Текст книги "Шторм по имени Френки"

30
Мальчик

Впервые он появился в начале августа в безумном столпотворении школьных каникул. Но его сложно было не заметить – розовая футболка чересчур большого размера с безвкусным принтом лаймового цвета.

Его худенькая фигура тонула в этой футболке, будто в зыбучем песке. А лицо было белым, как мел, – полная противоположность цветастой одежде.

Он приходил в мой дом по три раза в неделю и даже раскошелился на карту постоянного посетителя, вызвав удивлённые взгляды почти всего персонала, хоть они и пытались это скрыть. Но он вовсе не производил впечатление человека, который действительно хочет здесь быть.

Я бы сказала, собственная обувь интересовала его больше, чем дом.

Но раз или два – например, когда ему приходилось пробираться через особенно многолюдную толпу в прихожей, или когда наши пути пересекались, – его узкие зелёные глаза смотрели на меня чуть ли не в упор.

«Он видит меня!» – думала я с лихорадочным восторгом.

Но потом, почти сразу же, его взгляд стекленел, и я понимала, что ничего он не видит. В такие моменты меня охватывали одновременно разочарование и облегчение. Когда ты долгое время живёшь невидимкой, то привыкаешь к этому. Даже мысль о том, что кто-то может увидеть меня впервые за сотню лет, пугала. К тому же он смотрел букой.

Мужчина, который его сопровождал, напротив, производил более приятное впечатление.

В отличие от мальчика, у него были вежливые манеры и выражение искреннего любопытства на лице. Он никогда не толкался в очереди и усердно улыбался всем комнатным охранникам. Пухлые розовые щёки и мягкие волосы цвета жжёного сахара придавали ему кроткий вид, в то время как мальчик казался злюкой. Мужчина носил одежду, на которую было приятно смотреть, – вельветовый пиджак, выцветшие джинсы, спокойные оттенки. У него была привычка часто и быстро моргать, будто толпы людей вызывают у него тревогу, из-за чего он казался таким безобидным и стеснительным, что я решила, он зарабатывает себе на жизнь каким-нибудь очень добрым и милым занятием. Например, разводит хомячков или вяжет свитерочки.

И он всегда ходил с большой испачканной чёрной кожаной сумкой, – наверное, он был из тех, кто любит всё своё носить с собой. Возможно, он лидер скаутов или преподаёт какой-нибудь практичный предмет, например географию.

Хотя если он действительно был учителем географии, то вряд ли хорошим. Начнём с того, что он очень плохо ориентировался на местности. Не важно, сколько раз он приезжал в дом, он никак не мог запомнить, где какая комната. Когда вся толпа брела в одном направлении, он шёл в противоположном. Он открывал двери с табличкой «Посторонним вход воспрещён», а однажды зашёл в комнату для персонала и помешал священной церемонии Крикса – поеданию варёных яиц.

Мужчина и мальчик проводили в доме по несколько часов, когда приезжали, но я ни разу не видела, чтобы они что-то покупали в кафé, хотя мальчик иногда бросал тоскливые взгляды в том направлении. А перед уходом мужчина как бы невзначай клал руку на плечо мальчика, от чего тот вздрагивал, и спрашивал: «Видел сегодня что-нибудь интересное?» Но мальчик решительно качал головой и поэтому нравился мне ещё меньше.

Если вам захочется вычеркнуть что-то из памяти или сделать это совершенно невидимым, вот вам совет. Положите предмет туда, где вы будете видеть его каждый день. А ещё лучше повесьте в рамочку на уровне глаз – там, где вы ходите по сто раз в неделю.

По мере того как август подходил к концу и трава на лужайке стала умирать, та же участь постигла мои воспоминания. Мне было тяжело даже разглядеть фотографии в рамках, копии рисунков Бёрди и мотивационных постеров в мамином кабинете. Даже голограммы стало сложнее замечать. (Нет худа без добра, да?..) Чем чаще я их видела, тем меньше я обращала на них внимание. Моя семья ушла в прошлое, словно выцветший снимок на стене.

Единственным, что бросалось в глаза отчётливо и неотвратимо, была толпа людей.

Набивавшаяся в узкие коридоры и лестницы, выстаивавшая очереди в туалет, шаркающая по кухне и гостиной. Уставшие взрослые с их отрешёнными взглядами, словно раненые солдаты, ждущие приказа, куда двигаться дальше, периодически закатывали глаза и тоскливо переглядывались между собой, пока дети не видят.

Они не просто захватили дом. Они залезли мне в уши, в мозг. Я слышала всё. Разговоры о чудовищных ценах на парковку, как дети доводят их до белого каления, а ведь ещё четыре недели до конца каникул. Я слышала сплетни про семейные конфликты и скандальные разводы, увязала в бесконечных склоках между братьями и сёстрами. Слышала, как дети моего возраста говорили: «Напомни, зачем мы сюда пришли» и «Что за тошнотворный запах сырости?» и «Не хочу я изучать местную историю. Хочу чипсы!»

Когда я закрывала глаза, то видела только их и больше никого. Когда они покидали дом, в моей голове всё равно раздавались их голоса.

Интересно, мама и папа тоже считали дни до начала школьных занятий, как эти родители? Они тоже закатывали глаза, пока мы не видели?

Я стала смотреть на вещи глазами туристов, а не своими. Наши комнаты действительно мрачные и неуютные. У мамы действительно был небольшой животик. Папа был не очень-то хорошим художником. Возможно, он был просто… неудачником. Возможно, вся наша жизнь – это недоразумение.

Я вспомнила, что сказала Джилл. «Ты не будешь гнить. Но твои воспоминания могут превратиться в труху».

Я хотела снова стать хозяйкой в собственном доме.

Поэтому всё, что произошло дальше, совершенно логично.

31
Терпение мёртвой девочки не железное

Если говорить о толпах людей внутри дома, то дождливые дни ухудшали ситуацию раз в десять. Как только начинало накрапывать, народ устремлялся в дом, наполняя комнаты запахом мокрой одежды и разочарования. В такие дни дом казался меньше и даже темнее. Словно нелопнувший шарик с водой, трепещущий от нерастраченной энергии.

Почти всё утро я проводила в комнате, которая некогда была моей, свернувшись калачиком поверх стёганого одеяла с цветочным рисунком, которое я никогда бы не выбрала сама, и слушала, как дети жалеют нас: «У них что, правда не было пиксельных лагуновых скинов для мультиплейерного микробокса-консоли виртуальной реальности?», а потом спрашивали: «Куда дальше?»

Я могла выбрать любое другое место в доме. Например, забраться на кровать Бёрди. Спрятаться под кухонным столом на несколько часов. Могла спокойно посидеть на клумбе в саду. И тогда всё сложилось бы иначе.

Но я решила зайти в мамин кабинет, и это случилось.

Народу набилось много. Медоу, самая стеснительная и робкая из охранников, сидела, нервно теребя одно из своих самодельных ожерелий.

В комнате собрались два хихикающих подростка, мужчина в возрасте с горячей чашкой КуппаГрубба и женщина, чьи сыновья-близнецы пытались вскарабкаться на мамин письменный стол.

В довершение всего мамина голограмма тоже оказалась зажата в толпе и повторяла без остановки: «У вас ещё остались вопросы о жизни работающих матерей в двадцать первом веке и о том, как мне удавалось сочетать работу и воспитание детей?»

Однако каждый раз, когда она это говорила, старик закатывал глаза и отпивал свой вонючий напиток из жуков, а подростки принимались хихикать и отвечать: «Нет уж, спасибо!»

И вдруг, как гром среди ясного неба, старое забытое чувство завибрировало внутри меня. Не сердцебиение, конечно, но знакомое жужжание, которое я не ощущала уже очень давно. Я свирепо поглядела на непрошеных гостей, и пульсация усилилась. Они в прямом смысле использовали мамин кабинет как комнату ожидания, пока не закончится дождь. Её жизнь, её карьера были всего лишь забавным, нелепым перевалочным пунктом, где можно убить время и выпить мерзкий личиночный кофе перед обедом. Ни один из них не «проявлял интереса» и не «учился на историях прошлого века», как говорила Оливин.

.

За исключением двух мальчиков помладше. Если бегать сквозь мамину голограмму и визжать от смеха, будто она садовая поливалка, можно назвать «учиться на историях прошлого века». Но в порыве безграничного великодушия, которое частенько сопровождает ослепляющие вспышки мудрости, я вдруг поняла, что нет смысла винить этих идиотов. Они не виноваты в том, что не чувствуют всю особенность этого кабинета. Потому что здесь всё не так, как должно быть.

Во-первых, здесь слишком опрятно. Когда мама была жива, в этой комнате царил самый настоящий бардак – такой, что ещё немного, и смело можно участвовать в телепрограмме «Уборка в доме». Всегда стояло по меньшей мере пятнадцать чашек недопитого кофе, тарелки с недоеденным перекусом, лежали горы бумаг и куча недоиспользованных коралловых помад. Она вовсе не была чистюлей.

А сейчас всё по-другому. Неудивительно, что туристы не чувствуют особую атмосферу. Это не мамин кабинет. Он не соответствует исторической правде. И жизни в нём нет. Только ламинированная табличка на письменном столе с пояснением:

Как типичные работающие матери начала двадцать первого века, Рейчел Рипли старалась зарабатывать деньги, работая из дома. В этой тесной комнате находились письменный тол, лэптоп, картотека и телефон, что отвечало всем её рабочим потребностям, хотя сейчас эти инструменты кажутся примитивными.

Я не понимала, что это значит, но одно я знала точно. Мне не нравится, что мою маму называют примитивной. Или типичной. Она не была типичной. Она была потрясающей. И она была моей.

– Мамочка, пойдём дальше. Здесь нечего смотреть, – сказал один из мальчиков, утомившись бегать сквозь мамину голограмму.

– Сейчас тебе будет на что посмотреть. – Мой голос был хриплым и надтреснутым, будто сломанные рождественские гирлянды, слишком долго пролежавшие на чердаке.

Никто не обратил на меня внимания.

Я попробовала снова.

Я сказала:

На этот раз слова дались мне легче. Как приятно громко говорить в собственном доме. Когда я в последний раз это делала?

Я уже и забыла, как легко я повышала голос, когда настроение портилось. Какое это наслаждение – кричать и слышать гул и грохот собственного голоса.

Я вошла в кабинет. Он казался бежевой стерильной коробкой. Неудивительно, что мальчики заскучали. Как и все гости. Этой комнате не хватает атмосферы, вот в чём проблема. Небольшой беспорядок ей точно не помешает.

Эта мысль залетела в мою голову так же легко, как осенний лист в приоткрытую дверь. Руки сжались в кулаки.

«Обычно в это время, – подумала я, разминая на всякий случай пальцы, – мама или папа говорили мне замолчать, уйти и поработать над своими чувствами, пока я не успокоюсь…

Но их здесь нет!»

32
Лицо в дверном проёме

Вруках и ногах заныло и закололо, будто я отсидела их, и они с трудом возвращались к жизни.

Итак, пора сосредоточиться, Френки. Начнём с главного. Чего не хватает этой комнате? Как здесь было при маме?

Это легко. Бумага. У мамы повсюду были горы бумаги. Помнишь? Высоченные стопки. В полнейшем беспорядке.

Краем глаза я уловила движение в углу. Это Медоу переминалась с ноги на ногу. Она прижимала к груди пачку листов с квестом «Поиск сокровищ», которые всегда старалась раздать маленьким детям, чтобы они «поучаствовали в истории», а не просто «носились по дому и ныли, как им скучно».

Сойдёт.

Не слишком задумываясь, я протянула руку и схватилась за эти листы. И вдруг произошло чудо.

Я дотронулась до них!

Но на этом чудеса не закончились – потому что в следующее мгновение я вырвала их из рук Медоу.

Сама не знаю, кто удивился больше – я, впервые с двадцать первого века сумевшая взять что-то в руки, или Медоу, ахнувшая от растерянности.

Мне вдруг стало стыдно – я не хотела пугать её, но ведь этим людям надо показать, как на самом деле выглядели мамин кабинет и наша жизнь. Я выхватила ещё несколько листов из её дрожащих рук. К моему восторгу, вторая попытка далась даже легче, чем первая, и я без труда овладела бумажками. Медоу почти что сама мне их отдала, тихо всхлипнув, будто хотела сказать: «Это вам. Возьмите, пожалуйста!»

Что происходит? Я снова могу действовать?!

Ликуя, я потрясла в воздухе листами «Поиска сокровищ», словно выигрышными лотерейными билетами. Когда бумажки с квестом заплясали в воздухе, Медоу, шатаясь, отступила назад, один из подростков потерял сознание, а второго стошнило на пол. Два маленьких мальчика захныкали.

– Теперь вам не скучно, да? – проскрежетала я, разбрасывая листы по комнате, хлопая в ладоши и улюлюкая, когда бумажки кучками приземлялись на стол и ковёр. Мамин кабинет уже выглядел лучше.

Старичок заволновался, чашка кофе чуть не выпала из его рук.

– Что происходит? – спросил он.

– Сейчас объясню что! – я засмеялась, снова подбрасывая листы в воздух с тем упоением, с каким тётка невесты бросает конфетти на свадьбе. – Воссоздание реальных исторических событий. Плевать на голограммы, вот вам настоящая, аутентичная жизнь семьи Рипли! Повезло же вам!

И я торжественно подбросила в воздух ещё одну стопку «Поиска сокровищ». К сожалению, листы угодили в люстру, и абажур стал бешено раскачиваться, бросая жутковатые тени по комнате.

Подросток, который не потерял сознание, выбежал вон.

Дрожа, Медоу принялась нажимать на кнопки своей рации.

Два маленьких мальчика и их мама очень медленно, прижавшись друг к другу, пятились к двери.

– Куда вы?! – закричала я. – Я ведь только начала!

Я бросилась к двери и схватилась за ручку, завизжав от восторга, когда действительно почувствовала её в своей руке. Затем я с грохотом захлопнула дверь – ах, какой приятный звук! – вытащила ключ из замка и швырнула его на пол.

– Вот так, теперь вам придётся остаться. Мне ещё столько надо вам показать!

Все в комнате тоже завизжали, хотя не так радостно, как я, и, похоже, у одного из мальчиков случилась авария в штанах, и мне было его жаль, но, если честно, я ведь делала им одолжение. Если они уйдут сейчас, то пропустят всё веселье.

Оба мальчика расплакались.

Я закатила глаза. Это вместо «спасибо»? Им предстоит самый поучительный урок по истории, а они возмущаются? Странно, всего несколько секунд назад один из них жаловался, что здесь нечего смотреть!

– Можете не благодарить, – сказала я и принялась за работу.

Через некоторое время я оглядела комнату, с трудом переводя дыхание, но вполне довольная собой. Теперь всё выглядит намного лучше.

Вот что я сделала:

а. Отдёрнула шторы. Зачем их вообще опустили? Мама всегда любила смотреть на сад из окна.

б. Сорвала с окон жалюзи. Мне стало неловко, когда я увидела, что сломала их, но если спросите меня, оно того стоило, – в кабинете стало светлее, именно так здесь и было всегда при нашей жизни.

в. Распахнула окно, чтобы впустить свежий воздух. То есть не совсем «распахнула». Когда я увидела, что окно заперто наглухо, я нашла творческое решение проблемы – швырнула в него лэптоп и разбила его вдребезги. Печально, конечно. Но теперь приятный летний ветерок залетает через неровные обломки стекла. Мама была бы довольна – она любила работать с открытым окном. Говорила, что так лучше слышно дроздов.

г. Но вишенкой на торте стал кофе. Я позаимствовала у старичка стаканчик КуппаГрубба, бережно взяв из его рук. Затем обрызгала все бумаги и письменный стол, чтобы появились аутентичные кофейные пятна, которые всегда были у мамы. Возможно, несколько капель случайно попало на туристов, но нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.

Оглядев комнату оценивающим взглядом, я удовлетворённо вздохнула. Не идеально, конечно, слишком много осколков, рвоты на ковре и кофе, стекающего со стен, но намного ближе к оригиналу. Свежий воздух, вид на море, капелька здоровой неряшливости, которую можно найти только в доме, где живёт настоящая семья… Да, мне определённо есть чем гордиться.

И чувствовала я себя восхитительно. По крайней мере, намного счастливее и не мёрзла так сильно. Меня распирало от возбуждения, согревающего и будоражащего мой труп. Как же замечательно снова трогать вещи, что-то делать! Честно говоря, хотя я мёртвая, я ещё никогда не чувствовала себя такой живой.

Жаль, что про других этого нельзя было сказать. Они плохо отнеслись к моим реставрационным работам. Вместо восторженных аплодисментов они либо сдавленно стонали, либо жались по углам.

Медоу, которая уже давно молча нажимала на аварийную кнопку на стене, всхлипнула с облегчением, когда Крикс выбил дверь. Туристы выбежали из комнаты, громко вопя.

Словно спортсмена, пробежавшего марафон, меня затрясло с ног до головы. Я осела на пол, обессиленная и изнурённая.

Когда Крикс вывел спотыкающуюся Медоу из комнаты, ласково уговаривая: «Всё хорошо, ты в безопасности», я прижалась головой к стене.

Возле двери я заметила едва уловимое движение. От усталости всё плыло перед глазами, но мне показалось, что на пороге комнаты кто-то бледный и серьёзный смотрит на меня и качает головой. Но когда я прищурилась, всматриваясь в тени, там никого не оказалось.

33
Полтергейст

Через несколько минут Крикс, Оливин и Скиффлер ввалились в кабинет. Они принесли швабры, вёдра и чистящие средства. Медоу пропала – наверное, сидела где-нибудь и дышала в бумажный пакет.

Вместо того чтобы восторженно аплодировать творению моих рук и говорить друг другу: «Что за блестящий пример исторической правды, именно так всё и должно быть! Оставим без изменений», Крикс и его коллеги подмели осколки, вытерли кофе, убрали рвоту и заклеили картонкой разбитое окно. Предатели.

А пока они прибирались, я слышала, как они шёпотом произносят одно и то же слово.

– Полтергейст.

Полтергейст.

Я сердито поглядела на них – перешёптываются тут, суетятся – и сжала челюсти. Я столько сил потратила, чтобы показать им настоящую аутентичность, а они её отскабливают.

– Прекратите, – рявкнула я с ковра, усталость как рукой сняло. – Не трогайте. Оставьте как есть, пожалуйста!

Но они не слышали меня и продолжали своё дело. Поэтому я решила использовать единственный язык, который они понимали. Я встала и снова навела в кабинете порядок.

Но на этот раз мои мотивы были совсем не благородными. Теперь, если честно, меня переполнял гнев, а не стремление к аутентичности. Я сделала это, потому что меня охватило – наконец-то, какое счастье снова чувствовать что-то по-настоящему! – бешенство. Бешенство по поводу того, что меня заперли в клетку, загнали в угол, списали со счетов, игнорируют, упрекают, жалеют и не понимают. Мне до смерти надоели одиночество и заброшенность. Я злилась, что так и не села в тот идиотский автобус, я возмущалась, что они не вернулись, и я обижалась, что какой-то странный опекун в загробной жизни, в гигантских очках, сказала мне, что мне надо что-то сделать, прежде чем я снова увижу свою семью, но ни словом не намекнула, что же такое мне надо сделать.

Пока я крушила, рвала и метала, внутренний голос ликовал: никто не приказывает мне прекратить. Впервые за всю мою жизнь. Никаких разочарованных лиц. Никто не дёргает меня за поводок и не разглагольствует об энергетических полях. Да это же настоящее благословение. Наконец-то я обнаружила в смерти что-то хорошее! Можно выйти из себя, и никто меня не остановит! Я злюсь, и это чудесно, и на этот раз я дам себе волю, в самый разгар веселья никто не скажет мне «Хватит!».

Когда я закончила в кабинете, я уже не чувствовала себя такой уставшей, как в прошлый раз. У меня ещё остались силы, поэтому кухню я тоже разгромила. Затем мою комнату. И комнату Бёрди. И ванную наверху.

Время от времени я останавливалась, переводя дыхание, и удивлённо глядела на свои руки. Теперь я поняла, почему они снова заработали. Я догадалась. Гнев делал меня сильной.

У меня и правда было много причин для злости. Меня так долго игнорировали, высмеивали, выживали из собственного дома, а я беспомощно смотрела, как моё убежище становится всё меньше и меньше. Я слушала, как голограммы искажают настоящую историю нашей жизни, а люди жалеют нас, просто потому что у нас нет банановых скинов лагуновских технологий или тех гаджетов, которые они считают необходимыми. Знаете что, дорогие мои, поживите тут лет сто, а потом мы с вами поговорим о том, что действительно важно, а что нет, ладно?

Я даже передать не могу, насколько это запредельно фантастично – наконец потерять самообладание, целиком, сразу! Словно я проглотила весь пакет конфет, хотя раньше мне разрешали брать только по одной штучке. Вкуснота неописуемая плюс чуточку адреналина, – и слишком весело, чтобы остановиться. Поэтому я бушевала весь вечер.

Периодически, в разгар особенно сложного этапа проявления здоровых эмоций – когда я разрывала одеяло надвое, например, или швыряла стулья с лестницы, – меня вдруг посещали сомнения, и я беспокоилась о пределах моих новых способностей.

Что, если они закончатся на полпути? Я замру, как часы без батарейки? Всё станет как прежде, и я ничего не смогу делать?

Но потом, в момент ослепительной ясности, я вдруг поняла: моя ярость никогда не иссякнет. Достаточно оглядеться вокруг. Мой гнев будет продолжаться столько, сколько мне захочется. Как батарейка, которую можно заряжать снова и снова.

В конце я немного перегнула палку, сознаюсь. Мне вдруг очень не понравилась раковина в ванной на втором этаже. Понимаю, звучит странно, но просто поверьте. Она выбешивала меня. Во-первых, цвет не тот. А ещё… Да какая разница?

Просто раковина попалась под руку. А у меня появилась новая суперсила, и я хотела использовать её по назначению.

С помощью аварийного молотка, очень кстати висевшего неподалёку, устроив оглушительный грохот – лучшая музыка для моих ушей! – я добилась того, что раковина отделилась от стены. Когда поток воды хлынул из ванной, я смотрела на него, дрожа от восторженного удовлетворения. Было очень весело!

Я любовалась результатами своего труда. Вода стекала вниз по лестнице, сломанные абажуры свисали с потолка, а кучи рваного постельного белья валялись на полу возле покосившихся дверей шкафа и пробитых стен. А знаете, что самое замечательное?

Я наигралась всласть, но никто не мог заставить меня за собой убрать.

Позже, когда все туристы сбежали или были эвакуированы, я с важным видом прогуливалась по опустевшим комнатам, наслаждаясь новым ощущением власти и силы. Я чувствовала себя великолепно. Словно хрустящее стёганое одеяло, аккуратно расправленное на кровати, свежее и благоухающее. Выстиранное дочиста.

Под конец своего триумфального шествия я оказалась в прихожей, перед фотографией в рамке.

На долю секунды я забыла, кто эти люди на снимке.

Что за загорелый квартет на тюках сена и почему я разглядываю их?

Может, это моя любимая поп-группа или ещё кто?

Затем что-то щёлкнуло в голове, слова сами возникли на языке, и в порыве облегчения я произнесла их вслух:

– Мама, папа и Бёрди.

Ну, конечно, это они. Конечно. Я просто немного устала, вот и всё!

Чтобы отвлечься, я заглянула в книгу для посетителей.

Недовольных отзывов стало больше, чем обычно.

Никогда не вернусь сюда; внизу царит настоящий хаос и очень неприятный вайб.

Персонал напуган до смерти – с катушек они слетели, что ли?

Заказал довольно приличную чашку экзопомола в кафé, но когда мы уходили, в кабинете что-то загрохотало. Мы попытались узнать, что происходит, но дверь захлопнули прямо у нас перед носом. Непростительная грубость. НИКОГДА СЮДА НЕ ВЕРНЁМСЯ!

Вообще, дом рушится. Наверху случился потоп, видимо, какой-то ребёнок что-то сломал. Мы попробовали выяснить, что к чему, но нам велели уходить, хотя мы только что пришли! В следующий раз лучше потратим деньги на «Мир данных» в Ворт-Матраверсе, вот так-то, там всегда знаешь, что тебя ждёт (и парковка дешевле).

Я ухмыльнулась, прочитав это.

Последняя запись на странице была такой мелкой, что я с трудом разглядела её. Почерк корявый, дёрганый, будто нацарапали второпях.

Всего одно слово.

Там было написано: