Текст книги "Охота пуще неволи"

Вспомнилось… Где-то в середине срока Алексей попал в республиканскую больницу для осужденных в следственной тюрьме небольшого города Жодино под Минском. Нудный и тяжёлый этап в переполненном душном «столыпине», ещё в более переполненном «автозаке», крики конвоиров, лай овчарок, автоматчики, беспрерывные шмоны с раздеванием и приседанием спиной к конвоирам. Наконец тюрьма. Одиночная камера «сборки» до утра. Утром принесли кашу без хлеба и приправ, и опять на шмон. Изъяли посуду, мыльно-брильные принадлежности с металлическими футлярами, лишнюю, по их мнению, одежду. К обеду, наконец водворили в «палату» больницы: обычную сырую тюремную камеру с шестью металлическими, в два яруса, нарами. Над «тормозами» – металлической дверью, за металлической решёткой во всю громкость зэковским петушиным голосом кричит радио о правилах поведения и о наказании за каждый неправильно сделанный шаг, и вновь всё сначала. Уставший от суточного этапа, кинул «вату» на нары, рассовал бельё и лёг на одеяло. Полежал не более пяти минут, когда в дверь постучали ключом:

– Осужденный, подойдите к двери.

Встал, подошёл. Услышал из-за дверей женский голос контролёрши:

– Лежать на кровати запрещено. Можно только сидеть.

– А где Вы, гражданка начальник, видите здесь кровать.

– Не умничай, там. Ещё раз ляжешь, получишь взыскание.

– Гражданочка начальник! Я же с этапа. Инвалид третьей группы. Перелом позвоночника. Как же сидеть? Да и сижу уже скоро пять лет.

– Ещё раз сказала: ляжешь здесь, будешь лежать в карцере на бетонном полу. Ясно?

– А чего это Вы, гражданочка начальник, мне тыкаете. Я ж с Вами так вежливо говорю, как со своей.

– Не умничай там. Щас будешь говорить через дубинку со своей задницей. Ожидай, уминик.

Она исчезла «из глазка» и через несколько секунд раздался топот сапог по проходу, лязгнули засовы, дверь широко распахнулась, и в камеру вбежали «маски» – так называют зэки специально обученных оперативных контролёров в тюрьме:

– На пол, сказал. Лежать…

Только и успел услышать Алексей, как получил удар ногой в живот и упал на пол. Следом посыпалось несколько ударов дубинками по ногам.

– Лежать, тварь. Руки на голову.

Алексей молча закинул руки на голову, уткнулся лицом в бетонный пол.

Контролёры сбросили на пол матрац с постельным бельём, туда же на пол вытряхнули содержимое «кешара» – хозяйственной сумки, с которой Алексей приехал в больницу.

– Что, босота, приехал сюда жирок нагуливать? Тихой жизни захотел? Ты ещё не понял, куда ты попал? Это Жодино! Запомни: Жо-ди-но! Здесь не только Белазы делают. Здесь и зэков «делают». И тебя «сделаем», если ещё раз вякнешь. Сказано сидеть – сиди. И не рыпайся. В следующий раз больше получишь. Мы тебя вылечим быстро. Пошли…

Лязгнули засовы. Алексей встал. В глазок двери смотрит контролёрша. Собрал вещи, застелил «кровать», сел к общаку, подперев голову руками. Радио беспощадно режет по ушам статьями Правил внутреннего распорядка. «Продольная» ушла, цокая каблуками. Алексей поднялся, походил по камере. Заварил чифир в алюминиевой кружке – «баландерке». К беспределу ментов он уже привык, но чтобы вот так, в больнице – это уже перебор. Постучал в дверь. Минут через пять пришла «продольная»:

– Что тебенадо? Чего ляпаешь? Мало? Еще хочешь

– Выключите, пожалуйста, радио и пригласите врача.

– Радио выключать нельзя. УчиПравила внутреннего распорядка, умник, чтобы больше не нарушать и не нарываться на грубость. А врача я не вызываю, я не скорая помощь. Когда надо будет – врач сам придёт. Ясно?

– А дежурного помощника начальника тюрьмы можно вызвать?

– Можно козу на возу. А ДПНСИ занят. Он не будет бегать по каждой твоей прихоти.

– У меня забрали тетрадь при обыске. Дайте мне лист бумаги и ручку. Я буду писать заявление.

– Какое такое заявление? Ты сюда лечиться приехал или «газовать», а? Жди врача и не ляпай в дверь больше. А то опять масок вызову. Тогда получишь по полной.

– У меня перелом. Компрессионный. Позвоночник. И диабет. Мне нужен врач.

– Сюда смог приехать со своими переломами. Сможешь и подождать. Не помрёшь.

– Мне нужен инсулин.

– А ты что, уже похавал? Не успел заехать, уже жрать? Что-то я не видела, чтоб ты что-то ел. Значит, и инсулин тебе не нужен.

– Радио отключите!

– Ещё вопросы есть? Нет? Будь здоров, Фомин, отдыхай, пей чифирок и учи законы. Больше не греми, а то получишь.

Она ушла. Алексей покурил, встал на скамейку, дотянулся сквозь решётку до проводков радио и оборвал один провод. Радио смолкло. Тут же послышался цокот каблучков, окошечко для раздачи пищи, так называемая «кормушка», распахнулось, и Алексей увидел красивое накрашенное лицо совсем молодой девушки в пилотке:

– Ты что – совсем сдурел? Ты испортил казённое имущество. Готовься, поедешь в карцер. Торпеды не протащишь, лично в задницузагляну. Попал ты, мужик!

Она захлопнула «кормушку» и ушла. Через десять минут двери отворились, в камеру вошли трое контролёров:

– Встать! Лицом к стене.

Ощупав одежду, повернули лицом к дверям. В проходе стоит майор, улыбается:

– Этот вот заморыш? Я думал здесь и вправду опасный преступник. Ну, что стоишь, зэк? Где доклад? А? Ты же радио сломал и поэтому не знаешь, что при входе представителя администрации нужно докладывать! Дайте ему ручку и бумагу. Пиши объяснение.

– Какое объяснение?

– О том, как ты грубил дежурной, о том, как сломал радио, о том, как отказался докладывать по форме, о том, что не произвёл уборку в камере. Хватит? Это тебе как раз на пять суток изолятора. Тёплое бельё снять. Остаться в одном хб костюме. Ясно? Садись. Пиши.

Алексей взял лист, ручку, быстро написал заявление о голодовке и отказе выполнять приказы с нарушением УИК.

Майор взял заявление, перечитал, порвал.

– Что? Похудеть сюда приехал? Ну-ну. Мы тебе поможем. С вещами на выход.

– Я вещи брать не буду. У меня спина, перелом и в карцер мне нельзя. Я инвалид.

– Ерунда. Щас мы тебя быстро вылечим. Стену бытро нашел!. Руки на стену, ноги шире.

Алексей привычно стал к стене, упёрся поднятыми руками в стену, ноги на ширине плеч. Резкий удар по почке… Искры в мозгах. Второй удар…

Очнулся в той же одиночке «сборки». Рядом стоит его сумка. Одежда мокрая. «Отливали водой, сволочи», – выдохнул Алексей, попытался встать, но не смог: резкая боль в области сломанного и уже ставшего заживать позвонка пронзила тело. Сколько пролежал, не помнит. Где-то уже ночью в камеру вошли офицеры в сопровождении дежурного контролёра. Алексей привстал с деревянной нары…

– Ладно, лежи, герой. Что случилось, рассказывай.

– Избили меня ваши контролеры. Я буду жаловаться прокурору.

– Это Ваше право. Но у нас другая информация. Вы нагрубили женщине, дежурной. Вы сломали имущество. Вы отказались выполнять законные требования представителей администрации и выступили при свидетелях с угрозой в их адрес. Было это?

– Каких ещё свидетелей?

– Введите свидетеля!

В камеру ввели жирного здоровенного зэка.

– Разрешите, гражданин начальник.

– Входи, входи Фридман. Говори, что ты видел в щель двери.

– Я видел, как вот этот осужденный сжал кулаки и хотел ударить контролёра!

– Что он говорил?

– Угрожал, гражданин начальник, матерился.

– Ясно. Уведите!

– Ну что. Фомин.

– А кто Вы?

– Я начальник оперативного отдела следственной тюрьмы.

– Я приехал в больницу. Я инвалид. Меня избили ни за что. Я объявил голодовку и требую прокурора.

– Это я читал. Сейчас вас переведут в карцер, а утром мы договорим. Ясно, герой, мать твою! Что молчишь? Или ещё лекарства надо?

– Ясно, гражданин начальник.

– Идёшь в карцер?

– Вы не имеете права, я болен.

– Мы можем перевести тебя в камеру. Без радио. В хорошую камеру. Покормим, а завтра приступите к лечению.

– Что от меня надо?

– Порвите свою писанину.

– Нет.

– Будьте здоровы. До завтра.

Офицеры ушли, контролёры подхватили Алексея за руки и в полубессознательном состоянии оттащили в подвал тюрьмы и бросили в карцер. Камера два на три метра. Пол сырой, бетонный, весь в щербинах, в лужицах, по углам копошатся мокрицы. Узкая доска вдоль стены и параша в углу. Прилечь Алексей так и не смог: болела спина, да и скамья узкая. Время тянулось вечностью.

Утром принесли тарелку каши и хлеб. Алексей отказался. Позже обнаружил, что с мочой идёт кровь. Температура поднялась; его знобило, трясло и от побоев и от холода и сырости карцера. Алексей потерял сознание. Очнулся в светлой камере под капельницей. Одна рука прикована к железной кровати наручниками. Увидев, что Алексей очнулся, контролёр вышел и вернулся с врачом. Даже на расстоянии Алексей почувствовал запах спиртного на выдохе врача. Тот пощупал пульс и процедил сквозь зубы:

– Будет жить. До утра не крякнет. Следите, чтоб капельницу не вырвал, змеёныш.

– Ах ты, мразь пьяная! Ты сам змеёныш. Пошёл, морда пьяная, отсюда – Алексей резким движением вырвал капельницу из руки, – я требую прокурора!

– Здесь я тебе прокурор. Говори, зэчара.

– Ты пьяная нелюдь. Иди, куда я тебя послал.

– Ну-ну. Сейчас мы тебе галапередольчика вколем – будешь через два дня с тараканами бороться. Держите его.

Контролёр скрутил Алексею свободную руку, и он почувствовал, как ему вводят шприцом иньекцию. Засыпая, он увидел оскаленную морду пьяного врача.

Отходняк от галапередола был действительно тяжёлым. И без того избитое, больное тело крутило так, что хотелось выть. Сжав зубы, с прикованной рукой, Алексей, как мог, терпел. Корчился, стонал, но терпел. Сколько времени он провёл здесь, он даже примерно не мог представить. Врачи приходили и уходили, делали ему какие-то уколы, ставили капельницы, кормили таблетками. Наконец, он узнал у медсестры, что в этой палате он уже пятый день и сегодня воскресенье. А он помнил, что в прошлое воскресенье он выехал этапом в больницу на лечение обнаруженного у него застарелого компрессионного перелома какого-то отдела позвоночника.

«Да, попал я. Слышал, что здесь „морозят“, но не верилось, что до такой степени открыто и нагло. Надо делать ноги отсюда», – подумал уже отрезвевшим мозгом и позвал медсестру:

– Сестричка. Мне надо отсюда срочно канать в зону. Как бы это сделать по-нормальному?

– Я попробую Вам помочь. Только Вы больше не поднимайте «кипеша». Приедете в свою зону – пробуйте оттуда. А здесь Вы ничего не добьётесь, поверьте.

– Так что делать?

– Откажитесь от голодовки. Напишите заявление, что здоровы и хотите ехать в зону. А я попробую Вас устроить на ближайший этап.

– А кто такой этот Фридман?

– Это обслуга, санитар. Фридман – это шестёрка, баландер. Но я Вам этого не говорила.

– Спасибо, девочка. От души. Давайте бумаги, иначе мне кранты.

– Вам опять прописали тяжелое лекарство. Я уколю Вам другое, но Вы притворитесь, что спите. Так?

– Согласен. Но Вы мне что-нибудь сонное дайте.

– Вот две таблетки. Пейте при мне.

Алексей выпил и вскоре забылся крепким наркотическим сном. Очнулся от толчков. Глянул – стоит тот же «кум»:

– О! Я вижу, Вы поправляетесь. На пользу идёт лечение.

– Отправьте меня в зону!

– Что так? Уже вылечились?

– Да, гражданин начальник.

– Напишите отказ от голодовки.

– Я ничего писать не буду.

– И прокурору?

– И прокурору.

– Имейте в виду. Завтра Вы уезжаете этапом в зону. Начнёте оттуда писать, пеняйте на себя. Вас оттуда опять пришлют к нам на лечение. Тогда Вам здесь галопиридол больше колоть не будут. Просто к Вам в камеру забросят тройку отморозков на ночь. А мы позаботимся, чтоб уже на этапе о Ваших половых бедах узнали. Я Вам это открыто говорю, а Вам ещё сидеть, да сидеть. Я не шучу, верите?

– Иди ты, я не хочу с вами говорить. Когда этап?

– Завтра. А пока отдыхайте, набирайтесь сил. Вы меня ещё добрым словом вспомните. Будь здоров, охотник!

– Вспомню, – процедил сквозь зубы Алексей.

Опер не обманул. На следующий день Алексею принесли его личные вещи из камеры хранения и перевели опять вниз в ту же одиночку-сборку. На прощание грубо толкнули в больную спину:

– Не едь сюда больше, мужик. Здесь таким не место.

– А каким?

– Ты не понял? Здесь нужно ехать с родственниками, а не по-«сиротинушке», как ты. Лечись у себя в зоне или приезжай с «бабками», а то уедешь отсюда вперёд ногами.

В зоне Алексей пролежал в медчасти больше месяца. Никуда жалоб не писал. Затаил зло до лучших времён, а позже и вовсе вспоминал этот эпизод как кошмарный сон…

…Юрист без стеснения взял предложенную купюру и обещал к вечеру всё пересмотреть и внести нужные коррективы в соответствии с нормативно-правовой базой. И не обманул. Ровно в пять вечера Алексей забрал документы у него и передал копии в уже закрывающийся отдел лицензирования. Выйдя на крыльцо райисполкома, с улыбкой заметил милую мордашку ожидающего его в «Ниве» Саяна. Тот сразу заметил хозяина, оживился, запрыгал на переднем сиденье. «Умничка», – отметил удовлетворённо Алексей, подходя к машине. Погладив обрадованного щенка, уже собирался заводить двигатель, когда вдруг кто-то постучал в окошко. Оглянулся.., и сразу бросило в жар: Лена. Замешкался, засуетился, проклиная самого себя. Торопливо вышел из машины. Совершенно неожиданно, у всех на виду, Лена обняла его, крепко прижалась щекой к его небритому лицу. Так, молча, они стояли прямо перед крыльцом райисполкома, пока Алексей не опомнился и не отстранил Лену. Его щека стала мокрой от её слёз, он это почувствовал, отёр её ладонью:

– Здравствуй, Лена. Не ожидал… Не ожидал тебя увидеть.

– Вообще… или сегодня? – она достала из сумочки платочек, вытерла слёзы и растёкшуюся тушь. – Наверное, вообще. Я ведь сохранила твоё письмо… Лёша, я ведь теперь замужем. Я долго тебя ждала. Пять лет ждала, Лёша. Ни одного письма от тебя, ни одного звоночка, ни одной открытки. Я поняла, что я тебе не нужна вовсе. А сейчас увидела и не поверила своим глазам. Ходила, следила за тобой. Ты… – она заплакала.

– Подожди, Лена! Не надо, не плачь. Садись в машину. Я тебя подвезу, по дороге поговорим.

– О чём, Лёша. О чём? Нельзя мне теперь с тобой в машине ездить. У меня семья. У дочери – отец. Он не пьёт уже три года.

– Я знаю.

– Откуда? – она изумлённо и открыто взглянула ему в глаза.

Алексей отметил появившиеся морщинки в уголках её красивых, больших глаз.

– От верблюда, Лена. Знаю я всё.

– Я слышала, что ты давно здесь. Мне девчонки позвонили сразу же. Я так ждала тебя, так хотела увидеть. Ты не представляешь, как я рада, что ты «вышел». Что ты цел. Здоров. Что ты здесь, где-то рядом…

– Подожди, Лена. Милая Лена. Опомнись. Мы не можем говорить так друг другу. У тебя муж. И я… В общем, я тоже очень рад тебя видеть. Вот сейчас сердце выпрыгнет. Но…

– Что ж теперь делать? – Лена схватила его за руку.

– Ни-че-го, Лена. Моя хорошая, моя родная. Ничего мы менять не имеем права. Даже ради себя. Ты меня понимаешь? Так случилось. Видимо, так суждено нам. Тебе. Твоему счастливому мужу. Он любит тебя и добился твоей любви…

– Подожди, Лёша. Ничего он не добился. Не люблю я его. Вышла замуж ради Кати. Ей нужен отец, а он её родной отец. А на себе я крест поставила, Лёша. Я бедная, стареющая однолюбка, Лёша. И кого я одного люблю, ты знаешь сам.

– Лена. Не надо. Я прошу. Давай этот разговор… ну, отложим. Ладно?

– Да, конечно. Я сошла с ума. Эх, Лёша, Лёша. Мне нужно идти. Я пойду… Я очень рада была тебя видеть. Извини, что так всё получилось. Извини. Прощай…

Она порывисто обняла и поцеловала его в щёку, развернулась и, неестественно сутулясь, заспешила от машины. Алексей опять закурил, сел в машину и медленно тронулся с места. Саян, словно чувствуя настроение хозяина, притих и лёг на сиденье.

* * *

Вот уже седьмую весну дикая свинья уходит из стада на остров в болоте, чтобы там, в глубокой дремучей тиши принести потомство. Прошлогодний её выводок, а точнее, те из выводка поросята, что смогли уцелеть в суровую зиму, остались на попечении старой свиноматки, её матери. Они уже вполне самостоятельны, а самочки этой зимой уже заигрывали с молодыми секачами и сами готовы стать матерями. За них мать больше уже не переживает. Вместе с ней на остров ушёл постоянный её спутник, здоровый, суровый секач.

Она неторопливо подготовила гнездо для опороса. Под старой разлапистой елью настелила из еловых веток уютный и мягкий настил, примяла его своим телом. Гнездо получилось большим, но абсолютно незаметным со стороны. Снег на болоте растаял и оно превратилось в кочковатое озеро, отрезав остров от большого леса. На острове жили глухари и рябчики, и свинья знала, что совсем скоро она и её чада полакомятся их яйцами. В дальней от леса части острова росла гряда кряжистых дубов. С прошлого года в подстилке сохранились прелые жёлуди, и свинья на пару с секачом с удовольствием наведывались туда за излюбленным лакомством. Почувствовав, что пришло её время, свинья грозно прогнала от себя секача. Тот, громко треща ветками и обиженно сопя, ушёл на противоположную сторону острова, где разрыл чудом сохранившийся муравейник и устроил себе в нём уютное гнездо. Дважды за ночь он наведывался к свинье, но она грозно рычала издали, клацая клыками и не подпуская его к своему логову. Секач знал, что она в очередной раз готовится стать матерью и беспокоится, чтобы он прежде времени не подходил к потомству, не пугал их и не вздумал бы полакомится ими или просто разорвать их из ревности. В очередной раз, подойдя к логову свиньи, он удивился тишине под ёлкой. Подойдя ближе, он увидел лежащую на боку, уставшую, притихшую свою спутницу и уткнувшихся в её живот ораву полосатых маленьких поросят. Свинья тихо зарычала, секач остановился, а поросята замерли и даже перестали дёргать мать за набухшие молоком соски. Постояв немного и убедившись, что всё в порядке, секач тихо, без шума удалился, взрывая по пути лесную подстилку и мох, в поисках чего-нибудь съедобного. Он как настоящий отец знал и понимал свою ответственность за сохранность своей подруги и их потомства: обошёл остров по периметру и, довольный осмотром, улёгся в свой муравейник. Теперь нужно ждать. Долго ждать, пока свинья сама не приведёт к нему повзрослевших поросят, пока подсохнет болото и можно будет беспрепятственно пройти в большой лес, а там и на богатые пищей поля.

А пока, лёжа на опушке острова, он прислушивался к бормотанию и чуфыканью тетеревов на соседнем, почти открытом острове. Скоро там закурлычат журавли, останавливающиеся полакомиться перезимовавшей клюквой. Некоторые из них останутся. Секач знал: как только спадёт вода, можно будет сходить на тот остров и полакомиться журавлиными яйцами или молодыми птенцами. Лисы и енотовидные собаки весной уходили с островов, волков не было здесь уже несколько лет. Люди сюда вообще редко добирались, поэтому поросятам ничего не угрожало. Семья лосей бродила от острова к острову. Секач видел их почти каждый день. У самца уже начали расти мягкие на вид, пушистые рога, а самочка явно округлилась и потяжелела в ожидании отёла. Они смело ходили по залитому талыми водами болоту, объедая иглицу чахлых сосёнок и сгрызая молодые побеги ивняка, кору осинок, обильно произрастающих по затопленным окраинам островов. На острове, где поселилась семья диких кабанов, осталась пара зайцев-беляков. Они беспокойно носились по опушкам и берегам острова, запоздало выискивая путь к большому лесу. Теперь до самого лета они не смогут уже выбраться на «большую землю», здесь же у них скоро выведутся маленькие зайчата.

Через неделю после опороса самка стала водить поросят по острову. Сначала вокруг своего гнезда, а потом всё дальше и дальше вглубь. Поросята дружно семенили вокруг матери, роясь маленькими пятачками в поднятых ею пластах иглицы, листвы и земли. Лакомились корешками, улитками, насекомыми, время от времени подкрадываясь к заманчивым соскам матери, вкусно пахнущими молоком и болотом. Во время одной из таких прогулок они услышали тихий плеск воды, приближающийся к острову. Свинья насторожилась, тихо ухнула. Поросята тут же забились к ней под живот. Осторожно ступая, чтобы не наступить на поросёнка, свинья стала приближаться к кромке берега и вдруг резко ухнула. Она сначала услышала запах, а потом увидела волка. Это была волчица, вышедшая из воды на берег и остановившаяся, почуяв запах диких кабанов и уханье свиньи. Свинья, ещё раз громко ухнув, бросилась к волчице. Поросята залегли, затаились в траве. Волчица, заметив приближающуюся опасность, оскалила жёлтые клыки, злобно уставившись на несущуюся громаду дикой свиньи. Она не собиралась бросаться назад в воду, её путь лежал на следующий остров, где она собиралась устроить логово. Появление дикой свиньи с поросятами не испугало и не огорчило её. Ловко увернувшись от нападающей свиноматки, мокрая волчица прыжками устремилась вглубь острова и чуть не нарвалась на клыки мчащегося на помощь свиноматке огромного секача. Не ожидая увидеть волчицу, кабан почти проскочил мимо, но вдруг резко остановился, громко ухнув, почуяв запах волка, и тут же увидел мелькнувшую серую тень. Бросился за ней, но волчица, нырнув в густые заросли папоротника, исчезла бесшумно. Секач пронёсся по папоротнику, заскочил в густой молодой ельник – волчицы уже нигде не было, лишь стойкий волчий запах витает в сыром воздухе. Секач бросился к тому месту, где слышно урчание свиноматки и чуть не растоптал спрятавшихся в траве поросят. Свинья грозно бросилась и на секача, прогнала его от поросят, а сама вернулась к ним. Вскоре на острове наступила тишина – успокоились устроившие трескотню сороки, затихли синички, выбрались из укрытий поросята, напуганные первой в их жизни смертельной опасностью. Секач, принюхиваясь, прошёл по следам волчицы и, обнаружив, что она ушла по воде в сторону соседнего острова, вернулся к своему муравейнику. Вскоре он услышал шуршание ветвей и потрескивание сучьев. Свиноматка привела поросят поближе к их отцу: так ей показалось надёжнее. Раз волчица их обнаружила, теперь постоянно надо ожидать её возвращения. Она может прийти одна, а может привести стаю. В памяти свиньи на всю жизнь сохранились визг и хрип умирающих от волчьих зубов её собратьев в далёкой её молодости. Инстинкт сохранения привёл её к секачу вместе с маленькими поросятами. От него она их защитит легко, а от волчьей стаи – никак. Вдвоём они смогут хоть как-то оборонить потомство, если волки вернутся. Секач недовольно засопел, но агрессии не проявил. Свинья подошла к нему, осторожно толкнула в бок. Секач не шелохнулся. Она толкнула его сильней. Он понял, что она хочет с этими полосатыми младенцами занять его место и недовольно засопел. Однако свинья настойчиво толкала его в бок, а поросята опасливо затаились в нескольких шагах от них. Наконец, секач не выдержал натиска. Резко ухнув, вскочил с места и, не обращая внимания на свинью и поросят, громко треща ветками и недовольно сопя, полез напролом в заросли малинника. Свиноматка улеглась на его место, поросята тут же бросились к ней, и уже через полчаса, насытившиеся и успокоенные, мирно сопели у живота матери. Секач, побродив по острову, не нашёл ничего лучшего, чем оставленное свиноматкой логово. Разворошил слежавшиеся еловые лапки и разлёгся в логове, чувствуя себя ничуть не хуже, чем в старом нежилом муравейнике. Где-то на соседнем острове затрещали беспокойные сороки. Кабан настороженно поднял уши. Однако сороки скоро стихли, и он опять, прикрыв глаза, задремал.