Текст книги "Универсум одиночества: социологические и психологические очерки"

Более того, складывается впечатление, что Р. Мертон использует аномию в качестве средства негативного определения социальной структуры. Так, с помощью анализа болезни он стремится воссоздать картину функционально здорового организма общества.

Эволюция теории аномии: от Э. Дюркгейма к Р. Мертону

Известный негативизм (стремление сосредоточить внимание на теневых, отклоняющихся аспектах социальной среды) был присущ как Э. Дюркгейму, так и Р. Мертону, что и обусловило обращение этих социальных мыслителей к теории аномии как универсальному средству анализа и описания социальных болезней общества. Существует две группы общих проблем, коренящихся в концепции аномии: вопрос о происхождении и методах обнаружения (индикации) аномии как социального явления и вопрос о механизме взаимосвязи между аномией и социальной структурой общества.

Французский социолог преимущественно уделял основное внимание первому вопросу. При этом он пытался противопоставить свою позицию открытого социологизма позиции психологизма с ее сосредоточением на индивидуальных состояниях сознания, влекущих за собой аномию. Явный антипсихологизм, порой принимавший у Дюркгейма вызывающий характер, повлек за собой очевидный парадокс: с одной стороны, отрицание психологического аспекта возникновения аномии и подчеркивание сугубо социальных истоков этого явления, с другой стороны, близость французского социолога к фрейдовскому по существу подходу к природе человеческой личности. (Достаточно вспомнить дюркгеймовское учение о биологической природе личности.)

Роберт Мертон, разрабатывая теорию аномии, рассматривает проблему гораздо шире. Он, в отличие от Дюркгейма, включает в предмет изучения сам механизм связи между аномией и структурой общества. Существенно дальше Дюркгейма Мертон идет и в стремлении сочетать психологический и социологический аспекты возникновения аномии, полагая, что оба подхода не отрицают, а взаимодополняют друг друга.

Эмиль Дюркгейм обосновывал утверждение о естественной природе преступности – явлении, по его мнению, вечном, свойственном любому типу человеческого общества и оттеняющем формы продуктивной социальной солидарности. Естественность преступности выводилась французским социологом из ее определения как нормального социального состояния, причины которого коренились в общественных условиях – неизбежных, а потому и нормальных противоречиях разделения труда. Подобная трактовка девиантного поведения и, в особенности, преступности, проявляла себя у Дюркгейма в определении социальной нормы и патологии: «Мы будем называть нормальными факты, обладающие формами наиболее общими, – другие назовем болезненными или патологическими» [51, р. 62].

Из этого следовало, что социально нормальный тип совпадает с типом средним, усредненным, тривиальным, среднестатистическим, обычным. Поэтому «…нет никакого другого феномена, который обладал бы столь бесспорно всеми признаками нормального явления, ибо преступность тесно связана с условиями жизни любого коллектива… Нормальным является само существование преступности при условии, что она достигает, но не превышает уровня, характерного для общества определенного типа…» [50, р. 40].

Данная позиция исследователя влекла за собой целый ряд дальнейших парадоксов. Например, из дюркгеймовского отождествления нормального с обычным (повторяющимся и устойчивым) проистекло понимание социальной патологии как любого отклонения от общепринятого, понимание преступления как в общем и целом нормального элемента духовного здоровья общества. В этом смысле Дюркгейм являл собой противоположность различного рода теориям социально стерильного общества и здоровой социальной структуры. Норма и патология, в видении социолога, тесно переплетены и взаимообусловлены. Норма не абсолютна, но и патология не катастрофична.

Мертон, представляя и другую эпоху, и другую социально-историческую систему (Соединенные Штаты Америки середины XX в.), составляет свою ныне широко известную типологию способов адаптации поведения в рамках социальной структуры, куда включает и преступность в качестве одной из форм адаптации.

Но, в отличие от Дюркгейма, американский социолог вполне определенно ставит вопрос о создании адекватных механизмов социального контроля, ограничивающих преступность. Он однозначно занимает позицию выдавливания отклоняющегося поведения из социальных структур вне всякой зависимости от того, достигает ли преступность своего максимально допустимого уровня или нет. Данная позиция позволяет сделать вывод, что он не считает склонность к преступности нормальной или допустимой формой поведения. Дюркгеймовскому либерализму противостоит добропорядочный американский демократизм, сориентированный на поддержание системы истеблишмента и потому заботящийся о социальном здоровье общества.

Другое важное различие металогических подходов Дюркгейма и Мертона к аномии состоит в том, что две эти теории представляли собой два различных уровня теоретизирования. Концепция аномии Мертона – типичная ТСУ, опирающаяся на эмпирический материал. Трактовка аномии Дюркгеймом носила в целом теоретически-умозрительный характер, что привело к трудностям выделения и описания объективных социальных (не психологических!) признаков аномии. Мертону же это вполне удается, ибо, согласно его собственному определению, «…они [признаки аномии. – Н.П.] могут быть определены только в эмпирических исследованиях, которых в то время (во время Дюркгейма) не проводилось…» [239, р. 174].

Теория Мертона, бесспорно, представляет собой развитие дюркгеймовской трактовки аномии. Однако вследствие более широкого методологического подхода, заключающегося в применении развитой социологической теории, и благодаря опоре на большое количество эмпирических исследований американскому социологу удается избежать противоречий и парадоксов, которыми была чревата теория Дюркгейма.

На подступах к анализу аномии

Мертон существенно модифицирует концепцию аномии Дюркгейма. Последняя акцентировала безнормность, бесцельность и дезинтеграцию социального порядка. Мертон же исследует социальную ситуацию в категориях дисбаланса между культурно осознанными целями поведения и требованиями социальной структуры, в силу определенных причин препятствующей их реализации.

Социальная структура раскрывается исследователем как совокупность «институционализированных норм» и связанных с ними «законных институционализированных средств» достижения целей. Предполагается, что цели могут быть достигнуты, а идеалы реализованы только в рамках социальной структуры, т. е. узаконенных, общепринятых, связанных с социальными институтами общества средств достижения целей и воплощения идеалов. Игнорирование институциональной стороны общества приводило бы к анархии и распаду солидарности, ибо в этом случае каждый индивид или каждая группа вели игру по разнородным правилам. Все это и получает у Мертона название «социальная структура».

Социальная структура имеет два взаимосвязанных аспекта – культурные цели и интитуциональные средства. Остановимся на их рассмотрении более подробно.

К области культуры Мертон относит организованные нормативные ценности и связанные с ними определяемые культурой цели. В иных терминах область культуры (по Мертону) можно представить как мир человеческих идеалов, руководящих поведением личности. С одной стороны, культура задает цели поведения, с другой – определяет ценности. В совокупности цели и ценности создают координатную сетку, в рамках которой происходят саморазвитие и самореализация человека.

В отличие от культурных норм, институциональные средства представляют собой узаконенные в рамках данного сообщества всякого рода нормативные ограничения (в том числе законы в узком смысле слова), которые жестко структурируют пути достижения культурных целей.

В самом общем виде культурный аспект являет собой мир желаемого, мир устремленности; институциональный аспект – это система ограничений, впрочем совершенно необходимых для поддержания солидарности в той или иной социальной общности. В свою очередь, аномия становится результатом рассогласованности (если не конфликта) между культурной и институциональной структурами, выражающейся прежде всего в невозможности достичь определяемых культурой целей нормальными, законными, установленными обществом средствами. Степень такой невозможности определяется самыми разными факторами – социально-психологическим типом личности, социальным статусом индивида, степенью давления на него со стороны социальной структуры и т. д.

Различного рода разбалансированности отношений культурных целей и институционализированных норм приводят к возникновению аномии. Реакция социальной структуры, препятствующей в отношении того или иного индивида его целедостижению и поощряющей другого, может вызвать спонтанный взрыв нонконформизма, крушение норм и развитие ситуации безнормности и беззаконности, дисфункцию социальных институтов и общую дезорганизацию этой структуры. Обратная, отраженная реакция может бумерангом разрушить систему верований и идеалов, ради которых индивид вольно или невольно вступил в противостояние с институтами общества, вызывая конфликтную противоположность ценностей и целей, трудности идентификации индивидов в ценностном многообразии (затруднение в ответе на вопрос, кто есть кто), непредсказуемость реакции окружающих, разложение систем моральных ценностей и вакуум идеалов.

Аномия не обязательно должна всегда и при всех обстоятельствах иметь тотальный характер. Она обладает своей собственной динамикой. Она может быть эпизодической (смена разочарований периодами бурной целеустремленной активности) или же сегментированной (т. е. охватывать отдельные зоны социальной деятельности индивида, например семейные отношения, профессиональную среду). Однако в своем развитом виде аномия включает большую часть или все области социальной жизнедеятельности индивида, в чем в конце концов и заключается ее смысл. Настоящая аномия наступает именно тогда, когда еще остававшиеся островки социальной стабильности и рациональности поглощаются ценностным вакуумом и нравственной бессмыслицей. Глубокий драматизм аномии состоит в том, что индивид уже не обладает возможностью либо изменить себя, отказавшись от прежних целей и идеалов, либо изменить свое институциональное окружение.

Особого внимания требует понятие «ценностный вакуум». Оно означает не столько полное отсутствие ценностных регуляторов поведения (подобную ситуацию было просто трудно представить даже теоретически), сколько их фрагментированность и рассогласованность. В различных поведенческих эпизодах индивид может подчиняться ценностным направляющим локального или низшего уровня. Но в целом они не складываются в единую систему поведения, легко дробятся на составляющие, постоянно видоизменяются. На практике это означает поведение, характеризующееся частой сменой убеждений, активно и доказательно аргументируемой. Последнее обстоятельство представляется весьма важным.

Осознавая шаткость и внутреннюю несостоятельность смены ценностных парадигм и всей ценностной картины мира (например, в случае социальных революций или радикальных реформ), индивид или группа подчеркнуто целеустремленно и настойчиво следует новой системе ценностей, оказываясь «большими роялистами, чем сам король». При этом активное и демонстративное принятие новых ценностных парадигм (в политике, религии и т. д.) лишь маскирует аномичное состояние индивида или группы, находящихся в глубокой нормативно-ценностной дезорганизации. В этом случае применение понятия аномии как концептуального исследовательского инструмента позволяет увидеть многоярусную ценностную структуру таких явлений как радикальное религиозно-церковное обращение, коллаборационизм, переход в противоположный политический лагерь и т. д. Всем этим социальным феноменам часто сопутствуют частичная или полная аномия и вакуумизация внутреннего мира – неизбежное следствие ломки системы ценностных ориентации.

Важное положение теории аномии Мертона состоит в признании того, что традиционно нормативные ограничения, существующие в обществе, интерпретировались социологами только как средства контроля над природными импульсами, проявляющими себя в поведении человека. Эти отдаленные реминисценции известного афоризма Гоббса – bellum omnia contre omnis («война всех против всех»), а равно и последующих теорий общественного договора подчеркивали ту простую идею, что переход общества в гражданскую стадию подразумевает наложение жестких ограничений на присущие ему биологические инстинкты. Данные ограничения оформляют себя в идее социального порядка с характерными для него нормами. В социологической теории XX в. наиболее полно эту точку зрения выразил Зигмунд Фрейд, полагавший, что культура носит по своей сути репрессивный характер, загоняя внутрь человека стремящиеся прорваться наружу инстинктивные импульсы.

Однако Мертон справедливо отмечает, что подобная однозначная трактовка происхождения в обществе различного рода феноменов поведения, отклоняющихся от нормативных образцов, не может быть признана универсальной. И исследователь вновь ставит перед собой генеральную задачу – ответить на вопрос: почему социальная структура побуждает некоторых членов общества к несоответствующему предписаниям поведению? Сводится все только к прорыву на поверхность биологических импульсов либо дело обстоит сложнее? А если сложнее, то как именно?

Позиция, которую занимает американский социолог, характеризуется двумя положениями. Во-первых, он признает сложную структуру отклоняющегося поведения и несводимость ее к одному (биологическому – инстинктивному либо наследственному) фактору. Во-вторых, отчасти вслед за Дюркгеймом, Мертон подчеркивает, что отклоняющееся поведение может иметь место и вследствие нормального реагирования на социальную ситуацию, в которой оказываются те или иные носители действия. «Нас будет интересовать социологический аспект, причем не сам факт отклоняющегося поведения, а его разновидности. При этом некоторые формы отклоняющегося поведения будут считаться столь же психологически нормальными, что и формы поведения, соответствующего предписаниям, а отклоняющееся поведение не будет отождествляться с психологической ненормальностью» [91, с. 2]. Иными словами, те или иные люди, находящиеся в разладе с обществом, могут различными способами реагировать на требования социальной структуры. Причем эти поведенческие реакции рассматриваются как нормальные или как в принципе нормальные.

Итак, в основе возникновения аномии, согласно концепции Мертона, лежит обострившееся противоречие между определяемыми культурой целями и институционализированными средствами их достижения. Сопутствующая этому противоречию аномия заставляют индивида (группу) искать иные, незаконные способы удовлетворения фрустрированных потребностей, обходя институционализированные средства достижения целей. Говоря о незаконных способах добиться цели, социолог совсем не обязательно имеет в виду преступность как таковую. Незаконность понимается им шире – как отклонение от нормативных средств, включая и инновационные методы, и эскейпизм, и любые иные противопоставления себя существующим нормам. И тем не менее основным видом аномичного проявления аномии становится именно преступность в ее различных формах.

Аномия и классификация приспособительных реакций

Приведенное выше описание основных теоретических параметров теории аномии Р. Мертона и общепризнанная значимость этой теории подводят нас к необходимости рассмотреть более детально ход рассуждений американского социолога и его классификацию аномичных приспособлений к видоизменениям социальной структуры.

Характерные для американского общества вера в равенство и возможность экономического изобилия заставляют людей всеми средствами стремиться к достижению интериоризованных целей. При этом далеко не все индивиды прибегают к девиантному поведению: возможна, например, конформность – не только поведенческая, но и ценностно-нормативная. В связи с рассмотрением типов реакции приспособления к существующей социальной структуре Мертон выделяет пять способов «аномического приспособления» – конформность, инновацию, ритуализм, ретритизм и мятеж [240, р. 194].

Люди могут переходить от одной альтернативы к другой по мере того, как они вовлекаются в различные виды социальной деятельности. Эти категории относятся к ролевому поведению в специфических ситуациях, а не к личности в целом. Они становятся разновидностями более или менее устойчивого реагирования на требования социальной структуры, а не формами организации личности. В общем плане типология приспособлений к социальной структуре охватывает экономические, политические и профессиональные параметры поведения личности. Однако Мертон, предварительно оговариваясь, сосредоточивает свое внимание только на экономическом поведении, утверждая, что именно оно оказывается формообразующим фактором в контексте американской культуры (табл. 1).

Таблица 1

* Знак (+) – принятие. ** Знак (—) – отказ. *** Знак (+—) – отказ от существующих ценностей и средств и замена их новыми.

В своем модифицированном виде, как представляется, таблица Мертона могла бы выглядеть следующим образом (табл. 2).

Таблица 2

Предлагаемые изменения диктуются стремлением поместить анализируемые приспособительные реакции контекст социальной структуры и аномии. Аномия как бы охватывает пять приспособительных реакций сверху и снизу, ибо отсутствие той или иной из них, по мысли Мертона, в принципе должно приводить индивида к состоянию безнормности и выпадению из структуры. Одновременно социальная структура превращает эти реакции (даже если они носят деструктивный характер) в средства своего самосохранения.

Здесь следует сделать одно замечание. В ряде своих произведений Мертон говорит не только о социальной структуре, но и о структуре культурной (cultural structure). В этих случаях система культурных (ценностных) целей превращается в культурную структуру, а система институционализированных целей – в социальную структуру. Какой же из двух вариантов более предпочтителен?

На наш взгляд, дробление структуры на социальную и культурную в какой-то мере снижает значимость этого важнейшего понятия. Тем более, что социальная структура вполне может включать в себя и ценностно-культурные компоненты, а не сводится лишь к легально-институционализированным нормам.

Перейдем, однако, к анализу мертоновских трактовок отдельных приспособительных реакций, ибо именно они раскрывают суть его понимания аномии.

Конформность

По мере возрастания стабильности общества все большее распространение получает этот тип конформного приспособления – соответствие поведенческих установок и моделей как культурным целям, так и институционализированным средствам. Если бы дело обстояло иначе, было бы невозможно поддерживать стабильность и преемственность в рамках общественной системы. Сеть ожиданий, составляющая каждый социальный порядок, основывается на желательном поведении членов общества, соответствующих установленным и, возможно, постоянно меняющимся культурным образцам. Лабильность, гибкая изменчивость целей и форм поведения, нежелание задавать себе и другим неудобные вопросы в отношении требований структуры – все это и характеризует конформный тип поведения. Именно вследствие всеобщей ориентации поведения на основные культурные ценности и средства их реализации мы можем говорить о массе людей как о более или менее солидарном обществе (в понимании Дюркгейма).

Уровень отклоняющегося поведения в среде конформной массы весьма низок, ибо конформная реакция означает приспособление, некритическое принятие данности, непротивление большинству. Как и все остальные типы реакций, продиктованные требованиями, предъявляемыми структурой, конформная реакция преодолевает аномию и насыщает ценностно-нормативный вакуум понятиями, присущими данной социальной структуре.

Инновация

Инновация как тип приспособительной реакции на социальную структуру заключается в культурном акцентировании цели – успеха и использовании институционально запрещаемых, но эффективных средств достижения богатства и власти. Инновационная реакция возникает в случае, когда индивид ассимилировал цели социальной системы без равнозначного усвоения институциональных норм, регулирующих пути и средства ее достижения. К числу тех, кто воплощает инновацию, относятся удачливые дельцы, ловкие политиканы, вообще все те, кто достигает высокого общественного положения нестандартными путями.

Способ приспособления подразумевает, по мнению Мертона, акцентирование возможности индивида рисковать, идя на новые, инновационные методы достижения цели.

Необходимо подчеркнуть, что в основе формирования высших слоев экономической и политической элиты общества, основанного на свободных рыночных отношениях, инновационный тип приспособления становится ведущим. С большой откровенностью для своего времени и своего академического положения Мертон анализирует инновационную природу американского капитала, приходя к выводу, что получение тем или иным индивидом высокого экономического статуса в США было возможно только в результате ненормативных (инновационных) приемов достижения цели и нарушения институциализированных норм. Поскольку достижение успеха (прежде всего в виде сколачивания капитала) приобретало сакральный характер, обратным ходом это оправдывало и использование ненормативных методов реализации данной цели.

Понятие «ненормативность» (или «вненормативность») может включать и творческое использование новых источников сырья, рабочей силы, открытие новых рынков сбыта и новых технологий, что составляет, образно говоря, витрину инноваций в области бизнеса. Однако подобного рода инновациями не исчерпывается характер предпринимательской деятельности. Основная область инноватики – взаимоотношения личности с законодательством и нравственными нормами.

«Как хорошо показал Роббер Бэронс, – отмечает Мертон, – история крупных американских состояний переполнена весьма сомнительными инновациями. Вынужденное частное, а нередко и публичное, восхищение этими „хитрыми, умными и успешными людьми“ является продуктом культуры, в которой „священная“ цель фактически объявляет священными и средства. Этот феномен не нов. Не утверждая, что Чарлз Диккенс был совершенно точным наблюдателем американской жизни и сознавая его небеспристрастность, мы цитируем его познавательные заметки об американской склонности „ловко обделывать дела“, которая золотит многих мошенников и создает грубейшие злоупотребления доверием, вызывает многочисленные растраты, произведенные как общественными деятелями, так и частными лицами, и позволяет многим плутам, которых стоило бы вздернуть на виселицу, высоко держать голову наравне с лучшими людьми… Нарушение условий сделки, банкротство или удачное мошенничество расцениваются не с точки зрения золотого правила „поступай так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой“, а в зависимости от того, насколько ловко это было проделано… Мне сто раз пришлось вести следующий диалог:

– Ну разве не постыдно, что такой человек, как имярек, приобретает крупное состояние посредством бесчестных и отвратительных средств и, несмотря на все совершенные им преступления, его терпят и даже поощряют ваши граждане? Ведь он же нарушает общественный порядок!

– Да, сэр.

– Ведь он же общепризнанный лжец!

– Да, сэр.

– Ведь его били, секли, пороли!

– Да, сэр.

– И это совершенно бесчестный, испорченный, распутный человек!

– Да, сэр.

– Ради всего святого, в чем же тогда его заслуга?

– Видите ли, сэр, он ловкий человек» [91].

Рассматривая тип инноватора и соответствующие ему приспособительные реакции, Мертон обращает особое внимание на те характерные способы, с помощью которых общество в лице своего общественного мнения создает апологию отклоняющимся формам поведения, коль скоро они ведут к достижению высокого социального статуса. В частности, американский социолог пишет:

«Хороший американец, как правило, довольно жестко относится к мошенничеству. Однако эта жесткость часто соседствует с любезной терпимостью. Единственное требование – знать мошенников лично. Все мы громко осуждаем „воров“, не будучи знакомыми с ними. Но если же мы удостоились такой чести, то наше отношение становится другим, несмотря на веющий от них аромат трущоб и тюрем. Мы можем знать, что они виновны, но при встрече пожимаем им руку, выпиваем с ними, а если они богаты или чем-то замечательны – приглашаем в гости и считаем за честь часто встречаться с ними. Мы „не одобряем их методы“ (допустим, что это так), и, таким образом, они достаточно наказаны. Вообразить, что мошенника хоть немного волнует, что думает о его методах тот, кто с ним вежлив и дружелюбен, может только юморист» [240, р. 197].

Формирование экономической элиты в условиях свободного рынка сопряжено с совершенно очевидными отклонениями от нормативных правил (будь то законодательство или нравственные установления). Однако общество проявляет удивительную толерантность по отношению к удачливым инноваторам, прощая им все их прегрешения. В чем же заключается причина подобной всепростительности к нарушителям институциональных правил?

По всей видимости, эту причину следует искать к самой сакрализации цели – успеха в общественном сознании. Поскольку достижение экономического успеха приобретает окраску предмета тотемического поклонения, перевоплощающиеся в носителей тотемической сакральности (т. е. удачливые предприниматели) тем самым освящают и свое поведение, сопряженное с отклонением от институциональных норм. Как отмечал Мертон, «порок и преступление – „нормальная“ реакция на ситуацию, когда усвоено культурное акцентирование денежного успеха, но доступ к общепризнанным и законным средствам, обеспечивающим этот успех, недостаточен» [240, р. 199]. Эти ситуации имеют две особенности. Во-первых, стремление к успеху вызывается установленными в культуре ценностями, и, во-вторых, возможные пути движения этой цели в значительной степени сведены существующей классовой структурой к отклоняющемуся поведению. Именно такое соединение культурных приоритетов и социальной структуры производит сильное побуждение к отклонению.

Несмотря на существование и активное функционирование в общественном сознании мифа о честных предпринимателях, успех которых заключался в их порядочности, уме, знаниях и, быть может, везении, в социологическом плане этот миф не выдерживает критики. Напротив, по мере укрепления структуры общества на реализацию подобного мифологического типа предпринимателя остается все меньше и меньше реальных возможностей. «Господствующее в культуре побуждение к успеху ведет к постепенному уменьшению законных, но в целом неэффективных усилий и увеличивающемуся использованию приемов незаконных, но более или менее эффективных» [240, р. 203] – таков достаточно нелицеприятный, но объективный вывод Мертона.

Что касается низших общественных слоев, то, с одной стороны, они воспринимают навязываемую им сверху общую культурную цель – гонку за материальным успехом и высшим уровнем потребления материальных благ, а с другой – лишены возможности законным путем реализовать данную цель. Это приводит к тому, что в низших слоях степень распространения инноваций, включая отклоняющееся поведение и преступность, также весьма распространена. Однако инновационные девиации в высших эшелонах экономической и политической власти и внизу носят различный характер.

Преступность белых воротничков в сфере большого бизнеса окрашивается в благородные тона. Преступления большей частью совершаются в красивых декорациях и сопровождаются демонстрацией хороших манер. Участники преступлений, как правило, имеют хорошее образование и обладают высокой правовой грамотностью.

Иное дело преступность, спускающаяся на нижние уровни социальной структуры. Она далеко не столь эстетична и благородна. Здесь проявляют себя крайние формы антиобщественного поведения, сопряженные с прямым насилием самого различного характера.

Однако хорошо известно, что склонность к девиантной инноватике имеет общие черты как наверху, так и внизу, а в сфере практики преступность среди белых воротничков и преступность низов смыкается, в том числе в организационной плане. Но это, однако, не должно снимать вопрос о мотивационном различии инновационной преступности на разных ступенях социальной лестницы.

Фактическая заблокированность каналов вертикальной мобильности для представителей низших слоев в обществе устойчивой социальной структуры приводит к тому, что девиантное поведение, направленное на достижение экономического успеха, получает своеобразное оправдание в виде философии подрыва несправедливой экономической структуры талантливыми инноваторами из низов.

«…При изучении социальных корней отклоняющегося поведения следует учитывать и другие аспекты социальной структуры: высокая частота отклоняющегося поведения вызывается не просто отсутствием возможностей, не просто преувеличенным акцентированием денежного успеха в культуре. Более жесткая, по сравнению с американской, кастовая социальная структура может в значительно большей степени ограничивать возможности достижения целей, не вызывая при этом отклоняющегося поведения. Но когда система культурных ценностей, фактически ни с чем не считаясь, превозносит определенные, общие для всего населения, цели успеха, и при этом социальная структура строго ограничивает или полностью закрывает доступ к одобряемым способам достижения этих целей для значительной части того же самого населения, – это приводит к увеличению масштабов отклоняющегося поведения» [240, р. 200].

Таким образом, структура демократического общества с присущим ей нормативом всеобщего равенства и, одновременно, выдвижением общей для всех цели, заключающейся в экономическом успехе, и одновременно существование иерархии социальных групп – все это в итоге приводит к возрастанию отклоняющегося поведения. Вот почему основная американская добродетель – честолюбие – превращается в главный американский порок – отклоняющееся поведение [240, р. 200]. В подобных условиях, диктуемых свободным рынком, особую роль начинают играть такие общественные символы как удача, везение и т. д.

Поскольку социальная структура, с одной стороны, призывая всех к гонке за экономическим успехом (как культурной целью), с другой стороны, не дает законных (нормативных) инструментов достижения этого успеха, возникает объективное противоречие, которое весьма часто ведет к возникновению зон аномии и рассогласованности ценностей. Жертвы этого противоречия между культурным акцентированием денежных притязаний и общественным ограничением возможностей не всегда осознают структурные источники своих неудач. Разумеется, они часто замечают несоответствие между индивидуальной ценностью и общественным вознаграждением. Но они могут и не представлять себе, как возникает это несоответствие. Те, кто склонны видеть его источник в социальной структуре, могут стать отчужденными от нее. Они становятся готовыми кандидатами на проявление пятой формы приспособления – мятежа. Другие же, и их большинство, объясняют свои проблемы в большей степени мистическими, чем социологическими причинами.