Текст книги "Охота пуще неволи"

Он недовольно поморщился и вышел навстречу гостям, которые молча топтались у калитки.

– Здорово, мужики. Вы ко мне?

– Здорово, охотник. А где ж ты тут мужиков выглядел?

– Не понял? А вы кто, бабы?

– Быстро ты, Лёха-охотник, перобулся, стал путать масти! Мужики на заводе гайки точат, а мы побазарить заскочили к тебе. Может, проведёшь в хату, чайку заваришь?

– Гайки, говорите, точат? А вы, значит босота, бродяги? Ну-ну! Говорите.

– В хату, значит, не зовёшь. Гордиться стал, охотник…

– Короче, что надо, говорите? Свой чай я пью с добрыми людьми, а вас не знаю, да и не уверен, что знать хочу. Чё надо?

– А говорят, ты восьмерик выкатил до звонка, а такой баклан. Сразу мужика видно. Но мы не огорчаемся, мы по-деловому заскочили. В хату не приглашаешь, базарить будем здесь. Это наш город, наша территория. Мы заехали предложить помощь. Знаем, что дело своё хочешь открыть. Охота-шмота, рыбалка-долбалка, иностранцы, развратный домик. Мы всё это уже просчитали и предлагаем взять нас в долю. Мы же тебе надёжную крышу обеспечим. Опять же – лавэ подкинем. В долг. Под небольшой процент. За это и приехали говорить. А ты сразу на дыбы становишься.

– На дыбы становятся кони. Такие вот, как вы. И таких коней я ещё неделю назад пинал ногой под зад. Сейчас собирайтесь, и валите отсюда, блатота хренова. Я-то вашу масть насквозь вижу. Ещё раз с такими базарами заедете, поотстреливаю к едреной матери. Так и передайте своим хозяевам. Мне крыша не нужна…

– Погоди, охотник. Вопрос не только в крыше. Допустим, твою грубость мы пока не заметили. Пока. Но есть ещё вопрос. Любой, кто занялся барыжным движем у нас в районе, отстёгивает в общак. Ты не забыл об этом золотом правиле?

– Какой общак? Кому общак? Кого греть, вы мне скажите? Может, вы зоны греете? Может, настоящим бродягам уделяете? Может, кичи и БУРы вами поддерживаются? Может, вы «движ» в зонах ведёте? Вы кому эти сказки приехали травить? Какую «командировку» вы дорогой снабдили? За это я ещё отдельно буду разговаривать с вашим смотрящим. А пока, валите отсюда, пацаны. Заодно передайте тем, кто вас послал – сам лично без посредников буду помогать достойным людям. Знаю, что есть такие. Лично знаю. А вашего духа чтоб и рядом возле меня не было. Беда будет, имейте в виду. Рука не дрогнет, ещё раз предупреждаю. Базар окончен…

Алексей хлопнул калиткой и вернулся во дворик своего дома. Мужики, тихо и злобно преговариваясь между собой, быстро вскочили в иномарку и умчались по улице.

Алексей приготовил завтрак, перекусил и через час был уже в райисполкоме, упорно пробивая и ускоряя подготовку необходимых документов. Ближе к обеду запиликал мобильник, Алексей узнал входящий номер Володи с рынка.

– Здоровенько, Алексей! На пару слов отвлеку тебя от дел насущных. Огорчил ты местную босоту сильно, – смеясь, сообщил ему Володя, – ну и молодец – не дрогнул, не прогнулся. Другого от тебя никто и не ожидал.

– Здорово, Володя. Уже успели настучать?

– Ну да, в общем, мы не успели их предупредить, чтоб не совались. Ну ты и сам молодец – объяснил доступно. Тебе, кстати, привет от Вити Калины.

– А сам-то он не может объявиться?

– Пока нет, Лёха. Нет такой возможности. Хоть и прослушиваются наши разговоры, но об этом знают все кому не лень. Так что удачи тебе, охотник. Не забудь на охоту пригласить. Обещал?

– Да, помню. Не скоро это будет, но будет, я за свои слова отвечаю.

– Ну и лады. Давай, держись, всё там у тебя нормально?

– Спасибо, всё нормально.

– Ну и добро, будь здоров…

У входа в райисполком его кто-то окликнул, оглянувшись, увидел своего бывшего водителя и коллегу, Антоновича.

– Здравствуй, Алексей Алексеевич!

– Здравствуй, Антонович, дорогой! Не изменился, смотрю совсем. Только поседел больше.

– Да, Алексеевич, годы. Слышали мы, что освободились Вы. Всё хотели как-то повстречаться, да не получается.

– Почему?

– Да неудобно как-то получилось.

– А кто – вы? Где вся наша команда? Знаю, что разбежались вы после моей посадки.

– Как сказать: разбежались. Разогнали нас всех. Первым ушёл Миша Пырков. Поработал немного и уехал сначала учиться на лесничего, а потом вообще на заработки уехал куда-то. Потом Болохина из ментовки на пенсию отправили. Так в течение года всех «ушли» из охотхозяйства. Болохин сейчас в банке в охране, Козловский лесником работает, Пырков по шабашкам ездит. Я вожу зампреда райисполкома. Один Дмитрич остался в хозяйстве. Машину у него новый директор забрал. Короче, распалось наше охотхозяйство. Браконьеры всё в свои руки прибрали, зверя выбили, подкормки никакой. Одним волкам забава – никто их особо не трогает. Да, Алексеевич! У меня дело важное к тебе. Помнишь старика Сидоровича? Помер он, Царствие ему небесное. Сначала Александровна слегла, схоронил её, и сам через полгода помер. Вспоминали они тебя, жалели. До смерти ждал тебя Сидорович. Так вот и ушёл. Да оставил он завещание, Алексеевич, тебе. Всю хату свою и земельный участок переписал на тебя. Я тебе в зону писал, но ты почему-то не ответил. И Болохин обиделся. Он тоже писал. Ты замкнулся и никому не ответил. А зря. Мы и передачи хотели тебе загнать. Тишина. Жене твоей бывшей звонили, она сказала, что больше не нянька тебе, мол, сами разбирайтесь. Такие вот дела… Да. Так вот я забил там окна, двери. А документы все у меня. Заверенные, подписанные. Сидорович с Александровной всё мечтали, что дачу ты там себе справишь, как вернёшься. И им, мол, радость будет на небе, и тебе польза. Вот такие вот дела…

Ошарашенный Алексей молча слушал Антоновича. Ком подступил к горлу. Писем он не получал от них ни разу. Таня тоже ничего не говорила. А он приняд это как предательство и постарался забыть своих коллег, своих друзей.

– Да вот ещё что, Лексеич. У стариков были кое-какие сбережения. Болохин помог им переписать их деньги на твоё имя в банке. Ты там уточни: что и как, я точно всего не знаю.

– Какие ещё деньги? Вы что, с ума сошли? Эх, старики, эх, Сидорович… А где их похоронили?

– Там же, на деревенском кладбище, Сын-то у них даже на похороны не приехал. Соседи телеграмму давали – не явился. Да он у них лет десять, как уехал в Россию, так и не появлялся. Может, уже и сгинул где.

– Да, дела, Антонович. Что ж. Спасибо передай мужикам. А впрочем, давайте ко мне в субботу. Антонович! Организуй-ка ты по старой памяти сходняк у меня. Я на окраине живу, на посёлке, последняя хата от речки. Знаешь?

– Знаю, Алексеевич. Мы и сами хотели собраться, да вот не знали, примешь ли. А так к субботе соберёмся, водки наберём, пива. Старое вспомним, попаримся. Заодно и дело у нас, Алексеевич к тебе есть.

– Какое дело?

– Пока не скажу. Секрет. Во сколько в субботу?

– Давайте, к обеду. Я буду ждать. Только пойло на мою душу не везите. Я завязал. И здоровья, скажи мужикам нет, и желания. А вы за меня не переживайте. Зато будет кому вас по домам развести. Договорились?

– Договорились, – Антонович заулыбался, наконец, обнажив золотые коронки, – конечно, договорились. Я сейчас же мужиков обрадую…

В субботу с самого утра Алексей засуетился по хозяйству. Затопил баню, натаскал вёдрами воды, съездил в магазин, где купил пару жирных кур, муки, яиц для подготовки своего фирменного блюда – бешбармака по-белорусски. Пришлось ещё раз съездить в город: в доме не оказалось рюмок. Вскоре в большой кастрюле кипели порубленные обжаренные кусочки курицы, а сам Алексей размесил крутое тесто на яйцах и бульоне из кастрюли. Замесив тесто, раскатал тонкие широкие пласты – блины, которые развесил на столе, чтоб растянулись под своим весом ещё больше. Нарезал салата и поставил в эмалированном тазике в холодильнике. Вспомнил смешную и курьёзную историю. Однажды на охотничий тур приехали иностранцы – поляки. За ужином нанятая специально для обслуживания иностранных охотников местная жительница поставила на стол блюдо с каким-то продуктом, а потом принесла такой же тазик с салатом из огурцов и помидоров. Она хотела уже разложить салат гостям, когда один из охотников вдруг запротестовал. Громко и возмущённо он стал что-то говорить на своём языке. Алексей недоумённо уставился на переводчика, а хозяюшка испуганно сложила руки на груди. Оказывается, гость возмутился тем, что в качестве гарнира поставили «холопскую чёрную кашу», то есть, гречку. Её мол, гречку, едят холопы. Более того, его возмутило, что салат нарезан заранее и полит сметаной. Этого-де, не надо было делать заранее. Алексей, чтобы избежать скандала попросил хозяйку убрать кашу, оставив мясо и быстро отварить вермишель на гарнир, а помидоры просто положить на стол. Поляки выпили, съели сначала и мясо, и помидоры, а позже, уже после очередной Алексеевой заначки пошлиа и гречка, и салат из холодильника. Назавтра, на охоте, после ранения кабана «интуристом» стридцати метров, Алексей выставил счёт: «сто процентов суммы контракта, плюс двадцать процентов штрафа за ранение, плюс пятьдесят процентов от стоимости разрешинеия за добор подранка». Богатый пан прослезился, чуть не упал на колени. Он простой водитель в кооперативе, зарплата небольшая – «пощадите». Другие охотники, краснея и зеленея за вчерашний инцидент, попросили Алексея не штрафовать их, соглашаясь уплатить якобы за добычу. Алексей не пошёл на сделку, составил акт о подранке, прекратил охоту, закрыл контракт и больше таких охотников старался уже не принимать.

Сегодня он заранее сделал целый таз салата, зная, что никто возмущаться не будет, тем более, перед бешбармаком.

В половине первого пожаловали гости. Пешком (Алексей сам пообещал развезти). Впереди Антонович, за ним – Болохин, изрядно располневший и совсем лысый; следом вошли во двор Миша Пырков, Миша Козловский. Все держат в руках пакеты, свёртки, кульки. Дружно поздоровались с вышедшим навстречу Алексеем, обнялись, хлопая друг друга по плечам. Шумно вошли в дом и тут же стали распаковывать принесённые кульки. Посуда, фоторужьё, водка, закуска – всё торжественно вручили Алексею. Взяв в руки фоторужьё, Алексей вдруг закрутил головой, на глазах блеснули слёзы:

– Ну, мужики, ну… от души, спасибо, дорогие мои. Ну… не ожидал, вот это подарок, вот это… Спасибо!

– Это ещё не всё, Алексеич! – Миша Пырков полез к себе за пазуху и достал на свет скулящий шарик – полуторамесячного щенка русско-европейской лайки, – вот, Алексеевич, прими от нас. Чистокровный кобелёк, специально в Брянск ездили. От чистого сердца тебе: и друг, и помощник!

Алексей бережно принял щенка, поцеловал прямо в мордочку и опустил на пол, предварительно сплюнув три раза через левое плечо. Щенок покрутился, замер и… на полу появилась небольшая лужица.

– Ох, мама родная! Даешь ты – дома, дома! – воскликнул Алексей, взъерошив холку щенку и метнувшись на веранду за тряпкой. Через полчаса оживлённой беседы Алексей спохватился:

– Ну, мужики. Пора поляну накрывать! Давайте-ка, перекурите, а я бешбармак нарезаю, вбрасываю – и за стол!

Он быстрыми и ловкими движениями стал снимать растянувшиеся «блины», бросив на стол, ножом нарезал длинную широкую лапшу и тут же бросал в кастрюлю, где варилось до этого в специях мясо. Пока гости выкурили по сигарете, Алексей дуршлагом выловил сваренную лапшу и разложил её на большом разносе горкой. Сверху засыпал кусками курятины. Блюдо готово! Все уселись за стол и, помня о старой традиции, никто не прикоснулся к лежащим вилкам. Бешбармак надо есть руками под холодную водку!

Алексей разлил по рюмкам водку, себе поставил кружку сильнейшего, чуть ли не густого, чифиря:

– Мужики! Друзья! Коллеги! Спасибо, родные, что пришли. Спасибо, что не забыли. Спасибо за подарки! Я мог только мечтать об этом. Прошло восемь с лишним лет, как мы расстались. Жизнь не простая у каждого, но одно у нас общее – охота! Вы профессионалы, вы охотники, и этим всё сказано. Я только прошу меня извинить сегодня, не остыл я еще от зоны, прошу вас понять меня. Много людей сейчас сидит в зоне. Среди нечисти, среди спрутов, среди сброда. Есть там хорошие, настоящие люди, и им трудно, ох как нелегко. И первый тост, вы, наверное, поддержите, так как не побрезговали, пришли ко мне; первый тост – за скорейшее освобождение порядочных арестантов, достойных людей… До дна, мужики!

Все молча встали, чокнулись и выпили. Алексей сделал два глотка чифиря и поставил кружку на стол. Долил в рюмки водки и, не давая мужикам отдышаться и закусить, произнёс, улыбаясь:

– А теперь – за охоту! За неё, родимую! Будьте здоровы, охотники!

Все выпили, закряхтели и потянулись за остывающей, парящей ароматами лапшой.

– Алексеевич! Здорово! Как и сто лет назад, – Миша Пырков ловко окунул длинную лапшу в блюдо с бульоном, заправленным уксусом, чесноком и сметаной и отправил тут же в рот, – здорово, Алексеич. Я так и не научил свою жену этот …бешбармак готовить. Вот привезу её на стажировку, можно?

– Будет тебе, Мишаня-малышаня. Сама научится, вместе сделаете!

– А ладно, Лексеич, теперь уже можно, а раньше я на «малышаню» обижался.

– Да видел я, видел. А, кажется, что это было вчера.

авертелся мужской разговор, прерываемый тостами за возвращение, за удачу, за дружбу. Насытившись, вышли на улицу перекурить.

Тут Алексей спохватился:

– Ах, черт, у меня же баня протапливается.

– Так и прекрасно, Лексеич, – Болохин вытер лысину, – мы ещё и не собираемся домой. А банька у тебя прямо на берегу. На полок – в воду, на полок – в воду, на полок – в воду. Придётся тебе ещё за водкой ехать!

– Водки хватит, Петрович! Там у меня заначка солидная. До утра можно гулять.

Миша Козловский запротестовал:

– Хорош, пока, мужики. И вправду пошли в баню и искупнёмся в этом году в первый раз.

Банька получилась славная. Распаренные мужики ныряли с берега в холодную воду неширокой реки, ухали, кричали, бежали в парилку и хлестали себя до одури вениками. Уже стало темнеть, когда все вернулись в дом. Проголодавшись, набросились на салаты. Подрезали колбасы, мяса, принесённые с собой.

– Алексеич, расскажи, ты, как сейчас в зоне? Больше десяти лет прошли, как я «откинулся», – Миша пристально взглянул в глаза Алексею.

Алексей перестал жевать. Взглянул на Мишу. Явно встала перед глазами зона, промелькнули в памяти эпизоды восьмилетней жизни в заключении…

Первые шаги по тюремным коридорам. Первая камера. Витя Калина. «Дороги», тюремный карцер. Суд. Зона…

В колонии, в карантине, поразило обилие зэков-коммерсантов. Алексей с удивлением знакомился с осужденными, иски которых зашкаливали за миллиарды. И сроками в «червонец» можно смело брать «на одной ноге», если у тебя «в банке» мешки с зеленью.

Отличалась жизнь в карантине от той, что рисовали в тюрьме. В хороший, уютный душ сходить – пачка дорогих сигарет; хорошую «вату» – ещё пачка; феску по моде – пачка; клифт самопальный – три пачки. Всюду барыжный движ. Правда, на кухоньке под телевизором лежит заначка общего – пачка недорогих сигарет, контейнер мелколистового чая. Дневальные пытаются прикрикивать на зэков. Уже на второй день пребывания Алексей попал на «кресьтины» за то, что обругал дневального и пригрозил тому загнать швабру в задницу. Дневальный не пропустил Алексея за сигаретами, так как подсыхали после уборки шнырями полы. На первый раз отделался выговором. Вскоре к нему в карантин подошли двое зэков из зоны, принесли сигарет, чая.

– Мы знаем за твою делюгу, Лёха-охотник. Была малява от Витька из «централа». Как думаешь жить?

– Мужиком буду жить, пацаны. Газовать буду, в отказ тоже не полезу. Ели надо будет, то только по личному кипеш подниму. Но в гадское точно не пойду. Я – за братву, за «движ», так и скажите в зоне.

Это был первый разговор в лагере, где ещё в то время хранились традиции, приветствовалось «движение», царил порядок, устанавливаемый братвой. Приветствовались и проводились в жизнь традиции воровских законов и понятий в зоне; содержание общего для грева ШИЗО и БУРа; медчасти и карантина; активно процветала игра; запрещался мордобой по беспределу; в каждой секции имелся свой барыга – «промот», котрый торговал всем, что было необходимо осужденным. На входе в отряд дежурил пикет, котрый оповещал о приближении к бараку адиминистрации или контролеров; братва, при необходимости, «разгоняла» рамсы-споры, определяла суть и понятия определённых «косяков» со стороны зэков, порой заканчивающихся водворением самые низшие слои арестанстской иерархии закосячевшегося по-чёрному зэка. Передачи от братвы с воли – грев, распределялся строго нуждающимся, в том числе, отправлялся на республиканскую больницу для зэков с очередным этапом. Братва держала связь с волей, даже у многих мужиков были мобильные телефоны. По праздникам, после баньки или в день рождения мужики собирались в круг, пускали кругаль с чифирем по кругу, тем самым закрепляя дань традициям. Можно было найти что-то и покрепче: с промзоны приносили спирт из газовых баллонов, в зоне мутили в потайных местах брагу. Иногда в бросах из-за запретки в зону залетала водка или спирт, а с большего – мобильные телефоны, деньги, наркотики. Распределение мест в спальном расположении тоже проводила братва – в зависимости от «порядочности» арестанта и его статьи: нижние шконари, шконарь у батареи, у окна, подальше от входа отдавались, в первую очередь, ворам и бродягам, а дальше – в зависимости от срока, возраста и его личной значимости в воровскойиерархии. Каждый выживал, как мог, но в любое время, при необходимости, мог обратиться к братве или напрямую к «смотрящему» за зоной для решения возникших проблем. И вопросы решались: ни одно обращение не оставалось нерассмотренным, по каждому возникающему «рамсу» проводилось расследование, решение, и вердикт братвы был строже приговора суда и обжалованию не подлежал. Так было. Мужики пахали за гроши на «промке», но с каждой «отоварки», с каждой посылки-передачи уделяли в общее. Блатные не работали, но жили роскошно. За это сидели в ШИЗО, ПКТ, отправлялись на строгий режим и на «крытую».

Однако со временем зона из чёрной превратилась в коричневую, а позже – и вовсе в красную. Контингент зэков, состоящих в большинстве из проворовавшихся чиновников, взяточников, наркоманов, проштрафившихся «химиков», алиментщиков и молодых «гоп-стопников», с помощью продуманной политики администрации сломали зону, навязали режим. Активисты смело одели нашивки, взяли всю власть в свои руки, бессовестно сдавая каждого, кто хоть как-то шёл против режима. Даже те, кто ещё недавно «гнул пальцы» и якобы шагал от братвы и радел за общее, за воровское, кинулись в актив, вступили в секции, стали завхозами, бригадирами, председателями СВП и ЗПО. Они вытеснили традиции, сняли пикеты, запретили курить в кубриках, перестали «греть» медчасть, карантин, ШИЗО. Связь с ШИЗО и БУРом уже открыто осуществлялась через опера. Из зоны вывезли всех, кто хоть как-то противился активистам и ментовскому замуту. Кого – в другую колонию, кого – в тюрьму, кого – на замену режима. Сами мужики хмуро и молча воспринимали всё происходящее, но головы не поднимали. Каждому есть что терять: кому-то насиженное место, кому-то – должность, кому-то – материальное благополучие, кому-то и всем им – заманчивое условно-досрочное освобождение. Они, имея небольшие сроки, стремились любой ценой заслужить УДО. Именно любой ценой. В зоне стало обыкновенным явлением хождение к оперу в одиночку. У кабинета начальника отряда выстраивались очереди из желающих побеседовать; мобильники все были изъяты, брагу никто уже и не ставил и не знал даже, как из хлеба вырастить дрожжи. Премия за стукачество – внеочередное свидание, дополнительный вынос продуктов, дополнительная бандероль. Запрещённые администрацией для зэков продукты смело выставлялись на стол активистов: колбаса варёная, изюм, рис, макароны, яичница – стали предметом торга активистов с мужиками. В связи с тем, что в зоне был принят стопроцентный выход на промышленную зону там устанавливалась минимальная дневная норма выработки, мужики пахали и делали эту норму за активистов, получая официально не более 5—7 долларов в месяц в переводе по курсу, но зато имели крохи с барского стола сук. Несмотря на запрет, подпольно продолжалась игра, где также царил беспредел. Долги не отдавались, но «фуфло» повесить было некому. Это прерогатива блатных, а их в зоне нет. Подняли голову «крысы». И те, кому хвост прищемили ещё в старые времена, и те, кто в настоящее время знал, что по понятиям «крысу» повесить некому. Стало процветать воровство среди мужиков. И поймать «крысу» стало намного сложней, настоящих «крысоловов» уже не стало. Почти каждый день в зоне стали происходить драки: по делу и не по делу. Мужики били друг друга, оскорбляли. Понятие арестантской чести и порядочности полностью утратилось. Сто процентов зэков утром выходили на зарядку, вяло махая руками и ногами под музыку висящего на плацу репродуктора. Цены на тряпки, на услуги подскочили как на базаре. Более богатые зэки стали перекупать друг у друга коней-слуг. Нечисти стали открыто покрикивать на мужиков, а среди последних находились и те, кто садилс за один стол питаться с нечистью.

Алексей последние три года полностью уединился и отстранился от общей жизни. Два единственных друга его – Виталий из Бреста и Толик из Минска – были совершенно разными натурами, и это и не давало закиснуть. Виталий до «посадки» занимался разбоем у себя на родине, иногда, со слов, наведывался в Польшу и Украину. Заядлый охотник, а точнее, браконьер, он ни грамма не «синил» на то, что Алексей был охотоведом. Они могли подолгу сидеть в локалке с кружкой кофе или чая, вспоминая охоту. Толик же был «конокрадом» – угонял дорогие иномарки и продавл их в Крыму. Отсидел восемь лет на Украине, теперь попался здесь. С Алексеем они сошлись случайно на почве религии. Толик – хорошо знал Библию, мог легко найти в Писании ответ на любой жизненный вопрос. Алексей же, с удовольствием прочитавший два раза подаренную ему в тюрьме Витей Абдулой Библию, был явным приверженцем ортодоксального православия. Они с Толиком не спорили до изнеможения о своих принципиальных отличиях в вопросах религии. Наоборот, находили общее, долго рассуждали над той или иной темой, случайно или неслучайно выбранной ими по сюжету Библии. Чем больше слушал убеждающего его Толика, тем больше уверялся и убеждался в собственной вере, в собственном понимании и религии, в целом, и Истины, в частности. Бог – один, Христос – Истина, знание и Вера – Свет. Пусть по-своему, пусть, по самому им выбранному пути познания, пусть самому им выстраданному заключению. Нагорная проповедь Христа и та, единственная предлагаемая Самим Христом молитва, которую он, Алексей знал наизусть, и которую в трудную или, наоборот, в светлую минуту он направлял к Господу во Вселенную, стала для него надёжной защитой и опорой в повседневной суете зэковской жизни. Он не пытался никому навязывать своих идей и своих мыслей по поводу религии, но, если просили, объяснял как можно доступнее то, что считал для себя понятным и понятым из Библии. Для себя лично знал, что Библия уже не один раз спасла его от опрометчивых, порой совершенно необдуманных и ничем не оправданных решений. Был случай, когда совершенно озлобленный, он уже приготовил заточку и собирался резануть «доставшего» его толстого ОПГ-эшника из Гомеля, котрый уже открыто носли в кабинет оперу кофе в запрещенной ждя мужиков фарфоровой кружечке и, не стесняясь, сдавал ему неугодных, на свое усмотрение, мужиков. До вечерней проверки, после которой он собирался поговорить с толстым в сушилке, оставалось совсем немного. Заточка – за резинкой носка. Он открыл Библию на первой попавшейся странице, прочитал и ахнул… «Вот бегемот, которого я создал, как и тебя… Поворачивает хвостом, как кедром. Ноги у него, как медные трубы… Только Сотворивший его может приблизить к нему меч свой. Проколешь ли иглою челюсть его?» (Иов. 40) Толстый остался цел и невредим. Хотя, спустя некоторое время, всё же где-то он «оступился» и с переломами попал в медчасть. Кто его «оступил», так и осталось загадкой. С тех пор Алексей в самые трудные для себя минуты открывал Библию на любой странице, читал десять-пятнадцать минут, находил для себя ответ на любой ворос и, успокоенный, принимал нужное решение. Проверенный им метод ещё ни разу не давал сбоя… Если с Толиком они встречались большей частью по выходным, то с Виталиком, волей несчастья приходилось встречаться каждый день. Сахарный диабет был и у Виталика, и им приходилось четыре раза в день ходить в медчасть на инъекции инсулина. Затем они вместе шли в столовую и после приёма пищи останавливались поговорить «за жизнь», «за охоту». Виталик рассказывал о своих браконьерских успехах, Алексей, укоризненно качая головой, слушал, не перебивал, просил подробнее остановиться на некоторых моментах. Но больше всего они говорили о красоте охоты, природы. Вместе наблюдали весенний и осенний перелёты птиц, пробуждение весной и усыпание осенью окружающего зону леса. И вместе тосковали по охоте, листая страницы охотничьих журналов или рассматривая фотографии из фотоальбома Алексея. Неволя-то неволей, а охота – пуще неволи!

Алексей встряхнул головой, отгоняя воспоминания о зоне:

– Что тебе рассказать, Миша? За то время, что я сидел, сменилось три поколения, три потока арестантов. Приехал я – полно «босоты», жуликов. Потом понаехало «коммерсов». За ними – наркоманы и алкаши-алиментщики. А уезжал – стали появляться и политические, так называемые, что с бодуна на памятники лезут, а потом, обосранные в зоне ходят, прошения о «помилухе» пишут. Хаккеры разные, торговцы проститутками. Короче, Миша, воров, «порядочных арестантов» на зонах для первоходов почти нет. Да и моя «командировка» – показательная, красная, ты сидел, сам должен знать, что это такое. Ничего путного, Миша! Ни-че-го!

– Так, Алексеич, если зона и красная, если все уходят на замену и УДО, что ж ты до звонка-то отсидел?

– Я, Миша, не признал вину. Это раз. Во-вторых, я не прогибался на УДО, хоть особо и не «газовал», мужиком жил. Предлагали: признай вину, пойдёшь на ИТР ещё два года назад. Не признал я, Миша, так и досидел до звонка.

– А сейчас что, Лексеич? – Болохин отложил вилку, – будешь искать справедливость?

– А сейчас, Петрович, скажу тебе как менту…

– Бывшему, Лёша…

– Нет, Петрович, бывших ментов не бывает. Скажу тебе одно. Справедливость я искать не буду. Она меня сама найдёт. Она где-то рядом. Совсем рядом. Так что, дело времени эта справедливость. Я это точно знаю. А пока надо работать. Зарабатывать деньги, подниматься на ноги.

– Мы слышали, Алексей, ты частное охотхозяйство собираешься организовать здесь, – Миша Козловский внимательно посмотрел Алексею в глаза.

– Да, уже начал, мужики. Уже задел сделан, остались формальности!

– Обидно, Алексеич, – Миша Пырков тоже отложил вилку.

– Что, Миша? О чём ты?

– Ну, нас вроде как кинул ты.

– Что значит «кинул», Миша? Ну-ка отсюда поподробней!

– Не в том смысле, Алексеевич. Ты не так понял… Приехал. Ни к кому не зашёл. Один. Вроде, как мы в чём-то перед тобой виноваты?…

Алексей заметил, что гости перестали жевать, опустили глаза.

– Мужики. Минуточку. А я что, должен был сразу к вам подаваться? Зачем? Поплакаться? Денег попросить? Помощи? Слава Богу, хоть и группу получил в зоне, руки-ноги целы, мозги работают. Да и никто из вас не писал мне в зону. Я и не знал, где вы и что с вами? Думал о вас, вспоминал. В зоне за вас рассказывал. Вон из-за Петровича рамсы были. Говорил я смело, что с ментом водку пил и ел с одной шлёмки, то есть миски. Не каждый понимает там, что такое дружба. А что я вам мог сказать? Вот сейчас скажу – буду делать хозяйство. Начал. От души, спасибо вам, что нашлись сами. За подарки. За Саяна.

– За что?

– За кого, а не за что! Щенка моего теперь зовут Саян. А то, что приехали, вдвойне хорошо. Есть базар… то есть разговор есть у меня к вам, ко всем. Одному мне не привыкать. Зону протопал, практически в одиночку. Но здесь, на воле, одному будет ещё сложней.

– Алексеевич! – Миша растроганно протянул ему руку, – вот моя рука, Алексеевич. Рассчитывай на меня в любую минуту. А ещё лучше – возьми на работу…

– Миша, ты не забыл, о чём мы говорили? – Болохин строго взглянул на Мишу.

Алексей насторожился.

– Помню. Помню, Петрович. Скажи теперь лучше сам…

Миша заулыбался, разлил водку в рюмки. Болохин взял рюмку, прокашлялся:

– Алексей Алексеевич. Мы уже всё знаем о твоих планах и вот решили, посоветовались и решили: бери нас к себе. Никто из нас тебя не забывал. Мы ждали тебя, вспоминали тебя. Каждое открытие охоты на уток – первый… нет, вру – второй тост поднимали за твоё скорейшее освобождение. Первый пили за охоту. Так ты нас приучил. Второй – за тебя. И вот. Ну, решили мы прийти к тебе сразу, потом уже передумали. Может, в чём есть обида на нас? Короче, ждали, ждали и вот приехали. И видим, что был ты Человеком, остался тем же, кем и был, хоть и постарел, извини, немного. Но и мы не помолодели. В общем, Лексеич, мы тут вот – рядом, ждём команды или твоего другого решения. Я сказал… Всё!

Болохин остался стоять с невыпитой рюмкой. Оба Михаила и Антонович уставились на Алексея. Алексей встал из-за стола:

– Та-а-ак! Ну, другого я и не ожидал, мужики. Миша, плесни мне рюмку. Раскодируюсь ради такого случая. Эх, мужики, эх вы, мои родные, мои братки, мои коллеги. Сколько я об этом мечтал! Сколько бессонных ночей я ждал этого момента. И я не обманулся. Есть Бог на свете, он услышал мои самые потаённые мысли! А вы говорите! Прежде, чем я буду говорить о деле, я выпью с вами рюмку водки, мужики. Я просто не могу не выпить среди настоящих мужиков, среди настоящих мужчин, среди настоящих друзей. За вас, друзья – охотники, за вас, настоящих друзей!

Они чокнулись рюмками. Алексей залпом выпил свою водку, не закусывая, закурил:

– Пошла водочка, как вода живая, сладкая и горячая. Ну, мужики. Это событие. Больше не буду пить до такой же степени важности события. А событие это будет – открытие охоты на уток! Я надеюсь, что открывать будем в НАШЕМ охотхозяйстве. Сейчас я вам расскажу, что сделано, что надо сделать, а потом и решим, как быть с вашим предложением работать вместе. Закусывайте, мужики. Разговор будет у нас долгим…