Текст книги "Универсум одиночества: социологические и психологические очерки"

В современной отечественной литературе механизмы развития ад-дикции, формирования аддиктивного поведения впервые были подробно описаны в работе Ц.П. Короленко и Т.А. Донских «Семь путей к катастрофе. Деструктивное поведение в современном мире». В узком смысле аддиктивным поведением называют стремление к уходу от реальности путем изменения своего психического состояния посредством приема некоторых веществ или постоянной фиксации внимания на определенных предметах или видах активности. Со временем привязанность к предмету или участие в активности, процесс употребления вещества начинает управлять жизнью человека, лишает воли к противодействию аддикции [39, с. 5].

Аддикцией может стать пристрастие к алкоголю, наркотикам, никотину, участие в азартных играх или магазинные кражи. Возможно также аддиктивное переедание и аддиктивное голодание, сексуальные аддикции, аддикции, обусловленные длительным прослушиванием ритмической музыки. Аддикции могут быть чрезвычайно многообразными, но общий механизм их возникновения и закрепления един. Очень важно также, что аддикты легко могут переходить от одной аддикции к другой, от одного аддиктивного объекта к другому, при этом основные аддиктивные механизмы сохраняются.

Начало аддиктивного процесса авторы связывают с переживанием интенсивного острого изменения психического состояния в виде повышенного настроения, чувства радости, экстаза, необычного подъема, ощущения драматизма, риска в связи с определенными действиями [39, с. 19]. Это может быть, например, переживание в связи с выигрышем в азартной игре и фиксация в сознании связи определенных действий с новыми волнующими ощущениями.

Второй этап развития аддикции – аддиктивный ритм. Формируется определенная последовательность прибегания к средствам аддикции. Обычно ритм аддикции коррелирует с жизненными сложностями, с фрустрациями, которые определяются порогом их переносимости: чем труднее переносить, тем ритм быстрее. На этом этапе, отмечают исследователи, люди еще продолжают находиться в сфере прежних межличностных отношений и пробуют два пути – естественный и искусственный, аддиктивный. Но постепенно ситуации, вызывающие аддиктивную реакцию, становятся все более разнообразными – их провоцирует все, что вызывает беспокойство, дискомфорт, любое волнение.

На третьем этапе аддиктивное поведение становится центральной частью мотивационной сферы личности. Аддиктивный ритм учащается, он становится стереотипным способом реагирования. Время от времени могут возникать периоды, когда аддиктивная форма поведения временно прекращается (например, алкогольные аддикты, столкнувшись с неприятностями в семье и на работе, могут самостоятельно прекратить употребление алкоголя). Вместе с тем, если произошло формирование аддиктивного блока как интегральной части личности, аддикция всегда может вернуться. Новая, аддиктивная часть личности формируется не без внутренней борьбы. Она не просто сосуществует с первой, но вытесняет и разрушает ее. Ц.П. Короленко и Т.А. Донских приводят высказывания лиц с аддиктивным поведением на этом этапе его развития: «Я чувствую, что во мне развивается другой человек, с другими чувствами и интересами»; «Мне бывает неловко и даже стыдно перед моими близкими, которые не видят, не понимают, что я уже не тот человек, которым был раньше. Какая-то часть меня остается прежним, но в целом я стал другим, отчужденным и безразличным к чувствам и даже страданиям моих близких» [39, с. 24].

Следующий этап ознаменован полной победой, доминированием аддиктивного поведения, начинающего функционировать как самообеспечивающаяся система. Контакты с людьми затрудняются не только на глубинно-психологическом, но и на социальном уровне. Манипулировать окружающими они уже не могут, доверие к ним подорвано. У аддик-тов на этой стадии нарастает одиночество, что они стараются отрицать. Именно здесь продолжается борьба между аддиктивной и оставшейся здоровой частями личности.

Страх перед одиночеством, отмечают исследователи, – древняя форма эмоции, присущей человеку, поэтому такой страх проявляется и у людей с выраженными аддиктивными расстройствами. Они стараются находиться в широком кругу людей, сплетничать, разговаривать часами по телефону, испытывают тревогу, когда кто-либо из членов семьи уходит из дома. Формально находясь в обществе семьи или друзей, ад-дикты одиноки, поскольку неспособны к полноценному общению, даже если окружающие к этому стремятся.

Пример, приводимый в работе «Семь путей к катастрофе»: жена уезжает в командировку и оставляет аддикта на несколько дней с малолетним сыном. Тот бросает ребенка на сутки одного в квартире. Вернувшись, жена заявляет аддикту, что уходит от него, и тот умоляет ее не делать этого, обещает исправиться. Он действительно боится остаться в одиночестве, но если ему удастся уговорить жену, его поведение нисколько не изменится. Возникает неразрешимая ситуация: здоровая часть личности боится одиночества (в особенности в экстремальных ситуациях, таких как угроза ухода), аддиктивная стремится к нему, и повседневная жизнь, руководимая аддикцией, приводит к еще большему одиночеству.

Пятый этап назван и действительно становится катастрофой, ведь аддиктивное поведение разрушает не только личность, но и организм. Общий стиль жизни тяжелых аддиктов приводит их к пренебрежению гигиеной и заботой о себе, что ведет к дополнительным осложнениям. Не только наркотические и алкогольные аддикции, но и нефармакологические нарушают физическое состояние, в первую очередь вследствие стресса. Общий кризис, подавленность, апатия, иногда перемежаясь вспышками ярости, постепенно перерастают в духовное омертвение, опустошенность, отчаяние.

Некоторые исследователи и любовь рассматривают как аддикцию, точнее не саму любовь, а внешне похожие на нее бесплодные, застывшие отношения с человеком, выполняющим роль объекта нашей потребности в безопасности. Подробный анализ таких отношений находим в недавно переведенной на русский язык работе Стентона Пила и Арчи Бродски «Любовь и зависимость» [70].

Аддиктивная вовлеченность в любовь может иметь своей основой архаическое верование в неизменную защиту со стороны конечного спасителя. Приведем пример. Сэм, пациент Ирвина Ялома, пришел к нему в крайней ситуации, после того как жена решила уйти от него. Сэм был в тревоге, близкой к панике, плакал целыми часами без перерыва, не мог ни есть, ни спать, любой ценой хотел избавиться от страданий и всерьез размышлял о самоубийстве. По его собственным словам, добавляет Ялом, он не «жил в жизни», а крадучись слонялся вовне. После того как жена покинула его, он понял, что чувствует себя существующим, только когда его любят, а в состоянии изолированности застывает и погружается в некий анабиоз – не живя и не умирая. В одиночестве он почти не ел, не убирал в доме, не умывался, не читал; одаренный художник, он не рисовал, словом, погружался в некое летаргическое состояние.

Описанный выше случай необычен тем, что Сэм, несмотря на свое предельное одиночество, не стремился делать что-либо для его уменьшения. Все советы своего психотерапевта Сэм пропустил мимо ушей. Он совершенно явно высказывал свое нежелание проводить время вне дома на свиданиях или на встречах одиноких.

Причина? Он боялся пропустить телефонный звонок. Один звонок «оттуда» ценился бесконечно выше, чем дюжина социальных событий. И самое главное – Сэм хотел, чтобы его «находили», защищали, спасали без его просьбы о помощи и без необходимости для него организовывать собственное спасение… Постепенно я понял: несмотря на все одиночество Сэма, ему важно не быть с другими, а подтверждать свою веру в конечного спасителя [109, с. 130].

Ранее, до обращения к психотерапевту, Сэм «искал помощи старших: он мог пересечь всю страну ради нескольких утешительных часов в доме приемных родственников; он ощущал прилив бодрости, просто постояв рядом с домом, где жил вместе с матерью в течение четырех лет; телефонные разговоры, в которых он искал совета и успокоения, стоили ему астрономических сумм. Его очень поддерживали родители жены, отдавшие свой выбор (и любовь) Сэму, очень преданному им, а не своей дочери. Усилия Сэма помочь себе в кризисе были значительны, но подчинены одной теме: он пытался многими способами подкрепить свою веру в существование некоего защитника, который всегда держит его в поле зрения и заботится о нем» [109, с. 130].

Одной из все более распространенных аддикции является «нарциссическое нарушение личности» (термин впервые был введен X. Кохутом [125]). Клинические подходы к определению сущности нарциссизма во многом базируются на описанных уже в работах Э. Фромма и К. Хорни (без апелляции к самому понятию «нарциссизм») нарциссических чертах «невротической личности нашего времени». Так, одним из типов социального характера, по мнению Фромма, является «рыночная ориентация», предпосылкой которой является пустота, отсутствие всякого специфического свойства, которая не может быть предметом обмена, поскольку любая устойчивая черта характера в один прекрасный день может вступить в противоречие с требованиями рынка» [92, с. 68]. А. Холмогорова и Н. Гаранян [95] говорят о том, что размытая идентичность (проницательно подмеченная Фроммом) переживается пациентами, страдающими нарциссическим расстройством, в виде отсутствия собственных желаний и интересов, которые подменяются искусственным эталоном совершенства, а также соответствием принятым стандартам и ожиданиям окружающих.

Карен Хорни, в свою очередь, отмечала, что «базовая тревога» возникает в детстве у тех детей, которые в своей семье не смогли найти надежных, теплых, доверительных отношений. Постепенно у ребенка чувство одиночества, бессилия, неполноценности формируют характер особого склада. Сам по себе такой склад характера, пишет Хорни, не образует неврозов, но «является той питательной почвой, на которой в любое время может развиться определенный невроз. Вследствие той фундаментальной роли, которую данный склад характера играет в неврозах, я дала ему особое название – базальная тревожность, которая неразрывно связана с базальной враждебностью» [100, с. 71].

Но это не единственный сценарий развития нарциссического личностного расстройства. Выросший в атмосфере восхищения родителей и делегирования ими определенных ролей, в которых воплощаются их идеализированные образы, ребенок со временем обнаруживает несоответствие этим идеалам. Типичные чувства, появляющиеся при этом у ребенка, – чувства стыда и собственной неполноценности, несостоятельности. Вот как описывают дальнейшее развитие нарциссизма А. Холмогорова и Н. Гаранян: «При смене социальной среды отсутствие собственных ориентиров и развитой идентичности, ведущая роль потребности в признании приводят к глубокому конфликту между разными требованиями и стандартами совершенства. Главным стремлением такого человека становится сокрытие „неудовлетворительной правды о самом себе“ как от себя, так и от других. Лишенный возможности предъявить миру свое подлинное Я, он тратит всю душевную энергию не на развитие своих задатков, а на поддержание ложного образа Я. В конце концов, его душа начинает напоминать выжженную пустыню, где нет места спонтанному движению, где вся душевная жизнь сконцентрирована вокруг поддержания идеализированного образа Я и попыток оправдать ожидания окружающих. Парадоксально, что при этом он оказывается безнадежно отрезанным от других людей» [95, с. 20].

Механизм расщепления, описываемый К. Хорни, впоследствии становится центральным в селф-психологии Кохута: «Если невротику важно убедить себя в том, что он действительно соответствует этому идеализированному образу, то он развивает представление о том, что на самом деле он обладает выдающимся умом или является утонченным человеком, сами недостатки которого замечательны» [98, с. 94].

В случае фиксации на реальном Я на первый план выходит самоуничижительная критика. В случае же, если внимание нарциссического пациента сосредоточено на разрыве между идеализированным образом и реальным Я, самой главной его потребностью становится достижение совершенства. Хорни говорит о «тирании долженствования» – невротик постоянно повторяет словосочетание «я должен» (должен чувствовать, должен делать) и одержим в претворении этих долженствований. «В глубине души он был убежден, что мог бы достичь совершенства, если бы был более строг к себе, более жестко себя контролировал, был более бдительным и осмотрительным» [98, с. 94]. Идеализированный образ, отмечает далее К. Хорни, лишает человека сил (в отличие от подлинных, воодушевляющих идеалов) и может привести к невротическому ступору. В таком состоянии человек не способен ничего делать – ведь то, что у него получится, окажется заведомо несовершенным. Поэтому на смену переживаниям собственного несовершенства никогда не приходит деятельность самосовершенствования.

В современной клинической психологии феномен ригидных невротических идеалов получил название «перфекционизм» и стал предметом эмпирических исследований [см., например, 18]. Из разработанных К. Хорни представлений о функциях «идеализированных образов» или невротических идеалов возникли идеи А. Эллиса о «тирании долженствования» как основе всех психических расстройств. «Категорические императивы, требующие всегда выполнять все великолепно, всегда быть эффективным, всегда контролировать себя, ведут человека, согласно рационально-эмотивной терапии [основателем которой Эллис является. – Г.И.], не только к оговору собственных действий и особенностей, но и к жестокому самоосуждению. И тогда люди впадают в депрессию» [104, с. 16].

А. Холмогорова и Н. Гаранян [95, с. 25] считают, что философские основания учения о патологическом перфекционизме заложил С. Кьеркегор. Эстетический модус существования человека (по сути перфекционистский) противопоставляется датским экзистенциалистом естественному (лишенному рефлексии и самосознания) и этическому (духовному).

Нравственная слабость эстетического существования коренится в осознанном нежелании индивида принять себя таким, каков он есть в действительности. Он бы предпочел другое Я: обладающее красотой либо талантом, умом, силой… «Эстетический человек» подменяет в воображении свое действительное Я другим, и какое-то время ему удается так существовать.

Кьеркегор описывает «эстетического человека», который в ожидании счастливого случая и в надежде на перемены совершает лишь «краткие визиты к своему Я, желая удостовериться, не начались ли уже долгожданные перемены». Вместо определенности Я у него есть лишь несостоявшиеся возможности и миражи воображения, безличность и аморализм. Резюмируют рассуждения датского мыслителя А. Холмогорова и Н. Гаранян, «ведущим мотивом такой личности является не просто достижение совершенства, а желание, избавившись от собственного Я, обрести вместо него другое Я. Нарциссический перфекционизм – доминирование мотивации достижения совершенства, получения одобрения и восхищения в ущерб всем другим мотивам, превращение достижения и признания в главный смысл жизни» [95, с. 27].

Может ли человек избавиться от нарциссического перфекционизма? В той мере, в которой он образует основное ядро личности, отказ от перфекционизма оказывается равен отказу от самого себя и встречает яростное сопротивление. Авторы приводят описание психотерапевтом Д. Шваркичем нарциссической депрессии – в периоды нарциссических «провалов» нарциссическая личность не может сохранять ощущение грандиозности. При этом испытываются не специфически депрессивные чувства грусти, печали, вины и собственной никчемности. Нет, на первый план выступает чувство пустоты. Если невозможно оказывается воплощать совершенство, жизнь становится пустой и неинтересной; в итоге зависть, обида, недовольство собой выливаются в депрессию.

Чувство пустоты охватывает человека, чья жизненная цель терпит крушение (цель воплощения совершенства и личного превосходства). Очень часто, пишут А.Б. Холмогорова и Н.Г. Гаранян [95, с. 29], за известным синдромом «юношеской несостоятельности» стоит феномен нарциссического перфекционизма. Молодые люди, годами избегающие любой активности, недовольны собой, переживают свое несоответствие собственным высоким стандартам. Но попытка снижения стандартов вызывает у них яростное сопротивление, потому что именно в этих сверхвысоких стандартах и заключается стержень существования нарциссического пациента.

Человек живет не в безвоздушном пространстве, ему приходится строить отношения с другими людьми, как бы он ни был сконцентрирован на себе, на идее собственного превосходства. Эти отношения, отмечают исследователи, оказываются отягощенными мучительными переживаниями, постоянными подсчетами, кто и в чем лучше, успешнее, удачливее, «жизнь в режиме сравнения» [95, с. 30]. Невыгодные сравнения приводят к зависти, ревности, ярости, обидам. Далее возможны стратегии, позволяющие справиться с этими чувствами.

1. Демонстрация своего превосходства везде, где это возможно.

2. Поиск выгодного фона для сравнения, ограничение контактов людьми, восхищающимися «нарциссом».

3. Стратегия обесценивания, сверхкритичное отношение к другим, отрицание их заслуг, помогающие перейти от неприятного чувства зависти к презрению, что помогает поддерживать свою самооценку.

4. Социальная изоляция, избегание любого общения, вплоть до ухода в болезнь и отказа от контактов.

Холмогорова и Гаранян приводят пример, в котором переплетаются все четыре стратегии. Пациент с тяжелой депрессией отказывается от контактов не только с людьми, но и с результатами их деятельности (просмотр фильмов, чтение книг). Зависть и ощущение собственного ничтожества («Я никогда не смогу создать такое») не позволяют ему наслаждаться шедеврами.

Но какой бы ни была компенсаторная стратегия, рано или поздно идеализированный образ приходит в противоречие с реальностью. Жизненный проект нарциссической личности – это обреченный на провал проект воплощения совершенства или «ложной цели личного превосходства» (в терминологии Адлера). Реализация этого проекта неумолимо ведет к изоляции.

Итак, одиночество встречает практически каждого, кто уклоняется от реальности и ищет спасения от нее в иллюзорных формах существования, в самых разнообразных аддикциях. И здесь очень сложно сделать что-либо без помощи квалифицированного специалиста. Одиночество парадоксальным образом выступает и как ресурс развития, и как жизненно необходимое в определенных дозах состояние (его старались не изведать аддиктивно привязанные друг к другу юные пары, о которых пишут Ст. Пил и А. Бродски), и как непосильное испытание для тех, чьи силы подточены психологическими защитами от мира, аддикциями, неотрефлексированными личностными проблемами.

Для тех же, для кого одиночество выступает как амбивалентное (когда желанное, а когда и фрустрирующее) состояние, продуктивным может оказаться совладание с одиночеством, рассматриваемое как две не взаимоисключающие задачи. Первая – преодолеть его, вторая – научиться ему. Возможные варианты преодоления одиночества будут рассмотрены подробно в следующей главе.

Глава 8. ПРЕОДОЛЕНИЕ ОДИНОЧЕСТВА

Он ждет, чтоб высшее начало

Его все чаще побеждало,

Чтобы расти ему вослед…

P.M. Рильке

Сделать первый шаг к преодолению одиночества в своей жизни – значит, понять его истоки, понять, платой за что оно является. Тотальность и непереносимость одиночества в современном мире, в особенности в рамках западной культуры, – это плата за свойственные ей индивидуализм и конкурентность. Мы стремимся к конкретным целям – стать узкоспециализированными и высокооплачиваемыми профессионалами, привлекательными партнерами, эффективными родителями. Сложность этих задач и конкуренция с другими все больше заставляют нас сосредоточиться исключительно на себе. Но замкнутое на себя существование обостряет чувство конечности и хрупкости жизни, чувство изоляции от мира, приводит к утрате способности искренне интересоваться чужой жизнью, слушать и понимать другого. Собственный внутренний мир, достигший масштабов Вселенной, не позволяет нам приблизиться к другому с его проблемами, чувствами, конфликтами.

Таким образом, стратегии выстраивания новых, глубоких, удовлетворяющих отношений с людьми предполагают и работу над собой, самоанализ, самопомощь, самомониторинг, и помощь другим, живое участие в их судьбе (это и второй, и тысяча второй шаг).