Текст книги "Охота пуще неволи"

* * *

Сырой холодный рассвет пробивается сквозь макушки уныло шелестящих иглицей ёлок. Накрапывающий мелкий дождь собирается на широких лапах ёлок и выливается целым потоком, если эту лапу задеть или встряхнуть. Глухари прервали и так вялый ток, попрятались от дождя. Кое-где перекликаются птицы, но и им неохота вылезать из своих укрытий…

Небольшое стадо диких кабанов расположилось в ельнике на днёвку. С десяток прошлогодних подсвинков, оставшихся без мамок, под присмотром старой и приболевшей свиноматки окружили её по кругу, взрыли промокшую еловую подстилку, стараясь спрятаться под широкими ветвями-лапами елей от дождя. Лишь один молодой подсвинок лёг отдельно от стада. С уходом хозяйки стада – его матери, он, поскучав и передравшись со всеми своими собратьями, обиженно отделился от всего стада и жил отдельно, несмотря на постоянный страх с предчувствием опасности. Всё равно его мать – хозяйка стада. Она самая сильная, самая умная. Её все слушаются в стаде, даже два огромных секача, круживших всё время недалеко от стада. Один из этих секачей – его отец. Другой, который слабее, чужой кабан, прибившийся этой зимой к их стаду. Его отец сначала устроил драку, ранил пришельца своими огромными клыками. Но когда тот однажды ночью разорвал клыками и затоптал копытами одного из волков, напавших на стадо, отец разрешил ему остаться. Так и ходил он до весны. Но весной случилось совершенно неожиданное событие. Его мать оставила его и пятерых его братьев и сестёр и ушла с отцом из стада. Он, было, бросился за матерью, но она громко заскрежетала зубами, злобно сверкнув глазами в его сторону, злобно ухнула. А отец, и без того не жаловавший родных детей, тот и вовсе поднял щетину на загривке и громко ухнул. Пришлось срочно убежать под защиту старой бабушки – почти седой огромной свиньи, которая уже второй год оставалась весной хозяйкой стада, из которого уходили свиноматки на опорос. Старая бабушка зарычала на секача, и тот послушно, громко треща сучьями, ушёл за матерью подсвинка. Так и остались они все под опекой одинокой бабушки.

Старая свинья хромала на переднюю ногу. Три года назад стадо кабанов попало под обстрел браконьеров с фарами на гороховом поле. Свиноматка уже была на опушке леса. Стрельба из двух машин на поле продолжалась. Стадо разбежалось по всему полю, часть кабанов успела скрыться в лесу. Свиноматка остановилась на опушке и, громко ухая, стала собирать разбежавшихся поросят. Здесь и настиг её заряд картечи от притаившегося на опушке браконьера. Раненая, она сумела уйти с поля, забиться в болото, где в грязи отмачивала загноившиеся раны. К зиме раны затянулись, но с тех пор свинья хромала и припадала на повреждённую переднюю ногу. С наступлением зимы она, исхудавшая и ослабленная, уступила место вожака своей же взрослой и сильной дочери, которая к тому времени уже имела шесть опоросов и готовилась к предстоящему зимой гону. Стадо охранял её же, старой свиноматки, приёмный сын, ставший взрослым, сильным секачом. Её дочь и приёмыш как дружили в детстве, так и остались дружной парой уже во взрослой жизни. Каждую весну молодая свинья уходила в болото на опорос. С ней уходил её секач, а стадо из подрастающего, ещё молодого поколения опять принимала старая свинья до прихода к осени молодых мам с приплодом рыженьких, а некоторых ещё полосатеньких поросят. И опять её дочь становилась полноправной хозяйкой стада, и приёмный сын – охраняющим стадо секачом.

Старая свинья знала, что собственных поросят у неё уже больше не будет. Её секача застрелили с вышки охотники; вся шкура у неё самой побита дробью, картечью, клыками собак и волков. Да и добрая половина её стада – это её отпрыски, живущие самостоятельной жизнью. И она с удовольствием оставалась вожаком – воспитателем для стада в отсутствие других свиноматок. Она водила своих сородичей по своим местам, устраивала удобные днёвки, находила ценные кормовые культуры, охраняла и защищала стадо. Всё лето кабаны держались сырых, болотистых мест. Изобилие кормов на полях, хорошая кормовая база в болоте позволяли к осени и зиме иметь упитанное здоровое поголовье. А зимой дикие кабаны питались на подкормочных площадках, устраиваемых людьми. Правда, в последнее время количество подкормочных площадок резко сократилось. Люди стали меньше выкладывать ценных и вкусных кормов, ограничиваясь полупустыми зерноотходами. Но и кабанов стало меньше. В других стадах, обитающих ближе к людям, к деревням, дачам поголовье сократилось почти наполовину. Люди стали беспощадно уничтожать диких кабанов, всё ближе и ближе подбираясь на своих вездеходах к болоту, на островах которого жил табун старой свиноматки. Но она хорошо уже знала время наступления сезона охоты, особенно начала её с собаками и загонами в середине осени, потому к этому времени старалась направить табун ближе к болоту. Там и затишье, там и грибов, и ягод достаточно. И люди сюда проникают всё реже и реже. Выстрелы звучат на сельхозполях, у деревень. А что такое выстрелы, старая свиноматка знала хорошо. Сколько её детей не вернулось в стадо после этих хлопков, сколько её секачей осталось лежать на полях после огненных смерчей из стоящих на столбах вышек! На загонных охотах, проводимых на них, диких кабанов, свиноматка научилась обхитрять охотников. Она хорошо знала, что такое загон, понимала, куда гонят их голосом загонщики, знала, что собаки обязательно будут стараться отбить от стада сеголетка или, наоборот, будут атаковать злобного секача. Потому она громким уханьем собирала около себя послушных кабанов, уводила их к стрелковой линии и, резко останавливалась, услышав хорошо знакомый запах охотников. Некоторые наиболее непослушные и ретивые кабаны не воспринимали её остановки, мчались вперёд и нарывались на стрельбу стоящих за деревьями охотников. На выстрелы устремлялись собаки. Свинья разворачивала стадо, вела по лесу вдоль стрелковой линии, обходила стрелков по ветру на флангах и уводила табун в непролазные и плохо проходимые для человека чащобы.

Так ей удавалось обмануть охотников и свести к минимуму потери от загонных охот. Но от потерь на полях, где установлены вышки, уберечь стадо не удавалось. Голодные кабаны не слушались старую свинью, устремляясь, обгоняя друг друга, к сочным и вкусным кормам и попадали под выстрелы охотников.

Её дочь, ставшая хозяйкой-вожаком стада, переняла от матери осторожность и выдержку при выходе на кормёжку и при уходе от загонщиков на загонных охотах. Это спасало их табун от больших потерь. Стадо росло, делилось, разбредалось и вновь вырастало к зиме, чтобы распасться весной. И в эту весну старая свиноматка осталась с небольшим табунком. Она обнаружила большую, почти нетронутую кучу картофеля и зерноотходов у старой вышки. На этой вышке уже давно не бывали охотники. Ближе к середине весны она приводила своих исхудавших сородичей каждую ночь на это поле.

В этот вечер она, как обычно подошла к полю с наступлением темноты. Внезапно её остановил запах человеческого тела и бензина. Старая свиноматка замерла, не доходя до опушки. Замерли и следующие за ней подсвинки. На поле тишина, но лёгкий ветерок несёт запах человека. Неизвестно, люди там или ушли, и только их запах витает в воздухе. Свиноматка осторожно подошла к опушке. Остановилась, прислушалась. Показался скрип доски на вышке. И точно. С вышки спускался человек. Он был без ружья. В руках сумка. Свинья замерла. Что-то давно забытое, но очень знакомое показалось ей в том человеке. Он слез с вышки, долго стоял, прислушиваясь к шорохам леса. Внезапно затрещали ветки под копытами подошедших к свиноматке молодых диких кабанов. Они подошли и замерли. Но человек услышал треск, насторожился. В темноте он не мог их увидеть, а вот они хорошо видели его сквозь ветви. Человек постоял, потом бесшумно прошёл к стоящей поодаль машине. Мягко щёлкнул металл, свинья напряглась. Но наступившая затем тишина на поле расслабила диких кабанов, и они наконец стали поодиночке выходить на поле, не обращая внимания на стоящую в кустах машину. Насытившись, ближе к утру кабаны двинулись к лесу. И вдруг в машине что-то шевельнулось и яркий луч света осветил уходящее стадо. Свинья бросилась к лесу, ожидая выстрела. Яркий сноп света слепил, мешал бежать. Она услышала топот позади себя. Несколько замешкавшихся подсвинков, ослеплённые светом нагоняли её. И свинья резко остановилась. Ожидая выстрела, она заслонила собой поросят, давая им возможность прошмыгнуть под её тенью в спасительный лес. И это им удалось. Напрягая каждый мускул, как натянутая тетива, дикая свинья осторожно, шаг за шагом двинулась в лес, ожидая выстрела. Но внезапно свет погас, выстрела не последовало. Свиноматка вошла в лес, остановилась, уставившись на машину. Дверь в машине распахнулась, из неё вышел человек. Без оружия. Он оперся о дверь и стоял, прислушиваясь к треску уходящего стада. Свиноматка сквозь ветви видела, что он улыбается. И она узнала его. Именно этот человек очень давно привозил корма на подкормочные площадки. Именно этот человек много раз следил за ней то из машины, то из щелей-отверстий будок на сваях среди полей. Именно этого человека она видела в последний раз зимой, когда они, люди, разогнали и постреляли стадо волков, преследующих её стадо. Тогда он прошёл совсем рядом с ней, держа в руках бечёвку с тряпочками. И когда она недовольно ухнула, он оглянулся, что-то пробормотал и улыбнулся, именно так, как улыбается сейчас. Это был именно он. Свинья немного постояла, глядя на улыбающегося человека, громко ухнула и, треща сучьями, устремилась догонять поджидающее её стадо. Дождь застал диких кабанов на окраине болота. Болото переходить не стали, залегли на самом краю в густом ельнике. Где-то на острове осторожно начал токовать глухарь. Ему ответил другой. Но на этом их песнь закончилась. Подул ветер, усилился дождь, загудели, зашумели верхушки деревьев; занимался рассвет. Лишь одинокий вальдшнеп протянул по кромке болота, да и то больше не появился. Несколько раз «прочуфыкал» тетерев, но «бормотать» не стал: дождь, холодно, сыро, ветрено.

* * *

Застолье затянулось до утра. Среди ночи ещё разок сходили в неостывшую баньку. Водку почти не пили, а Алексей к рюмке больше вообще не притронулся. Настроение у всех приподнятое, возбуждённое после слов Алексея, которых они выслушали, затаив дыхание.

– Что бы хотелось мне? Как бы хотелось поставить работу? Какова ваша роль, если соглашаетесь?

Я думал об этом два последних года. А когда вышел – растерялся… Всё, о чём мечталось, всё, что просчитывалось, всё, что планировалось там, за забором: всё оказалось наяву романтикой, фантастикой, несбыточной мечтой. Даже паника охватила. Страх… Руки опустились было. Да вот съездил на родину. Был на могилках у родителей и сестры. Был на поляне, где егерем семнадцати лет отроду делал кормушки для косуль. Был у дома Сидоровича. Был в наших угодьях, сидел на вышке. Там же и заночевал. Проснулся отчего-то. Включил свет – кабаны! Спокойно уходят в лес с подкормки. Свиноматка последняя уходит, боком своим свет загораживает, своей жизнью рискует, старая, но молодёжь бережёт. Подумалось мне, что это та наша молодая, здоровая свиноматка, что на болоте огромное стадо водила, когда браконьеры её мать на санях в Зубровку увезли. Седая такая, прихрамывает. Вспомнил я последнюю охоту на волков, после которой меня посадили. И понял я: любыми путями, любой ценой вернуться в этот лес обязан! Развести зверей столько, чтоб все были и рады, и довольны. Ведь всю жизнь мог, смогу и сейчас. Короче, мужики. Говорю честно, от души. Всё, что напланировал, всё, что в бумагах сейчас лежит в райисполкоме, в Министерстве, в экологии, всё, что здесь, в голове, всё это будет исполнено. А здесь, в этой голове, мыслей много. И главная из них – с кем работать? И вот сегодня вопрос наполовину решён. Я не случайно упомянул Бога. Только Он один знает всё, что я хочу, и только Он один помог мне к этому прийти. Зачем я это говорю? Затем, что в планах моих было искать вас. А вы пришли сами. В планах моих было предложить вам вместе начинать и вместе работать. А вы сами предложили это. Почему так произошло? Ну, думайте сами, каждый по-своему, а я своё мнение высказал. Так вот. Почему сегодня вопрос решён только наполовину? Потому что сейчас я вам расскажу, как мне видятся все перспективы. Дам вам подумать всего одни сутки. Завтра. То есть уже сегодня – воскресенье. В понедельник вечером пусть приезжает ко мне тот, кого устроит мой план, о котором я сегодня расскажу. А он прост. Итак. В райисполкоме лежит Устав моего предприятия: Закрытого акционерного общества «Охотничье-рыболовное хозяйство». В районном Совете депутатов лежит проект решения о передаче этому ЗАО части охотугодий района общей площадью сорок тысяч гектаров и пяти озёр в аренду для организации спортивной и промысловой охоты и спортивно-любительской и промысловой рыбалки, точнее рыболовства…

Планы, сметы тоже уже заложены в этих документах. В Министерстве природных ресурсов лежит заявка на получение лицензии на право заниматься этими видами деятельности. Через месяц-полтора все эти документы примут законную силу. Останется открыть счёт, получить бланки, печати, найти толкового бухгалтера и можно начинать работать. Первые доходы должны появиться через месяц после запуска предприятия. Первая солидная прибыль – максимум через год после получения первых доходов…

Увидев, что мужики начинают «застревать», улыбнулся:

– Так вот. Всё это я планировал сделать один. И сделаю. Так же я планировал и всю прибыль «срубить». Теперь буду думать, как без обиды разделить шкуру неубитого медведя. То есть разделить и работу, и прибыль с теми, кто согласится со мной работать. И вот примерное моё предложение. Зарплата у всех членов нашего Общества будет одинаковая. Для начала – нулевая. Вот так. Через месяц – около ста долларов, через два – триста, через три-четыре – пятьсот. Это значит к июлю, когда откроем охоту. А пока только придётся вкладывать деньги и труд. Машина есть – во дворе стоит. Около трёх тысяч долларов есть у меня, я их буду вкладывать в бензин, лицензию, госпошлины и т.д., в том числе на первую зарплату. Дальше должны пойти деньги. Как их будем расходовать? Половина – на зарплату с налогами. Вторую половину прибыли будем делить. Пятьдесят процентов я буду забирать лично. Потому, что я – главный капиталист буду теперь. Вторую половину прибыли будем делить между теми, кто придёт ко мне в понедельник вечером. И ещё одно «но»: из полученных дивидендов нужно будет часть оставлять на развитие хозяйства. Не менее пятидесяти процентов. То есть будет зарплата, премия. Всё, как было раньше, только теперь хозяйство будет частное с пятьюдесятью процентами прибыли моими. И столько же на вас, тех, кто согласится. Это значит, что при хорошем раскладе, по сегодняшним ценам к концу зимы выйдем на штуку баксов в месяц на брата всего, вместе с дивидендами. Ну, у меня будет чуть больше. Это я, мужики, придумал прямо сейчас. В понедельник принесёте свои предложения, возражения, рекомендации. И заявления. На участие в создании ЗАО. Заодно и подкорректируем Устав. Исходя из сложившейся ситуации, разберём себе портфели. Кто чем будет заниматься, кто кем будет работать…

Алексей перевёл дух. Мужики сидят как завороженные. Первым встал Антонович:

– Мы, Алексей, давай сегодня не будем тебе клясться в верности и в любви. Ты хорошо знаешь нас, мы тебя. Мысль твоя, как всегда, понятна и проста. Мы её полностью усвоили. Да, мужики? Завтра к вечеру мы и определимся. И тебе, дорогой наш человечище, спасибо за доверие, за приглашение, за хорошие, умные слова, а главное, что не бросил ты охоту, охотничье хозяйство, что не сломала тебя судьба и зона. Давайте, мужики, по рюмке за Алексеича. Загадал ты задачу, Лексеич, без ста граммов не решить.

– Вот и хорошо, – Алексей сделал себе кофе, поставил кружку перед собой, – вот уже скоро светать начнёт. Может, кто дремануть хочет?

– Ты что, Лексеич. Какой сон. Помнишь, как ты нас гонял? По двое суток не спали, – загалдели мужики, – давай, Лексеич, давай-ка по-новой начнём! И по трое суток спать не будем, если понадобится для дела. Так, Алексеевич?

– Я лично только за. Но я опять неженатый, без семьи. Опять ваши жёны меня проклянут. Опять куда-нибудь нечистый занесёт!

Мужики смутились, неловко притихли. Нашёлся Миша Пырков:

– Алексеевич! А мы тебя женим. Что ты полжизни холостой!

Алексей горько усмехнулся:

– Скорее всего, Миша, не полжизни, а всю жизнь. Не повезло моим женщинам со мной, так вот. Ну, ладно, что притихли? Эх, жалко, нет гармошки. Помню, как на день лесника у костра мы песни горланили. А? Расскажите-ка лучше, где сейчас кто?

Медленно потекла беседа. Вспоминали всех бывших коллег, друзей, охотников. Долго говорили, дождались рассвета, и уже с рассветом, потянув «на посошок», мужики-друзья, мужики-коллеги разошлись по домам. Пытались вроде посуду помыть, вспомнив при этом, как раньше Алексей нервничал, когда собирались у него дома до поздней ночи. Психовал, что и посуды гора, и дом прокурен. Но Алексей, смеясь, уговорил их «на дорожку принять по граммульке», а с посудой они с Саяном разберутся, «если не вымоют, то вылижут». Саян всё это время крутился под ногами, пытался скулить, но, щедро накормленный варёным куриным мясом и прогулявшийся по ночному двору, успокоился на коленях у Алексея. Провожая друзей, Алексей переложил его на диван, но вернувшись, обрадованно услышал из-под стола хриплый злобный лай щенка на него самого. Не став дразнить его, присев на корточки, ласково позвал по кличке-имени:

– Саян. Хороший, Саян. Иди ко мне. Иди ко мне, Саян. Хороший, хороший, ко мне! Саян! Саянчик!

Щенок понял, что это его зовут, вылез из-под стола и заспешил к хозяину, закрутив хвостик с белым кончиком в колечко. Белые носочки на лапках, белый галстучек, ушки-треугольнички – точная копия того Саяна, который жил когда-то у Алексея, и который был верным и преданным псом, а точнее, надёжным спутником и настоящим помощником в охоте. Взяв щенка на колени, Алексей устало присел в кресло и, поглаживая тут же уснувшего щенка, вспомнил далёкие прошлые годы своей юности…

Русско-европейская лайка Саян появился у Алексея, тогда ещё молодого егеря, совсем маленьким щенком, привезённым из знаменитого Российского питомника. Уже с пяти месяцев отроду щенка Алексей стал брать его с собой в лес. К этому времени тот уже хорошо подавал из воды утиное крылышко; выполнял все команды простейшей дрессировки, облаивал загнанного на дерево кота. Постепенно, находясь с Алексеем «на работе», Саян превратился в умную, ловкую, работящую универсальную лайку. Работал «по перу», доставая битую птицу; работал по пушнине, безошибочно определяя затаившуюся белку или куницу, залёгшую на днёвку в беличьем гнезде или дуплистой осине. Умело отбивал из стада диких кабанов «сеголетка» и держал до подхода Алексея. Постепенно, на ковре спальни Алексея, в то время неженатого, появилась коллекция медалей и жетонов, завоёванных Саяном на разного рода выставках и состязаниях. Алексею приходилось иногда ночевать с Саяном в лесу у костра, иногда добирать раненых другими охотниками подранков диких кабанов, лосей и даже оленей. Саян понимал Алексея с полуслова. Если в данный день не было необходимости охотиться на пушного зверя, то, как только Саян начинал суетиться, почуяв запах белки, поглядывая на деревья в поисках затаившегося или замелькавшего зверька, Алексей тут же строго командовал: «Нельзя». Саян понимал, что сегодня, к сожалению, вверх не смотреть, на погрызы не обращать внимания, хоть и очень хотелось. И он переключался на то, что по его мнению, нужно хозяину: на поиск копытных.

Как-то Алексей возвращался из леса уже в сумерках. Чтобы сократить путь, решил пройти лугом и перейти замёрзшую реку по льду. Зима стояла уже недели две, а утром, идя на работу, видел сидящих на льду рыбаков. На лугу Саян ушёл далеко вперёд. Иногда останавливался, замирал и в прыжке, притаптывая снег, пытался схватить зубами зазевавшуюся полёвку. Но, поймав, бросал тут же мышь на снег: такая добыча хозяином не приветствовалась. Алексей подошёл к обрывистому берегу, когда Саян был уже на противоположном берегу реки. «Раз собака смело перешла, значит, лёд крепкий», – подумал, спускаясь к реке. Лёд у берега слегка потрескивал, но держал. Осторожно пройдя вдоль берега, Алексей свернул в сторону и пошёл через реку. На середине реки лёд вообще не трещал. Алексей расслабился и, уже подходя к противоположному берегу, повесил ружьё на плечо, до этого державший его в руках, на всякий случай. До берега оставалось шагов двадцать, когда лёд под ногами затрещал. Алексей от неожиданности шарахнулся в сторону и провалился под лёд, успев зацепиться руками за кромку. Течение потащило под лёд, ружьё булькнуло в воду сразу же, сорвавшись с плеча. Срывая ногти, царапая лёд, Алексей пытался налечь грудью на обломанный лёд, но течение и тяжёлый груз наполненных водою сапогов не позволяли этого сделать. Кричать бесполезно – до ближайшего дома около двух километров, да и в вечернее время вряд ли кто топчется на улице. Ледяная вода сковывает ноги, в лёгких застывает дыхание. Куда-то улетела шапка. Попробовал избавиться от обуви – бесполезно. Портянки намокли, и снять сапоги не удалось. Закоченевшие пальцы еле-еле удерживали уносимое течением тело. Сколько он барахтался в ледяной воде, Алексей не помнит. Потеряв всякую надежду выбраться и выжить, вдруг услышал лай и визг Саяна. Поднял глаза – Саян катится к нему с высокого берега. Вскочив на лёд, скуля и взвизгивая, Саян стал носиться вокруг полыньи, в которой уже еле-еле удерживался Алексей. Наконец он приблизился настолько, что Алексей, выбросив руку, рискуя быть унесённым под лёд течением, сумел-таки ухватить Саяна за переднюю лапу. Резко потянул на себя в надежде выбраться грудью на лёд. Однако Саян не удержался на скользком льду, и они оба оказались в ледяной воде. Алексей больше не отпускал пса, но грудью подтолкнул его к кромке и помог выбраться на лёд, не отпуская его заднюю ногу. Выбравшись на лёд, мокрый и дрожащий Саян, лёг всем телом и, несмотря на боль, терпеливо скуля и повизгивая, позволил Алексею, не выпускающему заднюю лапу его, выбраться грудью на лёд. Отпустив уже визжащего Саяна, Алексей, опираясь на локти, выволок сведённые судорогой ноги на лёд, перевернулся на спину, откатываясь подальше от полыньи. Саян с лаем и визгом носился вокруг хозяина, едва вновь не угодив в воду. Алексей, не вставая на ноги, покатился к берегу. Нестерпимая боль сведённых судорогой мышц ног пронизала тело, но он докатился до берега и, только добравшись до зарослей ивняка и ухватившись за ветви, попытался встать на негнущиеся ноги…

Тогда Саян спас ему жизнь. Две недели Алексей отлежал с температурой, но остался жив, благодаря Саяну. И он ценил это всю оставшуюся, хоть недолгую, жизнь Саяна…

Вздремнув, Алексей проснулся от рычания маленького Саянчика, который продолжал находиться у него на коленях. Щенок что-то услышал на улице, вскочил на ноги, несколько раз тявкнул, поглядывая на Алексея.

Сдвинув грозно брови, Алексей скомандовал тихо, чуть ли не шепотом:

– Взять его, ату, ату!

Щенок понял всё, соскочил с ног и залился звонким, довольно злобным лаем, поглядывая то на хозяина, то на дверь.

– Ай, молодец, хорошо, Саян, хорошо! Мо-ло-дец.

Алексей встал, потрепал щенка и, забросив кусочек печенья себе в рот, кусочек дал щенку:

– Молодец. Пошли, пошли, Саян, посмотрим что там.

Он открыл дверь. Саян, уплетая печенье, бросился в открытую дверь и тут же залился лаем: у калитки стоит машина. Глянул на часы – девять утра. Хмыкнув, пошёл к калитке, предварительно заперев щенка в веранде.

Из машины вышел человек, Алексей, не узнав его, неторопливо подкурил, облокотившись на открытую дверцу.

– Здорово, охотник, – поздоровался гость, и тут Алексей узнал его.

– Здоровенько, бродяга. Какими судьбами?

– Узнал?

– Чего ж, узнал. Не приглашаю в дом. Гости у меня были, не прибрал ещё. Говори, раз приехал.

Алексей узнал бывшего мужа Лены. Тот не изменился, разве что пополнел, «раздобрел».

– Я, Алексей, к тебе ненадолго приехал. Весь город уже судачит, что ты вернулся. Я знаю, что осел тут, дело своё хочешь открывать. Знаю, что до звонка сидел – уважаю. Ты мне сразу тогда правильным мужиком показался… Потому и заехал.

– Ну, так говори, что-то темнишь ты.

– Тут такой расклад, брат. Лену-то помнишь? Вижу, помнишь. Теперь она моя законная жена. Уже год. Живём официальным браком. Два раза, Лёха, я женился, и всё на одной и той же женщине. Вот заехал я к тебе как мужик к мужику. Не надо, Алексей ворошить прошлого. Ленка тебя любила. Я знаю. Пять лет я не мог к ней подойти, всё тебя ждала. Но… В общем, любовь у нас с ней теперь. Я закодировался, не пью. Дочь у нас уже невеста…

– Ладно, я понял. Не ищи слов, дружище. Спасибо, что заехал, от души, что нашёл нужным пояснить ситуацию. Базара нет, слишком много воды утекло. Она знает, что ты ко мне поехал?

– Нет. Я не говорил. Но она знает, что ты в городе. Волнуется. Вижу: переживает. Ты бы заехал, что ли, поговорил.

– Специально для разговора не поеду. Но если встретимся, я буду иметь в виду наш разговор. Не беспокойся. Я помню, как поступил ты. Красиво ты поступил тогда. Вот так и я поступлю, на дороге ни у тебя, ни у неё стоять не буду. Это я тебе говорю. А поговорить? Ну, может быть. Не знаю. Время всё расставит на свои места, не переживай. Если это всё, то я пойду. У меня вон делов-то немеряно.

– Это твоя хата?

– Нет. Снимаю.

– Ну ладно, Алексей. Как-то поговорили – и ладно. Не держи зла ни на меня, ни на Ленку. Дочь у нас. Ну и всякое такое…

– Добра, добра, я всё понял. Не беспокойся, мне сейчас о другом нужно думать. А баб? Я думаю, на мой век хватит. А твою Лену хвалить в твоих глазах не буду, просто скажу: хороший она человек. Держитесь, будьте счастливы. Пока!

Алексей развернулся, не дожидаясь ответа гостя, и вернулся в дом. Прибрался на кухоньке, выкупал и выгулял Саяна и к обеду улёгся спать. Проснулся от скуления Саяна. За окном уже темно, в доме прохладно. Сполоснув лицо, выпустил щенка на улицу. Пришлось подтереть несколько лужиц – ничего не поделаешь, сам виноват, улёгся спать. Вернулся в дом с охапкой дров, растопил печь и принялся разбирать привезённые накануне подарки. Чайный сервиз, камуфляж с шапкой защитного цвета и в картонной коробке фоторужьё. Разорвав обёртку, раскрыл футляр и, ошалело глядя, достал почти настоящее ружьё. На деревянной конструкции в виде приклада со ствольной коробкой и цевьём установлена цифровая видеокамера в виде оптического прицела. Бережно положил ружьё, достал инструкцию и принялся изучать. Всё оказалось очень просто и уже через полчаса он целился через объектив прицела во всё что можно было прицелиться в доме; а потом, по-детски улыбаясь, рассматривал на откидном экране всё, что удалось «выцелить».

– Ну, Саян, будет нам охота теперь! Вот молодцы, хлопцы. Ну, угодили…

Алексею ещё пять лет не полагается разрешение на ношение оружие. Он по этому поводу очень переживал. И вот – такой подарок. Ничуть не хуже настоящего ружья. Легче и приклад: орех; ремень кожаный. Камера цифровая. Только теперь заметил ещё один подарок – небольшой кейс. Открыл – в нём портмоне на молнии, из кожи. Открыл портмоне, а в нем четыре купюры по 100 долларов и открытка:

«Дорогой Алексей Алексеевич!

С возвращением, тебя.

От друзей-коллег».

Присел в кресло, уладил на колени скулящего щенка, улыбаясь, подкурил сигарету. Самодельный зоновский ширпотреба кошелёк лежит у него в спортивной сумке с надписью:

«Не главное, что в нём.

Главное, что он есть.

С освобождением. Пацаны».

Отложил в новый кошелёк три тысячи долларов и спрятал, а оставшиеся деньги положил в зоновском «ширпотребовском» кошельке себе в карман. Вновь вернулся к ружью и целый вечер, рассматривая инструкцию, игрался с дорогой игрушкой. Уже заполночь, выгуляв щенка и уложив его на коврик у кровати, долго приучая его к команде «лежать» и «место», принялся за «бумажную работу». С бумагами просидел до четырёх утра. Сметы, проекты договоров, расчёты, планы – всё аккуратно подшил в накануне подаренную папку и уложил в кейс. В очередной раз заварил кофе и вместе с проснувшимся щенком вышел на улицу. Два дня пролетели совсем незаметно. Сегодня вечером приедут мужики. Возможно, предстоит встретиться с юристом райисполкома. Очень много вопросов. Возможно, надо будет что-то «подарить». Эх, жизнь.

Сколько взяточников сидит в зоне. Через одного. Коммерсанты, чиновники, директоры, управляющие, банкиры. А меньше не становится. Вот и он уже думает «дать на лапу». А ведь только из зоны. Ладно. Будет видно по ходу. Бесплатно всё равно никто ничего делать не хочет и не будет, а официально заплатить за такую работу в маленьком городке вряд ли он найдёт кому. Да и Саяна надо куда-то определять на время его отлучек. Пока будет жить на веранде, потом придётся смастерить вольер у веранды. А камуфляж великоват. Похудел в зоне на тридцать килограммов. Мужики и не рассчитывали, что он таким «дохлым» придёт. Сегодня же – в дом быта, ушить. За срочность опять же доплатить. И опять неофициально. Опять взятка по нашим законам. А везде «чаевые». Куда ни сунься, все смотрят в рот – «дай, а то ничего не скажу, не сделаю, не могу, не положено». Может, они не знают, сколько людей сидит за эти «чаевые». Хоть садят и за копейки, и за миллиарды. И сроки, опять же, почти одинаковые. И никто не сидит до звонка. Пару амнистий, две трети – и УДО. И из десяти лет от силы шесть будет сидеть. Никто из зэков уже не говорит о том, сколько ему осталось «до звонка». Все говорят об УДО, а это на треть меньше. Закон как дышло… Только он, дурак, сидел до звонка и не признал вины. Кому, что, как доказал? Ни-ко-му! Кроме себя. Зато теперь он с чистой совестью на воле. А они? Они всегда были без совести, но они давно, как Алексашкин бабки рубят, а он стоит в калитке чужого дома. Зато… Зато у него всё впереди, и от этого хочется жить, хочется работать, хочется доказать, прежде всего, самому себе, что он был прав и стоит на правильном пути. А взятки давать всё же не стоит. Могут и подставить менты. Сколько сидит взяточников и наркоманов, столько и рассказов о подставах. Все, или почти все, сидят якобы «по беспределу ментовскому», по подлогу свидетелей и очевидцев. Все стонут, эти коммерсы, а в газетах первым делом ищут курс «зелёного» и сами зеленеют, если он падает. Живут, черти, наудачу. И на воле, и в зоне. И существуют, по сути, тоже наугад. Наверное, такие вот и рождаются наугад.