Текст книги "Шторм по имени Френки"

65
Джилл, опекун в загробной жизни

Поднявшись к себе в комнату, я устроилась поудобнее и закрыла глаза, но безмолвный покой, на который я рассчитывала, всё не приходил. Вокруг стало слишком тихо, будто кто-то притаился в тени и выжидал, – какой уж тут отдых. Воздух задрожал от необычного тревожного напряжения.

И вдруг снаружи раздался странный скрежет и лязг. Будто лысые колёса мучительно перемалывали грунтовку. Что это, ещё одна группа клиентов приехала развлекаться? И почему у меня такое чувство, будто за мной наблюдают?..

– И снова здравствуй.

Передо мной стояла женщина в бесформенном бежевом костюме. Через самые большие очки, какие я когда-либо видела, на меня уставились два огромных глаза, будто у возмущённой совы.

Я смотрела на неё озадаченно.

– Джейн? – сказала я, разгоняя туман в голове. Опекун в загробной жизни? С автобуса? Из далёкого прошлого.

– Джилл, – сказала она устало. – Уже забыла меня? – Она поправил очки, но они тут же снова съехали на кончик носа. – Я ведь говорила, что загляну к тебе, когда снова окажусь в твоих краях? Вот я и приехала. И чуть не опоздала, судя по всему.

Я недоверчиво поглядела на неё.

– Откуда вы узнали, где меня искать? И… как вы вообще сюда попали?

– Не важно, – сказала она твёрдо. – Есть гораздо более серьёзные вопросы, а времени мало. Тебе придётся хорошенько подумать. И кое-что прочувствовать – но будет тяжело, ведь ты уже давно этим не занималась, так?

Я вздёрнула подбородок.

– Нет, – сказала я дерзко. – Не занималась.

– И к чему это привело? – спросила она, подняв кустистую бровь.

Как ни странно, мне было удивительно приятно, что меня отчитывает взрослый человек с добрым голосом. Это напомнило о жизни, частью которой я когда-то была, где мои поступки имели значение, где я умела отличать хорошее от плохого.

Я повесила голову, совершенно ошеломлённая. На секунду мне показалось, что я сейчас разрыдаюсь.

Её лицо смягчилось.

– Тише, тише. Не печалься. Я пришла помочь. О чём мы с тобой говорили в нашу прошлую встречу? Помнишь?

Внезапно мне захотелось лечь на холодный жёсткий пол и никогда больше не вставать.

– Нет, – сказала я наконец. – Я многого не помню. Всё забываю.

Я не знаю, как я познакомилась со Скенлоном. Как меня зовут и как я сюда попала. Единственное, в чём я совершенно уверена, – я здесь, чтобы злиться и крушить, а потом я могу отдохнуть. Я привыкла к этому и ничего другого не хочу.

Я уставилась на свои руки и стала удивлённо поворачивать их. Такое ощущение, что они принадлежат кому-то другому. Так и есть. Они принадлежат Кролеру.

Однажды, совсем скоро, когда всё внутри меня превратится в снег, я стану всего лишь заводным полтергейстом Кролера, и никем более. А когда он отправит меня в консервную банку – а он это сделает, теперь я точно знаю, потому что когда-нибудь он устанет от меня, такой уж он человек, да и я не могу заниматься этим вечно, мой мозг отключается, – мне уже будет безразлично. Я даже не пойму, что происходит. Просто буду сидеть в банке из-под тунца, уставившись в темноту, а потом начну мычать себе что-то под нос, и так до скончания времён.

Тени вокруг нас казались прозрачными, будто живыми.

– Странно, – сказала Джилл. – Я была уверена, ты догадаешься.

– О чём догадаюсь?

На её лице появилось хитрое выражение.

– Что тебе надо сделать.

Я озадаченно уставилась на неё.

– Сделать?

– Да, – сказала она. – Сделать, – и она снова подняла брови.

– Гм, не знаю, что вы имеете в виду. Я умею злиться по команде. Крушить всё вокруг. Ломать. Вообще-то я мастер своего дела. Разве от меня требуется что-то ещё?

Вместо ответа Джилл подошла к стене и поманила меня длинным, на удивление изящным пальцем.

– Смотри, – сказала она, постучав по неструганым доскам.

И поскольку в её голосе прозвучала такая настойчивость, что мне и в голову не пришло с ней спорить, я сделала, как она просила, и заглянула в щель между досками.

За домом, далеко-далеко, на самом краю горизонта, сразу за лесом, висело крошечное серое облако. У меня на глазах оно стало расти и темнеть, и вдруг из его подбрюшья белая изогнутая стрела ударила в землю.

– Малышка-молния, – сказала Джилл. – Они такие лапочки в этом возрасте.

– А?

Мои мысли заворочались в голове словно патока, стекающая с ложки. Мне показалось, что прошло миллион лет с тех пор, как я швыряла маленьких мальчиков в душной гостиной, а последние несколько часов были действительно очень странными, и теперь мне просто хотелось лечь и закрыть глаза. Почему люди постоянно надоедают мне? Почему они не могут оставить меня в покое?

– Что ты видишь, птенчик мой? – спросила Джилл тихо.

Нехотя я заставила себя открыть глаза и взглянуть на мир.

– Похоже, будет гроза.

Она снова пристально посмотрела на меня своими бесцветными глазами.

– Да, будет. Вопрос в другом: чья это гроза?

В её глазах вдруг мелькнула такая глубокая мудрость, что я похолодела от ужаса.

– Джилл, – сказала я испуганно, – а ты… ты точно не…

Она покачала головой.

– Кто я – не важно. К тому же это очень сложно объяснить. А времени совсем не осталось. Сейчас главное – ты. Ты и твоя судьба.

Она поправили очки на носу. Они тут же сползли обратно.

– Итак, у тебя есть выбор, – сказала она. – Либо ты сядешь в автобус и поедешь с нами, либо останешься здесь и сделаешь то, что надо сделать. А чтобы это сделать, девочка, тебе придётся как следует осмыслить, а затем выпустить на свободу свой гнев. Ты должна показать нам, из чего ты сделана, причём ты должна сделать это с любовью. Потому что это и есть ответ на все вопросы, правда? Сделай то, что у тебя получается лучше всего, даже если это пугает тебя, и сделай это с любовью. Можешь назвать мне обратную сторону гнева, птенчик? Во что его можно превратить?

Я услышала далёкие раскаты грома. Смутные воспоминания пронеслись в голове, словно птицы. «Иногда мне кажется, что частичка того шторма так и поселилась внутри тебя».

Закат и грозовая туча заслонили собой небо, свет померк в моей комнате, отчего лицо Джилл стало расплывчатым, едва различимым. Она могла быть кем угодно. Она могла быть древним памятником, существовавшим с начала времён. Её лицо подёрнулось рябью и стало меняться, а глаза превратились в чёрные колодцы, скрывающие бесчисленные тайны.

– Внутри тебя поселился шторм, не так ли, Френсис? Разве не пора выпустить его на волю?

– Но… – у меня горло свело от напряжения. – Я даю ему волю каждый день.

– Нет, не даёшь, – сказала она тихо. – Это лишь пантомима. Представление. Всего несколько разбитых тарелок. Это ненастоящий гнев, правда? И ты показываешь его не тем людям, которым он нужен.

– Я не знаю, что делать.

– Знаешь, – сказала она.

И вдруг я всё поняла. От удивления у меня закружилась голова, на секунду я взглянула на Джилл, и тут меня осенило.

– Ой, – сказала я изумлённо. – Ой.

Жизнь должна жить. Тогда мёртвые получат свободу.

Скенлон, подумала я. И остальные. Вот почему я ещё здесь. Надо что-то сделать для них. И для себя тоже.

Тихий голос, который я когда-то уже слышала у себя в голове, стал чуть громче: «Иногда мне кажется, что ты могла бы найти более серьёзный повод для злости».

Джилл медленно моргнула, глядя на меня. Затем протянула руки и взяла моё лицо в ладони бережно, будто драгоценность.

– Между нами говоря, – шепнула она, – детишки со сложным характером самые лучшие. Как показывает мой опыт. А опыт у меня… – она улыбнулась, – весьма внушительный.

Вдруг она повернула голову, будто её кто-то позвал. А затем, так же неожиданно, как и появилась, она исчезла, оставив за собой странный запах подгоревшего хлеба и одно-единственное белое пёрышко, колыхавшееся в воздухе там, где она только что была.

66
Кто я? Кто ты?

Явыбежала из комнаты и бросилась в извилистый узкий коридор.

– Скенлон! – закричала я. – Скенлон!

Вместо ответа я услышала, как кто-то тихо икнул.

Запутавшись в полумраке, сбитая с толку нарастающими раскатами грома, я споткнулась о железную дорогу поезда-призрака и ввалилась в дверь, которая вела…

… в комнату малышки.

Когда она увидела меня, её крошечное лицо сморщилось от страха, и она уткнулась в матрас.

– Ой, не надо так, – сказала я беспомощно. – Я… Прости, что я была не очень, э, дружелюбной.

Она высунула голову из вороха одеял и с минуту смотрела на меня.

– Ма. Ма, – сказала она.

Острая боль пронзила мне сердце.

Она протянула ко мне руки.

– Ма, – сказала она снова.

Я бросила тревожный взгляд на дверь. Сделала шаг в её сторону. Но я не могла оставить малышку одну в этом ужасном месте.

Это же не комната. Это тюремная камера.

Поэтому я медленно подошла и подняла её трясущимися руками.

Я и забыла, что значит держать на руках человека, которого не надо швырять. Все мышцы моего тела машинально напряглись. Швырнуть, ударить, разбить, сломать – пронеслась в моей голове заученная последовательность. Я сдержалась изо всех сил, пока голос не исчез, и мышцы потихоньку расслабились. И вдруг я судорожно вздохнула и перенеслась в другое место, в другое время.

Моя рука поднялась, и я стала гладить её по щеке. Она оказалась такой мягкой. Комната на мгновение исчезла.

На внутренней стороне её кофточки была крошечная нашивка с именем. Я прищурилась, стараясь разглядеть надпись в полумраке.

– Мари, – сказала я вслух удивлённо.

Малышка радостно захлопала в ладоши.

– Мари, – сказала она, многозначительно кивая, будто услышала нечто крайне важное.

– Мари? – ахнула я. – То есть… Всё это время ты старалась вспомнить своё имя?

Она оглядела холодную бутафорскую детскую, где царила гробовая тишина, и поёжилась. Я прижала её к себе, защищая от сумрака, и она вздохнула – так сладко и глубоко, что даже вздрогнула от удовольствия.

– Тебе надо было помочь вспомнить, да? Потому что ты забыла? Но теперь мы знаем. Ты Мари! Вот ты кто.

Вдруг я увидела комнату её глазами. Как же ей было страшно здесь сидеть взаперти день за днём, стараясь вспомнить, кем она когда-то была. Такая крошечная и совсем одна. Ей нужен был защитник.

Как и всем остальным.

Я заставила себя подумать о том, о чём давно не думала. О других людях – о тех, кто жил здесь со мной. Милая Ванесса, готовая всем угодить, добровольно позволявшая людям смеяться над ней и убеждённая, что она сама виновата в своей смерти. Изольда, которая всю жизнь провела под открытым небом, а теперь оказалась в вечном заточении и мечтала снова вдохнуть свежий воздух. Авдий и Тео – меня вновь кольнуло в сердце, – никогда не знавшие доброты, ни разу за всю жизнь не встретившие ни одного взрослого человека, который защитил бы их, когда они в этом больше всего нуждались, и точно не надеялись на это сейчас. Им даже в голову не приходило жаловаться на свою судьбу.

И наконец, я подумала о Скенлоне Лейне.

Он всегда мог видеть меня. Но я-то, я увидела его по-настоящему хоть раз? Заглянула ли я в его сердце и увидела, сколько там любви, которую некуда деть, некому подарить?

Я ошиблась. Он остался не ради денег, или квартиры, или модного парящего автомобиля. Он вовсе не хотел командовать нами. Он хотел быть с нами. Он хотел искупить свою вину. И больше ничего. А теперь его ждала смерть. Муки совести не оставили ему иного выхода. Вот почему он предложил принять яд – чтобы навсегда остаться с нами. А значит, ему больше не придётся охотиться на призраков. Он был готов пожертвовать собой ради нас.

Вдруг удивительное тепло разлилось по моему ледяному трупу. Он любит нас. И я должна освободить его. Я должна освободить всех нас.

Мари ткнула своим крошечным пальчиком меня в щёку.

– Ф… – сказала она. – Фер. Фенки.

– Френки? – сказала я наугад.

Она кивнула и сунула большой палец в рот, жмурясь от удовольствия.

– Да, – сказала я тихо. – Это я.

Френки. Звучит приятно. Уютно, как дома.

Я Френки, и я принадлежу только себе.

– Ну что, Мари, – сказала я. – Идём хулиганить!

67
Всё забудется

Он сидел в кабинете, обречённо уставившись в пустоту. Я вдруг смутилась при виде него, и меня переполнила буря эмоций. Столько надо сказать. Давно уже надо было сказать.

Заметив нас, он выпрямился и овладел собой.

– Всё в порядке? Почему ты взяла девочку на руки? Не похоже на тебя. То есть…

– Ничего. Я понимаю. Кстати, её зовут Мари.

– Да? – сказал он медленно. – Хорошее имя. Почему не отдыхаешь? Опять крыша протекает или что? Я говорил Кролеру, что надо её починить…

– Нет. Крыша в порядке, – я прикусила губу. – Просто хотела поговорить с тобой.

Разговаривать и думать становилось всё тяжелее и тяжелее.

Наконец я выпалила:

– Пожалуйста, не пей яд.

Скенлон деловито зашуршал бумагами на столе. Лицо его напряглось и окаменело.

– Всё в порядке. Вообще-то я не возражаю…

– Но ты должен возражать! Ты совершаешь чудовищную ошибку!

Наконец он поднял на меня глаза, и взгляд его был страшен – взгляд человека, который принял решение.

– Разве? Чем больше я размышляю об этом, тем больше я понимаю, что это идеальный вариант для меня.

– Как ты можешь так говорить? – ахнула я.

– Слушай, у меня была не такая жизнь, как у тебя, – сказал он устало. – Я знаю, что у тебя была замечательная любящая семья, но не все семьи такие. В общем, мне приятно, что ты волнуешься за меня, но не стоит. Я ни о чём не буду жалеть, я не буду скучать по своей счастливой жизни, потому что у меня её никогда и не было.

На одно чудовищное фальшивое мгновение мне показалось, что он прав. И тут в голову пришло замечательное слово.

– Помадка, – выпалила я. И мне это так понравилось, что я повторила снова, будто молитву: – Помадка. Настоящая, рассыпчатая, тающая во рту помадка. Из Девона. Ты когда-нибудь пробовал такую помадку?

Он удивлённо посмотрел на меня.

– Гм, нет. Кажется, не пробовал.

– Я так и думала. Вот видишь! Ты не можешь умереть, пока не попробуешь её. Права не имеешь – это такой вселенский закон. Разве ты не знал? Ты меня поражаешь! Все это знают с рождения, даже ещё раньше. Наверное, ты плохо слушал. В общем, это правило нельзя нарушать, так-то. А ещё… – теперь слова вспоминались намного проще, – собачьи ушки. Это ощущение, когда трогаешь собачьи ушки. Ты когда-нибудь гладил собаку по ушам? – Я сама понимала, что несу ерунду, но мне удалось привлечь его внимание, а это главное.

– Нет, – вздохнул он. – Я же говорил тебе, моя жизнь сильно отличается от твоей…

– Значит, ты не можешь умереть, пока не погладишь собачьи ушки. Они очень мягкие, вот увидишь. Вообще-то ты не можешь умереть, пока не заведёшь собственную собаку. Потому что ты полюбишь её всем сердцем, а она будет любить тебя в сто раз сильнее, даже когда ты будешь вести себя паршиво, и она принесёт тебе счастье. А ты сможешь каждый вечер гладить её по ушам и чесать ей животик. Так что ты не можешь выпить яд, пока не проживёшь с собакой лет пятьдесят, не меньше, понял?

Крохотная улыбка заиграла на его губах.

– А проснуться в первый день каникул? – добавила я, подумав с минуту. – Это как проснуться в раю, и ты не можешь…

– …умереть, пока не испытаю это? – сказал Скенлон.

– Ты схватываешь на лету! Молодец. А ещё… увидеть лису ночью, когда она посмотрит прямо на тебя. И читать, лёжа в постели, когда на улице идёт дождь. Сидеть у камина зимой. Услышать, как кошки мурлычут, когда ты входишь в комнату. Даже если в твоей жизни этого не было пока…

Скенлон поморщился от боли, и я поспешила добавить:

– У тебя всё впереди. Я уверена.

Снежная буря в моей голове прекратилась, и я увидела всё как есть, увидела свою жизнь так, будто это было вчера, увидела её с пронзительной, восхитительной ясностью. Это короткое, удивительное чудо, которое у меня было. И я поблагодарила за него, а затем поспешила поделиться с другими.

– Горячая пенная ванна. Когда надеваешь чистую пижаму. Деревья осенью. Лошади в полях. Кинотеатр. Душистый горошек.

Я замерла на мгновение, сглотнула.

– Плавать в море.

Скенлон бросил на меня удивлённый взгляд.

– Правда? – спросил он.

Я кивнула. Всё внутри ныло от боли, но это была приятная боль, словно рана наконец начала заживать.

– Совершенно точно. Когда ныряешь в волны, а потом поднимаешься на поверхность, и всё вокруг залито солнечным светом, отражающимся от воды. Это… это… самое потрясающее чувство в мире!

Он нахмурился.

Вдруг мой голос изменился, стал ниже, и я ахнула от удивления, когда поняла, что говорю папиным голосом:

– Стоять в поле на заходе солнца и ждать начала концерта. Встретиться со своей половинкой, на которой ты женишься. Держать своих детей на руках…

Потом мой голос изменился на мамин:

– Любоваться дроздами за окном, целовать своих малышей, танцевать…

И наконец, я заговорила голосом Бёрди:

– Держаться за руки, лёжа в гамаках, и просыпаться в рождественское утро!

Скенлон смотрел на меня круглыми от удивления глазами, плотно сжав губы.

И тогда все три голоса слились в один, и они сказали в унисон. Ему. Нам. Мне.

– Это не твоя вина. Всё, что случилось, не твоя вина.

Они простили меня. И только тогда я смогла простить его.

– Прошу, не пей яд, – сказала я ему тихо своим собственным голосом. – Я не должна была винить тебя. Ты был всего лишь маленьким мальчиком, Скенлон, когда начал охотиться на призраков. Пожалуйста, не отказывайся от своей жизни из чувства вины. Единственный человек, который должен чувствовать себя виноватым, – он. Твой отец. Это он настоящий яд. А ты однажды станешь для кого-то лучшим другом на свете. Тебя ждёт огромное счастье. Потому что ты потрясающий человек. Ты преданный, добрый, умный… И если повезёт, твои друзья станут твоей семьёй, а потом всё это забудется, Скенлон. Всё плохое, что уже было. Поверь мне.

Скенлон вздрогнул и тяжело вздохнул, небрежно смахнул слезу с глаз и посмотрел на свой письменный стол.

– Помадка? – сказал он после недолгого размышления. – Вкусная, говоришь?

68
Пора готовиться

Ярассмеялась.

– Очень, – сказала я. – Представь, что ангелы устроили праздник прямо у тебя на языке. Всё, что есть божественного во Вселенной, сосредоточено в одном восхитительном рассыпчатом кубике.

– Ух ты, – сказал он.

– Начни с ванильной, это классика. Потом попробуй солёную карамель. Кому-то нравится ром с изюмом, но это на любителя. Экспериментируй. Дам только один совет: внимательно выбирай, где ты покупаешь помадку. Не забудь об этом, и всё будет хорошо.

– Понял, – сказал он. – Спасибо тебе.

– Не за что. Жаль, что я не сказала этого раньше. Про помадку.

Улыбка исчезла с его лица.

– Дело в том, что я не могу уйти отсюда, пока вы здесь. Получится, что я вас бросил с ним. С ними.

– А, – сказала я наконец. – Это не проблема, потому что у меня есть план. Я знаю, как освободить всех нас.

Надеюсь.

Его глаза тут же засияли, и на мгновение показалось, что у меня крылья выросли от радости. Ужасная вонь наконец исчезла. Его жизни теперь ничто не угрожало.

Мне так хотелось сесть и закрыть глаза. Холодная, снежная пустота внутри, ощущения оцепенения и отрешённости всё ещё не отпускали. Но я заставила себя подумать о том, что нужно сделать. Ведь это ещё не конец.

– Собери остальных, – сказала я. – И поспеши. Времени мало, а ночь будет долгой.

– Что ты задумала? – спросил Скенлон.

Я хитро ухмыльнулась.

– Кролер просил устроить такой фурор, чтобы дом рухнул от аплодисментов, так? Значит, пора готовиться.

И СНАРУЖИ

ОДОБРИТЕЛЬНО

ПРОГРОХОТАЛ ГРОМ.

69
Заключительный акт

Когда на следующее утро двери распахнулись и поезд въехал в мою спальню, я валилась с ног от усталости. Мы не спали всю ночь. Я час за часом учила остальных призраков тому, что знаю сама. А ещё мне пришлось забыть, чему меня учил Кролер, и заглянуть глубоко в себя, разыскать там другой гнев, тот, который я никогда раньше не использовала. У меня был только один шанс всё исправить. Справлюсь ли я? А они?

На одно мучительное мгновение, пока посетители сидели и нетерпеливо смотрели на меня, судорожно глотая воздух под воздействием яда, меня кольнуло сомнение. Я правильно поступаю? Что, если всё закончится катастрофой? Как он накажет нас? Как он накажет Скенлона?

Будто в ответ на мои мысли низкая грозовая туча снаружи издала оглушительный грохот. Она теперь так близко, словно кружит над зданием, разыскивая меня.

Зрители начали ворчать.

– Мы не за это платили.

– Похоже, оно спит.

– А я думал, это главный номер программы!

– Ой, здрасьте, – сказала я небрежно.

В поезде снова зашептались.

– Не знал, что оно будет ещё и разговаривать с нами.

– А ты не слишком высокомерная?!

– Что нам делать, отвечать?

– Ни в коем случае, – сказала я. – Просто расслабьтесь и не сопротивляйтесь шоу.

На этот раз, выплёскивая свой гнев, я чувствовала себя совершенно по-другому. Я не следовала сценарию. Я будто вонзила изогнутый коготь в своё сердце и вырвала его через кожу. Боль и скорбь прожгли меня с ног до головы, и я чуть не потеряла сознание. Я стиснула зубы, запрокинула голову и закричала что было силы. На одно чудовищное безмолвное мгновение мне показалось, что ничего не изменилось.

А потом грянул гром.

Ярость охватила всё моё тело, будто пламя, пожирающее хворост. Я открутила крепления на балках под потолком. Они послушно качнулись вниз и на секунду зависли в центре комнаты, прежде чем с грохотом свалиться на пол, чуть не задев людей в поезде-призраке.

Нехотя они зааплодировали.

– Ах, как замечательно, – услышала я чей-то возглас.

– Действительно чувствуется реальная опасность, – сказал кто-то другой, весь серый и дрожащий от страха.

– Умеют же нагнетать напряжение, – сказал третий, задыхаясь от волнения. – Блестяще!

– Спасибо, – сказала я вежливо, поднимая мою тяжёлую односпальную кровать и с трудом швыряя её в окно.

Когда она врезалась в цель и осколки аккуратной горкой посыпались к моим ногам, а оконная рама застонала и рухнула, люди в поезде-призраке одобрительно зашептались, хотя некоторые обменялись удивлёнными взглядами.

– Вы почувствовали?

Раскаты грома над нами перекрывали все звуки, но мы сразу уловили изменения в здании – такое ощущение, будто оно разваливалось, осыпалось.

– Мамочки, – сказал кто-то. – Пол трясётся. Я чувствую дрожь!

– Кажется, всё здание трясётся, – добавил его товарищ. – Ходуном ходит.

– Вполне возможно, – сказала я рассудительно. – Остальные призраки ведь тоже разносят свои комнаты в пух и прах.

Они переглянулись.

– Я думала, полтергейст только один, – сказала женщина медленно, с трудом произнося слова.

– Так и было, раньше, – сказала я. – А теперь мы все при деле. Вчера вечером мы хорошенько поговорили. Оказывается, нам есть на что злиться. Они все в бешенстве там, внизу. Видели бы вы их – зрелище восхитительное, честно!

В перерывах между раскатами грома из других частей здания доносились треск, грохот и взрывы дикого торжествующего хохота.

– Мы очень сильно злимся, – сказала я, схватив молоток и принявшись дубасить им по полу, пока не увидела комнату подо мной. – Я злюсь из-за всех мучений, которые им пришлось пережить. Мы злимся на Кролера и на то, что он сделал с нами. И со своим сыном. А ещё мы злимся на вас. Вам должно быть стыдно!

Пол заскрипел и покрылся трещинами. Я услышала, как кто-то нервно сглотнул.

– Если нам удастся сломать побольше балок, досок и стропил, – старательно объясняла я ошеломлённым зрителям в поезде, с радостью вспоминая всё, чему я научилась во время ремонта Дома с видом на море, – то целостность конструкции будет нарушена.

– Что это значит? – проговорил, запинаясь, посиневший от страха мужчина из поезда-призрака.

– Это значит, что вам надо бежать, – ухмыльнулась я. – Честное слово, у вас больше денег, чем мозгов, как я посмотрю!

Сорок взрослых людей вскочили на ноги, разинув рты от изумления, и принялись толкать и пихать друг друга, торопясь вон из моей комнаты.

Ворвался Кролер.

– Что ты творишь?! На свободу захотелось? Тебе там будет плохо, Полтергейст. Им всем будет плохо. У них ничего нет, кроме этого места!

Хотя я знала, что он меня не слышит, я всё равно ответила ему, просто потому что приятно было произнести правду вслух.

– Возможно, но мы готовы рискнуть. И, кстати, ты ошибся, Кролер. Намного лучше, когда к злости примешиваются эмоции. Это придаёт ещё больше сил. А ты и не догадывался…

И на мгновение я готова была поклясться, что он посмотрел прямо на меня удивлённо, в отчаянном бессилии.

– Кролер? – сказала я медленно. – Ты слышишь меня?

Его зрачки подозрительно сузились в ответ на мой вопрос. Он замер не дыша.

– Кролер, ты видишь меня? Всё это время ты только притворялся, что не видишь привидений? Чтобы твоему сыну пришлось делать грязную работу вместо тебя?

Чтобы не впутываться в их чувства и в их жизнь. Для этого и нужен был Скенлон. Кролер использовал своего ребёнка как губку, чтобы впитать всю ту вину, которая должна была лечь на его плечи.

– Кролер? Я знаю, что ты меня слышишь. – Теперь это было очевидно.

Он стиснул челюсти. И, словно радуясь, что ему больше не нужно притворяться, он посмотрел на меня в упор. Меня будто током ударило.

– Хорошо, – сказал он, обводя руками разрушенную комнату. – Ломай, если хочешь. Я построю заново. Мы можем построить вместе. Больше. Лучше.

Звон разлетающихся осколков и треск сломанных досок на мгновение смолкли под натиском свирепой убедительности на его лице. Я сглотнула. Его улыбка казалась ласковой, почти что любящей.

– Не валяй дурака, Полтергейст, – сказал он тихо. – Хватит притворяться. Тебе здесь нравится. И, кстати, я впечатлён, что ты организовала это, э, небольшое восстание, правда впечатлён. Я тебя даже зауважал. Я дам тебе всё, что пожелаешь. Чего ты хочешь? Комнату побольше? Чтобы весь Дом с привидениями был в твоём распоряжении? Или ещё лучше, что скажешь насчёт тематического парка, посвящённого только тебе? Будет сделано. Мы можем стать бизнес-партнёрами, если хочешь. Ты и я, вместе мы напугаем весь мир. Что скажешь?

Я вся обмякла, отдавшись мечтам. Целый тематический парк? Я уже представила, каким он будет. Слово «Полтергейст» большими сияющими буквами. Поклонники. Абсолютная свобода, я смогу хулиганить, сколько захочу, и моя вспыльчивость будет расти с каждым днём, пока не превратится в настоящий кошмар. Да, я могла бы остаться. А вдвоём нам не составит труда убедить Скенлона остаться тоже. Другие призраки пусть уходят на все четыре стороны, а мы втроём состаримся вместе. Как семья. Странная, сумасшедшая, конечно, но всё-таки семья, если не слишком придираться.

Кролер заметил мои сомнения и наклонил голову набок медленно, почти с нежностью.

– Останься, – сказал он. – Я нужен тебе. А ты нужна мне. Вместе мы создадим нечто потрясающее.

– Надо же, – сказала я. – А ты молодец, Кролер, всегда точно знаешь, чего я хочу.

Мы улыбнулись друг другу.

И в этот момент взаимного восторга я приняла решение. Меня больно кольнуло сожаление, но кто я, чтобы противиться собственной судьбе?

Я знала, чего я хочу, осталось только заполучить это. Кое-кто может пострадать, но такова цена, которую я готова заплатить. И действовать надо быстро, пока я не передумала.