Текст книги "Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник"

– Нет.

– Нам надо поговорить. У вас есть чай?

– Нам определенно надо поговорить.

– Тогда нужен чай. Я делать чай для вас.

Фрида не держала продуктов в крошечной квартирке, где принимала пациентов, но чай или кофе время от времени себе делала. Так что она провела мужчину в кухню и смотрела, как он там хозяйничает. Поскольку пришлось объяснять ему, где что находится, на приготовление чая ушло больше времени, чем если бы она все сделала сама. Они взяли по чашке горячего напитка и вернулись в комнату для сеансов психотерапии.

– Вы же могли умереть, – посочувствовала ему Фрида. – Вы целы?

Он поднял левую руку и посмотрел на нее с таким удивлением, словно она принадлежала другому человеку. По внутренней стороне предплечья шел длинный синюшный рубец.

– Я уже падать с лестницы, – пояснил он. – И лететь через окно. А один раз ломать себе ногу, когда… – Он неопределенно помахал рукой. – Оно врезаться в меня. А за мной стена. Ничего страшного.

Он отхлебнул чаю и посмотрел в окно на стройку.

– Большая работа, – уважительно заметил он.

– Может, поговорим о большой работе, которую предстоит выполнить здесь?

Джозеф повернул голову и посмотрел на строительный мусор на полу, потом на дыру в потолке.

– Это плохо, – согласился он.

– Я здесь работаю, – уточнила Фрида.

– Здесь нельзя работать, – возразил Джозеф.

– И что мне тогда делать? То есть что вы собираетесь делать?

Джозеф снова посмотрел на дыру в потолке и меланхолично улыбнулся.

– Я виноват, – признался он. – Но больше виноват тот, кто строить этот дом, этот пол, да.

– Ваш пол меня не очень-то волнует, – призналась Фрида. – А вот мой потолок – очень.

– Пол не мой. Я работать, пока люди жить в доме, за городом. Это их городская квартира. Вы каждый день работать?

– Каждый. Кроме субботы и воскресенья.

Он повернулся к ней и приложил к сердцу свободную от чашки руку – жест, отличавшийся определенной театральностью. Он даже отвесил легкий полупоклон.

– Я все починить для вас.

– Когда?

– Все быть даже лучше, чем раньше, до того как я упасть в дыру.

– Вы не падали в дыру. Вы эту дыру сделали.

Он задумчиво сдвинул брови.

– Когда вам надо работать здесь?

– Я бы хотела работать здесь завтра, но подозреваю, что об этом не может быть и речи.

Джозеф огляделся и улыбнулся.

– Я ставить сюда перегородку, – предложил он. – Работать за ней. И у вас есть офис. Когда вас здесь нет, я наклеить новые обои. Покрасить. Я все красить в правильный цвет.

– Этот цвет и есть правильный.

– Вы дать мне ключ, и перегородка стоять здесь завтра, а вы сидеть в офисе. Не в таком большом офисе…

Он протянул руку. Фрида раздумывала не дольше минуты. Она собиралась отдать ключи человеку, которого видела в первый раз в жизни. Но что еще ей оставалось делать? Искать другого строителя? Что может случиться в худшем случае? «Никогда не задавай таких вопросов». Она открыла ящик стола, нашла запасной ключ и протянула его Джозефу.

– Так вы украинец?

– Не поляк.

Самые лучшие из них – стеснительные, с заискивающими улыбками и дрожащими губами. Те, которые скучают по маме, сидят на ступеньках холодными, сырыми вечерами и ждут, когда мамочка придет и заставит их встать и побегать. Они должны стараться угодить, быть послушными. Таких можно лепить.

Вон тот маленький мальчик, который в одиночестве сидит на деревянных качелях-доске, ожидая, когда же кто-нибудь сядет на противоположный край, чтобы можно было качаться. Но никто к нему не подходит, и он сидит и ждет дальше. Сначала он улыбается, надеется, но постепенно улыбка на его лице становится словно приклеенная. Он оглядывается. Видит, как другие дети смотрят на него и решают не подходить. Он пытается позвать другого мальчика, но тот его игнорирует.

Да, он может подойти. Нужно четко знать, что именно ищешь, но и осторожность не помешает. Неважно, сколько на это уйдет времени. Время – не помеха.

Глава 10

– Как интересно, – заметил Сэнди.

Взявшись за руки, они шли через Сити по направлению к дому Сэнди – до него оставалось всего лишь несколько сот ярдов. По обе стороны от них высились внушительные здания – такие высокие, что они почти закрывали небо. Банки, финансовые учреждения, величественные юридические фирмы, чьи названия написаны прямо над входными дверьми. Запах денег. Улицы были чисты и безлюдны. Светофор сменил сигнал с красного на зеленый и обратно, но за это время здесь проехало лишь одно случайное такси.

Они возвращались с прощальной вечеринки врача, работавшего вместе с Сэнди и которого Фрида знала уже несколько лет. Приехали они по отдельности, но где-то в середине вечера Сэнди подошел к группе гостей, среди которых была Фрида, и положил руку ей на спину. Она обернулась, а он наклонил голову и запечатлел поцелуй у нее на щеке – слишком близко к губам и слишком долгий, чтобы его можно было принять за дежурный поцелуй при встрече просто знакомых. Это было откровенное заявление о правах, и, разумеется, он хотел, чтобы все это заметили. Когда она снова повернулась к людям, с которыми перед тем разговаривала, то заметила, что в глазах у них горит неподдельный интерес, хотя все вежливо промолчали. Теперь они еще и ушли вместе, чувствуя спиной взгляды окружающих, понимая, что теперь все разговоры станут крутиться вокруг них. Фрида и Сэнди, Сэнди и Фрида: а вы знали, а вы догадывались?

– В следующий раз ты, наверное, пригласишь меня на встречу со своим начальником. Ой, я забыла, ты ведь и есть начальник, верно?

– Ты против?

– Против чего?

– Того, что люди знают, что мы пара.

– Так вот кто мы, оказывается! – сардонически воскликнула Фрида, хотя ее сердце отчаянно колотилось.

Они уже дошли до Барбикана. Он повернулся к ней лицом и взял за плечи.

– Да ладно тебе, Фрида. Почему для тебя это так тяжело? Скажи это вслух.

– Сказать что?

– Что мы – единое целое, пара. Мы занимаемся любовью, планируем, говорим о том, что делали днем. Я все время думаю о тебе. Я вспоминаю тебя: что ты сказала, что почувствовала. Боже, мне ведь уже за сорок, и я успешный консультант. У меня седина в волосах, а я чувствую себя юношей. Почему тебе так тяжело сказать это?

– Мне нравилось, что все было тайной, – призналась Фрида. – Что о нас никто не знал, кроме нас самих.

– Это не могло всегда оставаться тайной.

– Я понимаю.

– Ты словно дикий зверек. Я боюсь, что, если резко пошевелюсь, если издам какой-то не такой звук, ты убежишь.

– Тебе стоит завести лабрадора, – посоветовала Фрида. – В детстве у меня был лабрадор, девочка. Всякий раз, когда ее оставляли одну, она выла. Она демонстрировала такую благодарность каждый раз, когда мы приходили домой, словно мы отсутствовали лет десять.

– Я не хочу собаку, – возразил Сэнди. – Я хочу тебя.

Она придвинулась поближе и просунула руки под его толстое пальто и пиджак. Ощутила тепло его тела через тонкую рубашку. Его губы коснулись ее волос.

– Я тоже тебя хочу.

Они молча вошли в дом. В лифте они повернулись друг к другу, как только двери закрылись, и стали так отчаянно целоваться, что она почувствовала вкус крови на губах. Когда лифт остановился на этаже Сэнди, они оторвались друг от друга. Войдя в квартиру, он снял с нее пальто, и оно упало на пол. Расстегнул молнию на ее платье, поднял ей волосы и расстегнул замочек на ожерелье, позволив тонкой серебряной цепочке скользнуть в его ладонь и подарить ему чувство прохлады, потом положил украшение на столик в прихожей. Опустившись на колени на деревянный пол, он снял с нее одну туфлю, затем вторую. Посмотрел на нее снизу вверх, и она попыталась улыбнуться. Ощущение счастья испугало ее.

– Я не из Польши, – в который раз повторил Джозеф посетителю практически пустого паба – теплого, уютного и обшарпанного, из которого ему совершенно не хотелось уходить.

– Я не против. Мне нравятся поляки. Ничего не имею против них.

– Я из Украины. Это совсем другое. Летом мы…

– Я вожу автобусы.

– Вот как, – понимающе кивнул Джозеф. – Я любить здешние автобусы. Я любить ездить на верхнем этаже, впереди.

– Твоя очередь.

– Что, простите?

– Еще по одной, дружище.

И он поднял кружку. А Джозеф уже думал, что оплатил последнюю порцию. Он сунул руку в карман куртки – слишком тонкой, чтобы помочь ему пережить зиму, – и нащупал монеты. Он сомневался, что денег хватит на очередную порцию угощения, но не хотел показаться грубым новому другу по имени Рей, розовому и кругленькому мужчине.

– Я купить вам пиво, а себе, наверное, нет, – сказал он. – Я должен идти. Завтра я начинать работу для одной женщины.

Рей заговорщицки улыбнулся, но улыбка исчезла, когда он увидел выражение лица Джозефа.

Она любила подставлять лицо порывам свежего ветра. Любила прохладную темноту и практически безлюдные улицы, когда тишину нарушали только звук ее шагов и шелест сухих листьев. Тем не менее откуда-то издалека до нее все равно доносился шум транспорта. Она прошла под мостиком: с парапета свешивалась пара ботинок, и все то время, пока она следовала этим маршрутом, ботинки покачивались на ветру. У моста Ватерлоо она всегда останавливалась и рассматривала огромные здания, столпившиеся на обоих берегах реки, и слушала мягкий, тихий плеск воды. Именно здесь Лондон полностью раскрывался перед благодарным зрителем. Отсюда он простирался на долгие мили во всех направлениях, постепенно сходя на нет в пригородах и заканчиваясь окультуренной сельской местностью, в которую Фрида по возможности старалась не казать носа. Она повернулась спиной к реке. Не так далеко отсюда ее ждал уютный домик: темно-синяя входная дверь, кресло у камина, кровать, которую она застелила утром.

Когда она вернулась домой, было уже почти четыре часа, но, хотя ее тело утомилось, мозг по-прежнему кипел мыслями и образами, и она понимала, что не сумеет уснуть. Коллега, специалист по сну, объяснил ей, что часто достаточно просто сосредоточиться на каком-нибудь умиротворяющем образе, например озере или луге с высокой травой, и именно это Фрида пыталась представить сейчас, лежа в постели, откуда благодаря неплотно закрытым занавескам было видно луну. Она представляла себя внутри рисунка, висевшего в арендованной квартире, где она работала: вот она идет сквозь теплые, приглушенные оттенки пейзажа… Но неожиданно она поняла, что представляет себе образы, о которых ей рассказал Алан Деккер: она видит корабль, попавший в бурю; канаты громко хлопают, все находится в движении. Наверное, именно такое ощущение и возникает иногда у него в мозгу, подумала она. А затем, вспомнив об Алане, она невольно вспомнила и то, как взорвался потолок в ее кабинете и на пол рухнуло тело, принеся с собой поток пыли и гипсокартона. Она спросила себя, будет ли ее комната готова к завтрашнему дню, – хотя, конечно, завтра уже успело стать сегодня, и приблизительно через три часа ей пора будет вставать.

Когда приехал Джозеф, Фрида с трудом разглядела его за огромным листом ДСП, который он нес. Он прислонил его к стене в кабинете и посмотрел на дыру.

– Через полчаса ко мне приедет пациент, – сообщила Фрида.

– Это занимать десять минут, – ответил Джозеф. – Может, пятнадцать.

– Вы залатаете этим дыру?

– Прежде чем дыра стать лучше, она должна стать хуже. Я ее увеличить, убрать обломки. Потом я делать ее крепкой и хорошей. – Он указал на ДСП. – А это я использовать, чтобы сделать стену здесь и вернуть вам вашу комнату. Я все измерить, отрезать два куска – этого хватать.

У Фриды было столько вопросов и оговорок в отношении данного процесса, что она не знала, с чего начать.

– Но как вы будете входить и выходить? – запинаясь, спросила она.

– Через дыру, – ответил Джозеф. – Я ставить лестницу, а потом поднимать ее.

Он вышел и несколько минут спустя вернулся с двумя сумками: в одной находились инструменты, в другой – куски дерева различного размера. Он с удивительной скоростью поставил лист ДСП на место, после чего до Фриды стали доноситься звуки ударов – что именно происходило по ту сторону перегородки, она не видела. Она неуверенным взглядом окинула дальний угол комнаты, теперь наполовину перегороженный, и спросила:

– Как все будет выглядеть, когда вы закончите?

Джозеф постучал по листу, чтобы проверить его на прочность. Похоже, результат его удовлетворил.

– Дыра закрыться, – ответил он. – Затем я убрать доску. Потом, в один день, я обклеить потолок обоями и покрасить. И если вы хотеть, я покрасить и остальную часть комнаты. В тот же день. – Он огляделся. – Покрасить в правильный цвет.

– Это и есть правильный цвет.

– Вы выбирать. Если вы хотеть скучный цвет – я красить в скучный цвет. Люди наверху, они платить. Я вставлять расходы в то, что они платить.

– Я не уверена, что это правильно, – заметила Фрида.

Джозеф пожал плечами.

– Они заставлять меня работать в опасном месте, где можно провалиться сквозь пол. Они могут за это немного заплатить.

– Я не уверена, – повторила Фрида.

– Я сейчас приносить второй лист, и вы получать свою комнату. Только немного меньшего размера, ненадолго.

– Хорошо.

Фрида посмотрела на часы. Скоро она будет сидеть в этой уменьшенной комнате, выслушивать сюжет мрачных снов Алана и сочувствовать грусти, охватывающей его при пробуждении.

Глава 11

– Честно, Алан, я не понимаю, почему ты вдруг стал таким скрытным.

Они уже поужинали, и Кэрри кнопками пульта переключала каналы телевизора, но сейчас она выключила его и, скрестив руки на груди, повернулась к мужу. Весь вечер она была раздражительной и ранимой. Алан ждал этого разговора.

– Я не скрытный.

– Ты ничего не рассказываешь о том, что там происходит. Это я уговорила тебя пойти туда, а теперь ты от меня отгородился!

– Все совсем не так. – Алан попытался вспомнить, какими словами Фрида описала все во время сеанса. – Это безопасное место, – наконец сказал он. – Где я могу говорить что угодно.

– Разве здесь ты не в безопасности? Разве мне ты не можешь рассказать все, что угодно?

– Не совсем. Она – чужой мне человек.

– Значит, ты можешь рассказывать чужому человеку то, что не можешь рассказать своей жене?

– Да, – кивнул Алан.

– И о чем же ты говоришь? Ох, прости, я забыла. Ты не можешь мне сказать, потому что это секрет?

Сарказм в исполнении Кэрри звучал странно и непривычно – в том числе и для нее самой. Ее лицо пылало.

– Все не так плохо, как тебе кажется. Нет там никаких страшных тайн. Я не рассказываю ей о своих интрижках, если ты об этом подумала.

– Ну, если это именно то, чего ты хочешь…

Голос ее звучал напряженно и визгливо. Она пожала плечами и снова включила телевизор.

– Не будь такой.

– Какой?

– Обиженной. Словно я старался обидеть тебя.

– Я не обиделась, – возразила она, но голос ее по-прежнему звучал резко.

Он забрал у нее пульт и снова выключил телевизор.

– Если ты и вправду хочешь знать, о чем мы говорили, то сегодня мы обсуждали невозможность иметь ребенка.

Она обернулась к нему.

– Так ты поэтому плохо себя чувствуешь?

– Я не знаю, почему именно, – признался он. – Я просто сказал тебе, о чем мы сегодня разговаривали.

– У меня тоже не получается родить ребенка.

– Я знаю.

– Это в меня тычут иголки и зонды, и это я вынуждена каждый месяц ждать, когда пойдут месячные.

– Я знаю.

– И я тут совсем… – Она замолчала.

– И ты тут совсем ни при чем, – устало закончил за нее Алан. – Во всем виноват я. Это у меня не хватает сперматозоидов для зачатия. Это я импотент.

– Не надо было мне так говорить.

– Ничего страшного. В конце концов, это правда.

– Я ничего такого не имела в виду. Дело вообще не в том, кто виноват. Не делай такое лицо.

– Какое?

– Как будто ты сейчас заплачешь.

– А что плохого в слезах? – спросил Алан и сам удивился. – Почему я не могу заплакать? Почему нельзя заплакать тебе?

– А я плачу, если хочешь знать. Когда остаюсь одна.

Он взял ее за руку и покрутил обручальное кольцо у нее на пальце.

– У тебя тоже есть от меня секреты.

– Надо было больше об этом говорить. Но я до сих пор верю, что все будет хорошо. Многие женщины ждут долгие годы. А если ничего не получится, то, возможно, мы решим усыновить ребенка. Я еще достаточно молода.

– Я всегда хотел собственного сына, – тихо, словно разговаривая с самим собой, возразил Алан. – Об этом я сегодня и говорил. То, что у меня нет детей… Мне не просто грустно от этого, я начинаю думать, что со мной что-то не так, что я – бракованная деталь. Словно внутри меня не доделали – и теперь все это ринулось туда, чтобы заполнить пустоту. – Он остановился. – Какая глупость, правда?

– Вовсе нет, – возразила Кэрри, хотя ей очень хотелось закричать: «А как же я? Мой сын, моя дочь? Я была бы хорошей матерью!» – Продолжай.

– Это несправедливо. И в отношении тебя тоже. Я подвел тебя, и я не могу ничего исправить. Наверное, ты жалеешь, что вообще познакомилась со мной.

– Нет.

Хотя, конечно, иногда случалось, что она думала о том, насколько легче жить с мужчиной другого типа: уверенным в себе и обладающим качественной спермой, которая могла бы подняться по ее трубам, как лосось по реке. Она поморщилась. Эти два качества, похоже, неотъемлемо связаны друг с другом, но она понимала, что это неправильно. Алан ни в чем не виноват.

– Все буквально выплеснулось из меня, я даже не знал, что думал о подобном. Я немного боюсь своего психолога, но почему-то у меня получается говорить с ней на такие темы. Вскоре возникло ощущение, что я не с человеком разговариваю. Я как будто ходил по дому, в котором никогда прежде не был, находил разные предметы, поднимал их и рассматривал – словом, бродил у себя в голове. А потом я понял, что говорю ей…

Алан замолчал и провел рукой по лбу. Он внезапно почувствовал, что ему нездоровится, что он задыхается.

– Что? – спросила Кэрри. – Что ты ей сказал?

– У меня все время стоит перед глазами одна картина… Понимаю, это звучит ненормально… Она кажется такой реальной, словно я смотрю на нее и вспоминаю… Во всяком случае, я ничего не придумываю. Словно все происходит со мной на самом деле.

– Что происходит? Какая картина, Алан?

– Я и мой сын, вместе. Маленький пятилетний мальчик с ярко-рыжими волосами, веснушками и широкой улыбкой. Я вижу его четко, словно наяву.

– Ты его видишь?

– И я учу его играть в футбол. – Он указал в сторону садика за домом, который в последнее время совершенно забросил. – У него все прекрасно получается, он держит мяч под контролем, и я так им горжусь! И собой тоже: тем, что я такой классный и делаю то, что должен делать каждый хороший отец. – В груди у него болело, словно он пробежал длинную дистанцию. – А ты стоишь у окна и смотришь на нас.

Кэрри не ответила. По щекам у нее катились слезы.

– В последнее время у меня не получается выкинуть эту картинку из головы – иногда я и не хочу ее выбрасывать, а иногда думаю, что сойду из-за нее с ума. Доктор спросила меня: как я считаю, может, на самом деле я вижу в этом мальчике себя в возрасте пяти лет, этот мальчик все еще живет во мне, и я хочу его в каком-то смысле спасти? Но все совсем не так. Я вижу своего сына. Нашего сына.

– О боже…

– Того, которого мы ждем.

Так происходит всегда. Всегда наступает момент, когда ты просто знаешь. Знаешь, и все тут. После стольких месяцев наблюдения, ожидания той минуты, когда приманка сработает и леска задергается; после долгих месяцев терпения и осторожности, размышлений, возможно ли то или это; долгих месяцев, когда ты заставляешь себя с надеждой смотреть в будущее и не позволяешь себе пасть духом, – неожиданно все получается. Нужно быть просто готовым к успеху.

Он маленький и тощий, возможно, выглядит младше своих лет, хотя трудно сказать. Сначала он сторонится одноклассников; взгляд у него постоянно бегает: он надеется, что кто-то позовет его. Он одет в джинсы, которые ему великоваты, и толстую куртку почти до колен. Подходит ближе. У него круглые карие глаза и круглые медные веснушки. На голове у него серая шерстяная шапка с кисточкой, но потом он снимает ее, демонстрируя волосы – огненно-рыжего цвета. Это знак, дар, идеал.

Теперь вопрос только во времени. Все нужно сделать правильно. Другого такого же идеального не найти.

Глава 12

Джозефу нравилось так работать. Клиенты были далеко и приезжали посмотреть, как идет ремонт, примерно раз в две недели, так что бóльшую часть времени он мог жить в их квартире. И обедать там же, если хотелось. Раньше он чаще всего работал в составе бригады, и чаще всего ему там тоже нравилось: все эти люди разных специальностей – штукатур, плотник, электрик – напоминали семью, члены которой ругались, дрались и пытались ужиться друг с другом. Но теперь он ощущал себя почти как в отпуске. Он мог работать, когда вздумается, даже посреди ночи, когда на улице темно и необычно тихо. А днем – иногда, например, в такой день, как сегодня, когда в районе двух часов у него отяжелели веки, – он откладывал инструменты в сторону и ложился спать. Закрывал глаза и сначала думал о том, как заделать дыру в потолке, сколько всего придется убрать, чтобы избавиться от поломанных досок и потрескавшегося гипсокартона, а затем, без всякой на то причины, перескакивал мыслями к своей жене Вере и мальчикам. Он не видел их с лета. Он размышлял над тем, чем они сейчас занимаются, но постепенно их образы блекли и стирались, словно медленно уходили в туман, так что он не мог точно сказать, когда именно они исчезли из виду… а потом он засыпал и видел сны, которые не сможет вспомнить, когда проснется, потому что он всегда забывал сны.

Сначала он решил, что голос – часть его сна. Голос принадлежал мужчине, и прежде чем он сумел разобрать значение слов, он уловил их печаль, печаль и боль, и это показалось ему странным как для мужчины. Затем, после паузы, зазвучал другой голос, уже знакомый ему. Это был голос женщины снизу, врача. Джозеф поднял руку и ощутил грубую поверхность ДСП под пальцами. Увидел у себя над головой нестерпимо яркий свет, льющийся из дыры в потолке, и медленно, с трудом, понял, где находится: на полу в ее комнате. Услышав эти два голоса – дрожащий мужской и спокойный, ровный женщины, – он почувствовал тревогу. За стеной звучало признание, то, что больше никто, кроме врача, не должен был слышать. Джозеф поднял голову и посмотрел на стремянку. Если он сейчас попробует подняться на верхний этаж, его услышат. Лучше просто лежать и надеяться, что скоро все закончится.

– Моя жена рассердилась на меня, – признался мужчина. – Мне показалось, что она ревнует. Она хотела, чтобы я рассказал ей, о чем мы с вами говорили.

– И вы так и поступили? – спросила Фрида.

– Отчасти, – вздохнул мужчина. – Я изложил ей версию нашего разговора. Но когда я начал рассказ, то неожиданно понял, что на самом деле не открыл вам всего.

– И чего именно вы мне не открыли?

Последовала долгая пауза. Джозеф слышал, как бьется сердце. Он чувствовал, что от него исходит запах перегара. Как они умудряются не слышать его или не улавливать его запах?

– Я действительно могу говорить здесь обо всем? – уточнил мужчина. – Я спрашиваю, потому что, когда я говорил с Кэрри, я понял, что всегда существует некий предел тому, что я могу сказать. То есть я могу говорить ей только то, что, как предполагается, мужья говорят женам; а когда я встречаюсь с другом, то могу говорить с ним только о том, о чем принято говорить с друзьями.

– Здесь вы можете говорить все, что угодно. Здесь нет никаких границ.

– Вы просто решите, что это глупо…

– Мне все равно, глупо это или нет.

– И вы никому не расскажете о том, что услышали?

– Зачем мне это?

– Вы обещаете?

– Алан, моя профессия обязывает уважать вашу частную жизнь. Если только вы не признаетесь в совершении серьезного преступления. Или в планировании его.

– Я признаюсь в плохих чувствах.

– Тогда скажите мне, в чем они заключаются.

Джозеф подумал, что пора, пожалуй, закрыть уши ладонями: информация явно для него не предназначалась. Но он так не сделал. Просто не смог заставить себя. Он хотел знать. В самом деле, кому от этого будет хуже?

– Я много думал, – снова заговорил мужчина. – Я говорил вам о своем желании иметь ребенка. Сына. Так почему бы мне просто не пройти курс лечения от бесплодия и не принимать регулярно «Виагру»? У меня чисто медицинская проблема, она не имеет никакого отношения к рассудку.

– И почему же вы этого не делаете?

– Я думал о сыне, о маленьком мальчике, который похож на меня. Это чувство походило на чувство голода. Но припадки, мучающие меня в последнее время, когда я едва не теряю сознание, слабею, превращаюсь в полного идиота… Они не имеют отношения к этому голоду. Они касаются чего-то другого.

– И чего же?

– Вины.

Очередная пауза.

– Какой вины? – уточнила Фрида.

– Я много думал, – вздохнул мужчина, – и вот к какому выводу пришел. Я хочу, чтобы у меня был этот мальчик. Чтобы он гонял со мной мяч. И я очень хочу, чтобы он был со мной. Но вот он не хочет, чтобы я был с ним. В этом есть какой-то смысл?

– Не совсем, – призналась Фрида. – Продолжайте.

– Это же очевидно. Они не просят их рожать. Это они нам нужны. Я догадываюсь, что это – инстинкт. Но в чем тогда разница между ним и дурной привычкой? Получается, что мы принимаем героин, чтобы перестать принимать героин. У вас зудит от желания иметь ребенка, и вы заставляете ребенка лечить этот зуд.

– Значит, вы считаете, что хотеть ребенка – эгоистично?

– Разумеется! – воскликнул мужчина. – Вы ведь его не спрашиваете, хочет ли он появляться на свет.

– Вы имеете в виду, что испытываете чувство вины, потому что ваше желание иметь ребенка эгоистично?

– Да. – Длинная пауза. – И еще… – Он помолчал. – Кроме того, мое желание сродни одержимости. Возможно, именно такое бывает у женщин.

– Что вы хотите сказать?

Мужчина говорил очень тихо, и Джозефу пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его слова.

– Я слышал о женщинах, которые не чувствуют себя полноценными, пока не родят ребенка. Вот что-то в таком роде испытываю я или еще хуже. Я чувствую – всегда чувствовал! – что мне чего-то не хватает, словно во мне есть огромная дыра.

– Дыра? Продолжайте.

– И если бы у меня появился ребенок, он бы заткнул дыру. Вы считаете, это гадко?

– Нет. А как бы отреагировала ваша жена, если бы вы ей открылись?

– Она бы задумалась, за какого человека вышла замуж. Вообще-то я и сам задумываюсь над тем, за какого человека она вышла замуж.

– Возможно, особенность брака состоит в том, чтобы держать некоторые мысли при себе.

– Я видел сон о своем сыне.

– Вы говорите так, словно он существует на самом деле.

– Во сне так и было. Он стоял передо мной и выглядел, как я в его возрасте. Рыжеволосый, в школьной форме. Но он был далеко, с другой стороны чего-то огромного, как Большой каньон. Вот только это «что-то» было темным и невероятно глубоким. Я стоял на самом краю и смотрел на сына. Я хотел подойти к нему, но понимал, что если шагну вперед, то упаду в темноту. Такой сон не назовешь приятным.

Джозеф подумал о собственных сыновьях, и ему стало стыдно. Он сунул пальцы в рот и прикусил их. Он не понимал, зачем так делает. Возможно, в качестве наказания или чтобы отвлечься от услышанного. Он не то чтобы перестал слушать слова, но переводить – перестал. Попытался воспринимать их как музыку, которая просто течет мимо. Наконец он понял, что сеанс подходит к концу: голоса стали глуше и доносились словно издалека. Затем он услышал, как открылась дверь. Это был его шанс. Как можно тише он встал и начал подниматься по лестнице – осторожно, стараясь не допустить ни единого скрипа. Внезапно он услышал стук.

– Это вы? – спросил голос. У него не возникло никаких сомнений: голос принадлежал ей. – Вы там?

На одно отчаянное мгновение Джозеф решил промолчать, и, возможно, тогда она уйдет.

– Я знаю, что вы там. Не притворяйтесь. Вылезайте через дыру, мне нужно немедленно с вами поговорить.

– Я ничего не слышал, – заверил ее Джозеф. – Все хорошо.

– Ну же!

– И как долго вы там находились? – побелев от гнева, спросила Фрида, когда они оказались лицом к лицу.

– Я спать, – успокоил ее Джозеф. – Я там работать, чинить дыру. И я спать.

– В моей комнате.

– За стеной.

– Вы что, совсем с ума сошли? – возмутилась Фрида. – Это частное дело. Настолько частное, насколько вообще возможно. Что бы он подумал, если бы узнал?

– Я ему не говорить.

– Не скажете? Разумеется, вы ничего ему не скажете. Вы не знаете, кто он. Но вы вообще понимаете, что натворили?

– Я спать, а затем услышать голоса и проснуться.

– Ах, простите, что мы потревожили ваш сон.

– Я пытаться не слушать. Я сожалеть. Я так больше не делать. Вы мне говорить, когда работать, и я заделать дыру.

Фрида глубоко вздохнула.

– Поверить не могу, что проводила сеанс терапии, когда в двух шагах от меня сидел строитель. Да ладно, все нормально. Или почти нормально. Только заделайте эту чертову дыру.

– Это занимать один день. Или два дня. Или немного больше. Краска медленно сохнуть из-за холода.

– Сделайте это как можно скорее.

– Но есть одна вещь, которую я не понимать, – признался Джозеф.

– И что же это?

– Если мужчина хотеть ребенка, надо что-то делать. Просто говорить об этом мало. Надо выходить в мир и пытаться решать проблему. Идти к врачу и делать что-то, чтобы сын появиться.

– А я-то думала, что вы спали, – заметила Фрида, и ее лицо исказилось от ужаса.

– Я спать. Меня разбудить шум. Я слышать кое-что из разговора. Он – мужчина, который хотеть сына. Он заставить меня думать о моих сыновьях.

Выражение гнева сошло с лица Фриды, ее губы невольно растянулись в улыбке.

– Вы что, думаете, я стану обсуждать с вами своего пациента? – удивилась она.

– Я думать, что одних слов мало. Он должен изменить свою жизнь. Получить сына. Если возможно.

– Когда вы подслушивали, вы слышали ту часть, где я сказала, что все останется в тайне? Что никто не узнает, о чем мы разговаривали?

– Но какой смысл только говорить, если он ничего не делать?

– Как, например, лежать и спать, вместо того чтобы латать дыру, в которую вы провалились?

– Я все чинить. Уже почти все готово.

– Не понимаю, почему я вообще говорю с вами об этом, – вздохнула Фрида. – Но все равно скажу. Я не могу решить все проблемы в жизни Алана, не могу дать ему сына с рыжими волосами. Мир – это запутанное, непредсказуемое место. Возможно – только возможно! – если я поговорю с ним, как вы выразились, то сумею немного облегчить ему процесс решения проблем. Я понимаю, это не очень-то много.

Джозеф протер глаза. Он, похоже, еще окончательно не проснулся.

– Можно, я купить вам стакан водки, чтобы просить прощения? – спросил он.

Фрида посмотрела на часы.

– Сейчас три часа дня, – напомнила она ему. – Вы можете приготовить мне чашку чая, чтобы извиниться.

Когда Алан вышел от Фриды, уже темнело. Налетавший порывами ветер приносил запах дождя и сбивал с деревьев мертвые листья. Небо было угрюмого серого цвета. На тротуаре блестели черные лужи. Он не знал, куда идет. Он блуждал по боковым улочкам, брел мимо зданий, где не горело ни одного окна. Он не мог вернуться домой, пока что не мог. Там его встретят внимательный взгляд Кэрри, ее беспокойство и забота. Ему полегчало, когда он очутился в той теплой и светлой комнате. Ощущение того, что в груди у него поселился рой гудящих насекомых, ушло, и он только теперь понял, как сильно устал, почувствовал, что руки и ноги налились свинцом. Он чуть было не заснул прямо там, сидя на сером диванчике напротив нее и рассказывая о том, о чем ни разу не смог заставить себя рассказать Кэрри, – потому что Кэрри любила его и он не хотел потерять ее любовь. Он четко представил себе выражение лица жены, увидел, как оно на мгновение сморщилось от горя, но тут же вернулось к своему обычному состоянию. А вот выражение лица этой женщины не изменилось. Что бы он ни рассказал ей, его слова не причинят ей боль и не внушат отвращения к нему. Она очень напоминала ему портрет – так тихо и неподвижно она сидела. Он не привык к такому. Чаще всего женщины кивают и бормочут что-то, тем самым побуждая рассказчика не останавливаться, но при этом всегда готовы перебить, если он зайдет слишком далеко или собьется с мысли. По крайней мере, его мать вела себя именно так, и его коллеги, Лиззи и Рут, тоже. И Кэрри, разумеется.