Текст книги "Универсум одиночества: социологические и психологические очерки"

Проблемы одиночества, уединения и общения тесно переплетались в биографии Л. Фейербаха и его философском видении мира.

Учение о родовой сущности человека подразумевало акцентирование чувственного аспекта восприятия мира – в противовес интеллигибельному конструированию реальности в философии Гегеля.

Однако чувственность, рассмотренная даже в контексте родовой сущности человека, не могла способствовать преодолению изоляции личности, которая устанавливала сугубо частные отношения с внешним миром.

В связи с этим положением на первый план в социальной антропологии Л. Фейербаха вышло учение о любви как гармоничном взаимодействии Я и Ты, позволявшем установить творческое и продуктивное общение между индивидами и воссоздать дух общности и коллективности.

Одиночество и отчуждение нашли свое отражение в учении о любви и общении. Чем больше философ акцентировал гуманистическую сущность чувствующего человека, тем очевиднее становились явления, ей противоположные. Это стало своеобразным отраженным исследованием одиночества в свете его антипода – идеального общения и любви.

Традиции гуманистического антропологизма Л. Фейербаха нашли наиболее полное продолжение в философском психоанализе Э. Фромма, использовавшего не только мотивы философии немецкого мыслителя, но часто и его терминологию (например, взаимоотношения Я и Ты).

Проблема одиночества и общения, как и проблема человека в самом широком смысле этого понятия, едва ли занимала главенствующее место в классической марксистской философии. И хотя было приложено немало усилий для доказательства того, что в работе «Капитал» и других известных произведениях К. Маркса и Ф. Энгельса зрелого периода содержалась многогранная гуманистическая программа возрождения личности и что классики марксизма никогда не упускали из поля своего зрения простого человека все это представляется ныне известной натяжкой, продиктованной скорее стремлением канонизировать основателей марксизма и приписать им все возможные добродетели, чем реальным содержанием их учения.

Исследовательская литература по марксизму воистину безбрежна. Однако в рамках рассматриваемой темы особый интерес представляют работы западных авторов – Г. Адамса, Л. Альтюссера, И. Берлина, М. Истмена, Ж.И. Кальвеца, Е. Карра, К. Корша, Д. Маклеллана, Г. Маркузе, М. Рубела, С. Хука, Э. Фромма и других. В нашей стране марксоведение долгие годы существовало в контексте жесткой идеологической детерминации. Тем не менее и сегодня в активном научном обороте находятся исследовательские работы по раннему марксизму, принадлежащие Г.А. Багатурии, В.В. Кешелаве, Н.И. Лапину, Т.И. Ойзерману.

Марксизм и проблема человека

Зрелый марксизм, как его ни интерпретировать, был социально-философской и экономической доктриной, оперировавшей всеобщими категориями надчеловеческого характера, под монументальным грузом которых проблемы личности читались лишь самым общим планом и в итоге представали глубоко вторичными частностями. (На это определенно указывал, например, Джон Дьюи в своей программной книге «Реконструкция в философии».)

Стратегия радикальнейшего революционного преобразования социально-экономических и политических структур общества оказывала магическое воздействие на умы классиков марксизма и их многочисленных последователей, в том числе в России. Завороженные провиденциальной и всесторонне обосновывавшейся ими задачей трансформации социального мира таким образом, чтобы раз и навсегда решить все нерешенные проблемы, они лишь теоретически, и то далеко не всегда, признавали самодовлеющую ценность отдельной личности. Вне своих классовых и политических характеристик человек не имел для марксистов всеобщей и необходимой ценности. В сущности, речь шла о том, что познавшие и принявшие истину марксизма могли рассматриваться в контексте гуманистических ориентиров и рассчитывать на спасение в прекрасном завтра, тогда как все остальные едва ли считались достойными этого предназначения.

Зрелый марксизм, заявивший о себе в программных произведениях «Манифест Коммунистической партии» и «Капитал», и особенно марксизм, вышедший на политические просторы XX в. и сросшийся с государственно-бюрократическими структурами, резко ограничил ценность человека и отказывался признать ее универсальность и всеохватность. И хотя идеи марксизма подразумевали в конечном счете реализацию интересов человека, но эти конечные цели растворялись в процессе макро-социологических преобразований. По мнению марксистов, гуманного отношения заслуживали только носители исторически прогрессивного сознания или те, кто потенциально был готов присоединиться к ним. Что касается остальных, на них принципы человеколюбия либо вовсе не распространялись, либо распространялись со многими оговорками.

Обсуждение темы соотношения социально-классового и общечеловеческого в марксизме может быть бесконечным. Но одно едва ли можно подвергнуть сомнению: проблемы нравственно-психологического неблагополучия личности решались марксизмом достаточно просто. В социалистическом и особенно в коммунистическом обществе одиночеству нет места, ибо сама социальная структура и общественные отношения лишают его жизненного пространства. Новая, коммунистическая мораль и межличностные отношения не дают оснований для возникновения одиночества.

Такой было принципиальная схема, разработанная К. Марксом и Ф. Энгельсом. И хотя она подразумевала весьма громоздкие обоснования, но рано или поздно в области социальной философии все сводилось именно к перечисленным выше положениям. Между тем ранний, доклассический, марксизм был иным.

Положительная гуманистическая и натуралистическая критика

Именно в сочинениях молодых Маркса и Энгельса, в их философских поисках и привязанностях проявился неподдельный интерес к изучению личности как уникального феномена. Этот интерес, облаченный в философскую форму, развивался под прямым влиянием фейербахианства. В ранних произведениях Маркса со всей очевидностью раскрывался живой и неподдельный гуманизм философа, его интерес к человеку как главной и по существу единственной теме любой философии.

И хотя позднее, в конце 40-х гг. XIX в., Маркс и Энгельс строго отделили себя от философии Л. Фейербаха, в середине того же десятилетия их отношение к фейербахианству было иным. «Только от Фейербаха ведет свое начало положительная гуманистическая и натуралистическая критика, – писал К. Маркс в работе „Экономическо-философские рукописи 1844 года“. – Чем меньше шума он поднимает, тем вернее, глубже, шире и прочнее влияние его сочинений; после „Феноменологии“ и „Логики“ Гегеля это – единственные сочинения, которые содержат подлинную теоретическую революцию» [88, с. 520]. Так возвышенно в устах Маркса звучала характеристика Фейербаха, которая была справедливой.

Революция в теоретической философии была произведена Фейербахом, считал молодой Маркс, вследствие того, что главная нравственно-метафизическая проблема человека, а именно происхождение и причины его земных несчастий, стала рассматриваться не в отчужденности человека от Бога и невозможности при жизни человека преодолеть это отчуждение, а в самой нерешенности вполне земных проблем самого человека. В этом смысле непонимание между Богом и человеком всего лишь иная сторона непонимания между человеком и другим человеком (или миром всех остальных людей). Превратив небесное в ипостась земного, Фейербах сосредоточил свое внимание на проблемах реальных людей, превратив человека в предмет нового поклонения, обожествив его.

Не соглашаясь с обожествлением земного человека, Маркс (изначально бунтовавший против любого включения в философию религиозного компонента) увлекся принципом секуляризации гуманизма, обоснованным Фейербахом. Это увлечение и составило изначальную посылку вхождения Маркса в круг социально-философской дискуссии того времени.

Таким образом, главным направлением ранней философской эволюции Маркса стала «положительная гуманистическая и натуралистическая критика». Рано обнаружившие себя социальный критицизм и радикализм (Марксу изначально не было свойственно примирение с действительностью) требовали тотальной переоценки всех и всяческих ценностей того общества, которое решительно не устраивало 28-летнего философа. И эта переоценка началась прежде всего с рассмотрения всего спектра человеческих отношений, позднее названных им общественными отношениями.

Интерес раннего Маркса к проблемам личности сразу приобрел фундаментальный и концептуальный характер. Причем эта философская концептуализация отношения к человеку носила естественный, органичный характер и не была лишь итогом стремления подражать Фейербаху.

Если родовая сущность человека виделась Фейербаху в любви, общении, солидарности, то Маркс основу личности увидел в труде, наделив его общественной, т. е. общечеловеческой сущностью. Именно поэтому создание философской теории человека Маркс начал с анализа труда и его положения в современном обществе. Труд и отчуждение его от человека представлялись философу исходной точкой критического приближения к осмыслению общества в целом, во всем разнообразии его проблем и ситуаций.

Труд, отчуждение, одиночество

Теория отчуждения, разработанная молодым Марксом, хорошо известна и неоднократно проанализирована. В данном контексте представляется возможным обратить особое внимание на те аспекты этой теории, которые дают непосредственный повод рассматривать теорию общения и одиночества.

Итак, в работе «Экономическо-философские рукописи 1844 года» философ утверждает, что в основе проблемы человека лежало отчуждение, т. е. непримиримая, враждебная противоположность работника, создающего своим трудом материальные и духовные ценности, и всего внешнего социально-экономического окружения – того контекста, в рамках которого эти ценности создавались работником. Вначале Маркс высказал весьма прозорливую мысль о том, что с ростом стоимости мира вещей растет обесценивание человеческого мира, причем в обратной линейной зависимости. Это, в свою очередь, свидетельствует о том, писал К. Маркс, что «предмет, производимый трудом, его продукт, противостоит труду как некое чуждое существо, как сила, не зависящая от производителя» [88, с. 520]. Происходит «выключение рабочего из действительности» (в терминологии Маркса), ибо та действительность, которую он производит в виде опредмеченных стоимостей, начинает противостоять своему же собственному производителю. Это есть не что иное, как самоотчуждение, становящееся каиновой печатью любого производителя (как материальных, так и духовных ценностей) в современном обществе.

Весьма примечательно, что, обсуждая проблему отчуждения труда, Маркс окружал ее своего рода художественно-символическим и экзистенциальным контекстом с присущими ему символами-понятиями – «уход в себя», «лишение достоинства», «чуждость», «враждебность», «утрата», «несчастье», «принесение в жертву», «самоотрицание» и т. д. В этом ряду одиночество выглядело бы как естественное и органичное понятие, характерно представляющее отчуждение. Не только объективная сторона противоречия между пролетарием и собственностью (это будет позднее раскрыто в работе «Капитал»), но и субъективная, человеческая сторона этого конфликта, т. е. мировосприятие отчужденного субъекта, представлялись Марксу в высшей степени заслуживающими внимания [147, с. 104]. В этом смысле сама категория отчуждения носила синтетический характер, позволявший проанализировать проблему человека как со стороны объективно складывавшихся общественных отношений, так и со стороны страдающей и страждущей личности, становившейся жертвой этих отношений.

Мысль Маркса порой звучала воистину в экзистенциалистском духе. Человек производящий (homo fabег) становился своего рода Сизифом, который прикован волей богов к своей непосильной ноше, не в силах ни отказаться от своего предназначения, ни добиться своей цели, достигнув вершины горы. Словно написанные в наши дни, с высоты рубежа XX и XXI вв., звучат слова молодого философа о том, что «расширение круга продуктов и потребностей становится изобретательным и всегда расчетливым рабом нечеловеческих, рафинированных, неестественных и надуманных вожделений» [88, с. 599]. Продолжая тему отчуждения и одиночества человека, Маркс с поразительной прозорливостью увидел в середине XIX в., в сущности, то, что раскрылось в полной мере только в XX в. – культ потребительства, создание рынка ложных потребностей, обуржуазивание всех сторон личности, приводящее к глубокому отчуждению личности от внешнего социального мира. «Отчасти же это отчуждение обнаруживается в том, что утонченность потребностей и средств для их удовлетворения, имеющая место на одной стороне, порождает на другой стороне скотское одичание, полнейшее, грубое, абстрактное упрощение потребностей или, лучше сказать, только воспроизводит самое себя в своем противоположном значении» [88, с. 600].

Последнее, впрочем, не стоит воспринимать исключительно как объяснение абсолютного и относительного обнищания пролетариев – в наши дни достаточно одиозная и раскритикованная концепция. Маркса можно понимать и таким образом, что «одичание» характерно по-своему и для тех, кто является носителем утонченной культуры высшей элиты. Причем это одичание имеет и свою обратную сторону – одиночество, обозначающее полнейший разлад носителей утонченности с внешним миром.

В целом философом рисовалась картина общества не только исполненная внутреннего драматизма, но и наполненная своеобразным мифологизмом. Человек оказывался и создателем системы общественных отношений, и их рабом, страдающим от созданных им же самим правил игры, прежде всего отношений собственности. И хотя Маркс уже в работе «Экономическо-философские рукописи 1844 года» естественным образом разделял людей на пролетариев, лишенных собственности, и работодателей, аккумулировавших в своих руках эту собственность, все же суть гуманистической концепции молодого философа выражало его представление о человеке «вообще», человеке, не отдававшем себя во власть классового антагонизма.

Если предположить, что производимое человеком не отвечало его потребностям и явно противостояло его интересам, то само производство (как материальное, так и духовное) приводило к самоотчуждению как продуктов труда, так и процесса труда. Они превращались в социальные фантомы, противостоявшие человеку. Это противостояние истощало человека, порождая всевозможные социальные недуги, среди которых одиночество занимало первое место.

Таким образом, чем больше человек осваивал внешний мир и множил число достижений своего гения, тем больше он ущемлял свои же собственные интересы и лишал себя средств к жизни. Во-первых, внешний мир и природа переставали быть дружественной реальностью и исполнялись враждебности по отношению к человеку. Это уже была не природа как жизненное средство, а предмет эксплуатации со стороны человека. Во-вторых, между природой и человеком вырастала стена непонимания. Она лишала производителя прямой, непосредственной связи с природой и приводила к возникновению отчуждения человека от нее. Так природа становится зеркалом социального – человек включает ее в систему своих нравственных и социально-психологических проблем [147].

Отчуждаясь от продуктов своего труда, процесса труда и природы, человек в итоге обнаруживает себя отчужденным и от своей собственной сущности. Непонимание своей деятельности, неверие в свои силы, различного рода социально-психологические деформации – все это также характеризует процесс отчуждения. Прямым следствием того, что человек отчужден от продукта своего труда, от своей жизнедеятельности, от своей родовой сущности, является «отчуждение человека от человека» [88, с. 567]. Когда человек противостоит самому себе, то ему противостоит другой человек.

«То, что можно сказать об отношении человека к своему труду, к продукту своего труда и к самому себе, то же можно сказать и об отношении человека к другому человеку, а также к труду и к предмету труда другого человека» [88, с. 567]. В этой формуле Маркса концентрированно выражено его понимание отчуждения, которое заставляет человека занимать круговую оборону в мире других людей, но в результате этого человек все же терпит поражение, ибо отчуждение возникает в самом центре обороны, изнутри. Вся эта сложная взаимозависимость форм отчуждения, т. е. обособления человека от своего внешнего и своего же внутреннего мира, превращает бытие в болезненное и мучительное существование, одной из формой выражения которого можно считать и одиночество. Труд, собственность, другие люди были теми сущностными элементами социального бытия, которые, по мысли Маркса замыкали горизонт человека. Проблема, однако, состояла в том, что эти сущностные элементы находились во взаимозависимости, не способствовавшей установлению солидарности, но, напротив, усиливавшей размежевание людей, их отдаление друг от друга.

Труд в условиях отчуждения всемерно подчеркивал индивидуальную обособленность людей и противопоставлял ее родовой сущности человека (последний термин Маркс с очевидностью заимствовал у Фейербаха). И это вновь порождало тяжкое противоречие. «Он [человек. – Н.П.] есть сознательное существо, то есть его собственная жизнь является для него предметом именно лишь потому, что он есть родовое существо. Только в силу этого его деятельность есть свободная деятельность» [88, с. 566]. Другими словами, сознание и свобода, как высшее выражение родовой (общественной) сущности человека, порождали отчуждение, которое как раз и подрывало эту сущность, партикуляризируя и фрагментаризируя ее и превращая человека из потенциально целостного в актуально фрагментарного. Родовая жизнь с присущими ей гуманистическими идеалами замещалась индивидуализированной жизнью со свойственными ей частным интересом, изолированностью, приземленностью жизненных целей и т. д. И хотя Маркс прямо не употреблял понятие «одиночество», оно явственно присутствовало в контексте его анализа отчужденного труда, отчужденного человека и отчужденной природы.

Рассматривая различные проявления отчуждения в обществе, философ нарисовал обобщенный портрет одинокой личности, поражающий нас и сегодня своей точностью и соотнесенностью с реалиями XX в. «Существо, не имеющее вне себя своей природы, не есть природное существо, оно не принимает участия в жизни природы. Существо, не имеющее никакого предмета вне себя, не есть предметное существо. Существо, не являющееся само предметом для третьего существа, не имеет своим предметом никакого существа, то есть не ведет себя предметным образом, его бытие не есть нечто предметное» [88, с. 631–632]. Причем «непредметное существо есть невозможное, нелепое существо [Unwesen]». Маркс предлагает нам представить себе одинокое и отчужденное существо, которое и само не есть предмет и не имеет предмета. «Подобное существо было бы, во-первых, единственным существом, вне его не существовало бы никакого существа, оно существовало бы одиноко, одно» [88, с. 631–632].

В качестве средства, порождающего и умножающего одиночество, Маркс выделяет частную собственность, деньги. «Если деньги являются узлами, связывающими меня с человеческою жизнью, обществом, природой и людьми, то разве они не узы всех уз?.. Не являются ли они поэтому также и всеобщим средством разъединения?» [88, с. 587]. В деньгах (позднее Маркс введет термин «капитал»), в собственности он видел «отчужденную мощь человечества».

Однако Маркса не могло удовлетворить одно лишь признание нескончаемого круговорота отчуждения. Перпетуум-мобиле должен был иметь некое звено, которое его размыкало, служило бы его истоком, тайной и одновременно разгадкой этой тайны. И философ увидел это звено общественного развития в исторической роли (миссии) пролетариата, т. е. такого агента социального действия, который создавал основные материальные и духовные ценности, не обладая при этом правом собственности на них. Причем это непосредственно касалось и одиночества. «Все то, что у рабочего фигурирует как деятельность отчуждения, самоотчуждения, у не-рабочего выступает как состояние отчуждения, отчужденности» [88, с. 587]. Так, рабочий, даже будучи субъектом отчуждения, оказывался потенциальным носителем отрицания этого отчуждения – это был активный процесс исторического взаимодействия, не исключавший для пролетария, как полагал Маркс, преодоление отчуждения, изолированности, индивидуалистической фрагментарности. Для не-рабочего отчуждение становилось не процессом, а состоянием, т. е. превращалось во что-то застывшее и исторически неизбывное. И потому преодоление пролетарием своего отчуждения и своего одиночества, а равно и восстановление своей родовой сущности неизбежно влекло за собой, как полагал Маркс, упразднение носителей застывшего отчуждения.

Эта концепция, во многом умозрительная и романтическая, обладала своей логикой. Маркс логически вычислил, схематически предугадал (вполне в гегелевском духе), что общий круговорот отчуждения мог быть разомкнут только в звене труд – пролетарий и ни в каком ином. Так должно было быть согласно принципу, значит, это и было в действительности.

Позитивная программа преодоления отчуждения и одиночества

Итак, Марксу предстояло не только определить самое слабое звено в цепи самовоспроизводящегося одиночества, но и развернуть все это в целую программу восстановления родовой сущности человека в масштабах всей цивилизации. Впрочем, эта грандиозная задача вполне сформировалась в годы идейной зрелости философа. В раннем периоде она носила еще по большей части романтическо-гуманистическо-антропологический характер и не имела того акцента на революционном изменении производственных отношений, который приобрела позднее и благодаря которому стала, собственно говоря, марксизмом в нашем современном понимании этого термина. До выхода в свет работы «Манифест Коммунистической партии» речь шла о преобразовании общественных отношений, которые еще мало чем отличались, в видении Маркса, от чисто человеческих, межличностных отношений. Именно это, видимо, и предопределило мягкий и вариативный гуманизм раннего Маркса, высказывавшего, например, весьма романтические суждения об отношении человека к человеку.

Размышляя о сущности межличностных отношений, в том числе наиболее интимных, он писал: «Из характера этого отношения явствует также, в какой мере потребность человека стала человеческой потребностью, то есть в какой мере другой человек в качестве человека стал для него потребностью, в какой сам он, в своем индивидуальном бытии, является вместе с тем общественным существом» [88, с. 587]. Поскольку речь все еще шла об отчуждении и несчастном общественном бытии человека, вполне понятно, что философ предложил подумать о том, как можно было бы гуманизировать эти отношения, «очеловечить» их. Коль скоро отчуждение, изолированность, одиночество отдаляли людей друг от друга, противоположное по направлению движение должно было базироваться, во-первых, на сближении как потребности в другом человеке и, во-вторых, на признании этого другого человека, как бы странно это ни звучало, человеком.

Эта двухэтапная задача преодоления отчуждения, предложенная Марксом, могла быть переформулирована следующим образом: восстановить свою родовую сущность человек может только в общении, причем он должен рассматривать другого человека не как предмет, а как равноправного контрагента общения. Только тогда субъект сможет и к себе отнестись гуманистически.

Мысль молодого философа звучала превосходно и убедительно. Против нее решительно ничего нельзя было возразить, как, впрочем, и против близкой по духу и по смыслу формулы христианской этики. «Возлюби себя как ближнего своего» – таким мог бы быть ее неканонический вариант, утверждавший возможность и необходимость возвратного перенесения любви с ближнего на самого себя.

С точки зрения рассмотрения проблем одиночества в этой мысли заключался определенный рецепт того, как можно было преодолеть отчуждение в общефилософском плане и одиночество в межличностных отношениях, в более частном. Маркс полагал, что этих целей нельзя было достигнуть только лишь в индивидуальном бытии – прежде всего следовало гуманизировать (очеловечить) отношения с другими людьми. Что же, это весьма точное замечание, предвосхищавшее концепцию зеркального Я (looking-glass self), разработанную уже в начале XX в. американским социологом-теоретиком Чарлзом Кули. Впрочем, и сам К. Маркс постоянно прибегал к метафорам зеркальности. Отчуждение и одиночество были для него двояко зеркальными категориями, которые, с одной стороны, делали личность отражением общественных отношений других людей и одновременно формировали эти отношения как сумму субъективности отдельных личностей, с другой стороны.

Нетрудно было предвидеть, что после провозглашения этой субъективно-объективной зеркальности Маркс попытается (и вновь в гегелевском духе) подвести под гуманизированные субъективно-объективные отношения некую субстанциальную основу в виде исторической структуры. И это произошло, когда Маркс стал размышлять о коммунистическом обществе.

В те годы этот термин был еще лишен идеологичности и догматичности, появившиеся значительно позднее. Коммунизм у раннего Маркса – это утопическое гармоничное сообщество, в котором преодолено отчуждение, отсутствует одиночество и где каждый видит в другом человеке многогранную и самодостаточную личность. «Коммунизм как положительное упразднение частной собственности (этого самоотчуждения человека) – и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства достигнутого развития возвращение человека к самому себе как человеку общественному, то есть человечному» [88, с. 589].

Обсуждать понятие «коммунизм» у раннего Маркса можно под самыми разными углами зрения. В данном случае нас интересует проблема межличностных отношений, отчуждения и одиночества в контексте теории гуманного общества, выдвинутой философом.

Действительно, понятия «коммунизм» и «гуманизм» непосредственно соседствовали не только на страницах работы «Экономическо-философские рукописи 1844 года», но и в самой логической схеме исторического процесса, разработанной их автором. Все то, что в обществе, построенном на принципах частной собственности, порождало отчуждение и одиночество личности, нашло свое зеркальное положительное воплощение в идеально-гуманистическом обществе. Так, труд, бывший прежде источником отчуждения, превращался в процесс непосредственного создания личности – человек начинал творить самого себя, свое Я, достигал самореализации в свободном труде, не имевшем своей целью умножение частной собственности. Это новая ситуация есть «положительное упразднение всякого отчуждения, то есть возвращение человека из религии, семьи, государства и т. д. к своему человеческому, то есть общественному бытию» [88, с. 589]. В результате человек, перешедший с позиции индивидуализма (читай: частной собственности) на позиции общественного труда, начинал создавать «общество как общество», а оно, в свою очередь, начинало создавать «человека как человека». Симметричная формула взаимного творения общества и человека, по сути, и выражала понимание гуманизма ранним Марксом.

Однако от этой красивой, но все еще абстрактной формулы предстояло перейти к более конкретным деталям. В принципе, философ пошел назад и поэтапно дал альтернативные интерпретации всем феноменам отчужденного общества, которые сегодня получили позитивные решения.

Природа и отчуждение

Отчужденная природа, фактически служившая укреплению в человеке чувства одиночества, теперь гуманизировалась Марксом. Только в новом обществе человек («человек как человек») мог увидеть в природе особое социальное звено, связывавшее его с другими людьми. Человек, преодолевший отчуждение, открывал в себе способность существовать для другого и обнаруживал способность другого человека существовать для тебя. Философ называл это жизненным элементом человеческой действительности. Отныне в природе новый человек мог увидеть ту самую гармонию, которую он начинал видеть и в собственной общественной среде. Возникал своеобразный гармонический равновеликий треугольник человек (субъект) – природа – человек (объект).

Маркс был убежден, что природное бытие человека могло быть только его общественным бытием – это были гуманные социальные и, следовательно, гармоничные межличностные отношения. Таким образом, по природе своей человек есть гуманное общественное существо. И только частная собственность искажала эту его сущность, которую требовалось восстановить. Все эти идеи весьма близки к фейербаховской природной (родовой) сущности человека. Разница заключалась лишь в том, что Маркс был в своих размышлениях в большей степени конкретен, приземлен, и даже в те годы уже более политичен по сравнению с Фейербахом.

Размышляя об упразднении (вернее, преодолении самим общественным развитием) частной собственности, молодой Маркс утверждал, что «такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму» [88, с. 588]. Равенство гуманизма натурализму лишь обозначало, что с помощью положительного упразднения частной собственности к человеку, по мысли философа, должна была вернуться его природная, т. е. единственно естественная, сущность.

С удивительной настойчивостью Маркс вновь и вновь трактовал природу в свете ее общественного звучания. Как представляется, не без влияния немецкого романтизма, прежде всего Шеллинга, природа заняла столь значимое место в построениях Маркса. Правда, это была своего рода абстрактная природа, точнее метафизическая, игравшая необходимую, чисто отвлеченную роль в философских построениях и имевшая мало общего с реальным природно-ландшафтным миром. И тем не менее, весьма показательно, что снятие отчуждения и одиночества было немыслимо для Маркса без выяснения отношения к природе. «Человеческая сущность природы существует только для общественного человека; ибо только в обществе природа является для человека звеном, связывающим человека с человеком… только в обществе природа выступает как основа его собственного человеческого бытия» [88, с. 590].

За довольно абстрактными формулировками рассматриваемой работы можно, однако, увидеть и вполне конкретные следствия, которые, правда, не обсуждались самим Марксом. Так, природная среда, в течение всей предшествующей истории человечества выступавшая как источник отчуждения и одиночества, может перестать быть таковым только в контексте общественных отношений, основанных на новых гуманистических принципах и упразднении частной собственности. Как только человек перестанет захватывать и завоевывать природу, а также делать ее своей собственностью, она раскроет перед ним свои ранее неведомые гуманистические грани. Более того, было бы невозможно создание нового общества без изменения отношения человека к природе. Обе эти стороны процесса гуманизации тесно связаны друг с другом в философии молодого Маркса. «Общество есть законченное сущностное единство человека с природой, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы» [88, с. 590]. Столь настойчивое присутствие у Маркса темы природы само по себе весьма примечательно. В дальнейшем эта тема исчерпала себя, уступив место экономически и политически ориентированному научному интересу. В этом смысле можно сделать вывод, что рядоположенность понятий работы «Экономическо-философские рукописи 1844 года» – гуманизм, природа, общение, преодоленное отчуждение – тесно переплетены и обусловлены друг другом. К этому перечню, тем не менее, следует добавить и еще одно понятие – «коллектив».