Текст книги "Вам – задание"

– Соскучился, – простодушно ответил парень. Ему подумалось, что сейчас командир скажет: «Навести ее», но командир мягко проговорил:

– Конечно, соскучился, но ходить туда не надо. Нельзя допустить, чтобы полицаи пронюхали, что ты бываешь у матери. Сам знаешь – не миновать тогда беды.

Выйдя из землянки, Крайнюк нашел Славина и предложил пойти с ним.

Они решили пораньше лечь спать, а в полночь пойти на встречу со связной...

26
ТАТЬЯНА АНДРЕЕВНА

Мочалова возвращалась после встречи с партизанскими посыльными Антоном Крайнюком и его другом Володей со смешанным чувством выполненного задания и тревоги.

Парни передали Татьяне Андреевне предложение Глазкова уходить к партизанам, тем более что отряд собирался перебазироваться в другое место. Но Мочалова никак не могла решиться на это. И у нее были на это свои причины. Она была рада, что наконец-то и для нее нашлось дело, и, выполняя обязанности связной, она чувствовала себя нужной людям.

Татьяна слышала о зверствах фашистов, но в душе теплилась надежда, что беда пройдет мимо ее семьи. После того как партизаны судили и казнили полицая Гришку Миревича, к ней больше никто не приставал и не угрожал.

Чем дальше уходила она от места встречи, тем спокойнее становилось на душе. Близился рассвет, и когда она вышла из лесу, на востоке заалела полоска света.

Мочалова остановилась посреди широкого поля. Пели птицы, было тепло. Глубоко вдыхая настоенный на травах и цветах воздух, она смотрела вперед, на раскинувшуюся перед ней небольшую деревеньку. Если обойти большой колхозный сарай, где раньше, до войны, хранилось сено, сразу будет виден дом Крайнюков. Остальные дома стоят подальше, вдоль неширокой улицы. Изредка тишину нарушало петушиное «кукареку». Татьяна узнала крик петуха Марфы Степановны и улыбнулась, вспомнив, как она прятала его от немцев, когда те стояли в деревне. «Надо идти, – подумала Мочалова, – пока люди спят». И она, раздвигая высокую росную траву, пошла к деревне. Проходя мимо огромного сарая, посмотрела на двери и увидела большой ржавый замок. «Интересно, сохранился ли от него ключ?»

Подошла к своему дому, оглянулась и быстро вошла в калитку. Не подходя к дверям, тихонько постучала в ближнее оконце. В нем сразу же появилось лицо Марфы Степановны. «Не спит, переживает», – подумала Татьяна, направляясь к дверям. Так уж повелось у них: когда Мочалова шла к партизанам, Марфа Степановна ночевала у нее дома.

Тихо звякнула щеколда, и дверь открылась. Марфа Степановна спросила:

– Антона видела?

– Видела, видела. Жив, здоров, кланяться велел.

Они вошли в дом, Татьяна коротко рассказала о встрече и сразу же легла спать. Она не слышала, как проснулись дети. Марфа Степановна покормила и выпроводила их во двор.

А Татьяне приснился муж. Он стоял недалеко от колхозного сарая, мимо которого она недавно проходила, и улыбался. Она захотела подбежать к нему, но Петр вдруг каким-то совершенно незнакомым голосом громко спросил:

– Кто есть дома?

«Неужели он меня не узнает?» – удивилась Таня и решила позвать мужа, но тут проснулась от сильного толчка в плечо. Кто-то грубо сказал:

– Ну чего разлеглась? На дворе уже день давно стоит, а она в кровати валяется! Подымайся!

Мочалова вздрогнула и открыла глаза. Над ней стоял полицай Юшевич. Он был другом Миревича, но после исчезновения Гришки несколько приутих и вел себя более осторожно. Таня села и сразу же увидела, что, кроме полицая, в доме находятся двое немцев с автоматами. В углу, прижавшись к Марфе Степановне, – Юля и Ваня. Они молча следили испуганными глазами за тем, что происходит в доме.

Один немец резко сказал: «Шнель, шнель!» Полицаи опять грубо толкнул Таню в плечо:

– Ну, чего ждешь? Хочешь, чтобы я тебя за космы вытащил? Одевайся и выходи со своим выводком на улицу. Немцы с вами говорить хотят.

Татьяна дрожащими руками потянулась к спинке кровати, взяла платье и, натягивая его на себя, подумала: «Что случилось? Неужели выследили меня? Господи, если это так, то тогда конец! Как же детей спасти?»

На всякий случай спросила у полицая:

– Скажи хоть, что случилось?

– Увидишь, шкура красная! Выходи, а то прикладом помогу!

Дети подскочили к Татьяне Андреевне.

– Мама, мамочка, мне страшно, он убьет нас! – со страхом сказала Юля и прижалась к материнской руке.

Мочалова обняла детей и стала успокаивать их:

– Ну что вы, детки, не волнуйтесь, все будет хорошо.

Они пошли к дверям, а полицай толкнул в бок Марфу Степановну.

– А ты, старая рухлядь, чего сидишь? Марш из хаты!

Они вышли во двор, немцы подталкивали их прикладами – на улицу.

Таня, увидев, что по улице мимо ее дома гонят и других жителей деревни, немного успокоилась: «Значит, не выследили меня. Всех гонят в поле».

Она отыскала глазами соседку и окликнула ее:

– Тетя Марфа, идите к нам, – и, подождав, когда она подойдет, добавила: – Будем вместе держаться. Не пойму только, откуда немцы взялись?

– На машинах приехали, вон их сколько, посмотри.

Татьяна оглянулась и посмотрела вдоль улицы, на другом конце деревни увидела пять или шесть грузовиков.

Немцы выстраивали людей в колонну и гнали посередине улицы, а сами с автоматами наизготовку шли по сторонам вдоль заборов. Мочаловых и Крайнюк втолкнули в колонну. Люди беспокойно переговаривались, вертели головами, старались, вытянув шеи, посмотреть вперед, где во главе колонны шли с немцами четверо полицаев.

Недалеко от Мочаловых к соседскому четырнадцатилетнему пареньку Толе Лозебному подбежала дворняжка, у нее на шее болтался обрывок веревки. Очевидно, она сорвалась с привязи и, разыскав в толпе хозяина, радостно повизгивая, запрыгала около него. Но тут в толпу ворвался здоровенный с засученными рукавами немец. Он что-то яростно прокричал и сильно ударил подкованным сапогом собаку. Она с визгом отлетела к забору и упала на спину. Немец, не давая ей подняться, вскинул автомат, и в неожиданно наступившей тишине зловеще грохнул выстрел. Собачонка, подскочив на лапы, тут же замертво упала на землю. Из ее головы на пыльную дорогу потекла, казавшаяся черной, кровь.

Люди застыли от этой безумной жестокости, а Толя рванулся к немцу:

– За что ты ее, фашист проклятый!

Хорошо, что рядом оказался дед Петрусь. Он схватил парня за руки:

– Толенька, тише, успокойся, а то он и тебя! Видишь, он уже в тебя целится. Для него же что собака, что человек – одно и то же. Что возьмешь с гада?

Послышались крики. Это немцы подгоняли людей, требуя, чтобы они шли вперед. Вскоре колонна оказалась в поле, и Таня увидела, что их ведут к сараю, мимо которого она проходила перед рассветом. Тех, кто приостанавливался у широко распахнутых дверей, немцы бесцеремонно подталкивали прикладами.

Они оказались в большом сарае, который быстро заполняли людьми. Вскоре все жители деревни оказались здесь. Со скрипом закрылись двери. Те, кто находился поближе к выходу, через небольшие щели увидели, что немцы повесили на двери замок и стали подпирать их толстыми длинными кольями.

Люди еще больше забеспокоились, высказывая различные предположения:

– Зачем они нас сюда согнали?

– Может, добро наше хотят забрать, так и так уже все отобрали?..

– Наверное, допрашивать будут... А вот полицейские семьи не тронули.

– А может, спалить нас живьем хотят...

Мальчуган лет семи вместе со своими такими же светловолосыми одногодками пробрался к дверям и заглянул в щель. Один из немцев заметил его голубой глаз, с любопытством выглядывающий из щели, и изо всех сил ударил прикладом по доскам:

– Цурюк!

Мальчуган в испуге отпрянул, тут же послышался тревожный голос матери:

– Андрейка, Андрейка, отойди от дверей. Немцы злые, не видишь? Стрельнет который.

А в углу парни постарше помогали товарищу подняться по бревенчатой стене повыше, туда, где под самой соломенной крышей виднелась небольшая щель. И вот он уже застыл возле нее. С минуту смотрел молча в сторону деревни, а затем изменившимся голосом, словно в горле что-то застряло, сказал:

– Они дома наши палят.

Загудела и качнулась людская масса к дверям, и в первых рядах Андрейка и другие дети. Заскрипели двери, пискнули ребятишки, прижатые к доскам. И вдруг снаружи, прямо через доски, пробивая ровной строчкой дырки, ударил автомат. Люди враз отхлынули, а на полу остались лежать дети, прикрывая русые головки ладонями, как будто маленькие худенькие ручки могли закрыть их от смерти. К ним с криками бросились матери, отрывали их бледные лица от земляного пола, ощупывали.

Все ребята оказались живы, а вот чуть дальше от них, сзади на полу остались лежать четыре женщины и дед Петрусь. Автоматная очередь прошила их. Не успели люди осмотреть убитых, как во всех четырех углах вспыхнула соломенная крыша.

– Люди-и добрые! – громко закричала пожилая женщина. – Так что же это делается, они же нас живыми спалить хотят!

Сарай начал быстро заполняться дымом. Закричали взрослые, заплакали дети, все понимали – это конец!

Татьяна Андреевна стояла у противоположной стены и широко раскрытыми глазами смотрела, как языки пламени все шире охватывали сухую соломенную крышу. Она не видела, что снаружи сарай, облитый бензином, горел весь и немцы, окружившие его, отошли чуть подальше, так как жар становился невыносимым. Татьяна поняла, что вот и кончилась ее жизнь, жизнь ее детей. Она повернула плачущих от страха детей личиками к себе и плотно прижала их носиками: «Прощай, Петя, любимый, не сберегла я тебе детей! Прости! И отомсти!»

А вокруг творилось необъяснимое. Кто-то из старух молился, кто-то, прижимая детей, старался закрыть их собой от огня. И вдруг всех перекричал молодой и звонкий голос Толи Лозебнова. Голос был мальчишеский, но звучал убежденно и требовательно, как приказ:

– Люди, мы же сейчас сгорим. Давайте кинемся на двери, а вдруг кому-нибудь повезет и он убежит!

Все понимали, что это делать бесполезно, но все-таки – это шанс, пусть маленькая, но какая-то надежда.

А старики и ребята постарше уже пробивались к дверям. Каждый думал: если не удастся убежать, то лучше погибнуть вот так.

Раскачавшись, толпа ударила в двери. Они не выдержали такого натиска и разлетелись на куски.

Для немцев это было неожиданным. Они спохватились, когда первые десятки людей в горящей и дымящейся одежде бросились в разные стороны. И только тогда навстречу брызнули смертельным огнем автоматы. Таня, крепко держа за руки детей, бежала в середине быстро редеющей толпы. На миг она вместе с детьми оказалась между двумя группами немцев, и те на мгновение, боясь попасть друг в друга, прекратили огонь. Люди бросились по высокой траве к видневшемуся недалеко лесу. А сзади с новой силой загремели выстрелы. Таня поставила детей впереди себя:

– Бегите к лесу, не оглядывайтесь и не останавливайтесь! – А сама подумала: «Может, я их от пуль своим телом закрою».

Таня ни на секунду не сомневалась, что она погибнет. Но перед ней, словно тоненькая полоска света, появилась надежда спасти детей.

Боже, если бы это случилось! Она готова была сама умереть, лишь бы они спаслись! Только бы они жили!

Мочалова, не оглядываясь и не глядя по сторонам, бежала за детьми, которые, почти полностью прячась в высокой траве, неслись изо всех сил к лесу.

И вот они в лесу. Она бежала за детьми, которые были так напуганы, что никак не могли остановиться. Уже давно не были слышны выстрелы и перестали визжать вокруг пули, а они все бежали. И вдруг Таня поняла: они спаслись! Они живы!

Она остановилась, окликнула детей, они тоже стали и повернули к ней измазанные копотью лица. Дети смотрели на нее и широко открытыми ртами жадно ловили воздух. Татьяна упала на траву и громко навзрыд заплакала. Трудно даже сказать, какие это были слезы: радости или горечи. Перед глазами стояла страшная картина: «Всех жителей деревни! За что?» Она лежала, уткнувшись лицом во влажную пахучую траву, и никак не могла заставить себя поверить, что ее дети и она сама остались живы.

Не знала в этот момент Татьяна Андреевна, что, кроме ее семьи и одного пятнадцатилетнего паренька, не спасся больше никто. В то время, как она, обессиленная и подавленная свалившимся на деревню горем, рыдала, немцы поднимали с земли, отыскивая в густой траве, мертвых и раненых, тащили их к горевшему сараю и бросали в огонь.

И только позже, когда пройдет немало времени, вспоминая эту жуткую картину, Татьяна Андреевна будет всегда помнить четырнадцатилетнего паренька Толю Лозебнова, который даже в безнадежной ситуации нашел в себе необыкновенные силы, чтобы призвать людей к сопротивлению. Это ему всегда будет благодарна семья Мочаловых и их односельчанин Миша Лукашевич за спасение, за то, что они продолжали жить на ласковой, освещенной солнцем земле.

27
КАПИТАН МОЧАЛОВ

Капитан Мочалов напряженно осматривал через бинокль местность перед позициями его роты. Поле было ровное, и, конечно, к встрече с танками надо быть готовыми.

Сзади роты, на небольшой возвышенности, в редком кустарнике расположилась противотанковая батарея, а чуть левее, тоже за позициями роты, в небольшой ложбине, у ручья, под маскировочными сетями, спрятались в засаде пять «Т-34». Мочалов уже в который раз прикидывал, правильно ли он расположил свои силы.

Впервые за долгие месяцы войны он имел почти полностью укомплектованную роту.

Солдаты были неплохо вооружены, у многих вместо винтовок – автоматы. Накануне несколько дней назад на поле саперы ставили противотанковые и противопехотные мины. Это все учитывал командир роты.

В центре, на небольшом удалении друг от друга, были установлены «максимы» – это для того, чтобы встретить пехоту врага плотным огнем. Не забыл он и фланги, понимая, что фланговым огнем лучше всего отсекать пехоту от танков. Бронебойщикам он ставил задачу сам. Мочалов был уверен, что когда первые танки немцев напорятся на мины, то следующие за ними наверняка попытаются пройти в другом месте, а это значит, повернутся бортами к нашим позициям. Вот тогда-то бронебойщики не должны зевать.

Мочалов оторвался от бинокля и глянул по сторонам. Бойцы продолжали тревожно смотреть вперед, и уже в который раз Петр подумывал о новичках: «Только бы не дрогнули, не испугались!» Сколько времени у него самого и командиров взводов ушло на обучение и разговоры с теми, кто был впервые на передовой.

Чудовищная машина войны перемалывала огромные силы. Сколько людей уже потерял за время боев он, командир роты! А сколько батальон, полк, дивизия, вся армия!

Правда, ему самому пока везло. После возвращения из госпиталя, вот уже более полугода, – ни царапины. Успел получить орден Красной Звезды, а два дня тому назад пришел приказ о присвоении ему звания капитана.

Мочалов задумался и не сразу заметил, что слева и справа от позиций их батальона начался бой. Только здесь пока было тихо. Легкий ветерок приносил с полей запах цветов, сена и еще ночную приятную свежесть.

Вдруг он услышал, как матюгнулся Кислицкий. После своего любимого выражения он тут же обратился к командиру роты:

– Товарищ капитан, гляньте, идут, сволочи!

Вдалеке в шахматном порядке двигались квадратные коробки танков. За ними, словно зеленые карандашики, – пехота. Танков было много, и чем ближе они подходили, тем становились по размеру все больше и больше. Мочалов поднес к глазам бинокль. Он впервые видел эти машины. Они были огромные, угловатые и неуклюжие. Когда танки приблизились, Мочалов понял, что такими их делает прочная и толстая броневая защита.

«Вот они какие – „тигры“!» – подумал Мочалов, пытаясь определить, сколько машин придется на его роту.

За «тиграми» двигались автоматчики. Шли уверенно, засучив рукава, – точь-в-точь как в сорок первом.

Мочалов передал по цепи, чтобы без команды не стреляли.

А немцы все ближе и ближе. И тут сзади громыхнул залп. Это противотанковая батарея открыла огонь. Словно черные грибы, выросли взрывы. Но ни один танк не был поврежден. Ударил второй залп – и опять никаких результатов.

– Эй, мазилы, очки наденьте! – закричал Кислицкий, обращаясь к танкистам.

А те, наверное, «очки надели», потому что после третьего залпа один танк вдруг оказался без башни, а у второго была перебита гусеница. Он тут же повернулся боком и сразу же получил в него снаряд, задымился.

«А что, ЗИСы „тигров“ бьют великолепно!» – восхищенно подумал Мочалов о новых пушках, которые недавно начали поступать на фронт. Танки тоже открыли огонь. Теперь уже капитан мог точно определить – на его роту надвигается девять танков. Девять бронированных крепостей на гусенечном ходу, ведя огонь из пушек и пулеметов, шли на позиции роты. Мочалов дал команду: «Огонь!» Длинно и сердито строчили пулеметы, в их грохоте тонули короткие очереди автоматов и выстрелы винтовок, слышались звонкие и четкие выстрелы противотанковых ружей.

Танки вошли в минное поле, и почти сразу же два из них завертелись на месте. Остальные на мгновение приостановились, а затем начали расползаться в обе стороны.

«В обход минного поля хотят пойти», – догадался Мочалов и крикнул по цепи:

– Бронебойщики, ведите огонь по бортам танков!

А те и сами понимали, что для них наступил самый благоприятный момент, и сразу же отличился Кислицкий. Он первым же выстрелом поджег ближайший к нему танк и тут же откровенно высказался в его адрес. Мочалов не выдержал и рассмеялся. Грубое, но уж больно точное определение нашел для танкистов подбитой машины сержант.

Пехота, поливая наши окопы огнем из автоматов, продолжала двигаться вперед. Уже даже невооруженным глазом были хорошо видны их перекошенные от крика лица. Появились и первые потери в роте. Прямым попаданием снаряда убило двух автоматчиков. Замолчал один из «максимов», его повредило осколком снаряда. Мочалов видел, как к первому взводу пригибаясь бежали санитары. «И там есть потери», – подумал он и снова припал к автомату. Тщательно целясь, он бил короткими очередями по надвигающимся целям. Немцы, оказавшиеся без поддержки танков, залегли, но слева и справа от линии обороны роты они продолжали атаковать. Мочалов тут же передал команду фланговым пулеметам перенести огонь и ударить по наступающим. Вскоре и на других участках обороны наши войска заставили немцев залечь, а затем и отступить.

Первая атака врага батальоном была отбита. Немцы потеряли пять танков и около сотни солдат. Подбитые танки продолжали гореть, по полю слался черный удушливый дым, на сколько хватило глаз в беспорядке валялись трупы уничтоженных фашистов.

Все понимали, что первая атака была пробным шагом. Немцы прощупали нашу оборону, разобрались с ее системой огня, и сейчас надо было ждать еще более сильный натиск.

Только Мочалов вернулся к своему окопу, как к нему подбежал капитан-артиллерист. Это был командир противотанковой батареи. Мочалов начал его благодарить за умелую поддержку, но тот его перебил:

– Извини, браток, покидаю тебя. Немецкие танки где-то справа прорвались, и мне приказано отойти назад и занять новые позиции, чтобы не допустить удара по вас с тыла. Так что держись!

И он, легко выскочив из окопа, побежал к своей батарее, которая, быстро свертывалась, готовясь к переходу: «Хоть бы танки не улизнули», – с тревогой подумал Петр о пятерке «Т-34», спрятавшихся в небольшой балке в засаде. Они пока участие в бое не принимали и дожидались своего часа.

Вдруг послышались крики:

– Воздух! Воздух!

Капитан увидел, как со стороны леса, куда отошли немцы, надвигаются самолеты. Их было больше десятка. Самолеты, сделав полукруг, полетели вдоль траншей, бросая бомбы и стреляя из пушек и пулеметов.

Но тут же рядом с ними появились наши истребители. Кислицкий, увидев их, радостно закричал:

– Все, братцы, свадьбы больше не будет, жениху сейчас под хвост перцу подсыпят!

И действительно в небе завязался бой. Немецкие бомбардировщики начали в беспорядке сбрасывать бомбы и уходить на запад. Сразу же задымились два вражеских самолета, один из них взорвался и, разваливаясь на части, камнем полетел к земле, второй удалялся в сторону немецких позиций.

Через час немцы опять поднялись в атаку, но снова были отброшены назад. Так продолжалось до самого вечера. Артиллерийские и авиационные налеты чередовались с атаками пехоты. Но система обороны была хорошо продумана и заранее подготовлена. И враг не прошел. Мочалов был доволен: молодые бойцы равнялись на бывалых и не дрогнули.

Петр Петрович в перерыве между атаками, когда узнал, что танки «Т-34» ушли из ложбины, приказал заминировать поле на левом фланге. И теперь можно было не бояться танков в этом месте.

День уже клонился к вечеру, когда в очередной раз немцы побежали назад и наступила тишина. По всему было видно, что новой атаки сегодня не будет. В окопах послышался смех. Доставили запоздалый обед, и грязные, с прокопченными лицами солдаты жадно набросились на еду, не забывая при этом переброситься веселым словцом.

Мочалов ждал, когда командиры взводов доложат ему о потерях. Он слушал, как недалеко кто-то донимал Кислицкого, чтобы тот рассказал что-нибудь веселое. Кислицкий отделывался шутками. Все тот же голос сказал:

– Ну здорово ты, Эдуард, пеканул того «тигра»! Надо же, тютелька в тютельку прямо в мотор угодил!

– Уметь надо, – важно ответил Кислицкий и вдруг спросил: – А знаешь ли ты, что такое «тютелька в тютельку»?

– Нет, не знаю.

– Это что-то из интимной жизни лилипутов, – пояснил под смех товарищей Кислицкий и добавил: – Так что я тебе не лилипут, а гроза фашистских танков. Запомни!

– Товарищ капитан, – услышал Мочалов голос телефониста, – вас командир полка вызывает.

Пока Мочалов шел к полуразрушенному блиндажу, успел подумать о телефонисте. «Измучился он сегодня, бедняга, поди раз десять, не меньше, пришлось связь восстанавливать».

Взял трубку и тут же услышал голос командира полка. Гридин сказал: «Мочалов, оставь за себя Северинова и приходи ко мне!»

К штабу полка идти было недалеко, и Мочалов не торопясь шел по узенькой тропинке. После жаркого напряженного дня было хорошо дышать свежим остывающим воздухом, слушать тишину, которую, правда, нарушала далекая артиллерийская канонада. Где-то там, за горизонтом, шел бой. Мочалов не знал, что немцам во многих местах удалось вклиниться, а кое-где и прорвать нашу оборону. Капитан поднялся на небольшой пригорок и, взглянув в сторону небольшой деревушки, где размещался штаб полка, удивленно присвистнул. Почти вся деревня была уничтожена.

«Как же штаб полка уцелел?» – подумал он, спускаясь с пригорка.

На краю деревни навстречу Мочалову шли две женщины. Петр, не обращая внимания, хотел пройти мимо, но тут одна из них остановилась и тихо спросила:

– Мочалов? Петр Петрович?

Капитан удивленно взглянул на женщину. Перед ним стояла Василевская. Похудевшая, с усталыми и печальными глазами, она смотрела на него, словно боясь, что ошиблась.

– Ольга Ильинична, – обрадовался Мочалов, – откуда вы? Как здесь оказались?

Она протянула ему руку:

– Здравствуйте, Петр Петрович! Как я рада, что встретила вас!

Последняя фраза вылетела у нее неожиданно. Ольга Ильинична, смутившись, покраснела, но тут же пояснила:

– Наш госпиталь за деревней в лесу разместился.

Разговорились. Василевская рассказала и о своем новом горе: почти три месяца назад под Ленинградом погиб муж. Стараясь спрятать в глазах давящую на нее страшную тоску, она поспешно спросила:

– Ну, что у вас слышно? О семье ничего не узнали?

– Нет, пока ничего. Командир полка написал в штаб партизанского движения, попросил выяснить о них через партизанские отряды, но пока ответа нет.

Петр спохватился, вспомнил о вызове к командиру полка. Они обменялись номерами полевой почты и договорились, что будут писать друг другу. Прощаясь, Ольга Ильинична сказала:

– Вы мне обязательно напишите, когда узнаете о семье, обязательно! – и, сделав небольшую паузу, добавила: – Мне так хочется, чтобы у вас все было хорошо...

Мочалов шел по пыльной улице деревни, почти полностью уничтоженной вражеской авиацией.

Радость встречи с Василевской смешалась с гнетущими, тревожными мыслями о детях и жене.

А на землю опускалась ночь. Мочалов вошел в чудом сохранившийся дом, где находился штаб полка.

Гридин ворчливо заметил:

– На волах ты, Мочалов, добирался сюда?

Капитан молча взглянул на подполковника и отвел глаза. Ему не хотелось объяснять причину задержки. Да и Гридин не стал дожидаться объяснений. Он пригласил его присаживаться и сразу же перешел к делу:

– Принимай, Петр Петрович, батальон.

– Как это принимать? – не понял Мочалов.

– А вот так, – Гридин на мгновение горько улыбнулся: – На войне так и принимают. Погиб командир, младший принимает командование.

– Кто погиб?

Мочалову было страшно назвать фамилию Тарасова.

– Да, Иван Иванович погиб, – тихо пояснил Гридин и, почувствовав, что боль по погибшему товарищу усиливается, грубовато сказал: – Ты назначен командиром батальона вместо него. Командование принимай немедленно. Утром бой...