Текст книги "Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода"

Встречи на итальянской земле

Российское правительство настороженно относилось к Рисорджименто, радикально менявшему геополитическую карту Европу. Даже изменение статуса Виктора-Эммануила II, ставшего из савойского монарха итальянским, поначалу в Петербурге воспринималось отрицательно – что говорить о флибустьере Гарибальди? Непосредственное участие россиян в гарибальдийском движении никоим образом не допускалось, и Добролюбов в своих публикациях не упоминает о соотечественниках, участниках Рисорджименто.

Самым интересным из них был уже упомянутый Лев Мечников. Встречались ли эти русские юноши, увлеченные итальянским революционным вихрем? Полагаем, что да. Известно, что в феврале 1861 г. Добролюбов провел две недели во Флоренции, где в то же время жил и Мечников: было бы странно, если бы они не встретились. В столице Тосканы тогда же пребывал отставной офицер российской армии, друг Мечникова, Алексей фон Фрикен, сменивший военную карьеру на искусствоведческую, а позже, в мае 1861 г., Добролюбов сообщает Чернышевскому, что фон Фрикен оказался ему полезен своими знакомствами в Италии. Вероятно, Мечников именно через Добролюбова вышел на «Современник», где публикует свои записки гарибальдийца (скрывшись за инициалом М).

В целом встречи Николая Александровича на итальянской земле и его маршруты еще ждут своего внимательного исследователя. В настоящий момент внимание обращено лишь на одну встречу, но необыкновенно значительную для Добролюбова – знакомство с юной сицилианкой Ильдегондой Фиокки[19]19
  О Добролюбове в Италии см. также: Материалы для биографии Н.А. Добролюбова, собранные в 1861–1862 г. Т. I. М., 1890. С. 610–628; Рейсер С.А. Летопись жизни и деятельности Н.А. Добролюбова. М., 1953. С. 276–294; Соколов Н.И. Николай Александрович Добролюбов. Биография. Пособие для учащихся. М.-Л., 1965. С. 100–112.; Н.А. Добролюбов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 208–266; В мире Добролюбова: Сборник статей и материалов ⁄ Сост. Ф.Ф. Кузнецов, С.С. Лесневский. М., 1989. С. 557–566; Вдовин А.В. Добролюбов. Разночинец между духом и плотью. М., 2017. С. 208–223.


[Закрыть]. Об этом написано и в предисловии Г.А. Дмитриевской к нашему сборнику, об этом – и сохранившийся эпистолярий, связанный с помолвкой русского литератора и опубликованный нами в самом конце книги.

* * *

Выявленные нами итальянские тексты Н.А. Добролюбова мы расположили не в хронологическом порядке их написания, а концептуально. В первой части нами дана публицистика, которая в свою очередь разделены на секции, в соответствии с проблематикой Рисорджименто: сначала даны «неаполитанские» тексты, затем – «туринские».

Вторая часть сборника – поэзия, в лирической части которой русский литератор выражает свою преображенную Италией душу и новые, личные надежды, в то время как сатирические стихи, под личиной австрийского барда, продолжают многие сюжеты публицистики.

Для нашей публикации мы воспользовались образцовым 9-томным изданием сочинений Н.А. Добролюбова (М.-Л.: Художественная литература, 1961–1964), составив, однако, новые комментарии – при этом удалось уточнить итальянскую и, шире, европейскую фактуру (имена, исторические обстоятельства, библиографические источники и проч.). Уточнены названия использованных автором книг. Исправлены искаженные иностранные слова, топонимы и имена (некоторые описки и опечатки были неизбежны – наборщики в России могли ошибаться, читая рукописи автора, который, будучи в Италии, не мог вычитывать гранки и пр.). При этом мы оставляли авторское, русифицированное написание некоторых имен: Антоний, Густав вместо итальянских Антонио, Густаво и т. п.

Для общего названия сборника – «Дети Везувия» – мы взяли приведенные Добролюбовым слова одного из его итальянских героев, падре Гавацци, с которыми этот проповедник обращался к своим неаполитанским слушателям. Нам кажется, что это название соответствует и единственному фотопортрету автора, сделанному в Италии (в неаполитанской студии французского фотографа Жана Грийе) на фоне везувианского задника, а также и его влюбленность в итальянскую девушку: молодые люди познакомились под сенью знаменитого вулкана, на экскурсии в Помпеях.

Благодарю за сотрудничество и ценную помощь Государственный литературно-мемориальный музей Н.А. Добролюбова (Нижний Новгород) и лично заместителя директора музея Галину Алексеевну Дмитриевскую.

Михаил Талалай, Милан

Николай Добролюбов
Дети Везувия
Проза и поэзия итальянского периода

Часть 1
Очерки

Ах, какой реприманд неожиданный!

«Ревизор»

I

Все благомыслящие люди в Европе посвящают теперь свои досуги справедливому изумлению – как это так неаполитанский народ порешил с Бурбонской династией?! Не то удивительно, что восстание произошло: в королевстве Обеих Сицилий восстания нипочем; всем известно, что Италия, по крайней мере со времен Тарквиния Гордого, всегда была страною заговоров, тайных обществ и тому подобных ужасов…¹ Надобно же что-нибудь делать заговорщикам – вот они и пошаливают; и там уж все к этому привыкли, так точно, как у нас в старые годы ямщики были приучены к тому, что «пошаливали» известные люди на больших дорогах. Известно, что при Фердинанде II[21]21
  Фердинанд II (1810–1859) – (предпоследний) король Обеих Сици-лий в 1830–1859 гт., из династии Бурбонов.


[Закрыть], например, для знаменитого начальника полиции Делькаретто[22]22
  Франческо Саверио Дель Каретто (в оригинале неточно: Делькаретто) (1777–1861) – государственный и военный деятель, министр полиции королевства Обеих Сицилий в 1831–1848 гг., отличавшийся репрессивной политикой. Во время революции 1848 г. бежал во Францию; спустя два года вернулся в Неаполь, удалившись от государственных дел.


[Закрыть] составляло немалое удовольствие – следить втихомолку за постепенным развитием заговоров, в которых принимали участие его агенты, дождаться, пока австрийская полиция получит неопределенные сведения о заговоре и с испугом уведомит о нем неаполитанское правительство, – и потом накрыть заговорщиков и доказать австрийцам, что они в этих делах ничего не смыслят. Все подобные шалости оканчивались обыкновенно ко всеобщему удовольствию, домашним образом, и законное правительство нимало оттого не страдало. Поэтому и в нынешнем году, когда началось восстание в Сицилии[23]23
  Восстание в Сицилии, начавшееся в апреле 1860 г. в Палермо (Ла-Ганча) и селении Карини, было жестоко подавлено. См. также ниже пародийное стихотворение Добролюбова «Братьям-воинам (После апрельских происшествий в Сицилии)».


[Закрыть], благомыслящие люди над ним смеялись; когда Гарибальди явился в Палермо[24]24
  Герой объединения Италии (Рисорджименто) Джузеппе (ниже, в очерке об Алессандро Гавацци, Добролюбов дает русифицированную форму: Иосиф) Гарибальди (1807–1882), получив известие о восстании в Сицилии, организовал из Генуи военную экспедицию. 11 мая 1860 г. во главе отряда добровольцев (знаменитой Тысячи) он высадился в Марсале, на западном побережье острова и после первых успешных сражений 27 мая подошел к Палермо. В результате трехдневных уличных боев гарибальдийцы заставили бурбонские войска отступить из города. В русской литературе эпопея Гарибальди получила наиболее полное освещение в произведениях Л.И. Мечникова; см. современные издания: «Записки гарибальдийца» (2016), «Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах» (2017), «На мировом поприще» (2021).


[Закрыть], над его дерзостью тоже подсмеивались. Когда Сицилия была очищена от королевских войск и Гарибальди готовился перенести войну на материк Италии, легитимисты потирали руки, приговаривая не без язвительности: «Милости просим! вот теперь-то мы и посмотрим вашу храбрость, благородный кондотьери[25]25
  Итальянизм: condotiere — военачальник, полководец.


[Закрыть]!» Даже когда он появился в Калабрии, и тут благоразумные люди хотели выразить полное пренебрежение к его предприятию, но, к сожалению, – не успели: Гарибальди так быстро добрался до Неаполя, что за ним не поспело даже перо Александра Дюма, бесспорно величайшего борзописца нашего времени[26]26
  Переправившись с Сицилии на материк в ночь с 18 на 19 августа 1860 г., Гарибальди уже 7 сентября торжественно и без боя вступил в Неаполь. Успеху его похода способствовали восстания против бурбонских властей и разложение королевской армии. Сразу после победы Гарибальди, в Неаполь прибыл Александр Дюма; о его пребывании в Неаполе см. Мечников Л. И. Записки гарибальдийца (гл. XVI «Журнал Independente»). СПб.: Алетейя, 2016. С. 86–91.


[Закрыть]. Зато благомыслящие граждане с избытком вознаградили себя, когда защита Капуя обещала обратиться во что-то серьезное: они положительно объявили, что Франциск II[27]27
  Франциск (Франческо) II (1836–1894) – последний король Обеих Сицилий в 1859–1861 гг.


[Закрыть] только по великодушию удалился из Неаполя, чтобы не подвергать свою столицу ужасам войны[28]28
  Франциск II 5 сентября 1860 г., накануне вступления в Неаполь Гарибальди, бежал из города, приказав своим войскам, дислоцированным в районе столицы, отступить без боя в район крепостей Капуя и Гаэта, ставших последним оплотом Бурбонов


[Закрыть], но что он отстоит свои права и что народ, опомнившись от своего безумия, повсюду уже призывает законное правительство. И вдруг – все надежды рушатся: на этот раз восстание оканчивается совсем не так, как обыкновенно; оно принимает нестерпимо серьезный характер, такой серьезный, что даже политика Кавура[29]29
  Граф Камилло Бенсо Кавур (1810–1861) – центральный персонаж туринских очерков Добролюбова (см. ниже).


[Закрыть], при всей своей трусости, решается открыто вмешаться в дело…[30]30
  Правительство Сардинского королевства, опасаясь вызвать недовольство европейских сверхдержав, на первых порах не оказывало поддержки экспедиции Гарибальди, но после его успехов и взятия Неаполя выслало свою армию против неаполитанских Бурбонов.


[Закрыть] А тут является еще новое изобретение – suffrage universel[31]31
  Всеобщее голосование (фр.).


[Закрыть]: 1300000 голосов против 10 000 определяет присоединение к Пьемонту[32]32
  Плебисцит в неаполитанских провинциях (континентальной части королевства Обеих Сицилий) состоялся 21 октября 1860 г. Точный его результат: за присоединение к «единой Италии конституционного короля Виктора-Эммануила II и его потомков» проголосовало 1.302.064 человек, против – 10.312.


[Закрыть]; последний из Бурбонов истощается в последних воззваниях к меттерниховским трактатам[33]33
  Трактаты Венского конгресса 1814–1815 гг., восстановившие королевство Обеих Сицилий под властью Бурбонской династии. Решения конгресса относительно Италии, поставившие ее в фактическую зависимость от Австрии, были приняты благодаря усилиям австрийского министра иностранных дел князя Клеменса фон Меттерниха.


[Закрыть] и к верноподданническим чувствам своего народа; но ничто не помогает, он теряет Капую и видит себя в необходимости оставить свое последнее убежище, свою милую Гаэту[34]34
  Капуя была взята соединенными силами гарибальдийских добровольцев и регулярных пьемонтских войск 3 ноября 1860 г. Французская эскадра, стоявшая у Гаэты, не позволяла атаковать крепость с моря, и она была взята лишь 18 февраля 1861 г.; на следующий день Франциск II прибыл в Рим, где ему предоставил убежище папа Римский.


[Закрыть],12 лет тому назад восприявшую в свои стены святейшего отца[35]35
  Во время революции 1848–1849 гг. папа Римский Пий IX укрывался в Гаэте по приглашению Фердинанда II, отца Франциска II.


[Закрыть] и счастливую столькими благородными воспоминаниями…

«Шаривари» и «Кладдерадач»[36]36
  «Charivari» («Гвалт») – французская ежедневная юмористическая газета, выходила в Париже в 1832–1866 гг.; «Kladderadatsch» («Трах-тара-рах») – немецкий юмористический журнал, издававшийся в Берлине в 1848–1944 гг.


[Закрыть] изо всех сил издеваются над проницательностью благомыслящих людей, и они уже ничего не находят лучшего, как сказать, что это англичанин нагадил… Конечно, читатели, англичанин – такой человек, что всюду нос сует и везде гадит по возможности; но если вы припомните единодушные отзывы всей европейской прессы о неаполитанцах, то согласитесь, что, по всем видимостям, это был такой народ, которого и изгадить-то не было никакого средства. Кто и как мог дойти до того, чтоб развратить его до такой степени? – это вопрос чрезвычайно курьезный. Конечно, он практического значения, может быть, и не имеет, и вы скажете, что не стоит им теперь и заниматься, когда дело порешено окончательно. Но что прикажете делать, если «Современник* страдает некоторой слабостью упражняться на поприще мышления почтенного Кифы Мокиевича[37]37
  Персонаж поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души».


[Закрыть]! Он печатает стихи на взятие Парижа, если бы оно случилось (хотя всякий знает, что оно случиться не может)[38]38
  Аллюзия на собственное стихотворение Добролюбова «На взятие Парижа (если бы оно случилось)» («Свисток», 1859, № 3), пародирующее казенно-патриотическую лирику.


[Закрыть], делает невозможные выкладки относительно выкупа и сельской общины, толкует об антропологическом принципе в философии и т. п. Конечно, всё это непрактично и бесплодно; но что же делать? Надо с этим примириться, хотя в уважение того, что в «Современнике» же печатаются иногда капитальные труды вроде, например, «Поземельного кредита» г. Безобразова[39]39
  Безобразов В. П. Поземельный кредит и его современная организация в Европе Ц Современник, 1859, №№ 2, 6, 8,10,12.


[Закрыть]. Притом же известно, что кто хочет практичности, дельности, кто желает всегда быть на высоте самых насущных и настоятельных требований общественной жизни, тот должен читать «Русский вестник»; там он найдет и прекрасные письма г. Молинари о русском обществе, и мысли г. Герсеванова «о жалованье предводителям дворянства», и статьи об устройстве черкесов, обитающих на берегу Черного моря, и заметки г. Сальникова о паспортах и тьму заметок по вопросам еще более капитальным[40]40
  Упоминаются следующие (консервативные) публикации «Русского вестника»: Молинари, де Г. «Экономическая корреспонденция» (1859., янв., кн. 2; сент., кн. 1; окт., кн. 2; ноябрь, кн. 1); Герсеванов Н. Б. «О жалованье предводителям дворянства» (1860, сент., кн. 1); Сальников И. О. «О податных сословиях и круговой поруке. По поводу вопроса о паспортах» (1860, авг., кн. 2); Карлгоф Н. И. «О политическом устройстве черкесских племен, населяющих северо-восточный берег Черного моря» (там же).


[Закрыть]. «Современник», как всякому понятно, преклоняется пред мудростью «Вестника» и ограничивает свои претензии гораздо более скромною ролью: занимать иногда досужее любопытство праздного читателя какими-либо курьезными размышлениями. Помните, как в одной комедии Островского Устенька или Капочка предлагает для развлечения общества поддерживать занимательный разговор о том, «что лучше – ждать и не дождаться или иметь и потерять»?[41]41
  Слова Устеньки, героини комедии А. Н. Островского «Праздничный сон до обеда» (действие III, явление 3).


[Закрыть] Так и мы теперь для вашего развлечения, читатель, задаемся вопросом: что за странность такая, что неаполитанский народ обманул самые справедливые надежды всех благомыслящих людей? Где объяснение этой странности?..

Надеемся, что мы не снискали еще права на особенное благоговение читателей перед нашими мнениями и потому можем, не опасаясь никого повергнуть в горькое разочарование, признаться, что решить заданного вопроса мы не умеем. Но зато мы обещаем добросовестно передать читателям мнение благомыслящих людей, имевших всю возможность знать положение дел в Неаполе. На эти-то мнения мы и просим обратить внимание, постоянно имея в виду, что мы собственного мнения на этот счет не имеем[42]42
  Чтоб очевиднее доказать это читателю, мы, как всегда делается в подобных случаях, обогащаем статью свою множеством ученых цитат на разных языках. Статья от этого приобретает несколько мрачную наружность, но мы советуем «не судить по наружности», а «поглядеть в корень», как выражается Кузьма Прутков. Корень же, уверяем вас, вовсе не горек. – Прим. автора.


[Закрыть]. Чтобы сказать что-нибудь положительное о причине странной неожиданности, поразившей Неаполь, надо бы знать народ неаполитанский; а мы его не знаем, да и кто его знает? Уж конечно, не иностранные туристы, рассказывающие Бог знает что и о народе и о правительстве; конечно, и не журналисты, печатающие об иных странах такие корреспонденции, что, пожалуй, им и любой турист мог бы позавидовать… На мнения и рассказы таких людей положиться нельзя, тем более что, по уверению весьма почтенных людей, неаполитанский народ чрезвычайно сдержан, недоверчив и не любит высказываться пред чужими. Вот что говорит, например, виконт Анатоль Лемерсье[43]43
  Анатоль Лемерсье, виконт (1820–1897) – французский политик и публицист.


[Закрыть] в начале брошюры, изданной им в начале нынешнего года: «Несмотря на частные сношения Неаполя с Францией, несмотря на легкость сообщений, менее чем в два дня переносящих вас из Марселя в столицу королевства Обеих Сицилий, редкий народ так мало известен французам, как неаполитанцы. Правда, туристы печатают множество рассказов о своих путевых впечатлениях, в картинах и гравюрах воспроизводятся во всех видах местные пейзажи и костюмы, журналисты не упускают случая обсудить по-своему – и положение дел, и людей, и политику королевства; но неаполитанцев нельзя узнать ни по путевым впечатлениям, ни по рисункам артистов, ни по журнальным оценкам; нужно много времени, много случаев и средств, чтобы добраться до истины относительно этого народа, который при легком наблюдении всегда останется непостижимым. Нужен постоянный и долгий навык, для того чтобы, среди обдуманного притворства, открыть истинное состояние этого народа. Писатели всех стран в продолжение стольких лет клеветали на Неаполь, что неаполитанец теперь питает крайнее недоверие к иностранцам. Только с большим трудом поэтому можно достигнуть до открытия истины; и если особенные благоприятные обстоятельства не помогут вам, вы никогда в этом не успеете»[44]44
  «Quelques mots de verite sur Naples, par le V-te Anatole Lemorcier [ «Несколько истинных слов о Неаполе» виконта Анатоля Лемерсье]. Paris, 1860, р. 5. – Прим. автора.


[Закрыть].

Слова почтенного виконта мы привели затем, чтобы оправдать наше собственное незнание народа неаполитанского. Но мы не можем утаить, что виконт написал их с целью гораздо более благородною: он хотел доказать, что не следует верить писателям, уверяющим, будто в неаполитанцах шевелится любовь к свободе и недовольство их положением. Действительно, были и такие писатели; но все они заражены были, как оказывается, духом партий и не имели ни тени того бесстрастия, которое, если припомнят читатели[45]45
  См. «Очерки Англии и Франции» или «Отечественные записки», 1857, № 12. See various pagination [см. на разных страницах (англ.)]. – Прим. автора.


[Закрыть], считает первым долгом публициста г. Чичерин[46]46
  Борис Николаевич Чичерин (1828–1904) – либеральный правовед, философ, публицист. Н. Г. Чернышевский в статье «Г<осподин> Чичерин как публицист», посвященной «Очеркам Англии и Франции», утверждал, что сам Чичерин далек от беспристрастия («Современник», 1859, № 5). Употребляя без необходимости английское выражение, Добролюбов иронизирует над англоманией Чичерина.


[Закрыть]. К счастию, количество таких писателей невелико. Вообще же относительно Италии давно принято мнение людей почтенных, бесстрастно исследовавших род человеческий и распределивших разным племенам те или другие способности: французам – остроумие, славянам – гостеприимство, англичанам – практичность и т. д., и решивших, кто к чему способен в истории. Так, известно, например, что немцы должны вырабатывать теоретические начала общественной жизни, а французы пускать их в ход на практике; известно, что мехиканцы должны производить в год столько же революций[47]47
  На протяжении 1850-х гг. в Мексике несколько раз происходила смена политического режима (в 1853,1855,1857 гг.).


[Закрыть], сколько г. Семевский пишет исторических исследований[48]48
  Плодовитый историк Михаил Иванович Семевский (1837–1892) в 1850-е гг. постоянно выступал в различных изданиях с очерками, посвященными отдельным лицам и эпизодам русской истории, главным образом XVIII в.; впоследствии стал издателем исторического журнала «Русская старина».


[Закрыть], а австрийцы время от времени переменять режим, подобно «Русскому инвалиду»[49]49
  Смены внутриполитического курса в Австрии в конце 1850-х гг. Добролюбов сравнивает с неоднократными изменениями программы официальной газеты Военного министерства «Русский инвалид» (1862–1917).


[Закрыть]; известно, что славяне лишены инициативы и потому должны играть великую роль в будущем, как представители эклектической народности[50]50
  Мнение Н. Ф. Павлова, относящееся, впрочем, ко времени споров «Русского вестника» с «Русскою беседою», то есть к эпохе, предшествующей «Нашему времени». – Прим. автора.


[Закрыть] и пр. и пр. В этой международной табели о рангах положено, что итальянцы вообще – народ ленивый, изнеженный, лишенный всякой стойкости, неспособный к самостоятельной политической жизни и не имеющий ни малейшего поползновения к гражданской свободе. Только бы не мешали его «ничегонеделанью», итальянец больше ничего не желает; своим farniente[51]51
  Безделье (ит.).


[Закрыть] он не пожертвует ни для какого благополучия. По временам он разгорячится (нельзя же и без этого: южный житель, стало быть, должен горячиться), но это лишь на минуту: волнение его так же легко успокаивается, как легко приходит. Таково было общее мнение об итальянцах, принятое всеми учеными и добропорядочными людьми. Относительно неаполитанцев прибавляли обыкновенно, что они ленивее и беспечнее всех остальных итальянцев, расслаблены климатом гораздо больше, а страстности имеют меньше, вследствие влияния религии и постоянно соблюдаемого правительственного порядка. Это мнение, за исключением немногих писателей (которых порицаем мы выше), принято было всеми партиями, как теми, которые защищали неаполитанское правительство, так равно и теми, которые нападали на него. Само собою разумеется, что образ выражения у тех и других был различен и даже в некоторой степени противоположен: одни, например, хвалили кротость и почтительность народа, другие сожалели о его уничижении и рабских свойствах характера; одни говорили, что он доволен малым и возлагает упование во всем на тех, кто им управляет; а другие выражались, что он невежествен, лишен лучших и возвышеннейших порывов души, потерял сознание собственного достоинства, и т. п. Но лучше приведем несколько отзывов из разных книжек об Италии, которыми теперь наводнены все книжные лавки в Европе. Жаль, что не имеем под рукою путевых писем гг. Греча и Пауловича[52]52
  Имеются в виду «Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии» Н. И. Греча (т. 1–3, СПб., 1843) и «Замечания об Италии, преимущественно о Риме» К. П. Пауловича (Харьков, 1856).


[Закрыть]; но всё равно, мы дадим вам выдержки из таких книжек, лучше которых едва ли писали что-нибудь наши почтенные соотечественники.

Не подумайте, что мы думаем посмеяться над проницательностью людей, которых цитируем; не подумайте, что мы совершенно отрицаем их показания. Мы уже сказали, что не знаем сами неаполитанского народа, следовательно, не имеем права отвергать и осмеивать чужие свидетельства о нем. А согласие противных партий в отзывах о характере неаполитанском дает им большую гарантию достоверности. Но тем изумительнее опровержение, которое против них сделано фактами последнего времени. Послушайте, что повторялось о неаполитанцах в течение десятков лет, и повторялось основательно: можно ли было ожидать такого грустного конца после таких светлых уверений!

Чтобы не начинать слишком издалека, мы возьмем только последнее тридцатилетие[53]53
  Время правления короля Фердинанда II (1830–1859).


[Закрыть], которое, как известно, весьма много способствовало к утверждению в Неаполе характера бездеятельности и равнодушия к политической жизни. До восшествия на престол Фердинанда II неаполитанцы могли считаться народом, имеющим те же наклонности и требования в политике, как и другие народы Европы. Вот почему Луи-Филипп[54]54
  Луи-Филипп I (1773–1850) – король Франции с 9 августа 1830 по 24 февраля 1848 г., представитель Орлеанской ветви династии Бурбонов.


[Закрыть] вскоре по своем воцарении писал к Фердинанду, уговаривая его сделать некоторые уступки правам народным. «Мы живем, – писал Луи-Филипп, – в переходную эпоху, когда часто нужно бывает уступить кое-что, чтобы не отняли у нас всего. Признаки брожения так ясны и сильны в Италии, что необходимо ожидать взрыва, более или менее близкого, смотря по тому, ускорят или замедлят его меры князя Меттерниха, слишком уже крутые. Ваше величество будете увлечены потоком, если вы вовремя не сделаете своего выбора». Фердинанд отвечал письмом, которого многие фразы сделались знамениты: тут-то он делал признания, что «свобода гибельна для фамилии Бурбонов», «что они не нынешнего века», что он «преклоняется» пред идеями, «которые признала верными и спасительными многолетняя опытность Меттерниха», и пр. Тут же находилось и свидетельство о неспособности народа к гражданской самостоятельности, свидетельство едва ли не самое важное и положительное из всех, какие мы приведем далее. «Мой народ повинуется силе и склоняется под ней (se courbe), – писал он, – но горе, если он вздумал бы выпрямиться под влиянием этих мечтаний, которые так хороши в рассуждениях философов и невозможны на практике! С Божьею помощью я дам моему народу благосостояние и честное управление, на которое он имеет право; но я буду королем, буду им один и всегда… Мой народ не имеет надобности мыслить: я забочусь о его благоденствии и достоинстве»[55]55
  Письмо Луи-Филиппа и ответ Фердинанда [II] в первый раз обнародованы были г. Петручелли де ла Гаттина в «Revue de Paris», 1856, livr. 15 oct. Они так поразили многих, что возникли сомнения в их подлинности. Эти сомнения были, между прочим, выражены парижским корреспондентом «Independance Beige», 20 ноября 1856 г. Но г. Петручелли де ла Гаттина отвечал в «Revue de Paris», 1 декабря того же года, что он ручается за подлинность писем, и объяснял при этом, что они открыты были в Тюльери в феврале 1848 года и достались автору из рук весьма надежных. Никто не опровергал потом показаний г. Петручелли. – Прим. автора.


[Закрыть].

Выражаясь таким образом о своем народе, Фердинанд должен был хорошо знать его характер и быть вполне уверенным в истине своих понятий о нем. И мы видим, что уверенность эта никогда не покидала его: всё его царствование служило осуществлением принципов, высказанных в приведенных нами строках.

К некоторым фактам этого царствования мы еще возвратимся; а теперь, после свидетельства самого короля, приведем несколько отзывов всех партий о неаполитанском народе. Возьмем ряд известий за последние десять лет.

В 1851 году лорд Глэдстон[56]56
  Гладстон Уильям Юарт (1809–1898) – английский государственный деятель, премьер-министр Великобритании.


[Закрыть] напечатал знаменитые свои письма о неаполитанском правительстве[57]57
  Имеется в виду брошюра У. Гладстона «Two letters to the Earl of Aberdeen on state prosecution of Neapolitan government» («Два письма к лорду Абердину по поводу политических преследований, проводимых неаполитанским правительством», London, 1851). Разосланная в качестве официального документа всем британским послам в европейских странах, она произвела большое впечатление на мировое общественное мнение и вызвала дипломатический конфликт между Англией и Неаполитанским королевством. См. также стр. № прим. №


[Закрыть]. Всё в них было проникнуто сочувствием к страданиям народа и энергическим негодованием против правительства Обеих Сицилий. Письма эти произвели полемику, вследствие которой лорд Глэдстон издал новую брошюру «Examination»[58]58
  «Исследование» (англ.).


[Закрыть], пересмотр некоторых фактов, упомянутых им прежде и оспаривавшихся защитниками Фердинанда. В этой-то брошюре пришлось лорду Глэдстону высказаться и о самом народе неаполитанском. Вот его слова: «Во всей Европе нельзя найти народа, более кроткого, преданного и послушливого, как народ неаполитанский»[59]59
  «Examination», р. 39. – Прим. автора.


[Закрыть]. Подобное же понятие о народе видно и в самых письмах Глэдстона.

Один из самых яростных антагонистов лорда Глэдстона, француз Гондон, один из бывших редакторов газеты «L’Univers», написал несколько книг в защиту бурбонского правительства в Неаполе и в одной из них в 1855 году, говоря о разных либеральных претензиях, утверждает самым решительным образом невозможность и ненужность конституции для неаполитанского народа[60]60
  Публицист-католик Жюль Гондон пытался опровергнуть У. Гладстона в брошюре «La terreur dans la royaume de Naples» («Террор в Неаполитанском королевстве», Paris, 1851). Редактируемая им газета «L’Univers» была закрыта Наполеоном III в январе 1860 г. за критику политики императора в итальянском вопросе, ущемлявшую интересы папы Римского.


[Закрыть]. Между прочим, вот что он пишет:

«Трудно, может быть, не зная страны, составить себе отчетливое убеждение относительно невозможности организовать представительное правление в королевстве Обеих Сицилий; но всякий добросовестный человек, который захочет серьезно вникнуть в дело, непременно убедится в этой невозможности.

Низшие классы во всем королевстве исполнены энтузиазма к своему правительству и вполне довольны своим положением; они никогда и не помышляли о приобретении того, что называют политическими правами. Всё, что ни говорила и ни писала против этого мнимая парламентская партия, – всё это ложно в высшей степени. Народ неаполитанский верует в своего короля, ибо знает, что Фердинанд верует в Бога и что в своей просвещенной совести он понимает и исполняет обязанности католического монарха в отношении к народу, над которым он царствует. Какого еще более верного ручательства может религиозный народ желать от своего повелителя? Какая писанная конституция может иметь для совести короля такое значение, как законы религии? Все политические беспорядки, волновавшие Европу, не происходили ли главным образом оттого, что новейшая политика оставила в стороне религию, желая разрешить задачу своего запутанного и ненормального положения? Но в таком королевстве, как Неаполитанское, где король и подданные одушевлены единою верою и единым желанием добра, – все вопросы, неразрешимо запутанные в других местах, находят себе разрешение самое простое и легкое. Народ неаполитанский, то есть масса населения, не желает ничего лучшего, как оставаться под тем же управлением короля, так достойно восседающего на троне Обеих Сицилий. Народ прямо и вполне рассчитывает на него во всем, что касается национальных интересов и улучшений, какие возможны в его участи. Двадцатипятилетнее царствование достаточно объясняет и оправдывает эту доверенность!

Кто же, при нежелании народа, может желать в Неаполе новых опытов этого представительного правления, которым кичится Англия и которое мы знаем по печальным опытам Франции? Конечно, уж не аристократия! Надо очень худо знать ее, чтобы предполагать, что ее члены (отличные люди, впрочем, весьма преданные королю) достаточно воспитаны для того, чтобы заседать в сенате или в законодательном корпусе. Вообще – плохую услугу оказал бы им тот, кто захотел бы превратить их в законодателей… Нет, уж лучше оставить их служить мечом королю и приносить пользу отечеству бесчисленными способами, которыми могут располагать умные и богатые аристократы!..

Есть, правда, разряд людей, который с удовольствием толкует о конституции: это – часть буржуазии, преимущественно адвокаты и медики, которые, как мы видели, и во Франции и в Пьемонте выказывают особенную жадность к политическим реформам и особенный энтузиазм к парламентскому правлению, ибо они умеют извлекать из него свои выгоды⁴². Но в Неаполе более чем где-нибудь этот класс людей потерял свой престиж и никому не внушает доверия. Они составляют здесь маленькую секту, которой главою до сих пор считается Поэрио⁴³. К великому счастью народа, размеры этой секты делают ее вовсе не опасною. Ее составляют неверующие философы и революционные теоретики, вроде тех, которые вызвали недавние ужасы во Франции⁴⁴. Эта-то ничтожная частичка среднего класса, далеко, впрочем, не так сильная, как

⁴² Какая выгода от парламентского правления для медиков – догадаться, конечно, трудно; но, беспрестанно призывая «les lois de l’ordre surnaturel» [ «законы сверхъестественного порядка» (фр.)], наш автор нередко бывает недоступен для обыкновенного понимания. Это не мешает иметь в виду. Впрочем, по нашему мнению, это нимало не вредит истине его уверений. – Прим. автора.

⁴³ Карло Поэрио (1803–1867) – деятель Рисорджименто, юрист, политик.

⁴⁴ То есть революция 1848 г.

во Франции, – одна только и питает нелепые мечты, которых осуществления – увы! – ей не суждено увидеть!

И каким образом правительство с прениями и публичностью могло бы быть введено у народа, который, к счастию для него, не получил от своей истории так называемого политического воспитания? Да, ему не дано этого воспитания, за которое другие народы поплатились так дорого и которое, однако же, все-таки не помогло им удержать у себя эту форму правления… Притом же не нужно забывать народного темперамента и характера. Известно, что такое представляли в Париже некоторые заседания республиканские; в Неаполе парламентские рассуждения не замедлили бы произвести беспорядки гораздо более ужасные»[61]61
  «De l’etat des choses a Naples [et en Italie. Lettres a Georges Bowyer esq. membre du Parlement britannique]», par Jules Gondon [ «О положении дел в Неаполе и Италии. Письма Джорджу Боуэру, члену Британского парламента» Жюля Гондона (фр.)]. Paris, 1855, р. 158–160. – Прим. автора.


[Закрыть].

Свидетельство г. Жюля Гондона, может быть, не удовлетворит читателя: ясно, скажут нам, что г. Гондон один из самых завзятых католиков и в политическом отношении человек, что называется, ретроградный. Пожалуй, думайте о нем как хотите: мы считаем нужным заметить только, что г. Гондон сам путешествовал по неаполитанским владениям, имел там сношения с лицами высокопоставленными, обласкан был иезуитами, которые, как известно, отлично знают всегда душу народа, и специально занимался бурбонско-неаполитанским вопросом в течение многих лет. Впрочем, мы имеем и другие свидетельства, несколько в другом тоне, но решительно такие же в сущности. Например, не хотите ли прочесть размышления аббата Мишона[62]62
  Жан-Ипполит Мишон (1806–1881) – французский священник, историк Церкви, археолог, основатель графологии.


[Закрыть]? Не пугайтесь имени аббата: это аббат весьма либеральный; довольно сказать, что года четыре назад он напечатал брошюру, в которой отсылал папу в Иерусалим, чтобы он не мешал ходу дел в Италии. Брошюра заслужила несколько похвальных слов от Манина[63]63
  Даниэле Манин (1804–1857) – адвокат, революционер, лидер движения Рисорджименто в Венеции в 1848–1849 гг.; см. о нем биографический очерк Л. И. Мечникова: Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах. СПб.: Алетейя, 2017. С. 8–64.


[Закрыть] и аббат в предисловии к своей книге не боится похвалиться его одобрением. В отношении к Бурбонам аббат нимало не куртизанит; над чудом святого Дженаро[64]64
  Чудо св. Ианнуария (Дженнаро) Беневентского – разжижение сгустка крови священномученика в дни его почитания.


[Закрыть] подсмеивается. А между тем относительно политического воспитания народа неаполитанского он говорит вещи столько же отчаянные, как и г. Гондон. Правда, аббат Мишон уверяет, что и аристократы, сколько-нибудь просвещенные, тоже питают – если не либеральные проекты, то по крайней мере недовольство. Но он сознается, что число их крайне ограничено. Относительно же народа вот что он пишет:

«Политическое воспитание низших классов в Неаполе ушло не дальше того, как в глуши нашей Бретани. То, что называется собственно народом, то есть люди нужды и работы, – все они вполне преданы предрассудкам и привычкам, соединенным с абсолютизмом. Они не понимают, что такое политическая свобода, не имеют понятия даже и об улучшениях общественных. Это вол, который не может есть в свое удовольствие, если не чувствует на себе ярма; или, употребим сравнение менее горькое, это раб, привыкший к своей ежедневной работе и не мечтающий о свободной жизни, о праве располагать самим собой, потому что теперь господин заботится о его пище и одежде, а человек свободный должен думать о них сам.

Во Франции в некоторых провинциях народ сам, хотя призванный к покорности властям, каковы бы они ни были, представляет себе, однако же, известный идеал свободы. Он понимает, что могло бы быть лучше; он по инстинкту сознает, что известные общественные формы благоприятны более других для умственного и нравственного развития масс и для материального их благосостояния. Таким образом, у нас есть инстинктивный либерализм в народе, и вот почему он дал свою непреодолимую опору революции, разрушившей режим привилегий и старой монархии; вот почему приветствовал он движение 1830 года, которое остановило неловкие попытки возвратить старое; вот почему выказал он свою симпатию к республике 1848 года, надеясь от нее улучшений, в которых чувствует нужду.

Ничего подобного у неаполитанского народа. Напротив, он имеет стремления совершенно противоположные. Виноват ли в этом опыт прежних поколений, которые, меняя правителей, постоянно оставались под тем же игом? Или это оппозиция высшим классам, которых интересы, в понятиях народа, противны его собственным? Или это влияние религиозного воспитания, которым духовенство католическое пользовалось, чтобы представлять короля как образ бога на земле, как орган Божьей силы в отношении к материальной жизни народа, так как само духовенство есть орган силы Божией, духовной жизни?.. Как бы то ни было, но факт несомненен: этот народ любит абсолютную власть своих королей. Он с удовольствием их приветствует, теснится около них, просит у них иллюминаций, парадов, в случае надобности – хлеба. Чтобы быть вполне справедливым, надо сказать, что действительно короли освободили народ от феодального ига, разумеется не по расположению к этим людям, вечно осужденным платить и работать, а по необходимости самим освободиться от феодальных пут, которые, связывая народ, стесняли и простор королевской власти. Народ и король боролись вместе против гидры феодализма и вместе победили ее. Теперь нужно еще много времени, чтобы народ ясно понял, что, давая свою поддержку аристократам по рождению, по богатству и образованию, против абсолютизма, он не рискует восстановить вновь гибельную и тяжкую, как прежде, феодальную систему… И покамест это время не пришло, он остается верен старой дружбе и кричит vive le roi[65]65
  «Да здравствует король» (фр.).


[Закрыть]»[66]66
  «L’ltalie politique et religieuse» [ «Политическая и религиозная Италия»], par I’abbe J.-H. Michon. Bruxelles, 1859, p. 81. – Прим. автора.


[Закрыть].

Аббат Мишон подтверждает свой отзыв фактами и затем переходит к вопросу: что же надо сделать, чтобы возвысить состояние народа? (Нынешнее положение он считает очень низким!) Он находит, что всего лучше было бы, если бы правительство Бурбонов шло рука об руку с просвещенными либералами и исподволь подготовляло народ к сознательной политической жизни. «Таков по крайней мере прямой логический вывод», – замечает он, и из этого вы видите, что идеал аббата вовсе не тот, как у г. Гондона. Он, как видно, полагает, что всякая страна непременно должна стремиться к заведению у себя парламентских прений, которые, как мы видели выше, г. Гондону решительно противны. Мы не будем разбирать разногласия этих почтенных личностей, хотя и находим, что логика г. Гондона гораздо проще аббатовской; нам важно то, что оба признают, с разных точек зрения, совершенное отсутствие политического воспитания у неаполитанского народа. Мало того, аббат Мишон находит, что даже либеральные реформы правительства в Неаполе почти невозможны, и причину этого открывает как в правительственных лицах, так и в настроении самого народа. Он очень об этом сокрушается, видя, что идеал его не удается; но так как у нас подобных идеалов нет, то мы можем привести слова его совершенно хладнокровно. Сказавши, что постепенное водворение конституционной формы правления было бы для Неаполя всего лучше, по чистой логике, он продолжает:

«Но, зная людей и политические страсти, мы должны понять всю бесконечную трудность подобного преобразования, или, правильнее сказать, этой революции, произведенной в недрах монархии самою же монархией, соглашающеюся отдать себя под опеку конституционных установлений.

Первая трудность, и, может быть, самая страшная, заключается в Бурбонской династии, для которой уступки своему народу всегда кажутся поражением или по крайней мере унизительным ослаблением ее вековых прав. В самом деле, трудно понять, каким образом властелин, уже в полной зрелости своих лет, человек, живший, как Фердинанд, в убеждениях и привычках неограниченного владыки, поддерживавший свое полновластие, худо ли, хорошо ли, но с постоянной энергией, – трудно понять, каким образом этот человек мог бы вдруг отказаться от убеждений всей своей жизни, от всех привычек самовластия, для того, чтобы подчинять себя трудному испытанию конституционного правления!.. Разве хотят, чтоб он (чего, впрочем, никто не посмел бы ему посоветовать) вдруг прикинулся либералом и провозгласил: “Пора пришла! Переменим нашу правительственную систему! Вот вам хартия!” Но ведь это нелепо; и можно ли требовать от короля такого малодушия!