Текст книги "Вам – задание"

– Гриша, забери пистолеты, они на нарах лежат!

Семин, держа автомат наизготове, взял оба парабеллума и остановился у немцев сзади. Купрейчик кинул взгляд на Луговца:

– Женя, прикажи им, чтобы легли на пол и не вздумали шуметь, а то будет каюк.

Луговец перевел, и немцы поспешно выполнили команду. Алексей быстро осмотрел помещение, сунул в вещмешок все документы и две какие-то карты. Подумал секунду и обыскал карманы кителей, висевших на гвоздях, вбитых в толстые бревна стены. Обнаруженные в карманах документы тоже положил в вещмешок и сказал Луговцу:

– Пусть оденутся, а то мороз сильный.

Перепуганные насмерть офицеры натянули на себя кители, утепленные шинели.

Купрейчик приказал Луговцу:

– Женя, свяжи их!

Луговец достал из кармана моток тонкой веревки и быстро связал офицерам сзади руки, при этом оставил по длинному куску веревки для «поводырей».

– Кляпы! – последовала новая команда старшего лейтенанта.

Выждав две минуты, Алексей приказал:

– Женя, предупреди, чтобы не дрыгались, и выводи того, что потолще, а ты, Гриша – худого.

Луговец сказал по-немецки:

– Вы взяты в плен, сейчас пойдете с нами. Предупреждаем: любая попытка побега или желание поднять шум для вас будут равнозначны смерти!

Немцы закивали головами.

Старший лейтенант, убедившись, что они хорошо связаны и их прочно держат «поводыри», приказал погасить фонари, а сам выглянул на улицу. Спросил у Чеботова:

– Где патруль?

– Только что мимо прошел, двинулся на новый круг.

Купрейчик заглянул в блиндаж и, прикрывая фонарь рукой, посветил находившимся там разведчикам, чтобы при выходе не зацепились за что-нибудь.

Подталкивая пленных, разведчики бегом бросились к роще, где недавно находился их наблюдательный пункт. Там перевели дыхание и начали быстро отходить в сторону переднего края. Удача словно окрылила ребят, и они, не обращая внимания на глубокий снег, вприпрыжку неслись вперед. В эту ночь метели не было, что, конечно, затрудняло переход через линию фронта, а тут еще луна, как назло, вылезла из-за туч и осветила все вокруг. А передний край все ближе и ближе. Он четко обозначен взлетающими вверх осветительными ракетами.

Купрейчик виду не показывал, что сильно огорчен своим вчерашним промахом. Он забыл заделать проход в проволочном заграждении. И сейчас переходить линию фронта в том же месте опасно. Немцы могли днем заметить проход и устроить там ловушку. Надо идти другим путем.

Когда приблизились к вражеской траншее, Алексей определил по взлетающим ракетам, где есть промежуток пошире между осветителями, и первым пополз вперед, но вспомнил, что пленным со связанными сзади руками ползти невозможно, остановился и приказал связать им руки впереди. Разведчики быстро исполнили приказ, и группа ползком начала приближаться к вражеской траншее. Купрейчик дотронулся рукой до спины Губчика. Тот опередил всех и первым достиг края траншеи. Заглянул в черную пасть – пусто, только в нос ударил специфический «фрицевский» запах. Махнул рукой, свободно, мол, а сам не стал дожидаться, пока они приблизятся, перемахнул через траншею, пополз к проволочному заграждению, достал из вещмешка ножницы и начал готовить проход. Сделал его пошире, теперь уже беспокоиться, что немцы днем обнаружат его, не стоило.

Закончив работу, Губчик изготовил автомат к бою и устроился чуть левее подготовленного прохода. Если немцы и обнаружат группу, то он сможет прикрыть друзей огнем. Но все прошло как нельзя лучше. Разведчики перескочили траншею, преодолели проход в проволочном заграждении и прошли всю нейтральную полосу без единого выстрела.

В штабе полка не спали. Васильев, выслушав рапорт Купрейчика, обнял и поцеловал его:

– Ну, спасибо, Алексей, тебе и твоим орлам, спасибо!

Затем подполковник через переводчика коротко переговорил с пленными и сразу же позвонил командиру дивизии. Не жалея хороших слов в адрес разведчиков, доложил об их прибытии. Окончив разговор, он приказал начальнику штаба доставить пленных в штаб дивизии и, радостно улыбаясь, повернулся к Купрейчику:

– Комдив приказал всех участников операции представить к наградам!

Но Купрейчик уже не слышал его. Он сидел на нарах и спал, облокотившись на деревянную стойку.

36
ВЛАДИМИР СЛАВИН

Сегодня Владимиру впервые разрешили выйти минут на десять из госпитальной землянки. Он опьянел от обилия света, яркого весеннего солнца и свежего воздуха, подслеповато щурился, улыбался.

Мимо шла Панченкова. Она несла большое зеркало. Увидела Славина, подошла к нему.

– Что, сынок, солнцу радуешься?

– Да, тетя Дуся! Хорошо как! Думал, что и не увижу его. – Заметив в руках Панченковой зеркало, спросил: – Куда это вы несете?

– Да вот бойцы трофею захватили в немецкой колонне. Для госпиталя передали.

– Тетя Дуся! Поверните ко мне, дайте посмотреться. Два года не видел себя.

Панченкова повернула зеркало к Славину. Тот взглянул и своим глазам не поверил: перед ним стоял высокий, худой, как жердь, парень с длинными взлохмаченными волосами, бледным и худым лицом. Лихорадочно блестели черные глаза, одежда болталась. Долго и молчаливо, не то со страхом, не то с интересом разглядывал себя Владимир. «Неужели это я? Страшный какой!»

Словно издалека он услышал голос санитарки:

– Как себя чувствуешь, сынок?

– Спасибо, тетя Дуся, хорошо. Пуля во мне на память осталась.

Женщина, осторожно ступая по раскисшему снегу, направилась к землянке. Засунув руки в карманы госпитального полушубка, Славин смотрел ей вслед: «Надо же так держаться. О гибели Алексея Ивановича даже мне не сказала. Щадила, должно быть».

Прошло еще две недели. К Владимиру постепенно возвращались силы. С каждым днем он чувствовал себя все лучше. Наконец наступил день, когда ему было разрешено вступить в строй.

В конце апреля теплым солнечным днем Славин появился в отряде. Первым обнял его Тамков.

– Вытянул-таки. Молодец! Ей-богу, молодец! Сказать по правде, с трудом верил в твое выздоровление. Ну ничего. Жить тебе теперь, хлопец, до ста лет! А сейчас принимай отделение. В нем, будто специально для тебя, собрались молодые хлопцы, комсомольцы. Работы хватит по горло. Познакомишься с отделением и приходи в штабную землянку, получишь задание.

В отделении Славин встретился с молодыми партизанами. Это были ребята из нового пополнения.

С этого момента и началась для Владимира прежняя многотрудная жизнь, полная постоянной опасности.

Немцы, отчаянно сопротивляясь, все дальше откатывались на запад. Однако фюрер бросал на Восточный фронт все новые войска, технику, боеприпасы. Партизаны делали все возможное, чтобы спутать фашистские стратегические и тактические планы, не давать врагу покоя ни днем ни ночью.

Партизаны из отделения Славина минировали дальние участки железной дороги и шоссе.

Как-то вечером Тамков позвал Владимира в свою землянку:

– По данным разведки, в этих краях у немцев остался один ремонтно-восстановительный поезд, оборудованный мощным подъемным краном. Хочу поручить твоему отделению поохотиться за ним. Сначала намечалось подловить его на мосту и взорвать. Но ведь на подходе наши, и вот-вот поступит команда: не дать фашистам уничтожить этот мост. Поэтому мы решили силами двух отделений провести следующую операцию: Крайнюк со своими хлопцами подорвет на одном из участков вражеский эшелон, и немцы пошлют туда кран. Ты со своими ребятами заминируешь дорогу вот здесь, – Тамков показал красную пометку на трофейной немецкой карте, – на этом крутом повороте. Дорога тут проходит по высокой насыпи, а по сторонам – болото. Если удастся пустить поезд под откос, то достать кран из болота немцы не смогут.

Славин прикинул на глаз расстояние от базы до точки, которую указал на карте командир.

– Километров тридцать наберется.

– Тридцать пять. Я знаю, что ты туда еще не ходил. Поэтому возьмешь с собой Белоуса. Эти места он знает отлично.

– Белоуса? – переспросил Владимир и недоверчиво улыбнулся. Ему уже не раз приходилось слушать рассказы об этом человеке, о его чудаковатом характере. Раньше Белоус воевал в другом отряде, который попал в блокаду, вынужден был рассредоточиться и выходить из окружения небольшими группами. Тогда-то Белоус и встретился с партизанами Тамкова. Командир расспросил его, узнал, кто он такой, откуда, поинтересовался, что он может делать.

Белоус флегматично ответил:

– Могу поезда подрывать.

– Что еще умеете?

– Могу поезда не подрывать, – также хмуро и довольно вяло ответил партизан...

Тамков улыбку и молчание Славина истолковал по-своему:

– Что, сомневаешься? Это зря. Мужик толковый. Из любого затруднения выход найдет. Кстати, отряд, в котором он был до перехода к нам, находился в том районе.

– Нет, не об этом я подумал, Андрей Леонтьевич. Вспомнил, как он с вами познакомился.

Тамков рассмеялся:

– Да, это точно было. Его и прозвали мастером двух дел. Ну, иди. Готовься...

Славин вышел от командира и быстро разыскал Белоуса. Тот сидел у входа в землянку, чистил винтовку. Владимир примостился рядом:

– Меня только что Тамков вызывал, приказал провести одну операцию. Направляет в те места, где ты раньше партизанил. Посоветовал и тебя взять. Как ты на это смотришь?

Белоус поднялся на ноги, вскинул винтовку, прицелился в верхушку сосны.

Это был высокий, могучий, светловолосый парень, в плечах косая сажень. Славин заметил, что он даже винтовку вскидывает неторопливо. «Увалень, будет ли с него толк?» – подумал Владимир. А Белоус, прислонив к дереву винтовку, вытер ветошью руки и только после этого взглянул на Славина:

– А нам, солдатам-мужикам, все равно, что пулемет, что самогон... Лишь бы с ног сшибало.

Славин улыбнулся:

– Ну так как, пойдешь?

– Я же ответил: нам, подрывникам, все равно, где взрывать – далеко или близко, абы немецкие составы под откос летели. Когда уходим?

– Часа через два. Ночевать будем уже там.

– Буду готовиться, – спокойно сказал Белоус и, собрав разбросанные на траве масленку, шомпол, несколько тряпиц, взял винтовку и ушел в землянку...

После этого Славин встретился с Крайнюком. Тот тоже готовился к операции. Несколько минут назад он инструктировал своих бойцов. Теперь все собирались на задание.

Славин и Крайнюк сели за стол, развернули карту.

– Понимаешь, – говорил Славин, – мне надо взорвать только ремонтно-восстановительный поезд. А как его опознать в темноте?

– Проголосуешь, остановишь и спросишь, – пошутил Антон.

– Действительно, выход, – улыбнулся Славин и уже серьезно продолжал: – Остается одно: подловить его в дневное время. Поэтому давай договоримся так: ты подрываешь первый поезд, который пойдет утром, на рассвете, а я заминирую полотно еще ночью и буду ждать, когда днем появится ремонтник. Немцы в это время чувствуют себя смелее и будут поезд гнать к месту происшествия на большой скорости, а мы тут как тут – рванем его...

До рассвета было еще далеко, когда маленький отряд прибыл в заданный район. Славин разрешил людям часок отдохнуть. Потом группа двинулась к железной дороге. Показалась насыпь – высокая, крутая, труднодоступная. Первым полез наверх Белоус. Он осторожно тащил ящик со взрывчаткой, за ним взбирались Славин и еще два бойца, один из которых тянул за собой провод. Тяжело дыша, поднялись на насыпь. Боец передал провод Владимиру, а сам с автоматом быстро пополз влево. Его товарищ устремился вправо. Перед ними стояла задача – охранять минеров.

Белоус, с помощью еще одного бойца, который тоже притащил ящик со взрывчаткой, не торопясь, но с большой сноровкой вырыл саперной лопаткой яму под рельсом на правой колее, заложил туда взрывчатку, вставил детонатор с прикрепленным к нему проводом. Затем они проделали на левой колее то же самое, соединили электропроводом оба заряда.

– Все! Можно маскировать, – доложил Белоус, и подрывники начали тщательно заметать следы минирования сухим гравием, галькой, измазанной мазутом. После этого Белоус дважды дернул за кабель. Это был сигнал для своих, находившихся на опушке леса.

Когда они спустились с косогора и подошли к своим, то близился рассвет. Славин приказал двум бойцам оставаться в дозоре, а остальным отдыхать:

– Днем придется быть начеку, а сейчас постарайтесь как следует выспаться.

Наломав веток и настелив их на землю, партизаны улеглись. Попробовал немного вздремнуть и Славин, но его разбудил шум поезда. Он промчался с грохотом и лязгом. Владимир подумал о Крайнюке:

«Наверно, „его“ состав пошел».

Через несколько минут прогромыхал второй поезд, затем третий, четвертый... Владимир постепенно привык к этому убаюкивающему шуму, незаметно задремал...

Его разбудил боец, находившийся в дозоре:

– Командир! Подъем! Смотри, дрезина идет. Должно быть, наши сработали.

Славин выглянул из-за куста, увидел на мчавшейся мотодрезине немцев, вооруженных пулеметами.

– Буди всех!

Партизаны быстро привели в порядок свое немудреное снаряжение. Белоус, как главный подрывник, снял кусок брезента с магнето, тщательно проверил контакты. Бойцы молча расходились по своим местам.

Вдали показался дым. «Поезд! Только какой?» – все с напряжением смотрели на поворот, откуда должен был показаться вражеский состав. А вот и он. «Ремонтник!» – выдохнул Славин и взглянул на Белоуса.

Состав приближался. Впереди паровоза находились две открытые платформы с песком. Обычно с такими платформами поезда идут медленно. Но немцы торопились, как на пожар. Поэтому и гнали ремонтно-восстановительный поезд на большой скорости.

Белоус неотрывно следил за составом, но лицо его оставалось спокойным, даже каким-то скучающим.

«Только бы не прозевал!» – в который раз подумал Владимир, и в этот момент прямо под колесами паровоза громыхнул взрыв. Весь состав с техникой, мощным краном полетел под откос.

– Всем отходить! – громко крикнул Славин и побежал в пущу.

Бежали долго, тяжело дыша. Все понимали, что надо быстрее пересечь шоссейную дорогу. Вскоре узнали неприятную весть: дорога занята, фашистские войска оцепляют лес. Славин вопросительно взглянул на Белоуса, тот понял:

– Давайте за мной!

Он повернул направо и побежал параллельно шоссе. Все гуськом бросились за ним. Густые колючие кустарники царапали лица и руки.

Солнце уже показывало на полдень, когда партизаны приблизились к шоссе в другом месте. Белоус попросил разрешения сходить в разведку. Славин направил с ним еще одного бойца. Остальные упали на землю, чтобы хоть немного отдохнуть. Люди мучились от жажды, облизывали пересохшие губы, но во флягах воды не осталось.

Вдали, как раз в том направлении, откуда только что пришли подрывники, послышалась стрельба. Это немцы начали прочесывание леса. Все с тревогой прислушивались и поглядывали в ту сторону, где скрылись разведчики.

Наконец оба партизана вернулись. Белоус доложил:

– Посты ихние уже стоят. Но проскочить можно. В одном месте шоссе проходит по ложбине. С двух противоположных сторон, на возвышенностях, немцы поставили по бронемашине. С этих точек вся проезжая часть хорошо просматривается.

– А почему в низине ничего нет? Может, там засада? – спросил Славин.

– Нет никакой засады. Все дело в том, что в низине – и справа и слева – к шоссе подходит болото. Думаю, что это и есть наилучшая возможность прорваться. Путь через болото знаю как свои пять пальцев. Уверен – уйдем, тем более что на бронемашине по болоту не покатишь. – Белоус помолчал немного, собираясь с мыслями. – Если мы попадемся на глаза немцам при броске через шоссе, нужно будет как можно быстрее пройти болото, иначе они по проселочной дороге проскочат к мосту через небольшую речку, она недалеко отсюда, и там нас встретят.

– А если до ночи подождать? – спросил Славин.

– Нельзя. Во-первых, в низине могут перекрыть дорогу, а во-вторых, ночью по болоту не пройдешь. Вмиг в трясине окажешься.

– Ясно. – Славин решительно поднялся с земли. – Тогда пошли!

Партизаны спешили дальше.

37
КОМАНДИР БАТАЛЬОНА
КАПИТАН МОЧАЛОВ

Красная Армия готовилась к летней кампании 1944 года, в ходе которой намечалось полностью освободить захваченную врагом территорию страны и начать великий освободительный поход по Европе.

Капитан Мочалов даже в мыслях не допускал, что его могут отозвать с фронта.

Петр Петрович только что пришел от командира полка, у которого до хрипоты выпрашивал пополнение для батальона. И сейчас, сидя вместе с начальником штаба на полянке, ломал голову, каким образом получше распределить между ротами скудное пополнение.

– Товарищ капитан! – Мочалов сразу же узнал голос ординарца и недовольно обернулся. – Вас спрашивают.

– Кто?

– Майор... – ординарец деликатно и тактично выждал и, понизив голос, добавил: – Майор медицинской службы.

«Неужели Ольга Ильинична?» – подумал Мочалов. В глубине души он был уверен, что это она. Так получилось, что в последнее время полевой госпиталь, в котором служила Василевская, как бы сопровождал полк Мочалова и они довольно часто встречались. Кроме того, Мочалов хорошо знал своего ординарца. Если бы его спрашивал просто майор медицинской службы, то ординарец доложил бы об этом другим тоном. Мочалов поднялся и направился к своей палатке.

Петр Петрович только прошел негустой кустарник и сразу увидел Василевскую. Одетая в хорошо подогнанную форму, хромовые сапоги, голенища которых плотно облегали икры ног, она, заметив Петра, улыбнулась и пошла навстречу. Протянув руку, сказала:

– Решила навестить вас и попрощаться.

– Как попрощаться? – удивился Мочалов и смущенно замолчал. Его и Василевскую объединяла одна и та же беда, горечь утраты сблизила их, сделала встречи необходимостью для каждого. И вот Ольга Ильинична говорит, что пришла попрощаться! Она грустно улыбнулась:

– Да, Петр Петрович, я пришла проститься. Наш госпиталь переводят на другой участок фронта. Война есть война, – она опять грустно и будто виновато улыбнулась и протянула Мочалову листок бумаги. – Здесь мой домашний, довоенный адрес, после войны я вернусь туда. Если захотите написать, то номер моей полевой почты вы знаете. Ну, а теперь прощайте, а может, до свидания, Петя! Храни вас бог! – Она повернулась и быстро пошла, чтобы он не увидел ее повлажневшие глаза.

А Мочалов, подавленный и растерянный, смотрел ей вслед, словно желая оставить навсегда в своей памяти ее образ, только что отзвучавший голос, грустные глаза...

Вскоре Ольга Ильинична скрылась из виду, и капитан, опустив голову, направился снова к начальнику штаба. Он понимал, что чем дальше будет время отдалять его от этой прощальной встречи, тем больше в душе будет расти потребность встретиться с Ольгой, ставшей ему не просто фронтовым товарищем, но и другом...

Прошло несколько дней, и батальон снова получил приказ атаковать противника. Мочалов был во власти предстоящего боя. Побывал во всех взводах и ротах, беседовал с бойцами и командирами, ставил задачу. Дольше обычного задержался он во взводе, где находился постоянно веселый и неунывающий сержант Кислицкий, который получил неожиданное «подкрепление». Несколько дней назад к ним во взвод прибыл рядовой Кикнадзе, лет сорока двух грузин. До этого он воевал в другом полку, был ранен и вот снова на фронте. Кикнадзе, под стать Кислицкому, был веселым и остроумным рассказчиком. Он с удовольствием слушал веселые истории и не упускал возможность самому повеселить друзей. Сегодня у него было хорошее настроение. Еще бы! Он получил письмо от сына-разведчика, которому присвоили звание Героя Советского Союза. Эта новость мгновенно облетела всю роту. Бойцы радовались вместе с Кикнадзе. А он без устали рассказывал о сыне.

Со слов командира роты Мочалов уже знал об этом и решил поздравить бойца. Когда они подошли к наспех сделанному блиндажу, то по голосам, доносившимся из него, поняли, что там много людей. Вошли. Капитан от души поздравил красноармейца и спросил:

– А самому не хочется Героя получить?

– Как это не хочется, товарищ капитан? Я сейчас только и думать буду, какой мне подвиг совершить. Мой Гиви и так часто поступал не так, как я хотел, а теперь без звезды Героя мне хоть домой не возвращайся.

– Неужели он у вас такой недисциплинированный был?

– Вай, вай, не так недисциплинированный, как... как это... – Кикнадзе подбирал подходящее слово, – инициативный. Вот возьмите, например, как он женился. Это было в июне сорок первого. Помню, сижу я дома один. На душе спокойно, ничего плохого никому не сделал. И вдруг дверь распахивается и в квартиру вваливается целая компания людей. Я подумал – гости идут. Радость в дом! Напрасно думал. Люди-то все уважаемые – директор школы, учителя, секретарь школьный. И все на меня наступают, кричат, шумят, и всё лозунгами: «Это же не тринадцатый век, а двадцатый! Как это можно! Как он мог?»

Я, конечно, тоже разволновался от этого крика, тоже кричу: «Что – двадцатый век? Сам знаю, что двадцатый! Чего кричите? Объясните, что случилось?» А они мне, словно я глухой, хором поясняют: «Ваш сын десятиклассницу украл!» А я хочу уточнить у них, какой сын, их у меня четверо, и трое из них тогда в школе учились: один в пятом, а двое – близнецы – в четвертом. Зачем, думаю, им десятиклассницу воровать. А директор и учителя, мешая друг другу, на смешанном русско-грузинском языке поясняют: «Нет, до этих ваших детей, слава богу, очередь не дошла еще. Десятиклассницу украл ваш старший сын – Гиви!» Я тут, конечно, успокоился и говорю им: «Замолчите и не кричите на хозяина дома, у которого вы в гостях находитесь. Скажите-ка лучше мне, красива эта десятиклассница и как ее имя?»

С их слов понял, что красивая. Тогда я снова сел на свой диван и спокойно говорю: «Не пойму, чего вы беспокоитесь. Если такой красавец, как мой Гиви, и украл красавицу, так, знаете, какая красивая семья будет?»

Сразу замолчали все, вылупили на меня глаза, открытыми ртами воздух хватают, словно его в моем большом и светлом доме меньше стало. Пробормотали они мне что-то о прокуроре, повернулись и ушли. А я сижу и голову ломаю, что мне делать и как этого сорванца поймать, чтобы не дать ему слишком далеко с этой красавицей зайти. Вдруг почтальон приходит, телеграмму вручает. Смотрю, а меня на почту для междугородного телефонного разговора приглашают. Собрался и пошел. Отметился на почте у телефонистки, сижу, жду, когда меня позовут. Слышу, мою фамилию называют, но, что за чудо, еще чью-то называют и приглашают нас в одну и ту же кабину. Сталкиваюсь у входа в кабину с мужчиной и женщиной. Друг другу дорогу уступаем, раскланиваемся, а сами даже не подозреваем, что мы родственники уже. Оказалось, что они – родители этой десятиклассницы. Гиви с невестой в Кутаиси удрали, а оттуда вызвали родителей на переговоры. Вот таким образом и нас между собой перезнакомили.

– Ну и чем дело кончилось? – спросил Мочалов.

– Свадьбой.

– Так вы его поэтому инициативным называете?

– Конечно. Я ему тайком невесту присматривал, а он сам инициативу проявил и в девятнадцать лет женился, совсем еще ребенком был.

– Подождите, подождите, – улыбнулся Мочалов, – судя по вашему возрасту, вы тоже не очень-то с женитьбой тянули. Сколько вам было лет, когда женились?

Кикнадзе хитро улыбнулся:

– Девятнадцать, но я таким ребенком не был. А он совсем маленький у меня был. Но все старался отца опередить. Вот и Героя раньше меня получил. Скажите, товарищ капитан, разве это справедливо?

– Конечно, нет. Но вы не волнуйтесь, будем надеяться, что и вы от своего сына не отстанете.

– Не горюй, солдат, – вмешался в разговор Кислицкий, – мы тебе всем взводом помогать будем. Я теперь каждый танк, подбитый мной, буду на твой счет записывать.

– Э, нет, дорогой, спасибо, я чужих побед присваивать не хочу. Да ты меня пока плохо знаешь, я и сам еще кое-что могу...

С хорошим настроением покинул позиции батальона Мочалов, направляясь в свой штаб...

К вечеру его неожиданно вызвал к себе командир полка. Петр Петрович был уверен, что разговор пойдет о предстоящем бое. В блиндаже, кроме Гридина находился незнакомый Мочалову капитан. Подполковник суховато сказал:

– Знакомься, Петр Петрович, капитан Журавлев. Сегодня же передашь ему командование батальоном, а сам выезжай в Москву. Тебя отзывают.

– Меня? В Москву? Зачем?

– Не знаю, но, поскольку тебе надо явиться в Управление кадров Наркомата внутренних дел, чую, что получишь новое задание. Времени мало. Иди, сдавай дела и через два часа будь у меня. Я соберу командиров батальонов, простимся с тобой.

Голос у Гридина был грустным.

Мочалов ожидал чего угодно, но только не этого. Дальше все пошло, как в калейдоскопе: сдача дел новому командиру, прощанье с боевыми друзьями, душный вагон, Москва.

В Управлении кадров Наркомата внутренних дел его сразу же пригласили в какой-то кабинет. Лет пятидесяти пяти генерал с усталым и одутловатым лицом сразу же перешел к делу:

– Вы отозваны с фронта для того, чтобы вылететь самолетом к партизанам, подобрать там людей и выбыть в один из городов, расположенных на западе Белоруссии. Там вы, в ожидании подхода наших войск, ознакомитесь с обстановкой и, когда территория области будет освобождена, приступите к руководству отделом по борьбе с бандитизмом. Мы знаем, что это дело вам знакомо, ведь вам уже приходилось бороться с бандитами. Это, а также опыт работы в милиции и, конечно, фронтовой опыт вам пригодятся.

Генерал встал из-за стола и, не торопясь, прохаживаясь по кабинету, продолжал:

– Мы уверены, что на освобожденной нами территории, что была под панской Польшей, из числа предателей, уголовников, а также не успевших уйти с отступающими гитлеровскими войсками полицаев будут создаваться банды. Они будут не только грабить и убивать, запугивать и терроризировать местное население, но и чинить вред новой власти, нападать на партийных и советских руководителей, активистов, также на отдельные воинские автомашины, военнослужащих. – Генерал сел напротив Мочалова и улыбнулся усталыми, воспаленными глазами. – А басмачи на юге чем-то другим занимались?

– Тем, конечно. Бандиты, товарищ генерал, они везде – бандиты.

– Правильно. Понимая это, мы и отзываем с фронта людей, способных быстро и решительно покончить с этим отребьем, ну, а с фашистами и без вас на фронте покончат.

– В партизанский отряд я один полечу?

– Дадим вам еще двух человек в помощь, а сейчас устраивайтесь в гостиницу, номер вам заказан. Завтра явитесь сюда, получите необходимые документы, оружие, пройдете инструктаж, познакомитесь со своими помощниками и в путь...

Несмотря на сильную усталость, Петр Петрович уснуть никак не мог. Мысли о будущем и непривычная тишина тревожили его.

Утром он направился в Наркомат, затем написал письма Купрейчику и Василевской. А еще через сутки тяжелый самолет взмыл в небо. Впервые в жизни Петр летел на самолете. Натужно и мощно гудели моторы. Их рев свободно проникал через ребристые борта, и разговаривать можно было только наклонившись к уху собеседника. В салопе самолета, кроме Мочалова и его двух новых товарищей – старшего лейтенанта Булацкого и лейтенанта Швецова, – никого не было. Это был транспортный самолет с длинными скамейками вдоль бортов. Посередине салона вдоль скамеек лежал груз. По форме ящиков и маркировке на них Петр понял, что в них оружие и боеприпасы. Его откровенно волновала предстоящая встреча с партизанами. Сможет ли он подобрать нужных людей и довести их по вражескому тылу к намеченному месту? С надеждой поглядывал капитан на спокойное лицо Булацкого. Он кадровик и должен оказаться очень полезным при подборе людей. Лейтенант Швецов, лет двадцати трех, с большими голубыми глазами, густыми черными бровями, учился в школе милиции, но, после того как началась война, оказался на фронте. Был тяжело ранен. После выздоровления работал в Москве оперуполномоченным уголовного розыска.

Мочалову мешал парашют, прикрепленный за спиной. Он долго возился, пока уселся, и сейчас пытался сосредоточиться. А тут еще этот чертов парашют. Перед вылетом показали, как надо им пользоваться. Собственно, это и так ясно, когда полетишь вниз, то надо дернуть за кольцо. Правда, прыгать придется только в крайнем случае. Самолет должен приземлиться на партизанском аэродроме, доставить оружие и боеприпасы, а обратно забрать раненых.

Далеко внизу стали видны беленькие огоньки ракет, а между ними запульсировали красноватые точки. Они летели вдоль земли навстречу друг другу. «Фронт», – догадался Петр Петрович и еще плотнее прижался к прохладному стеклу. Кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, Мочалов увидел бортстрелка. Он наклонился еще ниже и прокричал:

– Проходим линию фронта, нас могут обстрелять. Проверьте парашюты!

«Кто в такую темень попадет в наш самолет?» – подумал Петр, наблюдая, как стрелок занимает свое место вверху салона, там, где был установлен на турели пулемет. Проверил, как пристегнуты лямки парашюта, и прокричал рядом сидящим Швецову и Булацкому, чтобы они тоже проверили свои парашюты. После этого он опять приник к иллюминатору, но внизу и вокруг уже было темно. Фронт позади.

За годы войны он привык видеть врага перед собой или даже вокруг, но от того, что враг под ним, что сейчас, может, действительно, как и предполагал стрелок, немецкие зенитки наводят на звук самолета свои длинные, словно хоботы слонов, стволы, чтобы уничтожить их, стало не по себе, захотелось пересесть поближе к дверям. Но проходили одна за другой томительные минуты, а самолет, по-прежнему, мощно и ровно гудя моторами, шел своим курсом. Незаметно для себя Мочалов задремал и даже увидел какой-то сон. Потом настороженный слух уловил в уже ставшем привычном шуме моторов какие-то новые звуки – короткие сухие хлопки. Петр Петрович открыл глаза, в этот момент самолет сильно качнуло, и он, инстинктивно хватаясь за сиденье руками, не мог понять, что же произошло. Ему показалось, что в салоне самолета вспыхнул свет. А непонятные хлопки за бортом стали еще более частыми. «Так это же нас обстреливают, – догадался Мочалов, – а в кабине стало светло от прожекторов, которые разыскали нас в небе». Но вот внутри салона стало темно, самолет сразу же выровнялся и, не уменьшая газ, начал горизонтальный полет.

«Неужели ушли?» – еще не веря в это, подумал Мочалов и тут же услышал над ухом радостный крик Булацкого:

– Молодцы летчики! Все-таки вырвались из этого пекла!

Через несколько минут моторы начали работать спокойнее.

Из кабины вышел второй нилот. Подсвечивая себе фонариком, подошел к пассажирам и наклонился к Мочалову:

– Повезло нам, капитан, вырвались.

– Далеко еще?

– Что?

– Я спрашиваю, долго еще лететь?

– Около тридцати минут. – Пилот хотел еще что-то сказать, но не успел. Внутри самолета снова стало светло от прожекторов, которые опять вцепились в него. Летчик бросился к кабине.

Вокруг самолета вовсю начали рваться снаряды. Летчики применили противозенитный маневр: то змейкой самолет поведут, то резко рванут в сторону, то бросят самолет по наклонной к земле, но все было напрасным. На серебристых плоскостях скрестились лучи трех или четырех прожекторов. Вцепились крепко, давая возможность зенитчикам вести прицельный огонь. Даже через надрывный вой моторов было слышно, как густо рвутся снаряды. Впереди стала сплошная стена разрывов, и самолет резко повернул вправо.