Текст книги "Универсум одиночества: социологические и психологические очерки"

В середине 90-х гг. XX в. Роберт Мертон – по-прежнему активно работающий социолог, хотя весьма преклонный возраст уже не позволяет ему быть столь заметным в научных кругах, как прежде. Сегодня внимание ученого к теории аномии незначительно, и слава выдающегося американского социолога как классика в области исследований этой проблемы зиждется в основном на его работах 30-50-х гг. Это нисколько не умаляет заслуги Мертона свидетельствует лишь о том, что задача классики заключается не в решении всех вопросов, а в том мощном импульсе, который она дает дальнейшей работе мысли.

Теория аномии Роберта Мертона всегда вызывала многочисленные оценки – частью апологетические, частью критические. Позволим себе сосредоточиться на мнении видных социологов-теоретиков, специализирующихся в области теории аномии и социальной структуры.

За аргументами pro и contra мертоновской теории аномии мы можем увидеть важные проблемы общей значимости.

Версия аномии Марко Орру

Один из современных исследователей аномии – Марко Орру, профессор социологии в Университете Южной Флориды (г. Тампа). Его известное исследование «Аномия – история и мнения» было опубликовано в 1987 г.

В своих новых публикациях М. Орру справедливо отмечает, что Э. Дюркгейм, Р. Мертон и Л. Сроул считаются лидирующими фигурами в исследованиях аномии. По мнению автора, вклад Мертона особенно важен в связи с введением новой, по сравнению с Дюркгеймом, теоретической парадигмы аномии, акцентированием непланировавшихся и не принимавшихся во внимание последствий социального действия, основывающегося на универсально достижимой цели, инструментальным характером теории аномии и ее чисто американской природой. Мертон сделал два важнейших для теории аномии открытия: а) аномия возникает в силу определенных социальных условий, детерминированных самой социальной структурой; б) аномичный стиль поведения представляется вполне нормальным ответом на социально-культурные условия.

В этих двух решающих аспектах, как настаивает Орру, теория Мертона прямо противоположна теории Дюркгейма. Согласно мнению французского социолога, аномия возникает вследствие присущих человеку биологических влечений, которые недостаточно сдерживаются общественным контролем. В подобном виде аномия рассматривается как глубоко ненормальный социальный феномен. Ядром теории аномии Дюркгейма, как отмечает Орру, было его определение «человека двойственного» – не социализированная, импульсивная сторона человеческой природы должна быть сдерживаема и контролируема с помощью исходящей от общества морали. Теория Мертона, в отличие от дюркгеймовской, делает акцент не на конфликте личности с внешним обществом, но на конфликте внутри самой социальной структуры. Общество, как полагает исследователь, с одной стороны, поощряет своих членов на борьбу за успех, а с другой стороны, всячески регулирует их стремление достичь этой цели. Влияние культуры на индивида в таком случае неизбежно влечет за собой ломку правил нормативного поведения, что рассматривается Мертоном как допустимый ответ на требования структуры.

Вывод Орру о нормальности аномии и о том, что именно так ее трактует Мертон, представляется несколько преувеличенным. Как для Дюркгейма, так и для Мертона вакуумизация ценностей – явление и болезненное, и ненормальное. Но в отличие от своего оппонента американский ученый дает типологию тех социально обусловленных реакций, которые позволяют личности приспособиться к социальной структуре и тем самым снять аномичное состояние. (Как представляется, не без влияния К. Маркса, Р. Мертон видит в аномии общественную проблему, коренящуюся в социальной структуре в большей степени, чем в отношениях собственно личности и общества.) С другой стороны, Мертон, в сравнении с Дюркгеймом, предстает более прагматичным, ибо воссоздает механизм естественного приспособления индивида к аномичному состоянию, порождаемому социальной структурой, а не утверждает лишь, что аномия антисоциальна сама по себе.

Продолжая рассмотрение теории аномии, Орру обращает внимание на раскрытие американским социологом непланируемых следствий, вытекающих из универсальных социальных действий. Теория Мертона, замечает Орру, это доктрина «социально порожденного греха» (socially derived sin) в противоположность другим социологическим теориям, например Дюркгейма и Фрейда, склонявшимся к доктрине «первородного греха» (original sin), т. е. испорченной врожденной человеческой природы. Чтобы понять далеко идущее влияние этого определения Мертона, необходимо взглянуть на социальные условия, в которых исследователь утверждает первенство «социального происхождения греха» (что вновь склоняет Мертона скорее в сторону марксизма, чем дюркгеймовской социальной теории).

Описывая тип культуры, американский социолог различает три базовые теоретические ситуации – аномию, когда культурные цели подавляют институциональные нормы, ритуализм, когда нормы преобладают над целями, и среднюю, сбалансированную ситуацию, когда цели и нормы вполне интегрированы. Эти три типа имеют различное соотношение в схеме Мертона. Культурный ритуализм был характерен для досовременных обществ (pre-Modern societies). Что касается сбалансированной ситуации, она скорее теоретическое допущение, чем модель для эмпирически наблюдаемых феноменов. Аномия же в полной мере характерна для современных индустриальных обществ, и для американского общества в первую очередь.

Аномию порождают два фактора: а) акцентирование успеха (общественное уважение полностью зависит от таланта индивида, приводящего его к высоким достижениям); б) достижение успеха – универсальная цель для всех членов общества (причем существование неучаствующих в конкуренции индивидов не допускается). Мертон иллюстрирует динамику аномии обращением к материальному успеху, так как эта ценность занимает центральное положение в наборе общих ценностей американской культуры. Орру отмечает, что, «хотя денежный успех признается наиболее универсальной целью, он в большинстве случаев означает или отражает человеческие достижения в широком спектре интеллектуальных, психических, артистических и других стремлений. В этом контексте деньги – мера успеха – но они не обязательно представляют собой успех сам по себе. Это ясно понимал Мертон, когда писал, что „американская культура продолжает характеризоваться сильным акцентом на богатстве, как основном символе успеха“» [261, р. 235]. В форме подобных сложных хитросплетений Орру стремится снять налет меркантильности с теории аномии Мертона, налет, который, собственно говоря, и не присутствует.

И дух и буква теории аномии Мертона свидетельствуют о в высшей степени ироничном отношении автора к материализму и меркантилизму американского общества, которые как раз и становятся источником рассогласованности ценностного мира.

Однако Орру делает оптимистический вывод, подчеркивая, что заслуга Мертона заключается в указании на то, что центральная ценность западных индустриальных обществ обеспечивает этим обществам (американскому, в частности) высокую технологическую и экономическую эффективность. С этим выводом трудно не согласиться. Действительно, классические индустриальные общества заплатили и продолжают платить высокую цену в виде аномии за признание успеха своей главной целью. Таким образом, социальная функция успеха имеет два следствия: экономический прогресс и аномию.

Коренные вопросы нашей современности состоят в следующем: могут ли и неклассические индустриальные общества (включая прежде всего Россию) платить эту цену и в состоянии ли при этом мировое сообщество позволить нашей стране это делать, учитывая ограниченность мировых ресурсов различного рода и общее напряжение социальной структуры глобальной цивилизации в целом?

Продолжая обзор значения мертоновской теории аномии, Орру подчеркивает, что в ее основе лежит аналитическое разделение целей и инструментов (средств) социального действия. Подобное разделение традиционно в социологии. Все классики этой науки имели дело с дихотомией целей и средств, хотя они придерживались различных взглядов относительно приоритета того или другого. К. Маркс, например, будучи адептом материалистической позиции, считал, что безосновательно говорить о желаниях или воображаемых целях действия, если мы не имеем средств для их достижения. Дюркгейм придерживался прямо противоположного мнения, которое может быть отнесено к идеалистическим. Он считал, что мы должны сначала выбрать цели для наших действий, а потом уже оценивать варианты средств для их достижения. В лице М. Вебера мы имеем третью, среднюю позицию. Социолог утверждал, что никакая наука не может сказать нам, к каким целям мы придем в итоге. Каждый новый факт неизбежно влечет за собой реорганизацию отношений между целью и необходимыми средствами. Суть социальной теории Вебера – в ее направленности на динамику отношений между средствами и целями.

Именно с позицией Вебера, как считает Орру, можно обнаружить главное содержание теории аномии Мертона, который последовательно уклоняется от акцентирования целей в противовес средствам. Для Мертона они равнозначны и динамично взаимосвязаны. Более того. Наиболее глубокое сходство позиций Вебера и Мертона раскрывается на методологическом уровне. Оба автора исходят в своих исследованиях из принятия установки воздержания от суждения («эпохе») относительно конечной желательности культурных ценностей современного общества. Такой подход известен как ценностно нейтральный (value free). Он открывает возможность для переосмысления аномии не как конкретной моральной концепции, каковой она предстает в дюркгеймовской традиции, но как эмпирически наблюдаемого типичного феномена современного общества.

«Я назвал этот подход инструментальным потому, что он смещает фокус анализа с оценки онтологической желательности установленных ценностей в современных индустриальных обществах к оценке инструментальной адекватности институциональных норм, которые имеют целью регулирование поведения индивида в преследовании им интернализованных культурных ценностей» [261, р. 237].

И вновь мы сталкиваемся с попыткой снять моральную мотивацию Мертона-социолога. Разумеется, Мертон далек от гиперморализма Дюркгейма. Однако принцип свободы от ценностей, равно близкий как Веберу, так и Мертону, не означает того, что мораль как таковая выводится за скобки. У американского социолога общественная моральная мотивация, моральные ценности и идеалы как раз вводятся в круг рассматриваемых факторов и наделяются функциональным (или дисфункциональным) статусом в виде субъективной диспозиции, имеющей важное значение в конструировании парадигмы функционального анализа.

Исследователь не исключает, что сам функциональный анализ может приобретать нормативно-идеологическое звучание.

Таким образом, Мертон полагал, что исследование необходимо проводить объективно, а аномия должна трактоваться как естественный функциональный (или дисфункциональный) продукт жизнедеятельности общества. Однако социолог не уклонялся от нравственной оценки аномии и ее истока – господства в американском обществе принципа неограниченного успеха. Так, необходимо разделять исследовательский объективизм и естественную этическую установку, которую Мертон вовсе не подвергает «эпохе». Стремление Орру в определенной степени дегуманизировать мертоновскую теорию аномии, видимо, отражает в большей степени его позицию, но отнюдь не Мертона. Даже если аномия и принцип успеха в длительной перспективе служат обозначением (индикатором) жизнестойкости социальной системы, не снимается вопрос об их соответствии нравственному здоровью общества в конкретно данном контексте. К тому же соответствующие разделы работы «Социальная теория и социальная структура» окрашены в явно ироничные тона там, где речь заходит о принципе неограниченного успеха как выражении американской мечты.

Марко Орру делает еще один акцент – на типично американских характеристиках теории аномии Мертона. Инструментальная направленность этой теории ставит ее автора, по мнению Орру, в ряд таких американских прагматистов как У. Джеймс, Дж. Дьюи, Дж. Г. Мид. Согласно этой традиции, в интерпретации Орру, нет фиксированных, неизменных целей, по которым могло бы быть оценено социальное и индивидуальное совершенство. Единственным критерием жизненности общества является его способность быстро реагировать на возникающие в нем проблематические ситуации и приспосабливаться к изменениям окружающей среды.

Роберт Мертон, настаивает Орру, дает пример подобного мышления. Его внимание сосредоточено на практических проблемах. Его теория успешно решает задачу психологического объяснения девиантности, и, что самое главное, показывает отрицательный эффект социально-структурного дисбаланса в современной Америке. Такая инструментальная методология выражает веру Мертона в возможность совершенствования социального мира при помощи научного знания. Метод подобного совершенствования – не следование утопическим проектам идеального общества, но постоянная переоценка адекватности ценностей и норм и их взаимодействия.

«Теория аномии Мертона указывает на одну важную проблему, которая поддается научному социологическому анализу, но она не претендует на показ пути к единственному решению – к мифической земле обетованной. Эта прагматическая скромность есть одно из наиболее отличительных качеств теории аномии Мертона. Дж. Г. Мид замечал: „Ни один из нас не знает, куда мы идем, но мы знаем, что мы на правильном пути“» [261, р. 240]. Таково суждение Орру.

Действительно, в работах Мертона нет рассуждений об абсолютных целях общественного развития. Американский социолог близок к прагматистской традиции или, по крайней мере, как функционалист не противоречит ей. Но если попробовать взглянуть на проблему несколько иначе, скрытый абсолют обнаружить все-таки можно. Им становится неизменно существующая в ткани теоретического мышления Мертона вера в свободу и демократичность общественного развития и право каждого индивида на место в социальной структуре. Гарантом этой веры является именно функционализм, который, по мнению социолога, противостоит авторитаризму любого рода, цементирующему социальную динамику.

Однако Марко Орру дает достаточно апологетическую и одновременно сугубо релятивистскую трактовку мертоновской теории аномии. Если полностью полагаться на подобную версию, она могла бы привести к парадоксу: редукция нравственного абсолюта (в его религиозной или секулярной форме) как раз и порождает самую тяжелую аномию, даже если последняя и обозначает технологический прогресс общества. Верно, Роберт Мертон не принадлежит к числу тех, кто занимается нравственной риторикой. Но представляется справедливым и то, что характер его теоретизирования вовсе не инструментален и не лишен нравственного стержня.

Версия аномии Филиппа Беснара

Принципиально иную версию, отличную от мертоновской теории аномии Марко Орру, дает Филипп Беснар – директор исследовательских программ Национального центра научных исследований (Франция) и профессор Института политических наук в Париже. В течение многих лет Ф. Беснар – активный участник группы изучения наследия Э. Дюркгейма и соредактор Revue francaise de sociologie. Круг главных исследовательских интересов французского социолога определяется его основными монографическими публикациями: «Социологическая сфера – школа Дюркгейма и основания французской социологии» (1983), «Аномия – ее использование и ее функции в социологии после Дюркгейма» (1987) и «Нравы и обычаи французов» (1989).

Беснар подходит к рассмотрению теории аномии Мертона с резко критических позиций. Он считает, что, несмотря на большое количество комментариев, принципиальные трудности и противоречия этой теории не были достаточно осознаны и ее разнообразная критика не коснулась сути дела, так как предполагала, что в работе Мертона на самом деле есть стройная и завершенная теория аномии. По мнению Беснара, непредвзятый анализ текстов Мертона показывает следующее: во-первых, теория аномии в мертоновском варианте фактически не состоялась, во-вторых, в ней нет действительной связи с аномией как социальным явлением. Теория аномии не состоялась вследствие туманности главных концепций, положенных в ее основу, и необязательности логических связей теории аномии с главной функционалистской теорией Мертона [261, р. 243].

Теоретическая неясность и неопределенность концепции аномии американского социолога, утверждает Беснар, предопределили появление большого числа ее версий. Однако авторы этих версий не берут в расчет эволюцию взглядов самого Мертона. Непросто толковать теорию, имеющую такое количество разнообразных вариантов. Подобно тому, как мифолог располагает различными версиями мифа, необходимо выбрать один основной текст, который бы суммировал разные варианты. Мертоновская версия аномии, опубликованная в 1938 г., для данной цели не подходит, так как она существенно отличается от последующих текстов и фактически не имела общественно-научного резонанса. Беснар справедливо предлагает взять за основу текст 1949 г. (переиздан в 1957 г.), который содержит существенные характеристики теории аномии.

Французский социолог во многом прав. Действительно, в отличие от многих других современных классиков социологии, которые опубликовали конкретные статьи или монографии, содержащие канонические авторские версии, Мертон имеет тенденцию словно расслаивать свои теории (включая теорию аномии), рассредоточивая их по многочисленным статьям и различным переизданиям своих главных книг. (Сходная черта была свойственна, например, и Т. Парсонсу.) Можно даже расширить этот упрек в адрес Мертона. В течение всей своей активной творческой жизни он не создал учебника социологии или методического изложения своих теоретических взглядов. Случайность ли это? Или американский мыслитель чувствовал возможные сложности создания законченного изложения функционализма?

Основанием мертоновского анализа, продолжает Беснар, стало различие между двумя элементами – культурно-определяемыми целями, с одной стороны, и институциональными нормами, с другой. Сразу же возникает вопрос, отмечает исследователь, о природе того единства, из которого эти два элемента извлечены. Набор терминов, используемых Мертоном для описания этого единства, непрерывно меняется. Он говорит, по-видимому, не делая различия между ними, о социальной и культурной структурах, культурной структуре, культуре, социальной структуре [261, р. 245]. Сравнение различных версий показывает, что использование этих терминов со временем менялось и что части текста 1949 г., содержащие термин «социальная структура», были подвергнуты изменению по сравнению с первой версией 1938 г. В терминологии раннего Мертона 1938 г. социальная структура содержит культурные модели и классовые структуры. В тексте 1949 г. и в более поздних текстах он заменяет социальную структуру, на классовую структуру и эти два элемента вливаются в культурную структуру.

Беснар совершенно справедливо отмечает эволюцию мертоновского понятия «социальная структура», эволюцию достаточно фундаментальную, а не только терминологическую. В каких-то случаях, особенно на ранних этапах, Мертон был близок к марксистскому понятию классовой структуры. Позднее американский социолог перешел к более дифференцированной модели социальной структуры, отойдя от чисто классового ее понимания.

Это одновременно сюрприз для читателей и разоблачение для Мертона – настойчиво продолжает Беснар. Как стало возможным для автора опубликовать текст, где выражения «социальная структура» и «культурная структура» используются как равнозначные, когда связи между этими двумя структурами составляют ядро теории аномии? Фактически терминологическая неточность – явный симптом основной неопределенности концепции аномии Мертона, которая может быть сформулирована так: является ли аномия результатом внутреннего противоречия в культурной структуре или несоответствия между культурной структурой и социальной структурой? [261, р. 245].

Продолжая тему, Беснар отмечает, что концептуальная неопределенность усугубляется отсутствием четкости в понимании второго элемента – институциональных норм, которое меняется на протяжении анализа. Эта нечеткость присутствует уже в тексте 1949 г.

В самом начале текста и в подзаголовке параграфа второй элемент правильно назван институциональными нормами (norms). Под понятием «институциональные нормы» подразумеваются нормативно определяемые средства или способы достижения целей, а не средства (means) достижения цели сами по себе – нормы не есть средства, а лишь ограничивающие их требования. Выражение «средства» (means) появляется в тексте очень поздно и становится заменителем термина «нормы». Мертон понимает далеко не самоочевидный и не эквивалентный характер этой замены и потому вводит понятие «институциональные нормы», т. е. такие нормы, которые приобрели свой институциональный статус в виде уложений, правил, законодательства и т. д. [261, р. 246]. Подобные концептуальные трансформации, по мнению Беснара, делают теорию аномии еще более неясной при ее внимательном рассмотрении.

Мертон характеризует аномию как определенный вид ценностного дисбаланса, обнаруживаемый в социальной структуре, при котором наблюдается повышение значимости культурно определяемых целей и весьма слабое нормативное определение средств их достижения. При этом ритуализм дополняет понятие аномии как противоположный тип дисбаланса, где основной акцент ставится именно на институциональных средствах. В своем известном описании американской мечты, ядро которой составляет этика успеха, Мертон показывает, что происходит в обществе при гипертофическом возвеличивании цели – успеха. Но при этом социолог практически игнорирует анализ данных, свидетельствующих о слабости регулирующих нормативных средств – второй стороны того же феномена. Тема институциональных норм как бы зависает в воздухе, не получая соответствующего анализа и даже описания, что становится дополнительным указанием неполноты анализа Мертона.

Успех знаменитой мертоновской типологии индивидуальной адаптации среди всех последующих поколений социологов объясняется просто. Признается, что самые разнородные формы социального поведения могут быть объяснены через эту аналитическую модель. Типология, данная американским исследователем, подкупает своей простотой и внутренней логичностью. Но достоинства не снимают критических замечаний в ее адрес.

1. Мятеж (пятый тип приспособительной реакции) в принципе оказывается лишним в структуре, вполне завершенной и в своей четырехчленной форме. «Действительно, Мертон часто напоминал, что бунт – это совершенно отличный от других (инородный) способ „адаптации“, ибо он не вписывается в существующую социальную и культурную структуру» [261, р. 247].

2. Неопределенность в использовании Мертоном обозначений (+) и (—) в своей таблице также обращает на себя внимание. Один и тот же знак (—) подчас может обозначать у Мертона такие разные состояния субъекта как безразличие (по отношению к целям в ритуализме) или явное отрицание и замещение (институционально одобряемые нормы в инновации). Притом два разных знака, (—) и (+—), выражают практически одно и то же [261, р. 247].

3. Говоря об индивидуальной адаптации, Мертон даже не ставит вопрос: адаптация к чему? Этот вопрос кажется словно излишним для него. Между тем неясность существует. Он полагает, что речь идет о приспособлении к аномии. Однако, поместив еще в первой версии текста 1938 г. типологию «трех идеальных типов социального порядка», определяемых по соотношению между культурными целями и институциональными средствами, он никак не связал с ними типологию способов индивидуальной адаптации, данную в позднейших вариантах.

Вопросы Ф. Беснара справедливы и затрагивают некоторые болевые точки мертоновской теории, которая, будучи именно общей теорией, при соприкосновении с социальной реальностью порой демонстрирует невнимание к частностям и проработке деталей. Таким образом, основная причина появления неясностей в типологии аномии Мертона состоит в том, что американский социолог пытается сохранить целостность процесса, аналитически не диверсифицируя элементы этого процесса и отношения между ними.

Из различных фрагментов текста Ф. Беснар реконструирует теорию Мертона (естественно, речь идет о теории аномии и социальной структуры), как если бы она была сформулирована самим автором.

Теория Мертона (по Беснару) такова.

1. Двухкомпонентность культурной системы. Существует два компонента культурной системы (цели и нормы) [в другой терминологии «культурная система» обозначается Мертоном как «социальная система». – Н.П.].

2. Процесс интернализации культуры. В ходе процесса социализации происходит индивидуальная интернализация культурной системы.

3. Доступ к средствам достижения цели. Необходимо учитывать положение того или иного элемента в социальной структуре; это положение определяет для данного элемента объективные возможности доступа к легитимным средствам достижения культурных целей.

4. Приспособительные реакции. Имеют место поведенческие акты, соотносимые с культурными целями и легитимными средствами, которое, по сути, представляют собой приспособительные реакции (адаптацию) к возможным противоречиям между 1 и 2, а также между 2 и 3 [261, р. 248].

Ф. Беснар весьма тонко подмечает, что доминирующим фактором в данной схеме становится процесс интернализации культурных образцов и всей структуры в целом. Полная интернализация целей и норм главенствует в конформизме и ретритизме, а инновация и ритуализм характеризуются лишь неполной интернализацией той же системы. Следовательно, речь идет не о четырех различных приспособительных реакциях, а о четырех степенях одной и той же интернализации культурных образцов. Таким образом, мы имеем дело с одним процессом, а не с противоречивыми и разнонаправленными процессами.

Действительно, это так. Процесс приспособления к социальной структуре представляет собой нечто целое, но имеющее различные аспекты и степени. Более того, отдельные указанные Мертоном типы приспособительных реакций могут образовывать комбинации, которые описывают сложные социальные феномены. И хотя речь шла об идеальных типах реакций, а не о конкретных реакциях, но даже эти типы при всей своей чистоте не выглядят абсолютно изолированными. Они как бы перетекают друг в друга, сохраняя при этом самостоятельность.

Определенные вопросы вызывает и тот факт, что, согласно Мертону, способ интернализации индивидом культуры вступает в конфликт с отсутствием доступа к легитимным средствам в случае инновации и ретритизма. Это так. Но в случае ритуализма и конформизма доступ к легитимным средствам содержательно никак социологом не определяется, воспринимается как данность и априори выводится за скобки.

Все сложные вопросы, адресуемые Ф. Беснаром классической схеме Мертона, суммируются в виде таблицы (табл. 3). Для краткости используются применявшиеся американским социологом обозначения (+) и (—). При этом знак (?) обозначает пробел в самом мертоновском анализе. Мятеж и вовсе исключается из таблицы, так как его социальное происхождение, согласно Беснару, нигде точно не определено, и он выпадает из всей типологии в целом.

Таблица 3

Если попытаться проникнуть в семантические варианты, окружающие концепцию аномии в тексте Мертона 1949 г., можно увидеть три основных способа употребления этого термина.

1. Аномия рассматривается как определенный тип дисбаланса в культурной структуре, симметрично противоположный ритуализму.

2. В трактовке способов индивидуальной адаптации аномия связывается с внутренним противоречием в способе интернализации культурной структуры и ограниченным доступом к легитимным средствам.

3. Наконец, аномия понимается как результат противоречия между культурно задаваемой целью – успехом и отсутствием доступа к средствам достижения этой цели.

Последний указанный способ трактовки, отождествляющий аномию с частным типом девиантности (инновацией), пользуется особой популярностью у разного рода комментаторов. Это объясняется как тем, что сам Мертон уделил ему основное внимание, так и тем, что инновация представляет собой своего рода динамично-прогрессивную форму приспособления (включая бизнес с присущим ему культом изобретательства и нестандартного решения стандартных проблем), особенно развившуюся в контексте американской культуры.

С другой стороны, мертоновское понимание инновации предполагает, что правонарушения наиболее вероятны среди наименее привилегированных социальных слоев, которые не обладают средствами достижения успеха. И в этом содержится элемент гуманистической апологии бедняков, старающихся всеми силами, включая и незаконные, осуществить восхождение вверх.

Но не исчезает ли сама аномия из такой теории аномии? Этот вопрос задает и Беснар. Когда мы подходим к данной гипотезе, термин «аномия» становится равно ненужным и неопределенным. Однако Мертон продолжает употреблять его с увеличивающейся частотой.

В более поздних текстах, желая четко отделить себя от культурологического подхода, американский социолог устраняет неясность в определении социальной и культурной структур, и различие между ними становится очевидным. «Культурная структура определяется как „такая организованная система нормативных ценностей, руководящих поведением, которая едина для членов означенного общества или группы“, в то время как социальная структура – это „организованная система социальных взаимосвязей, в которые члены данного общества или группы различным образом включены“» [261, р. 250–251].

«Таким образом, различие между культурной и социальной структурами лежит в основе предложенного Мертоном в 1957 году определения аномии: аномия понимается как разрушение культурной структуры, возникающее в особенности тогда, когда имеется резкое различие между культурными нормами и целями и социально структурированные способности членов группы действуют в соответствии с этим» [261, р. 251].

«Это определение относительно ясно в одном пункте: оно располагает источник аномии в противоречии между культурной системой и социальной системой. Но это все еще не ведет нас к окончательному решению, лучше ли понимать аномию как различие между нормами и целями (другими словами, как разрушение прежнего и возвеличение будущего) или как разрушение культурной структуры в целом» [261, р. 251]. Аномия и причины ее возникновения располагаются не в напряжении внутри культурной структуры, но в искажении отношений между социальной структурой и единством «культурных норм и целей». Культурная же структура определяется не как способ отчетливого выражения целей и норм, а как единство нормативных ценностей. Так, слившись с целями, заканчивают свое существование нормы, ранее уже замененные средствами.