Текст книги "Охота пуще неволи"

* * *

Проснулся в пять утра от «пиканья» будильника на наручных часах. Эти часы ему подарил в зоне хороший друг, можно сказать кореш. Уходя, снял часы с руки и подал Алексею: «Держи, дружище, на память. Пусть эти часы отсчитают тебе последние минуты и секунды пребывания в этой зоне». За всё это время батарейку Алексей поменял только один раз: часы исправно шли, подзаряжаясь от солнечного света.

Проснувшись, обнаружил спящего рядом на кресле у дивана Саяна. Тот уловил пробуждение хозяина, потянулся и зевнул, далеко выставив острый красный язычок.

– Ну, что, как ты тут оказался, дружище, – шёпотом спросил, притянув «за шиворот» щенка к себе.

Тот весело посмотрел хозяину в глаза, соскочил на пол и посеменил к дверям.

– «Понятно», – подумал Алексей, встал, тихо оделся и, проходя на цыпочках мимо кухни, обнаружил там сидящую за столом Таню. Пустая чашка перед ней и полная пепельница окурков сразу бросились ему в глаза.

– Тань! Доброе утро. Ты чего тут?

– Привет, Лёша. Как спал?

– Как дома. Спасибо. Ты давно встала?

– Как сказать тебе…

– Ты не спала?

– Да, что-то засиделась, надумалась, наревелась. Игоря дождалась, а потом уже уснуть не смогла. Ты не помнишь, как я к тебе приходила?

– А я не слышал, Таня. Так устал, что вырубился сразу же.

Саян заскулил у дверей, зовя хозяина. Таня улыбнулась:

– Иди. Он у тебя такой молодец! Я ночью подошла, а он как зарычит. Зубы оскалил и так грозно зарычал. Я села в кресло, только собиралась погладить тебя – не разрешил. Я думала, разбудит, но ты только перевернулся и дальше спать… Иди, иди, видишь, как он жалобно скулит. А я теперь спокойна, он к тебе, когда вырастет, ни одну женщину не подпустит. Молодец, Саянчик!

– Ого, Тань, что это такое? А? Ладно, пойду. Потом договорим, Танечка.

– Ха, потом ты поедешь на работу, я ставлю завтрак?

– Да, да. Я скоро.

Он вышел на улицу к великой радости щенка и вернулся минут через десять, выкурив сигарету. На столе стоят тарелки с завтраком.

– Лёша! А что дать Саянчику?

– У тебя есть фарш без перца, соли?

– Да, но он замороженный.

– Это ничего. Дай мне, пожалуйста, сто грамм.

Алексей мелко покрошил ножом фарш и, высыпав на листочек, положил в угол кухни:

– Саян. Ко мне. Сидеть. Лежать. Молодец. Место! Ко мне! Умница. Ешь. Вот-вот. Ищи.

Саян тут же приступил к еде, аккуратно, не спеша поглощая разжёванный фарш.

– Видишь ты, какой он у тебя интеллигент.

– Так ты говоришь, договорилась уже с ним по поводу моего воздержания?

– Да, легко, Лёшечка!

– А как же мне быть?

– А ты подумай!

– Ого, мне кажется, что я начинаю думать неправильно.

– А что ты подумал?

– Что если мне понадобится женщина, я могу приехать к тебе?

– Лёша, я не какая-нибудь подстилка, если что. Ты неправильно подумал.

– Как же тогда?

– Ну, Лёша, вот уедешь, поразмыслишь с Саяном, может, всё поймёшь.

– Хм. А может, ты ко мне приедешь?

– Ни-ра-зу. На эту тему разговор закрыт, Лёша.

– Я опять тебя не понимаю, мать.

– Лёша. Это, наверное, естественно. Столько времени прошло. Теперь и ты не ты, и я не я. Понимаешь?

– Пытаюсь.

– Ешь, стынет завтрак. Пойду Игоря будить.

На тарелке лежит жареный линь с зелёным луком и со сметаной. В кастрюльке – отварная картошка.

Вчерашнее стеснение прошло, Алексей принялся за завтрак, но остановился, почувствовав взгляд за спиной. Обернулся, Таня стоит в пороге кухни, молча и тихо вытирает слёзы. Алексей крякнув, отодвинул тарелку, хлебнул чая, встал.

– Спасибо, мать. Извини. Мне надо ехать…

Она молча посторонилась, пропуская его в прихожую, всхлипнув, спросила:

– Позвонишь?

– Позвоню.

– Приедешь?

Помолчав, взял на руки Саяна:

– Приеду.

– Когда?

– Не знаю. Буду в городе, точно заеду, сначала перезвоню, наверное. А то вдруг…

– Что вдруг?

– Ничего, Таня. Спасибо за встречу. Надо ехать. Я и так проспал.

– Лёша! Постой. Хотя… едь. Я… мы… будем тебя ждать. Ты это знай. Я, дети, внуки…

Она резко подошла к нему, поцеловала в щеку и сухо попрощалась:

– Пока, Лёша! Счастливо тебе. Будет желание, звони, приезжай.

– Ты, Таня, больше ничего не хочешь сказать?

– А что, Лёша, я могу сказать? Ты всё прекрасно знаешь и видишь. Нечего мне говорить. Да и не ждёшь ты ничего. Каким был, таким и остался. Езжай, Лёша, езжай.

Алексей уже сел в машину, когда на крыльцо подъезда выбежала Таня:

– Постой!

Он открыл форточку. Таня улыбнулась, подошла:

– Я тебя буду ждать! Ты это хотел услышать?

Он помолчал, улыбнулся:

– Зато ты изменилась. Раньше бы ты мне такого не сказала. Так же?

– Теперь, Лёша, едь. Береги себя. Ты нам… мне… нужен… и дорог. Едь же!

Он выехал со двора, закурил, прибавил газа и в середине дня был уже в охотхозяйстве, где попросил его встретить Болохина и Козловского. Они ждали его на краю засеянного овсом и горохом поля с новой вышкой на мыску выступающего на поле леса.

* * *

К началу лета почти все свиноматки привели своё потомство в стадо. Небольшое моховое болото, окружённое ельником с густым подростом, ожило чавканьем, хрюканьем, сопением и нередким взвизгиванием молодых рыженьких и полосатеньких поросят. Стадом по-прежнему руководила самая старшая свинья. Младшей хозяйке стада приходится очень много внимания уделять дюжине своих чад: учить их добывать корм, кормить своим молоком, охранять от своих же сородичей и возможного появления врагов. Каждая свиноматка со своими поросятами держится немного поодаль от костяка стада: прошлогодних поросят и двухлетних секачей, держащихся обособленно, отдельной группой. Каждый вечер старая свинья поднималась с лёжки, обходила стадо по периметру, что служило сигналом к общему подъёму и движению на кормёжку. Кормов хватало и в лесу, и на полях, засеянных людьми. Направляясь к полям, дикие кабаны по пути питались корешками и стеблями только им известных вкусных и полезных растений, поедая любую живность: мышей, лягушек, улиток, червей, птенцов и даже затаившихся зайчат, попадающихся им. Ближе к закату стадо подходило к опушке леса, замирало. Свинья долго стоит в кустах, прислушивается и принюхивается к шорохам и запахам, приносимым ветерком с поля. Наконец, убедившись, что опасности нет, кабаны вырываются на поле, поднимая мощными лычами пашню, извлекая проросшие семена кукурузы, гороха, овса, картофеля. За табуном остаётся чёрная рябь свежеизрытого поля к ужасу и возмущению обнаруживающего это «безобразие» на следующий день агронома. Стадо «перепахивает» поля до первых признаков наступающего дня. Лишь начинают блекнуть звёзды на небе, лишь «протянет» над опушкой озабоченный вальдшнеп, заорут в соседней деревне сонные петухи, свинья даёт сигнал стаду на разворот к лесу. Все, как один, повинуясь хозяйке стада, разворачиваются и, вытягиваясь в нестройную цепочку, возвращаются в лес, ведомые свиноматкой. Рассвет застаёт диких кабанов в глубине леса на водопое. Напившись вдоволь мутной, пахнущей грязью и травой воды, стадо расползлось по краю болотца и, устроив каждый себе лёжку, улеглось на днёвку.

Солнце поднялось уже над макушками елей, пробив свои лучи сквозь густые лапы, когда свинья почувствовала неладное. Чуть раньше она учуяла запах дыма, тянувшегося по ветру из глубины леса. Но вот тревожно пронеслись голуби-горлинки, шустро лавируя меж деревьями. За ними, тревожно щебеча, потянулись синицы, зяблики, малиновки. Свинья насторожилась, тревожно подняли морды другие дикие кабаны. Запах дыма усиливался. И вот уже сизая дымка подползла из леса к болоту. Мелькнула облезлым хвостом лисица, скрылась меж кочек болота. Свинья встала, громко ухнула. Вокруг зашевелились дремавшие кабаны, раздалось тревожное похрюкивание и рычание: свиноматки собирали у своих ног встревоженных поросят. Серый, на лето сменивший окрас, беляк бешено промчался прямо через всё стадо, громко топоча широкими ступнями. Свиноматка поняла: случилась беда. Она быстро обежала своё стадо, определив направление ветра и направление исходившей опасности. Дымовая завеса нарастала со стороны большого леса; она уже слышала треск горящих веток. Колебаний не осталось: стадо нужно срочно уводить в болото. Ещё раз громко ухнув, она повела табун в болото, вслед за убежавшим зайцем. Незаметно болото наполнилось движением, гомоном птиц, тяжёлым дыханием и хлюпаньем воды. Птицы тревожно мечутся меж редких чахлых сосёнок, громко щебеча. Там, в охваченном огнём и дымом лесу, остались их гнёзда с малыми птенцами. Белка скачет с бельчонком в зубах по большой ёлке на краю болота. Прыгать больше некуда, а спускаться вниз, на землю, опасно. Она пристроила бельчонка на сук, и тот тут же замер, крепко уцепившись слабыми коготками за еловую лапу. Сама белка бросилась назад, в чащу: там в гнезде остались ещё три бельчонка. Под ёлкой остановился облезлый лис, бросил на мох терпеливо молчащего своего щенка-лисёнка, покрутился и, оставив его одного, умчался назад в дым. Там, в норе спрятались в самый дальний, потайной ход его маленькие лисята. Змея гадюка даже не обратила внимания на скулящего лисёнка: проползла, извиваясь, мимо и исчезла под корнем вывороченной ели. С громким топотом и треском промчалась семья лосей. Огромный лось, не обращая внимания на случайно раненый и кровоточащий рог, увёл свою лосиху и рыженького лосёнка вглубь болота вслед за растянувшимся табуном диких кабанов. На весь лес тревожно и громко кричат сороки и сойки. Где-то недалеко в горящем лесу раздался и стих пронзительный крик маленького косулёнка. Мать не смогла увести его от опасности. Огонь, подгоняемый ветром, окружил их со всех сторон. Она мощным прыжком еле успела перепрыгнуть быстро стелющееся по земле пламя. Заметалась, затопала громко копытами, хотела броситься назад, но было уже поздно: огнь стал подниматься по смолистой коре елей. Пронзительный плачущий крик косулёнка заставил её броситься в пламя и, задохнувшись от раскалённого воздуха и дыма, накрыть собой уже мёртвое свое дитя…

* * *

Выпустив Саяна из машины, Алексей за руку поздоровался с Болохиным и Козловским:

– Ну, что тут у вас, мужики?

– Вот, Алексеич, смотри. Здесь сегодня табун жировал. Мы насчитали с голов пятьдесят вместе с поросятами. Надо что-то делать. Председатель сегодня помчался свои поля страховать, – Козловский показал рукой на вздыбленное поле, – страховщики нас разорят. Оплатим и неурожай, и их головотяпство. Всё спишут на диких кабанов, а значит, на нас…

Алексей молча прошёлся по кабаньим следам. Саян, увидев маневр хозяина, «увлёкся» принюхиванием к ещё нестарым следам, далеко убежал вперёд. Алексей не стал его окликать, – пусть начинает след кабана нюхать, пусть изучает, запоминает… Картина действительно удручающая. Несколько гектаров поля изрыто и избито копытами. Пройдясь поперёк следов на поле, вернулся к машинам по дороге вдоль леса.

– Ну, Миша, хорошее у тебя хозяйство, хо-ро-ше-е! Сколько таких вот табунов всего у нас будет?

– Всего таких два табуна. Здесь и на границе с лесхозом. Но ещё четыре-пять свиноматок бродят с поросятами отдельно. Плюс – прошлогодки, секачи. Я думаю, Алексеевич, голов двести-двести пятьдесят имеем.

– А что у нас в этом табуне?

– Здесь четыре матки с поросятами, старая свинья и десяток прошлогодков. Два или три секача. Ходят рядом.

– Что планируем изъять из этого стада?

– Прошлогодков, почти всех. Секачей: пару-тройку. Сеголетков с десяток. Да вот и всё.

– А старую свинью?

– Не-е-ет, Алексеич. Она вожак, её я знаю лет десять!

– И я знаю её, Михаил. Правильно мыслишь. Я завтра еду в лесхоз, буду получать бланки разовых разрешений на добычу кабанов и косуль… Ого! Кто-то катит в такой глуши?

Вдоль леса к ним приближаются два джипа. Звука машин не слышно, но низкие звуки колонок уже доносят «бухающие» звуки музыки.

Болохин насторожился, вытянулся, всматриваясь в приближающиеся машины. Подъехав к ним, машины прибавили газу и, пыля клубами пыли, промчались мимо.

– Ха! Девицы-то до сих пор раздетые, – засмеялся Болохин, глядя вслед удаляющимся «туристам», – на природе отдыхали! Как их тут комары не сожрали.

– А сейчас разных прибамбасов от комаров, – Козловский сплюнул в сторону, – водки нажрутся, эти электронные штучки от аккумуляторов включают, комары за сто километров дохнут.

– Да, «туристы», – Алексей прищурился, – нет бы, к воде ехать, к речке. Всех тянет в лес, в глухомань… На лоно. А красоты рядом, под боком не видят… Пошли, Миша, вышку глянем. Красивая, молодец, добротно срубили. А как внутри? Бар? Стойка?

– Обижаешь, Лексеич! И бар, и стойка. Полезли!

Они забрались по лестнице с перилами на вышку, срубленную из нетолстых брёвнышек. Зашли внутрь. Пол устлан мхом, чтоб не слышно было скрипа досок. Алексей усмехнулся, вспомнил, как учил это делать ещё тогда, до посадки… Вдоль одной стенки – топчан из досок. Бойницы закрыты изнутри ставеньками. Два чурбака со спинками для сидения. Алексей открыл одну бойницу, ведущую на дорогу вдоль леса. Края окошка обиты войлоком. Обзор отменный. Алексей присел на чурбан, прикинул, удобно ли. И замер.

– Эй, мужики. Смотрите! Дым. Или мне кажется?

Болохин, стоявший внизу, быстро вскочил на смотровую площадку, оборудованную вокруг остова вышки.

– Точно! Дым. Лес горит, твою мать! – закричал он, – поехали скорей! Это как раз где-то в сто втором квартале. Эх, черт, туристы! Алексеевич, надо в лесхоз звонить!

Но Алексей сам уже набрал номер диспетчерской лесхоза и быстро обрисовал ситуацию. Из лесхоза сообщили, что высылают пожарную машину и трактор с плугом. Просили встретить.

– Кого встретить? Вы что там? Мы едем тушить. От деревни Селец увидите дым, так и передайте. Около сто второго квартала. Там все дороги проезжие. Всё Мы поехали…

Он отключился.

– Здорово горит, как мы сразу не заметили. Поехали. У вас лопата есть?

– Есть, конечно.

– И у меня есть. Болохин, Саша, ты бери лопату у меня. Я буду ветками бить, вы окапывайте. Из виду друг друга не терять! Оба смотрите на меня! Я – на кромке пламени по центру, вы – по сторонам. Дистанция – не более двадцати метров друг от друга. Ясно? Не слышу, мать вашу!

– Ясно, ясно, Лексеич.

– Всё, помчались.

Через пятнадцать минут они были уже на пожаре. Огонь, ограниченный с одной стороны квартальной линии противопожарной полосой, распространяется вглубь леса в сторону болота. Алексей решил отбивать пламя от болота: там торфяник, если возгорится, будет беда на всё лето. Пересадив Козловского и Болохина из их иномарки в свою машину, он прямо по лесу, не жалея «Нивы» помчался вдоль дыма к болоту. И прибыли вовремя. До болота огню оставалось метров сто. Полоса краснозелёных шипящих огоньков, шириной метров около трёхсот, фронтом тянется к болоту. Наломав еловых лапок, Алексей стал сбивать пламя на наиболее близком к болоту участке. Болохин и Козловский лопатами в обе стороны разбивали улежавшийся пласт иглицы до самой земли. За десять минут в наиболее опасном направлении огонь, ползущий по земле, удалось сбить. Где-то внутри пожарища трещал горящий лес, слышались глухие удары падающих деревьев. Дым и пот выедают глаза. Одежда тоже давно пропиталась потом и дымом. Алексей несколько раз поменял свой еловый веник, плюнул на то, что Болохин и Козловский не соблюдают установленную им дистанцию и время от времени исчезают из вида. Вскоре всю полосу огня удалось остановить, и они принялись обходить пожар по периметру, гася стелющееся по земле пламя ветками и землёй. Алексей периодически возвращался к болоту, с тревогой поглядывая на тлеющие стволы старых елей. Жаркая погода, сушь… На глазах молодая, зелёная ёлочка начинает куриться испарениями влаги и смолы и вдруг, вспыхнув, мгновенно превращается из факела в обгоревший чёрный дымящийся скелет. На глазах молодая берёзка из зелёной становится коричневой; листочки сжимаются в трубочки; ветви, как живые, начинают жаться к стволу, переплетаться меж собой в жуткой агонии. И тут она вспыхивает ярким, шипящим факелом. Кора вздувается, лопается… Ветви, уже без листьев, безжизненно замирают… А пламя продолжает ползти по мху, по иглице, по старой опавшей листве, пожирая и подкрепляясь ими. Едкий, жгучий дым ползёт далеко впереди огня, скрывая очертания и границы грозной лавины. Там, где трава и малинник посуше и почаще, огонь открыто вырывается вперёд. Там, где травы почти нет, в пологе старых елей, огонь находит толстый слой спресованной годами иглицы и грызёт её внутрь, вглубь, создавая огромную температуру, подтачивая корневую систему ёлки, раскинутую широко по горизонту, впиваясь в старую просмоленную кору основания дерева. Ствол загорается, корни тлеют под огромной температурой. Накаляется живая иглица еловых лап и вдруг вспыхивает, разнося миллиарды горящих осколков-искр, захватывая всё новые и новые площади живого, казалось бы, сырого леса.

Задыхаясь в чаде дыма, Алексей продолжил без устали хлестать ползущие по земле языки. Болохин и Козловский периодически стали появляться в поле зрения. Наконец все трое сошлись у кромки болота. Огонь по границе своего распространения забит и окопан неглубокой траншеей длиной почти триста метров. Оглядев друг друга, все разом покачали головами: закопчённые, грязные, мокрые от пота и жары лица; растрёпанные волосы; расстёгнутые одежды. Обувь, кажется, горит на ногах; брюки – чёрные от сажи. Но отдыхать долго не удалось. Ближе к их потушенной кромке стал подбираться и верховой пожар. Но лес, ближе к болоту реже, потому обгоревшая листва деревьев не наносила большого вреда соседним деревьям. Верховой пожар остановился, но внутри очага слышно громкое потрескивание горящих еловых сухостоев и гул пламени.

Алексей наломал новый веник и направился по дымящейся границе вдоль пепелища. Плюнув на инструктаж, Болохин и Козловский с лопатами разошлись в разные стороны. Вероятность перехода пламени через довольно условную границу оставалась очень высока: то тут, то там через канавку перелетают горящие угольки, искорки. Алексей метался вдоль выгоревшего участка, лишь изредка отбегая к болоту подышать более свежим воздухом. Наконец заметил бегущего в форме лесника человека. За ним, ломая мелкие деревья поднятым ковшом, пробивается между более толстыми деревьями лесхозовский пожарный трактор и тащит за собой огромный плуг с широким отвалом. За трактором остаётся широкая и глубокая борозда, через которую низовому пожару не пробиться. Увидев трактор, Алексей почувствовал, как кружится голова и пересохло горло. Махнув рукой, попросил у тракториста знакомым жестом «пить». Тот бросил ему тяжёлый алюминиевый термос, и, не дожидаясь, стал пробиваться дальше. Лесник остановился возле Алексея, восхищённо разглядывая его.

– Здравствуйте! А я вас, кажется, знаю. Вы Фомин. Алексеевич. Недавно из тюрьмы! Правда?

Увидев, что Алексей нахмурился, поспешно исправился:

– Вы извините. Я не так сказал. Вы раньше работали охотоведом в лесхозе. Правда же?

– Ну, допустим, – хриплым недовольным голосом прошипел Алексей, – давай, делом занимайся, потом познакомимся.

– Там три машины приехали. Одна наша, одна МЧС, и одна из местного колхоза. Председатель прислал. И бригады две из колхоза приехали. И из лесхоза пожарная команда с ранцами. Мы с той стороны управились, пожар остановили. И сразу сюда, к болоту. Скоро сюда люди придут, а вы тут уже всё сделали. Во даёте! А!

Алексей устало отошёл и лег на землю, сбросив ставшие чёрными кроссовки. Лесник ушёл за трактором, изредка брызгая ручным насосом ранцевого огнетушителя внутрь тлеющего фронта. «Где-то я видел этого юнца. Не помню, но уж очень лицо знакомо», – устало откинувшись, думал Алексей, – Лет двадцать ему. Восемь лет назад ему было около двенадцати? Дитё! А вот ведь вспомнил меня! Стоп! Это ж его он с Болохиным с сетями уловили за этой деревней! Точно! Тогда он им ещё молоко покупал. Как же его зовут? Отец у них в то время в зоне чалился, за кражу, вроде. Смотри-ка. Точно, он!» Алексей аж поднялся от сделанного открытия. Но лесника уже не стало видно. Надо будет его догнать. Хороший хлопец, почему-то возникло спонтанное желание, и Алексей направился вдоль противопожарной полосы вслед за парнем. Вскоре и догнал его:

– Постой-ка, парень. Тебя-то Василий зовут? Точно?

– Точно, – обрадовался тот, – узнали вы меня? А я расстроился. Я давно хотел Вас увидеть. Можно сказать, это Вы мне путёвку в жизнь дали. Я после девяти классов пошёл на лесника учиться. Там же и узнал, что Вас… извините… посадили. Нам наш преподаватель о Вас рассказывал. Я окончил училище, отслужил. И вот уже полгода работаю лесником.

– Ну что ж ты, Василий, проморгал пожар? Лесник?

– Так это ж не мой обход. Я сегодня был в своём обходе, когда по рации услышал, что в сто втором пожар. Я – на мотоцикл, сразу сюда.

– Ага! Вон оно что! А как братишка твой? Его Игорь, точно помню, зовут.

– Так он сейчас тоже на лесника учится. Там же, где и я. Только, это уже не училище, а колледж, – многозначительно поднял голос Вася.

– Ну, ко-неч-но! – поддержал Алексей. Но ты не расстраивайся. Всё ещё впереди. Ты ещё и институт закончишь. Будешь лесничим!

– Нет. Я хочу, как Вы – охотоведом!

– У тебя есть мобильный?

– Конечно!

– Ну-ка, позвони мне на этот номер! – Алексей назвал номер своего телефона. Тут же лесник набрал номер, Алексей что-то записал в память своего телефона и, улыбнувшись, сказал:

– Вот что, Василий. Позвони-ка мне на днях. Встретиться надо. Кое о чём поговорим. Ты скажи, отец-то, мать, как?

– Нормально. Отец, как пришёл из тюрьмы, закодировался сам и мамку закодировал. Работают в колхозе. Там всё нормально.

– А сестрёнка как?

– Замужем. В соседней деревне живёт. Её муж тоже лесник.

– Вот как? Ну-ну. В общем, Василий! Рад был тебя увидеть. Спасибо, что признал. Позвони, как будешь в городе, ладно?

– Конечно, Алексеевич. Обязательно! Ну, мне надо идти. Вон идёт наш главный лесничий – будет нагоняю.

– Не боись, Василий. Постой.

Подошёл главный лесничий – усталый, озабоченный. Алексей отвёл его в сторону, о чём-то негромко поговорил, поглядывая на притихшего и смутившегося Василия. Лесничий категорически замахал отрицательно головой. Они ещё немного о чём-то поговорили, и Василий услышал последние слова Алексея: «Ну, так до завтра. Раз у вас здесь остаётся „пикет“ – я поеду. А завтра встретимся в конторе – договорим». Он пожал руку лесничему, взглянул на Васю, улыбнулся ему ободряюще и ушёл вслед за трактором.

У машины его поджидали Болохин и Козловский. В машине скулит Саян. Алексей быстро выгулял его и строго приказал: «Место».

Саян беспрекословно исполнил команду, вскочив в «Ниву», за ним устало вскарабкались в машину и Петрович с Михаилом. Трогаясь, Алексей, продолжая улыбаться, бросил Болохину:

– Помнишь, давно пацанов здесь на озере поймали?

– Да кто его знает, Лексеич, сколько мы их переловили.

– Эх ты, Петрович. Ладно.

– А что, Алексеевич?

– Ладно, потом скажу. Куда едем?

– Алексеевич! В город. Водку пить и в баню. Поехали ко мне! Баня готова!

– Поехали. В баню. А то, если ехать ко мне, опять мне посуду мыть. А у тебя хоть Петровна есть!

– Поехали, поехали. Эх, ёлки-палки, сколько леса погубили, уроды!

– А сколько зверья и птиц сорвали с мест. Ты хоть номера запомнил?

– Конечно!

– Придержи, Петрович, на заметке. Отдай в лесхоз, пусть прокуратуру подключают. А мне потом на память отдашь, лады?

– Как скажешь, шеф!

– Мужики! Я ж говорил уж сто раз: не шеф я вам. Коллега!

– Да ладно тебе, Лёша. Так удобней, да и был ты шефом, им и остаёшься. Это не подхалимство, Алексеевич. Это мера ответственности!

– Ишь ты, как загнул. Сразу чувствуется ментовская жилка!

– Давай-давай, издевайся. Я уже привык к этому сто лет назад.

– Я знаю, Петрович, что не огорчаешься, поэтому и говорю.