиях, что создает своего рода самоподдерживающуюся систему.

На склонность к застенчивости большое влияние оказывает порядок рождения. С одной стороны, среди выдающихся ученых значительно больше первенцев и единственных детей; именно к таким детям относились двадцать из первых двадцати трех американских астронавтов, отмечает Ф. Зимбардо. Однако первенцы больше, чем младшие дети беспомощны и нуждаются в поддержке. Почему?

Беспокойство родителей в отношении здоровья и перспектив детей обрушивается большей частью на первенца. Если ребенок обладает хорошими способностями, давление со стороны родителей приведет его, целеустремленного и настойчивого, к достижениям. Если ребенок недотягивает, его самооценка снижается. В младшем школьном возрасте застенчивость больше всего свойственна первенцам.

Обратная изоляции величина – это популярность ребенка среди сверстников. И здесь младшие дети могут дать фору старшим братьям и сестрам. С раннего детства им приходится учиться умению убеждать, идти на компромисс, использовать различные ухищрения, а не силу, которая на стороне старших. Все эти навыки помогают младшим детям в общении со сверстниками позднее и делают их более популярными. «В борьбе за овладение социальной средой, – пишет Зимбардо, – они более похожи на юрких боксеров наилегчайшего веса, нежели на мощных тяжеловесов. В результате первенцы, не имеющие популярности у товарищей, более склонны считать себя застенчивыми, поскольку их „непопулярность“ очевидна и им самим» [30, с. 64].

Но одиночество даже маленького ребенка может рассматриваться глубже, нежели временные затруднения в установлении контакта с другими людьми. Уже в детстве человек приступает к решению задачи «слияния и сепарации»: дилеммы между принадлежностью к какой-то общности и необходимостью становления, роста, невозможных без индивидуализации. В работе «Бегство от свободы» Эрих Фромм пишет:

Поскольку ребенок приходит в мир, он осознает, что одинок, что представляет собой сущность, отдельную от всех других. Эта отъединенность от мира, подавляюще сильного и могущественного и часто угрожающего и опасного по сравнению с индивидуальным существованием, рождает чувство бессилия и тревоги. Пока мы являемся интегральной частью мира, не сознавая своих возможностей и ответственности индивидуального действия, нам нет нужды бояться мира. Становясь индивидуальностью, мы оказываемся в одиночестве и встречаемся один на один с миром во всех его опасных и подавляющих проявлениях [90, с. 47].

С наступлением пубертатного периода интенсивный физический рост и необходимость решения взрослых задач требуют от подростка «переопределить» свою идентификацию, интегрировать все предыдущие идентификации, способности и возможности. Выдающийся исследователь детства, автор классической «восьмивозрастной» периодизации Эрик Эриксон отмечает, что даже любовь подростка в значительной степени – попытка «добиться четкого определения собственной идентичности, проецируя расплывчатый образ собственного эго на другого и наблюдая его уже отраженным и постепенно проясняющимся» [107, с. 367]. Вот почему так много, замечает Эриксон, в юношеской любви разговоров.

Подростки оказываются отделенными от более строго контролируемых детей, с одной стороны, и от взрослых, с другой стороны. Большинству эта свобода, эта пустота вокруг еще непосильна. В работе «Метафизический дневник» М. Эпштейна есть запись о дне, проведенном автором в маленьком степном городке: «На улице… я поймал случайный взгляд подростка – и ужаснулся: такая в нем животная немота и равнодушная злоба. Не ко мне, не к кому-то, а вообще злоба, к воздуху, к домам, к деревьям. Жгучий, режущий взгляд – он рассек меня и заскользил дальше, оставляя за собой кровавую набухающую полосу. Почему-то подростки в таких местах больше всего и запоминаются – степень безнадежности, убитости в них резче, что ли. Детям почти все равно, где жить, они везде радостны; взрослые уже непоправимо пришиблены к своему месту; а вот в подростках что-то корчится упрямо, пока не перерубят» [106, с. 17].

Однако одиночество подростка еще не заполнено хлопотливой озабоченностью взрослых, оно оставляет простор для размышлений, чтения, мечтаний. Лидия Гинзбург замечала, что мы умеем читать книги только в детстве и в ранней юности; для наслаждения чтением нужна неповторимая уверенность молодости в том, что спешить некуда и суть жизни не в результатах, а в процессах.

Общение в подростковом и юношеском возрасте определяется в основном двумя потребностями: обособления (приватизации) и аффилиации (потребности в принадлежности к какой-либо группе). Обособление, как отмечает И.С. Кон [38, с. 129], проявляется прежде всего в нежелании контроля со стороны старших. Но и общество сверстников порой начинает тяготить подростка.

Одно из первых экспериментальных исследований причин нарушения межличностных отношений у младших школьников и подростков было проведено Я.Л. Коломинским в 1968 г. [37]. Анализируя факторы непопулярности детей среди одноклассников (по социометрической методике), он пришел к выводу, что в первую очередь это качества, препятствующие соблюдению «кодекса товарищества», – несправедливость, завистливость, неуживчивость. Но и другие отрицательные личностные качества (лень, упрямство, драчливость) становятся причиной непопулярности. Особо подчеркивается значение агрессивности как одной из основных причин [118; 120; 133]. Однако, например, Н.А. Николаева [66] полагает, что агрессивность в равной мере может рассматриваться и как причина, и как следствие изоляции. Изолированные школьники часто характеризуются одноклассниками и ровесниками как некрасивые, неряхи, грязнули, непривлекательные, причем эта тенденция проявляется от дошкольного до младшего школьного возраста [75; 124; 126].

Нередко изолированными оказываются одаренные дети. Их яркая индивидуальность, их отличающиеся от присущих сверстникам интересы и способности препятствуют интеграции в их коллектив. Надо сказать, что и педагоги не всегда благожелательно относятся к одаренным детям. Талантливый ребенок, отмечает М.Р. Битянова [10], осознает скорее не свою одаренность (это слово не из детского сознания), а отличность от других. В свою очередь, переживание отличности может перерасти в переживание отдельности, отчужденности. В младшем школьном возрасте такие конфликты находят выражение в высокой тревожности, неуверенности, невротических и психосоматических симптомах, в подростковом же возрасте могут привести к нервному срыву.

Таким образом, любые отклонения от нормативной модели (отсутствие интересов и их многообразие, слишком высокий или чрезмерно низкий интеллект и т. п.) могут привести к изоляции подростка. Близкое утверждение высказывается Н. Полански с соавторами, выделяющими в качестве основной причины одиночества ребенка в подростковом возрасте отсутствие содержательной основы для общения с ним. Статус ребенка может быть улучшен путем воспитания и самовоспитания у него тех или иных умений, интересов, привлечения к активному участию в спорте [131].

Английский психолог Джон Коулмен предлагал 11-13– и 15-17-летним мальчикам и девочкам дописать неоконченные фразы «Когда нет никого вокруг…» и «Если человек один…». Затем их ответы классифицировались на положительные (например, «Когда нет никого вокруг, я счастлив, потому что могу делать, что хочу») и отрицательные (например, «Если человек один, он начинает нервничать»). Оказалось, что от подросткового возраста к юношескому число положительных суждений растет, а негативных уменьшается. Если подросток боится остаться один, то юноша ценит уединение [цит. по 38, с. 130].

В целом подростки и юноши намного чаще людей старшего возраста чувствуют себя одинокими. Отчасти это связано с недостаточно развитыми коммуникативными навыками и такой личностной чертой как застенчивость. Выше мы уже говорили о работах Ф. Зимбардо. Положительная связь застенчивости с одиночеством, кроме того, была продемонстрирована в исследовании американских психологов Эша и Маккатчиона [110], где использовалась высоконадежная методика диагностики застенчивости Чика и Басса [117].

Ситуаций для проявления застенчивости оказывается более чем достаточно, и почти любая может быть расценена как трудная и тревожащая. Так, в исследовании британских психологов студенты Оксфордского университета (былы опрошены 233 человека) признали самыми трудными для себя следующие ситуации:

• подойти к постороннему человеку – 36 %;

• пойти на танцы/дискотеку – 35 %;

• взять на себя инициативу при беседе – 26 %;

• пойти на вечеринку – 25 %;

• побыть с людьми, которых не знают хорошо, – 22 %;

• оказаться в обществе представителя противоположного пола – 21 %;

• быть в группе представителей противоположного пола – 21 %;

• сблизиться с кем-то, чтобы узнать его глубоко, – 21 %;

• рассказывать о себе и о своих чувствах – 19 %;

• смотреть людям в глаза – 18 %;

• принимать решения, влияющие на других, – 17 %;

• войти в комнату, где много народа, – 17 % [113].

В чем причины распространенности застенчивости в отрочестве и юности? Это и неуверенность в себе, неустойчивость самооценки; это и пассивность, связанная с тем, что вплоть до окончания школы, а иногда и позже, ребенок не сталкивается с реальным выбором – за него все решают родители. Не стоит думать, отмечает Ф. Зимбардо, что одиночество и застенчивость – это индивидуальные проблемы некоторых людей; в современном обществе «корни застенчивости следует искать в экологии социального Я» [30, с. 51]. Так, мобильность среднего американца (около 14 переездов в течение жизни) способствует оптимальному распределению трудовых ресурсов. Но какой ценой за это приходится расплачиваться детям, которые вновь и вновь должны приспосабливаться к новому окружению, искать новых друзей, тосковать по оставленным родственникам и сверстникам?

Американский исследователь Роберт Циллер сравнил ощущение социальной изоляции и самооценку у трех групп восьмиклассников: детей, чьи родители служили в ВВС США и за короткое время успели сменить семь мест жительства; детей, переживших около трех переездов; школьников, всю жизнь проживших на одном месте. Наиболее социально изолированными оказались дети военных летчиков. Они были скорее склонны к идентификации со взрослыми, нежели со сверстниками, и считали себя «необычными», «одинокими», «не такими, как все» [139].

Не только в США, но и в большинстве других развитых стран семьи становятся все меньше, все больше появляется людей, ни с кем не делящих свое жилище и хозяйство, все чаще происходят разводы. Это также усугубляет дефицит по-настоящему доверительных, теплых отношений. Еще одна важнейшая причина застенчивости, согласно Ф. Зимбардо, это ситуация конкуренции каждого с каждым. И те, кто не преуспел ни в спорте, ни в образовании, ни в бизнесе, ни в коллекционировании поклонников (поклонниц), чувствуют свою ненужность, ощущают себя неудачниками. Подростку и юноше сложнее, чем взрослому человеку, «разоотождествиться» с образом «неудачливого баскетболиста» и сказать себе: «Зато у меня есть прекрасные, надежные друзья» или «Зато я отлично разбираюсь в музыке, футболе, спортивных велосипедах…» и т. п.

Все эти социальные причины не только застенчивости, но и одиночества, преодолимы лишь отчасти – это цена и часть взросления человека. Как отмечает известный английский писатель Джон Фаулз в трактате «Аристос», взрослея, ребенок «идет за порог – в одиночество и реальность, и там он уже сам строит для себя реальную защиту от одиночества – из любви, и дружбы, и своего неравнодушия к ближним» [86, с. 150].

По мнению Э. Эриксона, задачей стадии, следующей за отрочеством и ранней юностью (стадия ранней взрослости), является обретение близости – способности связывать себя отношениями интимного и товарищеского уровня и умения сохранять верность таким отношениям, даже если они требуют компромиссов и значительных жертв. Избегание личного опыта – опыта полной групповой солидарности, близости интимной связи, влияния со стороны наставника и т. д.) из-за страха утраты эго может привести к глубокому чувству изоляции. С другой стороны, отмечает Эриксон, существуют формы партнерства, равнозначные «изоляции вдвоем», ограждающие обоих партнеров от необходимости продолжать личностный рост и переходить к следующей стадии – продуктивной.

Каждый человек, утверждал выдающийся исследователь человеческой души Карл Густав Юнг, обладает тенденцией к индивидуации или саморазвитию. В каждом взрослом есть «вечный ребенок, нечто все еще становящееся, никогда не завершающееся, нуждающееся в постоянном уходе, внимании и воспитании. Это – часть человеческой личности, которая хотела бы развиться в целостность. Однако человек нашего времени далек от целостности как небо от земли» [108, с. 209]. Индивидуация и есть процесс развития целостности, интеграции различных частей души: эго, персоны, тени, анимы или анимуса, других бессознательных архетипов.

Рост для эго означает расширение знаний о мире и о себе. Но индивидуация – это раскрытие самости, а с точки зрения самости целью развития является единение сознания и бессознательного. Как аналитик Юнг отмечал, что те, кто приходит к нему в первой половине своей жизни, относительно мало вовлечены в процессы индивидуации и в большей степени заняты достижением целей эго, внешними достижениями. Те же, кто обращался к анализу в более старшем возрасте, обычно уже разрешив задачи предыдущего этапа, искали скорее интеграции, гармонии и целостности духа.

Достичь уровня личности, пишет Юнг, – значит, максимально развернуть целостность человеческой сущности. Нельзя упускать, напоминает он, сколь великое множество условий должно быть выполнено ради этой цели. «Личность – результат наивысшей жизненной стойкости, абсолютного приятия индивидуально сущего и максимально успешного приспособления к общезначимому при величайшей свободе выбора и собственного решения» [108, с. 210]. Но именно на пути обретения личности человека ждет одиночество: «От этого не избавят никакое успешное приспособление и никакое прилаживание к существующему окружению, а также ни семья, ни общество, ни положение. Развертывание личности – это такое счастье, за которое можно дорого заплатить» [108, с. 211].

Итак, личностное развитие возможно только как избегание широких, протоптанных, конвенциальных путей (А.С. Пушкину, по свидетельству историков, очень нравилась фраза Шатобриана «Счастье можно найти только на протоптанных дорогах». А какое уж счастье в полном одиночестве своего предназначения, своего пути!).

О задачах развития писал и Альфред Адлер. Он называл три основные жизненные задачи, обусловленные фундаментальными условиями человеческого существования: работа, дружба и любовь. Австрийский исследователь подчеркивал, что они всегда взаимосвязаны – «разрешение одной помогает в разрешении других, мы даже могли бы сказать, что все они – аспекты одной и той же ситуации, одной и той же проблемы – необходимости для людей поддерживать и развивать жизнь в той среде, в которой они находятся» [цит. по 87, с. 16]. Люди, чей вклад в развитие человечества был наиболее ценным, писал Адлер, были наиболее кооперативными, и работы великих гениев – всегда общественно ориентированы. Еще более бесспорным выглядит замечание Адлера о том, что недостаток кооперации и возникающее в результате этого чувство неадекватности являются корнем всех невротических стилей жизни. Одиночество, таким образом, оказывается следствием нерешенных основных жизненных задач.

Мы говорили о задачах развития как общих для мужчин и для женщин, но это не отменяет различия в их реакциях на ситуации одиночества, в которых те оказались. Женщины чаще мужчин жалуются на одиночество и непонятость, вдвое чаще переживают состояние депрессии. Мужчины в состоянии депрессии обычно жалуются на трудности самораскрытия или предметные трудности – утрату интереса к людям, неспособность плакать, чувство социальной неудачи, болезненные соматические переживания; в женских же описаниях депрессии преобладают мотивы неудовлетворенности собой, отсутствия поддержки, нерешительности и т. п. [цит. по 38, с. 133].

И для женщин, и для мужчин семья является более важным источником удовлетворенности жизнью, нежели работа, – это подтверждают многочисленные исследования [115; 120; 121]. Однако постепенно уменьшается число и женщин, и мужчин, «сакрифицирующих» семью и готовых ради этого поступаться собственными экономическими и психологическими интересами [138]. Это не только следствие индивидуальных установок, бесчисленных личных выборов. Индивидуализация задается и рынком труда, и архитектурой, городским планированием и т. п. Вместе с равноправием «создается в конечном счете полностью мобильное общество одиночек» [8, с. 182].

Процесс выявления, накопления и преодоления противоречий между семейными и профессиональными ролями в наши дни сам непрост и противоречив, в первую очередь с психологической точки зрения. Один из наиболее глубоких и точных «диагнозов» постоянного воспроизводства состояний одиночества в современном обществе, однако, принадлежит перу не психолога, а социолога – известного немецкого теоретика Ульриха Бека. Индивидуализация, пишет он, разделяющая ролевые позиции мужчин и женщин, вновь толкает их и к совместной жизни. С ослаблением традиций растет привлекательность супружеской общности [8, с. 171]. Многочисленность социальных связей человека не может полностью заменить собой стабильность первичных взаимоотношений. Необходимо и то, и другое, отмечает У. Бек: «И многочисленность многообразных связей, и прочная близость. Счастливые в браке женщины страдают от проблем контактов и социальной изоляции. Разведенные мужчины, объединившиеся в группы, чтобы высказать свои проблемы, не могут справиться с внезапным одиночеством, даже если они входят в социальные сетевые структуры… Брак и семья держатся не столько на материальном фундаменте и на любви, сколько на страхе перед одиночеством. Именно одиночество, которое грозит и внушает страх за их пределами, при всех кризисах и конфликтах, наверное, и составляет самый надежный фундамент брака» [8, с. 172].

Но современные мужчины и, в гораздо большей степени, женщины находят альтернативу проблематичным, зыбким, негарантированным партнерским отношениям – это ребенок, который становится «последней, нерасторжимой, незаменимой семейной связью. Партнеры приходят и уходят. Ребенок остается. На него направлено все то, о чем человек мечтает, но не может иметь в партнерстве, в супружестве. Когда отношения между полами утрачивают прочность, ребенок как бы завладевает монополией на неосуществимую жизнь вдвоем, на реализацию эмоций в первозданной суете, которая в иных сферах становится все реже и сомнительнее… Ребенок – последнее средство против одиночества, которое позволяет людям хоть как-то возместить ускользающие возможности любви» [8, с. 177].

Но не бывает универсального средства, тем более если в роли средства выступает человек (ребенок). Сколько женщин надеялись перестать чувствовать себя одинокими после рождения ребенка, но трудности первых недель, послеродовая депрессия, естественные ограничения возможности располагать своим временем, напротив, усугубляют изоляцию! Или вспомним маленького тирана. Нередко его наличие в семье приводит к возникновению чувства одиночества у родителей. Современная женщина стремится быть такой же сильной, как мужчина. Но когда ребенок превращается в маленького тирана, она начинает ощущать себя бессильной, тем более что отец, как правило, отстраняется от борьбы за власть в семье. По существу, полагает И. Прекоп, все происходящее является следствием неупорядоченных отношений в семье родителей женщины. Ненависть против собственных матери или отца вновь оживает. Слабость мужа, остающегося в стороне от принятия решений и воспитания детей, вызывает у женщины горькое разочарование, когда ей так не хватает мужской поддержки, – «женщина чувствует себя одинокой, покинутой, вынужденной одной воспитывать детей» [73, с. 123]. Но и отцу не лучше: «Моя жена больше не принадлежит мне. Она стала марионеткой в руках нашего сына. Когда я прихожу с работы домой, у нее нет для меня ни минуты. Она полностью занята ребенком. Когда я пытаюсь с ней объясниться, она думает, что я ревную. Она истерически кричит на меня, и я напоминаю сам себе загнанного зверя. Затем я умываю руки, беру трубку и ухожу в свою келью. А не лучше ли уйти совсем? А быть может, нужно просто почаще стучать кулаком по столу?» [73, с. 146].

Решит ли развод проблему одиночества родителей трудного ребенка? Скорее проблемы просто станут несколько иными. Как и в любом другом возрасте, изоляция создает самоподдерживающуюся систему: факторы, ведущие к одиночеству, усиливаются при длительных ограничениях контактов с другими людьми. Изначально какие-то из этих проблем могут быть связаны с психологическими факторами: так, стремление ограничить социальные контакты свойственно людям с пониженным самоуважением, которые отличаются чрезвычайной ранимостью. Любое отрицательное мнение ими остро переживается, на шутку или замечание в их адрес может последовать неадекватно сильная реакция (подробнее о психологических особенностях личности, приводящих к изоляции, см. главу 7).

Но немало проблем «задается» социальными условиями, культурными нормами, регулирующими выборы и поведение любого из нас – в той или иной степени. Психолог Б. Ньюгартен предложил ставшее довольно популярным понятие «социальные часы», обозначающее нормативные сроки для получения образования, вступления в брак, рождения детей и т. п. Уже четверть века назад отмечалось смягчение возрастных норм, выражающееся в подвижном жизненном цикле, возрастающем числе изменений социальных ролей и по сути ведущее к исчезновению традиционных «часов» [130, р. 889].

Тем не менее общественное мнение, «службы знакомств», брачные объявления в газетах создают определенное давление, которому не так просто противостоять. Яркое описание ситуации без внешних признаков давления, но «сильной» в плане воздействия, находим у Ника Хорнби в романе «High Fidelity».

Когда тебе тридцать пять, поход в кино с папой, мамой и их безумными приятелями вовсе не отвлекает от мыслей… Мы стоим, ждем… и тут со мной случается нечто ужасное, душераздирающее и леденящее кровь: мне одобрительно улыбается самый жалкий мужчина на свете. У Самого Жалкого на Свете Мужчины громоздкие очки, как у Денниса Тейлора, и заячьи передние зубы; на нем грязная желтоватая куртка с капюшоном и вытертые на коленках коричневые вельветовые брюки; его тоже привели смотреть «Хоуардс-Энд» родители, хотя и ему под тридцать. И он улыбается мне своей ужасной улыбочкой, потому что видит во мне родственную душу. Я настолько ошарашен, что… когда я наконец беру себя в руки, действие фильма заходит уже слишком далеко, чтобы я мог разобраться в происходящем на экране… Все дело в том, что разница между нами не бросается ему в глаза, и я понимаю почему. Если как следует разобраться, главный источник привлекательности противоположного пола для всех нас, старых и юных, мужчин и женщин, заключается в том, что нам нужен рядом кто-то, кто избавил бы нас от сочувственных взглядов в воскресном фойе кинотеатра, кто удержал бы от падения в преисподнюю, в которой безнадежно холостые и незамужние живут вместе со своими родителями. Этого больше не повторится. Да я лучше всю жизнь просижу у себя в норе, чем еще раз удостоюсь подобного рода внимания [97, с. 159–160].

Обычно выделяют две группы причин одиночества [см., например, 40] – объективные и субъективные. Объективные включают в себя прежде всего половозрастные диспропорции: преобладание мужчин в возрасте до 30 лет и женщин после 40 лет, преобладание молодых мужчин в деревнях при почти полном отсутствии молодых женщин. Для отдельного человека характер «объективной данности» принимает и преобладание лиц своего пола на работе. Некоторые факторы являются и объективными, и культурно обусловленными: так, в России почти во всех возрастах женщин с высшим образованием больше, чем мужчин того же возраста. Но «необходимость» выбирать более образованного мужчину не является объективной, а является культурной нормой. Примерно так же обстоит дело с ростом: согласно исследованию Джиллис и Эвис, лишь одна супружеская пара из 720 отклоняется от нормы, предписывающей, что мужчина должен быть как минимум не ниже партнерши [цит. по 55, с. 263]. Субъективные причины мы подробнее рассмотрим в следующей главе.

Вернемся к жизненным задачам следующей за ранней взрослостью стадии (по Эриксону, – стадии взрослости). Основной дилеммой этой большой стадии, по существу охватывающей чуть не половину жизни человека (приблизительно от 30 до 60 лет), является «генеративность против стагнации». Генеративность – более широкое понятие, чем креативность и продуктивность. Это «прежде всего заинтересованность в устройстве жизни и наставлении нового поколения, хотя у кого-то вследствие жизненных неудач или особой одаренности в других областях деятельности этот драйв не направлен на свое потомство» [107, с. 374]. Старшее поколение зависит от младшего не менее, чем младшее от старшего; зрелый человек нуждается в том, чтобы быть нужным. «Жизненный опыт дает нам радость только тогда, когда мы можем передать его другим», – отмечает Андре Моруа [61, с. 317].

Если такого обогащения своей жизни достичь не удается, полагает Эриксон, человек регрессирует к навязчивой потребности в псевдоблизости, начинает баловать себя, как если бы он был своим собственным, единственным ребенком. Причем сам факт наличия детей или желания их иметь не обеспечивает автоматически генеративность.

Ни успех, ни благополучие, ни творчество, «обеспеченные» на данной стадии развития, все же не гарантируют, что одиночество не придет и не потребует своей дани. В жизни Герберта Уэллса, например, 1935 год был внешне одним из самых удачных. Так, рассказывая о поездке в Америку в начале марта, писатель пишет: «Я обедал с президентом в Вашингтоне и с кем только не беседовал; я превосходно провел время и написал четыре статьи, которые потом вышли отдельной книгой – „Новая Америка: новый мир…“» Однако долгая и непростая история отношений с Мурой Будберг, секретарем Горького, заставляет Уэллса признать: «Одиночество все больше выводило меня из равновесия. Меня возмущала Мурина неспособность понять, как я нуждаюсь в ее обществе. Я приходил в ярость оттого, что она не желала ради меня отказаться от своей ничтожной, убогой эмигрантской жизни, от бесконечных сплетен… от злоупотребления водкой и коньяком, от ночной болтовни и лежания в постели до полудня. Я возмущался ею и оттого, что по ее вине не смог сохранить ей верность, и, похоже, готов вернуться к своим беспорядочным связям» [84, с. 222].

Нельзя не отдать должное великодушию и самоанализу писателя – он во многом берет вину на себя и проницательно отмечает те причины разлада, которые связаны скорее с ним, нежели с его возлюбленной.

Многое из вышесказанного могут счесть обвинением в адрес Муры. Но если так… это… обвинение самой жизни, несоответствию мужских и женских желаний, мужской и женской логики… осложненных глубоким различием между причудливым русским мышлением, способным вычеркнуть из памяти все, что ему неприятно, и образом мысли человека, привыкшего к мышлению упорядоченному. Это еще и свидетельство моих собственных неразумных, чудовищных требований к Призраку Возлюбленной [термин Уэллса: нечто вроде идеальной спутницы, наделенной к тому же силой и загадочностью анимы. – Г.И.], которые основаны на обременительной масштабности той личности, какой я хотел себя видеть. Я знаю, я стремлюсь быть такой величиной, до какой мне не дотянуться. Болезненно чувствительный, по-детски тоскующий о помощи, я недостаточно велик для «великого человека» [84, с. 223–224].

Мысль о недостаточном величии для «великого человека» просто не могла бы и в голову прийти Оскару Уайльду, но с одиночеством, при том что вряд ли нашелся бы тогда в Англии человек, не мечтавший с ним познакомиться и услышать от него хоть слово, столкнулся и он. Питер Акройд в «Завещании Оскара Уайльда» вкладывает в уста главного героя рассуждения о своей свободе и одиночестве, которые тот произносит в самый блестящий период своей жизни. Вспоминая встречи с близкими друзьями, Уайльд признается: «Возможно, даже для них я разыгрывал роли. Я владел всеми секретами эпохи, и любая маска была мне к лицу… Мне казалось, что весь мир лежит у моих ног, что я всесилен. Меня охватывала дикая радость. Я чувствовал себя свободным.

На самом же деле это была никакая не свобода. Мой успех был тюрьмой – я словно очутился в зеркальной комнате, где, куда ни взгляни, видишь только собственное отражение. Я стал всего лишь зрелищем; по ночам я часто сидел в одиночестве у себя на Тайт-стрит, пытаясь осмыслить свое положение…» [2, с. 57].

Если ребенок, подросток или даже юноша могут мечтать о том далеком или недалеком будущем, когда они наконец получат долгожданные любовь, восхищение, преклонение, успех, то «кризис середины жизни» заставляет задуматься о реалистичности этих надежд. Но и в случае, если они сбылись, мы видим, как непрочно психологическое благополучие жизни, даже наполненной творчеством, признанием, славой.