Текст книги "Охота пуще неволи"

* * *

Середина сентября выдалась тихой и солнечной. Осень заявилась в своей настоящей, полной красе, не пугая пока ушедшим летом и грядущими зябкими холодами. Собравшись в большие стаи, улетели аисты, ласточки, чибисы. Притих лес. Еще только первые холодные утренние туманы оседают на лугах мириадами ярких искорок в лучах восходящего солнца, еще витает в воздухе аромат сочных слив яблок и груш, переспелых огурцов и томатов, вперемешку с пряным запахом тмина и укропа; еще только-только начинает чудиться, что день стал короче, а ночь длиннее. А было ли лето – грустно думается, глядя на скошенные поля, на желтые листочки, плывущие и кружащиеся в бурунчиках чистой, но темной и холодной осенней воды полноводных, по-осеннему, рек. Гуляя по притихшему осеннему лесу, бродя с лукошком по сказочным перелескам, хорошо думается. О прошлом, о настоящем, о предстоящем. А душа задумчиво уносится за клином курлыкающих журавлей куда-то в безграничную даль, в будущее. Кажется, ещё совсем недавно ласковое утреннее солнце, только-только скрывшись в коротенькой летней ночи, рано на рассвете будило нас, поднимая настроение и весело напоминая нам о планах и заботах на предстоящий день. Но вот тихо и незаметно стал сокращаться день, непривычно оголились убранные поля, как-то сумрачно и тихо, серо и печально стало в парках, садах и скверах, откуда внезапно исчезли мелкие певчие птицы. И лишь неприхотливые скромницы-красавицы астры, важные гладиолусы и гордые яркие георгины – цветы наступающей осени – радуют глаз на городских клумбах и в палисадах, спасая сознание от уныния и осенней хандры. Прохладной тревожной тишиной, перезрелыми сыроежками и чёрными груздями встречают редкого путника задумчивые сумеречные ельники, словно осязаемая и ощущаемая пустота наполнила их, а в перелесках и на опушках разноцветными красками запестрели пожелтевшие и покрасневшие листочки берез и осин. В сером, бесцветном и холодном небе потянулись, печально курлыкая, клинья улетающих на юг журавлей. На поросших густым рябинником низких берегах неширокой речки легко проглядываются издали красные гроздья спеющей рябины, а прозрачная стылая вода её кажется тёмной и от того – бесконечно глубокой. И лишь опавшие бледные листочки стройных рябин и их вечных соседок-подружек – ив и верб, прибитые ветерком к берегу или закручиваемые бурунчиками на стремительном течении, грустно напоминают о том, что лето закончилось. В пойме же реки по утрам серые туманы расползаются лохматой дымкой разорванных облаков, скрывая от солнышка блеклые капельки холодной росы. А в деревенских садах пахнет терпким мёдом перезревших и опавших груш, яблок и слив, с примесью пряных ароматов тмина и укропа: неизменных признаков наступающей осени, которую поэт назвал почему-то «унылая пора». Но ведь действительно, хоть и «унылая», но всё же «…очей очарованье»!

Если приглянуться и прислушаться к осеннему лесу издали, тайно и скрытно, то покажется, что совсем уж не простой этот лес, а лес сказочный. На рассвете у могучих дубов, уже окрасившихся в красный цвет, среди скошенного поля проходит гон оленей. Красавцы-рогачи, грациозно запрокинув головы с ветвистыми рогами, оглашают опушку леса громким рёвом. Горячий пар дымкой вырывается из трепещущих ноздрей, копыта вздымают невспаханную стерню, а громкий рёв разносится по утреннему лесу многократным эхом. Но это не пугает ни спокойно пасущихся самочек оленей, ни важно и озабоченно выхаживающую по полю задержавшуюся с отлётом стайку журавлей, ни тихо шуршащих поползней и лесных синичек, ни мелодично и нежно посвистывающих рябчиков, облюбовавших лесную полянку, усыпанную красными гроздьями брусники. А вездесущие, но незаметные паучки – неизменные признаки наступающей осени – раскинули по ветру свои шёлковые паутинки, и их плетения, обильно орошённые утренней росой, словно ажурные кружева неведомой мастерицы-рукодельницы, умело и искусно плетущей и накидывающей на ветви деревьев и стебли травы своё невесомое узорчатое плетение – «бабье лето». Растворится туман в лучах нежаркого осеннего солнца, и заблестят эти кружева мириадами светящихся бисеринок-искорок, отражая в себе и осеннее небо, и нарядную пёструю листву окружающего леса, и холодную блеклую зелень осенней травы, в которой спрятались красные шляпки упругих подосиновиков, кокетливо прикрытые опавшими красными и жёлтыми листьями готовящихся к зиме деревьев. Прекрасная, хоть и немного грустная пора – осень…

Алексей в последнее время всё чаще любил остаться один. Водителя отправил в отпуск, большинство егерей тоже ушли в отпуск. В охотхозяйстве наступило межсезонье. Корма, в большинстве, заготовлены, добыча копытных проходит по плану и удачно, рейды по борьбе с браконьерством продолжаются рейдовой бригадой, в которую в обязательном порядке включили сотрудников РОВД. Впереди осенне-зимний сезон, тогда будет не до отпусков.

Сегодня, отбыв в кабинете до обеда, Алексей заправил полный бак в машине, захватив карабин и бинокль, уехал в дальний обход. Егеря предупреждать не стал – решил просто полюбоваться лосиным гоном. Машину пришлось оставить далеко от намеченного им места. Лог и низина оказались непроезжими для его УАЗа, и в одиночку он не решился штурмовать метров сто пятьдесят глубокой колеи по болоту. До ближайшей деревни не менее десяти километров, и неизвестно, есть ли в деревне трактор, чтобы вытащить его в случае зависания на колее в грязи.

Закинув карабин за плечо и бинокль через шею на грудь, Алексей пешком отправился по топкому осиннику к деревянному маяку, стоящему недалеко от поляны в болоте, на которой, как предполагал Алексей, должны сходиться в поединках лоси. Дойдя до маяка, убедился, что залезть по его покрытым лишайником и мхом ступенькам на площадку наверху – занятие небезопасное, но реальное. Спустился с пригорка в болотистую пойму. Следы лосей в грязи попадаются всё чаще и чаще. Вот уже видны поломанные кусты крушины, содрана кора с ветвей лозняка. Выйдя на поляну среди болота, пошёл по кромке. Периодически стали попадаться большие лапеки-выбоины в траве до самой грязи. Запах лося, гонного лося, витает в воздухе. Лёжки, лёжки: повсюду встречаются старые и свежие лёжки, лосиный помёт. Алексей оглянулся, увидел, что вершина маяка проглядывается с поляны и дальше решил не идти, чтобы не вспугнуть случайно лежащего лося. Вернулся к маяку и тут с сожалением вспомнил, что сегодня ещё, или уже, не обедал. Да и вряд ли поужинает.

Солнце опустилось за верхушки деревьев. Дневная жизнь леса затихает, просыпается жизнь сумеречная и ночная. Алексею в бинокль с площадки хорошо видны сквозь прогалины поляны и делянки вырубленного леса. Прямо под вышкой зашуршал ёжик, выполз из-под старого пня и двинулся к брусничнику полакомится ягодами. По краешку делянки прошлась парочка косуль. Застыв на несколько секунд, запрыгали и скрылись в высокой траве. По их следам, громко чавкая грязью, идёт большой табун диких кабанов. Они сворачивают с делянки и идут к высокому лесу, где на краю болота будут лакомится опавшими орехами лещины и желудями. И снова тишина. Тишина грустного осеннего леса…

Где-то на краю поляны громко затрещали ветки, будто ещё одно стадо кабанов прорывается сквозь заросли к поляне.

«Гму-ууугхх», – то ли мычание, то ли стон донеслось оттуда. Стон-мычание повторилось вновь, и на поляну вышел рогач-сохатый. В сумерках, глядя в бинокль, Алексей прекрасно разглядел красавца. Рога оленьего склада с длинными отростками. Всего по семь отростков на каждом рогу. Лось остановился, долго мочился, затем копытами взбил траву до грязи, заодно потрепал рогами упругие ветки куста ивы: да так, что с веток посвисала лохмотьями кора. С другого края поляны раздался ответный стон и треск. Там горячился ещё один лось.

«Уже два», – подумал Алексей, и вдруг внезапный стон лося раздался чуть ли не под ним, у маяка. Из осинника к краю болота бегом подбежал огромный лось с лопатообразными рогами. На секунду приостановившись у болота, словно раздумывая, он вновь застонал и, громко треща сушняком ветвей, полез через заросли прямо к поляне.

Тем временем в бинокль Алексей заметил трех самок, которые, казалось, равнодушно стоят в центре поляны в густой траве, сгрызают кору с куста ивы. Они лишь тревожно водят ушами, трясут головой, отгоняя докучливых осенних клещей. Прямо под самыми лосихами плавно проскользил козодой, издавая хриплые трескучие звуки. Лосихи не обратили на него никакого внимания. С трёх сторон к ним приближаются самцы. И тут Алексей заметил ещё одного, четвёртого лося. Он поднялся из травы невдалеке от лосих. Вот почему они такие спокойные, смирные! С ними лось, по-видимому, победитель турниров последних дней.

Алексей подсчитал отростки на рогах: на одном двенадцать, на другом тринадцать… И хотя подсчёт отростков не даёт точной картины о возрасте – ясно, что этот лось здесь старший и, одновременно, сильнейший. Он не спешит оповестить о своем присутствии, подходит к самкам и, подгоняя их рогами, направляет в густой островок леса посреди поляны. Те послушно идут к островку, а самец остаётся в центре поляны, прижимая уши, взъерошивает шерсть на загривке, опускает голову к земле и, поднимая её вверх, издаёт два коротких утробных стона: «Угахх, ууумммххх», – понеслось над поляной и отозвалось эхом по всему окружающему лесу. Даже дикие кабаны, занятые сбором орехов и желудей, настороженно подняли морды и застыли.

Лишь один лось ответил «хозяину поляны». Тот, который прошёл в болото из леса. Он, как видит Алексей по раскачиванию верхушек кустов, продолжает пробираться к поляне, периодически, часто гукая. Наконец, взобравшись на открытое место, пришелец остановился. Бока его, мокрые от пота, круто вздымаются. Шерсть на холке поднялась. Он пробежал несколько метров к центру поляны, остановился. «Хозяин» приближается к нему быстрым шагом и останавливается у выбитой среди травы полянки. Самки, дойдя до кромки острова, остановились и с любопытством замерли. Двое других лосей, чувствуя, что «хозяин и друг» самок устремился на поединок и оставил их без своего контроля, немедленно бросились к ним. Но их пути пересеклись, и они встали, как вкопанные, бешено глядя друг на друга и не решаясь первым вступить в драку. Силы примерно равны, а бои с «хозяином» наверняка эти силы поубавили.

Тем временем, «хозяин» поляны, бешено взрывая дёрн копытом и издавая стоны, вызывает пришельца на бой, и тот не собирается уступать: выбегает на утоптанное ристалище, пропитанное запахами самцов-лосей. Оба лося стали медленно сближаться. Пришлый лось первым бросился в атаку. Опустив голову с мощными «лопатами», он бросился на «хозяина», изготовившегося к поединку, и первый удар «тарана» принявшему своими опущенными к земле рогами. Сухой удар раскатился по поляне. Оба лося устояли на ногах, но «хозяин» сделал несколько отступающих шагов назад. Освободив рога, он встал на задние ноги и, опускаясь, нанёс мощнейший удар передним копытом в грудь, не успевшему защититься противнику. От удара пришелец присел, и в это же мгновение «хозяин» нанёс ему удар рогами в шею, сбил его на бок и принялся бить пытающегося встать соперника передними копытами: в живот, по рёбрам, по голове. Удары настолько сильные, что сидя в трёхстах метрах от дерущихся лосей, Алексей слышал, как ему показалось, хруст ломаемых рёбер. Наконец поверженному лосю удалось встать на ноги, но «хозяин» опять, встав на дыбы, ударил его передними копытами в бок и по хребту. Еле устояв от этого удара, пришелец устремился в высокую траву, получив напоследок сильнейший удар рогами по задним ногам. Искалеченный и избитый, он наткнулся на изготовившихся к бою двух других быков. Увидев чужака, противники тут же объединились, бросившись, опустив рога к земле, на пришельца. Припадая на разорванную ногу, пришелец шарахнулся в сторону, ударился с размаху в осину, и осел на задние ноги, тут же получив удары копытами преследователей. Показавшийся из травы хозяин поляны издал дважды громкий стон – избиение прекратилось. Двое местных лосей, очевидно, помня полученные недавно уроки от «хозяина», нехотя удалились в разные стороны, спрятавшись в густой высокой траве, а поверженный пришелец, не в силах подняться, лёжа на согнутых ногах, с ужасом наблюдал за приближающимся хозяином поляны. Но страх побеждает боль от ран, лось поднимается и, шатаясь, уходит с поляны. Вслед ему с трёх сторон доносятся грозные стоны соперников.

Стемнело так, что Алексею пришлось сменить бинокль на прицел ночного видения его карабина. Возбужденный сам от увиденного, Алексей сел на тёплые доски и, не таясь, закурил. Надо ехать домой. А неохота! После развода, который прошёл тихо, мирно, Алексей большую часть времени проводил вне дома. Большой дом стал тесен: давил, угнетал своей тишиной. Потому Алексей приезжал домой только переночевать. В магазин не заходил специально, встречаться с Леной после её объяснений и, как ему показалось, капризов её, не хотелось. По выходным, забросив ружьё за плечи, бродил по лугам и болотинам, стрелял уток и болотную дичь. Приспособился охотиться на вяхирей у горохового поля по вечерам на пролётах. Днями же сидел в кабинете. Зато довёл все бумаги до нужного состояния, подготовил материалы на очередную, свою уже коллегию. Каждую среду уезжал в институт, где его ожидали студенты: четыре пары пролетали, как один час. Только однажды позвонила Таня и спросила, что делать с его личными вещами.

– Оставь своему будущему хахалю, – зло бросил в трубку и отключил телефон.

Сегодня специально уехал в дальний обход. И угодья посмотрел, и на гон налюбовался. Вспомнил свою юность, когда с закадычным другом Федей ходили на лосиный гон. Кусок сала и луковица в кармане, ружьё с двумя дробовыми патронами, надёжный Саян – русско-европейская лайка, привезённая щенком из Кировского питомника.

Сколько впечатлений, сколько радости, сколько гордости за себя на следующий день после ночёвки в лесу! И кажется, что не было страха, не было ночного, до дрожи, холода: только восторг от увиденного и услышанного за вечер, ночь, утро. Тогда они по дороге домой ещё на озере стреляли уток, дав возможность Саяну искупаться не только ради удовольствия, но и по делу. Тот лосиный гон запечатлелся у Алексея в памяти на всю жизнь. Хотя сезон гона у лосей и сейчас он ожидал с неменьшей тревогой, чем глухариный ток или вальдшнепщую тягу, или открытие охоты на уток.

Счастливый, довольный, он спустился по шаткой, скользкой лестнице на землю и без фонаря в полной кромешной темноте через час был уже у машины, а ещё через два часа – на работе в кабинете. До начала рабочего дня оставалось ещё пару часов. Алексей сделал себе двойной кофе. Выпив, с удовольствием растянулся в кресле, в котором обычно любил сидеть Болохин. Прибывшая пораньше на работу уборщица с удивлением обнаружила, что дверь в кабинет не заперта, хотя она точно вчера её запирала после уборки. А войдя в кабинет, удивилась ещё больше: в кресле крепко спит охотовед, держа за ремень карабин, лежащий на коленях. Хотя спал он, как оказалось, «одним глазом». Услышав входящую уборщицу, Алексей открыл глаза и, здороваясь, виновато улыбнулся:

– Под утро только в город приехал, решил домой не заезжать!

Уборщица поздоровалась, а про себя подумала: – «А кто ж тебя ждёт там, в пустом твоём доме, бедолага»? – но вслух ничего не сказала и, вздохнув, и вспомнив, зачем пришла, стала поливать цветы, не обращая внимания на вновь задремавшего охотоведа.

* * *

Где-то в середине октября позвонил Юра. Звонок обрадовал, как неожиданно найденный клад. Юра Серпиков, старинный друг, однокурсник, коллега, проживал в глубинке России, где работал районным охотоведом. Как понял Алексей из короткого разговора, Юра взял отпуск, сейчас находится в Москве на вокзале по пути к нему, Алексею, в гости на недельку. Просил встретить его на вокзале. Коротко добавил, что до сих пор не женился, везёт с собой трёхлитровую банку тушёной медвежатины и десяток метровых вяленых стерлядок. Просил найти ему невесту и поставить побольше пива в холодильник. А если там нет места из-за дичи, то дичь извлечь и зажарить, сварить, стушить. В общем, Лёша понял, что Юра в своём медвежьем крае изголодался и одичал по полной программе. Ну, это и понятно. В городке, где едва ли десять тысяч жителей живёт постоянно, неженатому тридцатипятилетнему охотоведу вряд ли можно насытиться в полной мере, и мера эта, как знал Алексей, довольно-таки безграничная. Сразу прикинув, с кем его тут познакомить, чтоб «повязать» его на пару-тройку суток, на перерывы между походами по баням и кабакам. Быстро «раскинув» самые срочные дела, Алексей решил и в самом деле заполнить пустой холодильник. Заехав в «свой» магазин, набросал в тележку продуктов так, что некоторые пакеты уже не вместились и их пришлось к кассе нести в руках, а при расчёте и вовсе разложить горой.

– Алексеевич, у вас праздник намечается грандиозный? – кассирша Аллочка вложила в сетку длинную ленточку чеков.

– Друг приезжат. Издалека! Давно не виделись. А он поесть любит! И поспать.

– И что он соня такой? И обжора? Наверное, как медведь толстый?

– Аллочка! Медведи толстыми бывают, а Юра не толстый. А как раз наоборот – стройный, как кипарис.

– Значит, его жена плохо кормит!

– А он не женат.

– И вправду красавец?

Алексей призадумался на секунду:

– Наверное, я вас познакомлю!

– А он что, тоже охотник?

– Да ещё какой! Охотовед!

– Тогда не надо нас знакомить, – Аллочка мгновенно надула губки и принялась перекладывать купюры в кассовом ящике.

– Аллочка? А что вдруг? Охотники не люди?

– Может быть и люди, – Аллочка закусила губку, – только счастья с ними, видимо, нет. Не бывает!

– С чего ты это взяла вдруг?

– И не вдруг, и ни с чего, а с кого!

– Уж не с меня ли?

– А почему бы и не с Вас? И жена от Вас уехала, и наша Леночка Анатольевна вон уже второй месяц ходит чернее тучи. И плачет, между прочим, – с вызовом добавила кассирша.

– Плачет, говоришь? А я тут при чём?

– Вот я и говорю, все охотники чёрствые и слепые. Ничего не видят, кроме леса своего. А мы-то не слепые!

– Кто это мы?

– Не важно! – Аллочка опять стала сосредоточенно пересчитывать и перекладывать деньги.

Алексей молча отошёл от кассы, ссутулясь, вышел с металлическими корзинами к машине. Перекладывая продукты на заднее сиденье, почувствовал чей-то пристальный взгляд. Оглянулся. В окне заведующей магазином задёрнулась штора. Вернувшись в магазин, поставил на место корзинки, вновь подошёл к насторожившейся кассирше:

– Ты мне не ответила, Алла, почему Елена Анатольевна плачет?

– А вы у неё самой спросите!

– А если она мне не скажет?

– Скажет, если правильно спросите.

– Вот как! А как это правильно?

– Вот-вот! Я же говорю – дремучая темнота. И за что Вас только любят такие женщины?

– Какие-такие? Алла!

– Хорошие.

– А почему тебе кажется, что любят?

– Всё, я больше ничего говорить не буду и ничего не говорила. Не мешайте мне работать, Алексей Алексеевич!

Алексей отошёл от кассы, несколько раз взглянул тайком на служебный вход для продавцов, но зайти к Лене так и не решился. Быстро сбежав по крыльцу, завёл машину и, не оглядываясь, рванул к дому, злобно перебирая в памяти слова молодой девушки – продавца и проклиная себя, что заехал именно в этот, в «свой», магазин.

Московский поезд прибывал на вокзал соседнего города около шести утра. Алексей приехал на час раньше. «Волгу» поставил на стоянке, а сам отправился на перрон, улыбаясь самому себе в ожидании приятной встречи. Чтобы скоротать время, зашёл в привокзальное кафе, заказал себе двойной кофе, и умостившись в пластиковом креслице и прихлёбывая горячий кофе, вспомнил поездку к Юре в гости и на охоту. С тех пор прошло уже более десяти лет. Тогда еще Леша работал директором в областном центре.

Друг Алексея, Петруха, ждал очереди на «Ладу» почти три года. И, наконец, приобретя «не роскошь, а средство передвижения», прибыл с друзьями и ящиком водки к Алексею «обмыть» долгожданную покупку. Двое суток они «замачивали» машину и, когда водка закончилась, решили на ней съездить на охоту.

– Куда поедем, Лёха? – вопросительно уставились на Алексея.

– Можно в Кудино, на кабана!

– Это близко, давай дальше!

– Можно на Браславские озёра, угря зажарить, лещей на зиму наловить!

– Близко! Давай дальше.

– Ну, тогда в Киров. На медведя.

– Замётано. Жди завтра.

Друзья укатили. Алексей даже не подозревал, что у них хватит авантюризма отправиться на «край света». На следующий день, ближе к обеду в дверь позвонили. Тани дома не было. Алексей, с ещё больной головой от трёхдневного праздника, открыл дверь. На пороге, улыбаясь, стоял Петруха:

– Быстро собирайся. Поехали.

– Куда?

– В Киров, на медведя! Бери тёплые шмотки.

Подумав, что это шутка, Алексей захватил офицерский бушлат, десять рублей денег (это был ещё полноценный советский «червонец») и вышел в подъезд. Компания ждала, сидя в «Жигулях». По пути заехали в гастроном, где закупили ящик «Медвежьей крови», ящик тушёнки и бутылок пять водки. Отъехав за город, бросили жребий: кому рулить и быть штурманом до Горького (теперь это Нижний Новгород), а это чуть более полутора тысяч километров. «Свободной смене» разрешено было слегка подправить здоровье. Алексей быстро уснул, а проснулся уже в темноте. Машина неслась по оживлённой трассе, а водитель и штурман громко обсуждали, где лучше свернуть на Владимир.

– Где это мы? – спросил Алексей, потягиваясь и пытаясь вытянуть затёкшие ноги. Саня, (ещё один из их компании) безмятежно спит рядом, а Петруха важно ответил:

– Москву объезжаем по кольцу, вот ищем поворот на Владимир.

– Вы, что, серьёзно? – сон как рукой сняло.

– А ты что, до сих пор не понял?

– Мужики, вы обалдели! Надо было предупредить!

– Лёха! Ты в отпуске. Это, во-первых. В Кирове у тебя друг-охотовед. Юра! Это, во-вторых. А возвращаться домой уже поздно. Через три часа полпути проедем. А вам к утру с Саней за руль. Это, в-третьих. Так что, можно дальше спать, у Горького мы вас разбудим.

В Киров добрались без происшествий, но Юры дома не оказалось. Как пояснил отец, Юра находится в отдалённом селе на Вятке с охотничье-промысловой бригадой. Там они занимаются промыслом рыбы и заготовкой мяса по лицензиям. Отец нарисовал на тетрадном листке схему пути до села, а это добрых сто пятьдесят километров от областного центра в глухом и труднодоступном районе. Но пройденные за сутки две тысячи километров эти сто пятьдесят уже не испугали. С большим трудом по схеме, вычерченной отцом, к закату дня добрались они до окраины деревушки: вроде той, что указана на схеме. Ни знаков, ни нормальных дорог на протяжении доброй сотни километров не было. По деревне проехать было невозможно, и Алексей пошёл в разведку. По пути встретилась старушка, у которой Алексей спросил о «доме охотника».

– Ак чё сынок! Тут везде дом охотника!

– А где, бабушка, бригада живёт?

– А нет у нас никаких бригад!

Как же расспросить бабушку?

– А, может, есть домик, куда охотники пить водку приезжают из города?

– Ак, конечно есть домик-то. Целых два. Один вон стоит у колодца-то, а второй – внизу, у Вятки! – ответила «окая» и с явным «вятским» акцентом бабушка. Алексей пошёл по разбитой лесовозами улице к колодцу, оглядываясь на дом. Настоящий «дом охотника» прозевал, но услышал за спиной до боли знакомый «вятский» голос Юры:

– Лёш? Ты ли? Чё ли тут? А, Лёш?

Алексей обернулся – Юра с распростёртыми для объятия руками бросился к нему:

– Я в окошко гляжу – голова кучерявая. Думаю сон, гляжу, а ты по сторонам оглядываешься. Значит, ищешь кого-то!

Обняв Лёшку, потащил в дом.

– Откуда, Лёха, я до сих пор не верю?

– Там за деревней стоит машина.

– Какая машина?

– «Жигули»!

– Да ну, нафиг! Мы на УАЗе тут не проезжаем!

– А как добираетесь?

– А мы по Вятке-то, на моторе!

– Пошли за пацанами!

– Лёшка, ты тут оставайся. Машина по деревне не пройдёт-то. Я пойду, поставлю её на охрану и друзей твоих приведу! Смотри тут, вон уха в вёдрах стоит. Пену сними, как закипит…

Юра умчался, ещё раз тряхнув Алексея за плечи, а он подошёл к натопленной плите, где в вёдрах варилась уха. Аромат стерляжьей ухи наполнил уже, казалось, весь дом. Вскоре вернулся Юра с Лёшиными друзьями и сумками в руках, а через час в дом привалила и бригада, вернувшаяся с промысла рыбы. Юра всех представил и, умывшись, вся компания уселась за большой строганый стол посреди дома. Гости достали привезённые харчи: тушёнку, яблоки и, естественно, спиртное. Юра, как бригадир, распорядился по своему: водку куда-то унёс, вино отполовинил, а на стол поставили бидончик с брагой. Благо, двухсотлитровая бочка браги стояла тут же, у порога. Стол уставили тарелками с холодной варёной лосятиной, сковородами с жареными грибами, кастрюльками с отварной картошкой и, конечно, вёдрами с жирной, наваристой ухой в которой плавали комки сваренной чёрной икры. Брагу разливали прямо из бидончиков в гранёные стаканы, а то и кружки. Звучали тосты, шум, смех, а ближе к полуночи появилась гармошка, и в вятском краю зазвучали среди местных напевов белорусские «Касиу Ясь канюшыну, Купалинка»

Алексей с Юрой в середине вечера, прихватив с собой «термосок», прошлись по короткой пустой улице, спустились по крутому берегу к величественной Вятке, и Юра провёл Алексея в одиноко стоящую на берегу избушку. Там они зажгли керосиновую лампу, так как света в избушке не было, и просидели у накрытого стола до рассвета. Вспоминали студенческие годы, рассказывали о своей жизни. Поспать в эту ночь так и не удалось. Лишь встало солнце над лесом, к избушке стали сходиться рыбаки. Конечно же, с помятыми, невыспавшимися лицами, но оживлённые, весёлые. Вместе с белорусскими друзьями загрузили в самодельный, с МАЗовским двигателем баркас невод, сети, привязав к корме на буксир лёгкую дюралевую лодку с висящим на корме «Вихрем», отправились вверх по течению Вятки. Величие реки, степенно несущей свои воды, поразило Алексея. Отойдя на баркасе километров двадцать вверх, причалили к берегу. Бригада, не суетясь, принялась за работу. Одно крыло невода оставили на берегу, закрепив на нём отёсанный кол почти в три метра. Идя на моторе к противоположному берегу наискосок, вверх по течению, артельщики выбрасывали за борт часть крыла трёхсотметрового невода, высотой в три метра с ячеей не менее восьми сантиметров. Дойдя где-то до середины реки, катер завернул вниз по течению, закругляясь постепенно к берегу, на котором остались рыбаки. Кол, на котором было закреплено крыло невода, стало тащить. Рыбаки вчетвером держат этот кол, упираясь в землю, однако силой течения невод несёт вниз; за ним, как плуг, оставляя глубокую борозду в речном песке, ползёт и крепёжный кол. Вскоре круг почти замкнулся. Рыбаки заскочили по пояс в воду, приняли второе крыло невода и завели его на берег, недалеко от «ползущего» к ним первого крыла; затем распределились по пять человек на крыло и стали травить крылья на берег. Алексею и ещё одному рыбаку поручили стоять по колено внутри тони и прижимать грузы снасти под водой к песку. Уже полневода вытащили на берег, когда у ног Алексея стала скапливаться и метаться рыба. Впервые увидев у себя под ногами метровую стерлядь, Алексей бросил свою работу и, уцепившись руками в упругую плоть «царской» как из мультфильмов рыбины с вытянутым носом. Обалдев от неожиданного счастья, Алексей поднял рыбину над головой и закричал:

– Петька, Петруха, тащи фотоаппарат.

Что ответил Петька, Алексей не расслышал. Получив бесцеремонный толчок в спину, вынужден был выпустить рыбу и вновь приступить к своим обязанностям. Крылья стали тащить уже не вертикально, а параллельно водной поверхности. Рыбы становилось всё больше и больше, Алексей с широко открытыми глазами смотрел, как часть рыбы уходит через поплавки, под грузила, как вокруг него прямо у ног начинает кипеть вода от кишащей в ней рыбы. И когда мешок невода, «мотня», приблизился к Алексею, трое рыбаков бросились внутрь к нему с корзинами и стали черпать ими рыбу и, передавая из рук в руки, подавать на берег. Остальные медленно, с большим трудом продолжали тянуть невод на берег, в крыльях которого застряло множество рыбы. Весь мокрый, и не замечая этого, Алексей, что было сил помогал тянуть верёвки с грузами ближе к берегу, следя, чтобы они максимально прижимались ко дну. Вскоре крылья полностью были уложены на берегу, «мотня» осталась в воде, но уже своим жерлом на мокром песке. Около десятка двуручных корзин, полных рыбы, стоят в траве поодаль от берега. С баркаса подали ещё примерно столько же. Постепенно невод вытащили на мокрый песок, корзины заполнили рыбой: лещ, судак, щука, язь, жерех, подуст и, конечно же, стерлядь. У рыбаков в сапоге имелись ивовые прутики по сорок сантиметров. Если размер стерляди вызывал сомнение, рыбак доставал мерку, прикидывал. Если рыба была меньше сорока сантиметров, её без жалости выбрасывали в реку. Когда невод полностью освободили от рыбы, на берегу было наполнено с горочками около тридцати плетёных ивовых двуручных корзин.

– Ну вот, Лёха! Как тебе?

– Юра! Ты не представляешь, а точнее, я не мог себе представить такое чудо! Сколько здесь рыбы?

– Чуть больше полутонны, – прикинул бригадир. – Это ещё не чудо! Вот там есть выше тони – мы там иногда по тонне за раз берём. Это уже сегодня поленились идти, головы со вчерашнего гудят.

– А и чё, не похмелились?

– Ты что, у нас здесь строго с этим. Вот приедем, там ты видел, полбочки ещё стоит, да и вторая на подходе!

Только сейчас Алексей заметил, что солнце уже высоко в зените и глянул на часы:

– Ого, ещё десять утра?

– Какие десять? Сейчас уже около полудня!

– Ах да, тут же у вас на два часа раньше. Выходит, мы уже пять часов на рыбалке? То есть на работе!

– Да, Лёха, на одну топь с дорогой уходит пять-восемь, а то и все десять часов.

– А что ж вы не ловите в любом месте, поближе?

– Так топляк! У нас вся Вятка в топляке, невод не потянешь! Вот на двадцать километров берега у нас четыре тони, по километру каждая…

Загрузив рыбу в баркас, невод – в буксируемую лодку, тронулись в обратную дорогу. Петя успел снять всю плёнку в своём «Зените». Некоторые щуки были больше метра в длину, а стерляди набрали целых четыре двуручных корзины. Придя на базу, рыбаки загрузили рыбу по видам в целлофановые мешки и уложили в хранилище-рефрижератор, стоящий на берегу и работающий от дизель-генератора. Пообедав все, как один, кроме дежурного по кухне, улеглись спать. Алексей уснул сразу, едва коснувшись уютного матраца-тюфяка, ароматно пахнущего сеном.