Текст книги "Охота пуще неволи"

Алексей с умным видом поддерживал разговор, думал о том, что вот сидят люди, которым платят деньги, немалые деньги, за эти беседы, доклады, конференции и презентации. А чёрную работу делают почти бесплатно энтузиасты и, конечно, «донкихоты» в деле охраны природы. Время от времени он с улыбкой отвечал на вопросы, сам несколько раз осведомлялся о масштабах надвигающейся катастрофы: сокращении численности какой-то амазонской бабочки и проблем таяния ледников Гренландии. Так хотелось съязвить по поводу исландской сельди, безжалостно истребляемой в Белом море. Но не стал. Это «деловые», а он маленький охотовед, хоть и биолог, коллега некоторых из здесь сидящих, как правильно и представил его ректор. «Потехе – время, а делу – час», – думал он про себя, терпеливо попивая холодную «Боржоми», на которую расщедрился ректор.

«Совещание» закончилось к обеду, все потянулись в расположенное недалеко кафе, Алексей ненадолго остался в компании норвежцев, зам. ректора по АХЧ и переводчика. Договорились, что сегодня он их заберёт около шести вечера. Все трое иностранцев пытались наперебой что-то распросить, но Алексей, сославшись, что впереди ещё целые сутки общения и на занятость, поспешно удалился.

Вечером, по дороге к подкормочным площадкам, вышкам и засидкам, Алексей остановил машину у заброшенной фермы такой же заброшенной деревни. Расчехлил два своих ружья: отцовский подарок ТОЗ-БМ и новенькое штучное ТОЗ-34 с посеребрёнными колодками и инкрустированным прикладом. На оба ружья прикреплены мощные фонари заводского изготовления для ночной стрельбы. Третье ружьё, одноствольное ИЖ-18 с такой же фарой, захватил Козловский.

Алексей поставил в рядок норвежцев и через переводчика стал объяснять условия охоты. О том, что она, эта охота, не совсем законная, а точнее, вообще незаконная, говорить не стал. О том, что передача оружия из рук в руки в стране у нас, да и за рубежом, запрещена, тактично умолчали все. Оформил путёвки на добычу диких кабанов в хозяйственных целях на нужды охотхозяйства с фамилиями егерей, организовывающих и проводящих эту охоту.

Иностранцам же объяснил, что дикие кабаны (которые не обитают в Норвегии) не опасны, пока охотник с ружьём сидит на вышке или засидке. Объяснил, что стрелять можно с разрешения находящегося рядом егеря. Познакомил с егерями Козловским, Пырковым и «егерем» Болохиным. Переводчик определил одно слово, обозначающее разрешение на стрельбу, звучащее по-русски «лисса»! Охотники из Норвегии объяснили, что они азартные охотники по лосю, по белым куропаткам. Но дикого кабана никогда не добывали, и, пользуясь случаем, будут очень рады воспользоваться предоставившимся случаем. Но, когда Алексей дошёл до «техники безопасности» и первым достал свою «курковку», иностранцы ахнули, недоверчиво, с ироничной улыбкой, передавая друг другу «раритет». Алексей достал два патрона: пулю и картечь. Объяснив одному из охотников принцип действия ружья, предложил выстрелить в кусок бетонного обломка, торчавшего метров за сорок на лугу у фермы. Повертев ружьё в руках, Оливер, так звали норвежца, раскрыл ружьё, вставил патроны, закрыв стволы, осторожно взвёл курки. Прицелившись, выстрелил из правого ствола картечью. От бетонного обломка в воздухе зависло белое облако пыли.

– Ого, – зацокали языками товарищи, ожидая второго выстрела. Оливер прицелился во второй камень, нажал пальцем левой руки кнопку галогеновой фары, а пальцем правой руки спусковой крючок левого ствола. Пуля попала ровно в середину, расколов бетонный осколок на несколько частей.

Переводчик перевёл:

– Отличное ружьё, он видел такие ружья на картинках. И патроны снаряжены отлично. Заводская ли это зарядка?

С удовольствием Алексей похвалил охотника и с ещё большим удовольствием рассказал, что патроны снаряжает только сам.

Двое других охотников выстрелили по мешеням из предоставленного им оружия и, сев за руль, Алексей повёз всю команду на охоту. На первой засидке у овсяного поля оставил Козловского с охотником. На второй засидке – Болохина со вторым охотником. На дороге к полям оставил переводчика и Мишу Пыркова с рацией, дабы не пропускали случайные машины. Сам же уехал с Оливером на центральное поле в лесу. Машину оставили метров за двести на поле у леса. Пешком, молча, прошли на вышку. Оливер всё фотографирует по пути своим навороченным цифровым фотоаппаратом. Несколько снимков сделал и из вышки. В лесу наступает закат. Солнце давно закатилось за верхушки деревьев; повеяло прохладой в раскалённую за день вышку, пахнущую сосновой смолой и разостланным на полу мхом. Вдруг, совершенно неожиданно, с низким хищным гулом в окно-бойницу влетел шершень и стал кружить над Оливером. Алексей побледнел, а норвежец, совсем не зная о нависшей в прямом смысле слова над ним опасности, принялся ловить на экран фотоаппарата «муху». Алексей снял панаму и, изловчившись, ударил ею шершня. Тот упал в мох, злобно загудел, пытаясь взлететь, но тут же был растоптан кроссовкой Алексея. На недоумённый немой вопрос иностранца, достал шершня из мха за крылья и показал ему мощные челюсти насекомого, показал на брюшко, широко развёл пальцы, показывая, «какой длины может быть жало», а затем пальцами изобразил укус челюстями и укол жалом на себе, на щеке и, закрыв глаза, вытаращил их, показал «капут». Норвежец понял, пугливо озираясь по сторонам. Как назло, ещё несколько шершней покрутились у бойницы, но наступившие сумерки заставили хищных насекомых убраться. И тут охотники явно услышали в лесу потрескивание сухих веток.

Оливер взвёл курок, высунул стволы в бойницу, и как настоящий охотник замер в ожидании зверя, забыв об опасных шершнях. Треск опять повторился, теперь уже в нескольких местах сразу: стало ясно, что к полю осторожно подходит стадо кабанов. Это Алексею ясно, а, не знающий диких кабанов и так рьяно желающий их увидеть, норвежец замер и, казалось, перестал дышать. Уже почти стемнело, когда на поле высыпали первые поросята.

* * *

Запах человека свиноматка услышала уже на окраине леса перед выходом на поле. Вчера они не рискнули выйти на поле – слишком много непонятных запахов оставили за день люди. И сегодня чуть уловимый запах остановил хозяйку стада. И она громко ухнула, треснув перед этим сучьями. Дикие свиньи замерли по её команде. Однако, с наступлением темноты, терпения у диких кабанов становится всё меньше и меньше, они видят поле, привычное для них овсяное поле с манящими, восковой спелости, колосьями. Первыми не выдерживают сеголетки-поросята и подсвинки-прошлогодки. Несмотря на предупреждающее урчание свиньи, они высыпали на поле нестройным табунком. Видя, что опасности нет, и всё тихо, за молодыми, с сопением, шурша ветками, выходят и взрослые кабаны. Последней на поле выходит и взрослая свинья, а за ней – пара её неразлучных деток. Они осторожно принюхиваются и начинают рвать спелые колосья, поглядывая по сторонам и прислушиваясь. Свинье показалось движение внутри большого деревянного короба, стоящего на столбах. Она знала, что оттуда приходит смерть, она знала, что эта смерть связана с запахом человека и громом выстрела, потому на поле своих поросят выводила последними. Уже несколько свиней и поросят поплатились жизнью здесь, на этом поле, из-за своей жадности и лени питаться в лесу. Остановить стадо от выхода на это лесное поле свиноматка не могла: не всё в её власти. Поэтому, являясь всё же хозяйкой в этом стаде, она приводила их к полю, затем к водопою и, наконец, на лёжку. Следила, чтобы на лёжке надёжно располагалась охрана от нежданных гостей.

Вот и сегодня, дождавшись, когда все кабаны выйдут на поле, вышла сама. Кабаны всё ближе и ближе подходят к вышке. Если бы была опасность, то выстрел уже прозвучал бы. Поэтому, осмелев, дикие кабаны стали обходить вышку с разных сторон, и тут свиноматка наткнулась на свежие следы человека, которые проигнорировали другие кабаны. Она громко ухнула, кабаны насторожились, готовые в любую секунду сорваться с поля в лес. И в этот момент луч света, мощный, слепящий, вспыхнул в воздухе и упёрся в любимую её свинку, застывшую в оцепенении под светом галогеновой фары. Сейчас должен прозвучать выстрел. Свинья вновь громко фыркнула, кабаны прыжками устремились в лес, а свинка, ослеплённая фарой, осталась топтаться на месте. Убегающая от опасности свиноматка и не заметила, как молодой кабанчик, сводный брат стоящей под прицелом свинки, со всего размаха ударил ту вбок так, что она кубарем откатилась из луча прожектора. Ударив больно её ещё раз и ущипнув зубами за бок, погнал её, ослеплённую, к лесу. Не видела свиноматка, как в окошке вышки защёлкали вспышки. Но выстрелов не последовало и на остановке в лесу после длительного бега у каждой матки собрались все их чада. Всё стадо вырвалось из поля без потерь.

* * *

Оливер перестал, казалось, дышать: на поле высыпало около тридцати диких кабанов. Алексей молча наблюдал, не мешая и не торопя его: выстрелить успеет всегда, из этой вышки добыт уже не один кабан из этого стада. Кабаны сначала осторожно, затем всё более активно продвигались по полю, подбираясь всё ближе и ближе к вышке. Алексей слышит их сопение и чавканье под самой вышкой, тихонько трогает Оливера за плечо: «Лиса!». Но тот посмотрел умоляющим взглядом и… полез в карман за фотоаппаратом. Алексей ещё раз шепнул ему «лиса», но тот даже не обернулся, включил ружейную фару и, водя из стороны в сторону, начал щёлкать фотоаппаратом. Свиньи, ухнув, помчались в лес, лишь один поросёнок, ослеплённый светом фары, замер на месте. Алексей увидел, как один из убегающих поросят наскочил с разбегу на застывшего поросёнка, и оба они укатились из-под света фар. В третий раз, уже громко, Алексей скомандовал «лиса!», но норвежец упрямо продолжал щёлкать фотоаппаратом, что-то бормоча на своём, абсолютно непонятном языке. Алексей вздохнул с облегчением: «Ну и ладно. Увидел, пощёлкал, и то хорошо». Вскоре треск и хруст веток в лесу стих, а норвежец зачарованно и задумчиво всё смотрел в темноту ночного леса, затем медленно отвернулся, потряс Алексея за плечи, возбуждённо что-то бормоча. На его глазах блестели слёзы, Алексей так и не понял: то ли радости, то ли огорчения.

– Пошли, «ком», – по-немецки предложил и показал пальцами, мол, надо идти. Оливер, пришедший в себя, показал пальцами «отлично», что-то стал пытаться объяснить, но Алексей вежливо забрал у него ружьё, разрядил демонстративно, светанул фарой по пустому полю и показал, что надо ехать, время, мол. Они спустились с вышки в полной кромешной темноте, не включая фонаря, подошли к машине. При свете подфарника Алекмей проехал по лесу и остановился, не доехав до очередного поля. Показав пальцем Оливеру знак, что нужно быть предельно осторожными, вышел из машины. За ним осторожно последовал Оливер. Они вышли на опушку леса. Глаза медленно стали привыкать к темноте, да и взошедшая луна позволила обозреть большое поле в бинокли. Вдруг там, где находились охотники на засидках, раздался дикий визг и громкое хрюканье. Визг вновь повторился, переходя в храп. Алексей и Оливер в бинокли смогли рассмотреть только мечущиеся над верхушками овса спины большого количества диких кабанов. Визг и храп вновь повторились. Оливер схватил за плечо Алексея, руки его возбуждённо дрожат, глаза блестят. Алексей произнёс первое, что пришло на ум: «Хрю, хрю-шпацирен!». Оливер понял и что-то стал шептать по-немецки, но Алексея познания немецкого не хватало, чтобы понять охотника. Внезапно взвился луч подствольного фонаря. «Наконец-то», – подумал Алексей, глядя в бинокль. Кабаны замерли и, спустя мгновение, рванули прямо под засидки, в лес. Выстрела так и не прозвучало.

– Пошли, охотники, – громко сказал Алексей, взяв Оливера за руку и повернув его к машине, – аллес. Абгемахт.

Что такое «абгемахт» он точно не знал, но подумал, что это слово здесь уместно. Подойдя к машине, он вытащил ружьё, раскрыл стволы и коротко несколько раз протрубил в стволы, что означало «конец охоты, сбор». Завёл машину, включив фары на дальний свет, медленно двинулся по кромке поля к охотникам. Вот и первый номер: молча и зло стоит Болохин и, отвернувшись от него, стоит охотник.

– Ну, что тут у вас, Петрович? Кто светил?

– Да этот, мать его, охотник. Сначала отравил меня, а потом стрелять отказался. Я ему: «лиса», «лиса», «фоер», чёрт бы тебя побрал, а он только лыбится и всё…

– А что тут за рёв был? У меня у самого волосы зашевелились. Не скалься, Петрович. Говори!

– Представляешь, Лексеич, – чудо! Два табуна сошлись на одном поле. Везёт же этим… Как стали «резаться» между собой… Я думал, без ружья трофей будет, такая драка. Ну, и этому, уже прямо голосом говорю – «бей», он только бормочет: «мани, мани, много». Что он хочет?

Меж тем иностранцы, возбуждённо размахивая руками, что-то явно с удовольствием обсуждают. А переводчик остался с Мишей Пырковым на въездной дороге.

– Ишь ты, «кюале, мюале»! Ничего не поймёшь.

– Ладно, поехали к Козловскому… – жестом Алексей пригласил всех в машину. Проехали метров сто пятьдесят, фары осветили Козловского и иностранного охотника.

– Болохин, смотри, чудо! Смотри, Петрович, во дают, – Алексей крикнул сидящему позади него милиционеру, – Мишка-то, оказывается норвежский язык знает. Или, этот, агент ЦРУ.

В свете фар егерь Козловский «разговаривал» с иностранцем. Оба они машут друг перед другом руками, улыбаются, и оба, Алексей в этом уверен, трезвые.

– Ну, дела! Пошли и мы «поговорим», Петрович, – проронил Алексей, останавливая машину.

– Михаил! Что ты по-норвежски чешешь? – смеясь, спросил Алексей у улыбающегося егеря.

– А это вы у него спросите! «Лисса», мать его! Я так понял, это они, норвеги, полцарства готовы отдать, чтобы… не стрелять кабанов.

– «Жасмин-32»! Ответь «Посту», – раздался в машине голос Миши Пыркова.

Алексей подошёл к рации:

– Слушаю тебя, говори.

– Нам сниматься? Я вижу свет ваших фар.

– Да, мы едем к тебе, переводчик жив?

– Жив, только он не хочет слезать с дерева, пока машина не приедет.

– А что он там делает?

– Подъезжайте, не буду эфир засорять.

– Ожидай, едем! Час от часу не легче, поехали, – fahren! – Махнул он всем рукой, и вскоре тормоза УАЗа заскрипели у смеющегося егеря, Миши Пыркова. Он показал пальцем вверх, и все увидели, что с дерева слезает взлохмаченный переводчик – молодой паренёк из столицы, студент, которого взяли на подработку в делегацию. Миша рассказывает:

– Ну, стемнело. Этот говорит мне: заряди ружьё. Я говорю: мне не положено. А он спрашивает: а если волки? Я и говорю: отобьёмся руками, зубами, прикладом. Он и поверил. А когда кабаны заверещали на поле, я и глазом не успел моргнуть, как он на дерево сиганул. Так, сколько я его не звал, и не слез, пока вас не заметил.

– Трепло, – только и огрызнулся переводчик, скрываясь в машине. И там раздался дружный хохот. Тем не менее, Алексей пригласил всех выйти из машины и уже через переводчика обратился к норвежцам с просьбой объяснить их поведение.

Переводчик, выслушав их, ответил, что они, мол, заплатят за добычу трёх кабанов по максимальному тарифу. И они получили такое удовольствие, что отказались стрелять.

– Переведи им: баба с возу – кобыле легче, – буркнул Алексей, – а теперь, спроси: в бане будем на пар смотреть или париться…

Переводчик перевёл, гости заулыбались и передали через переводчика, что они сожалеют, что доставили хлопоты таким классным специалистам и что они все хлопоты компенсируют, и с удовольствием попарятся в русской бане: они знают, что это такое.

– Ну, и хорошо, поехали. Да, Болохин, чем ты там траванулся на вышке? Давай-ка спросим.

– Не надо, Алексеевич. Я ещё там, на дереве понял. Сидим, значит, а этот всё жуёт и жуёт. Потом мне, мол, «плис». Я думал жвачка, взял. А это гадость, наверное, вместо сигарет, живой никотин. Я полминуты пожевал – у меня башка закружилась, чуть с засидки не свалился. И выплюнуть неудобно! Не хочу международного смеха. Мол, не выдержал, плюнул. Так я эту гадость и жевал до вашего приезда. Ну, подожди, «камарад», щас в бане я тебя самогонкой буду до рвоты поить. «Гут»? – Болохин обратился к «своему» охотнику, – «тринк, тринк, шнапс, шнапс…»

Все засмеялись, переводчик не понадобился. Алексей остался доволен не менее норвежцев: и овцы целы, и волки сыты. Не пришлось особенно терзать свою совесть за незаконную охоту.

* * *

Август пролетел совершенно незаметно. Алексей полностью погрузился в работу. А работы невпроворот! Уборка полей, заготовка и вывоз зерноотходов на подкормочные площадки и в хранилища, ночные и дневные рейды по борьбе с браконьерством, охоты, отчёты в лесхозе, бухгалтерия, планы, различные планёрки, совещания, коллегия. На республиканской коллегии, проведённой совместно с МВД и прокуратурой, его хозяйство и его лично отметил министр с положительной стороны. На коллегии неожиданно встретился с Ольгой. Постояли в буфете, выпили кофе, поговорили обо всём понемножку, договорились созваниваться. Ольга на прощание поцеловала его легонечко в щеку, тут же салфеткой стёрла оставшиеся следы помады и умчалась. Возвращаясь из столицы, на перекрёстке лесных дорог, за городом, по договоренности сделали прощальный стол – «поляну на посошок». Охотоведы с разных районов страны пооткрывали заранее припасённые запасы: сухие колбасы с Брестчины, белые маринованные боровички с Гродненщины, кумпяки с Гомельщины, рыбу с Минщины. Алексей захватил с собой приготовленный заботливой Александровной ковбушок и трёхлитровую банку самогона, приготовленного из жита на пару. До полной темноты охотоведы и директора лесхозов общались на разные работчие и личные темы, и, уже в полной темноте служебные «Волги» разъехались по кольцевой по своим маршрутам. К себе в район Алексей с директором приехали уже ближе к рассвету, потому милостиво разрешили себе сделать выходной, а встретиться на общем собрании лесхоза через день, где директор торжественно обещал вручить егерям премию, и Алексею – его заслуженную грамоту за «успехи, достигнутые в работе».

Алексей по дороге выспался, хотя с директором ещё некоторое время пропели «по инерции» народные песни, которых знали три с половиной, но которых хватило на добрый час вокала по ночной дороге в уютной «Волге» под управлением директорского водителя. Пока принял душ, пока приготовил завтрак и съел его у телевизора, наступило утро. Алексей вышел во двор, поговорил со своей курочкой Рябой, собрал заодно яйца в гнезде и, довольный своей кормилицей, насыпал ей полное корытце зерна. Прошёлся по цветнику, повырывал с корнем уж очень выделяющиеся сорняки, зашёл в сад, набрал полный подол рубашки яблок… Выходной! Алексей не любил выходные. Да и не было их у него. Даже, беря отгулы, занимался работой. Ехал в лес – просто пройтись немного по лесу, полежать где-нибудь в вереске или залезть к гнезду ястреба-тетеревятника.

Сегодня нужно выспаться. Или что? Побродив по двору, вернулся в дом, переоделся и, взглянув на часы, отправился в магазин. Нужно поговорить с Леной. За почти целый месяц они лишь несколько раз поговорили по телефону, да один раз он поговорил с ней в магазине за прилавком. Лена старательно уклонялась от встречи и в разговоре всё больше ссылалась на занятость. Своя работа, постоянные выезды на сутки-двое и вечно закрытый магазин: то слишком рано, то уже поздно.

Лену нашёл в её кабинете за бумагами.

– Ой, Лёша! Ты чего это так рано? – растерянно захлопала она своими длинными ресницами.

– А я к тебе. Можно?

– Заходи, присаживайся. Если есть время, – она глянула на его домашнюю одежду и в окно, – то я сделаю кофе.

– Времени – целый день. Я только под утро приехал из Минска.

– И ты не спал ещё?

– Я в машине выспался.

– И… сразу ко мне… Зачем?

– Ты не рада?

– Лёша! Я, во-первых, на работе. У меня на носу ревизия…

– А во-вторых?

Лена отвернулась к окну, помолчав, тихо сказала:

– Я видела твою жену в тот день… Я видела её глаза… Я думала, что я одна… мучаюсь… жду… Нет, Лёша! Она любит тебя. Столько дерзости, столько смелости, столько горечи, столько… вызова за… свою любовь, за… своё счастье в её глазах. Она любит тебя и борется за тебя. А ты? Ты сам не знаешь, чего хочешь. Я весь этот месяц думала, что я почти отбила, извини за смелость, тебя у твоей жены. И мне, Лёша, очень хорошо с тобой. Очень. Но, Лёша, на чужом несчастье я не хочу строить своё счастье. Даже такой ценой, как ты. Мы не должны больше встречаться, Лёша, прости.

– Моя жена, Лена, подала на алименты и на развод. И ты об этом знаешь.

– Да, я знаю. Но я знаю, что она хочет тебя вернуть таким, каким она тебя любит. Я не могу тебе всё сказать, но, когда я увидела её глаза, я поняла.

– Что ты поняла?

– Что мы не будем больше вместе.

– Здорово получается, здорово… без меня – меня разводят, без меня – меня женят. Я не ожидал, Лена, от тебя. Во-первых, что нам мешает встречаться? Во-вторых, я уже почти разведен. В третьих, теперь ты меня извини, я не собираюсь больше ни на ком жениться. Во всяком случае, пока…

– А ты, Лёшечка, сначала разведись, а то ты уж и жениться не собираешься, – съязвила Лена, села к столу, развернула бумаги и сделала вид, что занимается работой.

Алексей развернулся и быстро вышел из кабинета, хлопнув дверью. По пути купил бутылку водки и быстро зашагал домой, не замечая выглядывающую в окно Лену с глазами, полными слёз. Придя домой, нажарил в сковороде обыкновенного сала с луком, залил их яйцами. Яичница на весь день. Открыл водку, выпил залпом стакан, и, положив яичницу в тарелку, уселся у включенного телевизора. Почти допив бутылку водки до обеда, позвонил жене на работу. Та очень удивилась, спросила, что случилось?

– Скажи, Таня, а ты меня любишь? Скажи, только честно, и борешься за меня?

– Солнце моё! У нас на следующей неделе развод. Ты забыл? Какая любовь?

– Чёрт бы вас всех побрал, – бросил Алексей трубку и не услышал вопроса жены: «Кого это вас»?