Текст книги "Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода"

Что же до народа, то когда же он не был с тем, кто указывает ему путь к славе? А кто же усомнится, что новые лавры ожидают наши войска, если только придется им вынуть мечи из ножен? Итальянцы знают нас как союзников, и они не захотят иметь нас врагами! Они сумеют почтить французское имя (ils sauront respecter le nom franijais) и волю того, кто избран великою нациею в повелители судеб ее! Если же нет… о, тогда… неужели думаете вы, горячие приверженцы итальянской автономии, неужели думаете вы, что великий народ в 35 мильонов позволит оскорблять себя безнаказанно? Неужели вы полагаете, что он сам не побежит просить оружия против оскорбителей и что жены и дети не захотят отпраздновать триумф их мужьев, братьев и отцов? О, если можно в чем-нибудь упрекать наш народ, то, уж конечно, не в недостатке военного энтузиазма! Он с радостью останется без нищи и без крова, если дух его будет оживлен сознанием национальной славы, приобретенной драгоценной кровью (sang precieux) сынов его!

И за какое дело будет проливаться теперь эта кровь! За дело порядка, за торжество законности, за герцогов, короля неаполитанского, прочность Австрии, за святейшего отца! Со стороны Франции это будет дело бескорыстное, святое, вызываемое единственно рыцарскими ее чувствами (sentiments chevaleresques). Никто не упрекнет нас в честолюбии, а между тем за Франциею осветится право наблюдения за порядком в Европе и охранения законных правительств всех стран против мятежных подданных. Понятно, какой обширный горизонт (quel vaste horison) открывается таким образом для политической мудрости нашего правительства!..

В видах блага человечества, желая оказать услугу моей прелестной родине (a ma belle patrie) и делу законного порядка в Европе, изложил я вам в беглом очерке мои идеи о роли, которую должна теперь принять Франция. Я оставил в стороне все военно-технические и дипломатические подробности, потому что это письмо есть не что иное, как введение в большой мемуар, над которым я теперь работаю и который скоро сообщу публике. Я поспешил изложить мои общие идеи, потому что время не терпит, быстрый ход событий требует и быстроты решений. Надеюсь, что важность моих соображений будет понята всеми, и желаю, чтобы они нашли искренний отголосок как у вас в России, так и во всей Европе, особенно же в моем отечестве, в сердце того, от кого зависит осуществить мои идеи. Да будет Франция, уже давшая миру столько великих и благородных толчков (tant d’initiatives grandes et generalises), и на этот раз руководительницею святого дела законности и порядка. Да совершится! (Ainsi soit-il!)

Станислав де Канард[571]571
  Псевдоним автора «Станислав де Канард» подчеркивает иронический тон статьи, с элементом саморазоблачения: canard по-французски – утка (и по-русски, и по-французски это слово имеет и второе значение – ложный сенсационный слух, по современной терминологии – фейк).


[Закрыть]

Париж, 8/20 декабря [1860 г.]

Часть 2
Поэзия

 
Увидал я ее на гуляньи
И, обычную робость забыв,
Подошел, стал просить о свиданьи,
Был настойчив, любезен и жив.
. . . . . . . . . . . .
Закричали: «Скорей, Мариучча…»[573]573
  Впервые – Аничков, IX, с. 536. Автограф в тетради II. В ПСС печатается по автографу. По упоминаемому итальянскому имени относится, очевидно, к пребыванию в Италии. Возможно, поэтическая интерпретация встречи и знакомства с «мессинской барышней» – Ильдегондой Фиокки в Неаполе. Здесь и далее в разделе «Лирика» – прим. Г.А. Дмитриевской.


[Закрыть]
 

1860 или 1861

 
Когда впервые безграничный
Морской простор увидел я,
Зажглась тревогой непривычной
Душа ленивая моя[574]574
  Навеяно первым морским путешествием Добролюбова в Италию.


[Закрыть].
 

1860 или 1861

 
Бурного моря сердитые волны,
Что так влечет меня к вам?
Я ведь не брошусь, отвагою полный,
Встречу свирепым валам?
 
 
Грудью могучею, сильной рукою
Не рассеку я волны;
Не поплыву я искать под грозою
Обетованной страны.
 
 
Край мой желанный, любимый мной свято.
Там, где волна улеглась,
Там, далеко, где, опускаясь куда-то,
Море уходит из глаз.
 
 
Мне не доплыть до страны той счастливой
Сквозь этих яростных волн…
Что же стою я, пловец боязливый,
Жадным желанием полн?
 
 
Так бы я кинулся в ярое море,
В бой бы с валами вступил.
Кажется, в этом бы самом просторе
Взял и отваги и сил[575]575
  Впервые – изд. 1862 г., т. IV, с. 633–634. Автограф в тетради II. Стихотворение, как и ряд следующих, вызвано впечатлениями Италии, где больной туберкулезом Добролюбов провел первую половину 1861 г., и отражает ситуацию нравственного выбора, перед которой автор оказался в Италии.


[Закрыть].
 

1861

 
Нет, мне не мил и он, наш север величавый…
Тоски души моей и он не исцелит…
Не вылечусь я тем, что было мне отравой,
Покоя не найду, где мой челнок разбит.
Скучая и томясь бездействием тяжелым,
Один, для всех чужой, с уныньем молодым,
Брожу я, как мертвец на празднике веселом,
У моря теплого, под небом голубым.
Брожу и думаю о родине далекой,
Стараясь милое припомнить что-нибудь…
Но нет… и там всё то ж… всё тот же одинокий,
Без милой спутницы, без светлой цели путь…
И там я чужд всему, и там ни с чем не связан,
Для сердца ничего родного нет и там…
Лишь выучил я там, что строго я обязан
Для блага родины страдать по пустякам,
Что уж таков у нас удел разумной жизни…
Страдаю я и здесь. Чего же мне искать
В моей нерадостной, неласковой отчизне?
Там нет моей любви, давно в могиле мать,
Никто там обо мне с любовью не вздыхает,
Никто не ждет меня с надеждой и тоской.
Никто, как ворочусь, меня не приласкает,
И не к кому на грудь усталой головой
Склониться мне в слезах отрадного свиданья.
Один, как прежде, я там буду прозябать…
Лишь светом и теплом и роскошью созданья
Не станет север мой мне нервы раздражать…[576]576
  Впервые – «Современник», 1862, № 1, отд. 1, с. 338. Вошло в изд. 1862 г.,т. IV, с. 635. Автограф в тетради II. Данное стихотворение передает и душевное смятение Добролюбова в Италии, и чувство одиночества, и мечты о любви, и колебания – остаться в Италии или же уехать в Россию.


[Закрыть]
 

1861

 
С тех пор как мать моя глаза свои смежила,
С любовью женский взгляд не падал на меня,
С тех пор моей душе ничья не говорила,
И я не знал любви живящего огня.
. . . . . . . . . . . . .
Друг выспренних идей, как медная машина,
Для блага общего назначенный служить,
Я смею чувствовать лишь сердцем гражданина,
Инстинкты юные я должен был забыть[577]577
  Стихотворение подчеркивает не покидавшее Добролюбова в итальянский период состояние тревоги, горьких раздумий о будущем.


[Закрыть].
 

1861

 
Проведши молодость не в том, в чем было нужно,
И в зрелые лета мальчишкою вступив,
Степенен и суров я сделался наружно,
В душе же, как дитя, и глуп и шаловлив[578]578
  Впервые – ГИХЛ, VI, с. 269. В ПСС печатается по автографу из собрания Н.В. Гербеля, который представляет собой тетрадный лист – по-видимому, из тетради II. Примечание Гербеля: «Получено мною в оригинале от самого автора незадолго до его смерти, для моего альбома». Вероятно, соединенные два листа были вырваны из этой тетради и подарены Добролюбовым Гербелю, который разъединил их и большое стихотворение из содержащихся на этих листах «Сил молодецких размахи широкие…» и вклеил в свой альбом. Стихотворение показывает внутренние ощущения Добролюбова за границей: он позволил себе на время отказаться от репутации сурового непреклонного критика и выпустить на волю таившегося в глубине души жаждавшего любви и человеческого счастья молодого человека.


[Закрыть].
 

1861

 
И если умирать – пусть лучше здесь умру я:
Приличье никому здесь не велит вздыхать
Перед одром моим… Без слез, без поцелуя
Закроют мне глаза…[579]579
  Впервые – Аничков, IX, с. 482. Автограф в тетради II. В ПСС печатается по автографу. Парафраз на тему известной итальянской поговорки: «Увидеть Неаполь – и умереть». Ср.: «Нет лучшей участи, как умереть в Риме…» (Н.В. Гоголь); «Нет лучшей участи, чем в Риме умереть…» (Александр Кушнер).


[Закрыть]
 

1861

 
Не обманут я страстной мечтой,
Мы не любим, конечно, друг друга.
Но недаром мы дышим с тобой
Раздражающим воздухом юга.
 
 
Но недаром над нами волкан,
Перед взорами синее море
И в уме память древних римлян,
Наслаждавшихся здесь на просторе.
 
 
В тщетных поисках чистой любви
Столько лет погубивши уныло,
Я доволен теперь, что в крови
Ощутил хоть животную силу.
 
 
Для кого мне ее сберегать?
Всю растрачу с тобой, моя Нина,
Без надежды, чтоб стала терзать
За погибшие силы кручина[580]580
  Впервые – изд. 1862 г., т. IV, с. 634. Автограф в тетради II. Первоначальный вариант конца стихотворения: «И меня не посмеет терзать ⁄ За горячие ночи кручина». Стихотворение вызвано, очевидно, впечатлениями от Неаполя, где Добролюбов жил с перерывами с марта до начала июня 1861 г. В нем отразились горькие раздумья и переживания Добролюбова по поводу невозможности полностью отказаться от мечты о счастье, пробужденной всей обстановкой южной неги и красоты природы, неисполнимое желание забыться после афронта в личных отношениях и уйти в другой роман. Нина – условно-романтическое имя, принятое в русской литературной традиции для обозначения вымышленной романтической возлюбленной.


[Закрыть].
 

1861

 
Полные радужных снов,
Шли мы по улицам Рима,
Реки восторженных слов
Так и лились несдержимо.
 
 
Сильно стучали сердца,
Лица дышали грозою…
Всё от святого отца
Взяли бы, кажется, с бою.
 
 
Слушал доверчиво я
Эти горячие речи…
Но – вдруг смутились друзья
От неожиданной встречи…[581]581
  Впервые – Аничков, IX, с. 483. Автограф в тетради II. В ПСС печатается по автографу. Датируется временем пребывания Добролюбова в Риме (апрель – май 1861 г.). В стихотворении сказалось горячее сочувствие Добролюбова делу объединения Италии. [Автор выражает солидарность с движением за объединение Италии гарибальдиевского толка – с намерением взять Рим у «святого отца» (то есть у папы римского). «Неожиданной встречей…» могла быть встреча с французскими военными, которые в те годы защищали папский Рим. – М.Т.]


[Закрыть]
 

1861

 
Мы далеко. Неаполь целый
Слился в неясные черты.
Один Сент-Эльмо опустелый
Нас провожает с высоты.
 
 
Без пушек, без солдат, свободный,
Пугать он город перестал
И в праздник вольности народной
Трехцветным пламенем сиял.
 
 
Но под веселыми огнями,
Как будто демонов полна,
Качая длинными тенями,
Чернела грозная стена.
 
 
И в этот миг, как полдень знойный
Стоит над городом живым,
Чернеет замок беспокойный
Тиранства прежним часовым.
 
 
И говорит: «Отсюда можно
Из штуцеров перестрелять
Всех, кто пойдет неосторожно
Свободы истинной искать»[582]582
  Впервые – изд. 1862 г., т. IV, с. 634–635. Автограф в тетради II. В ПСС печатается по автографу. Датируется временем пребывания Добролюбова в Неаполе – с перерывами с марта до начала июня 1861 г. Судя по месту автографа в тетради, стихотворение написано, вероятно, в конце этого периода. Сочувствуя свержению династии Бурбонов в Неаполе и присоединению абсолютистского королевства Обеих Сицилий к объединенной Италии (Итальянскому королевству), Добролюбов, однако, подчеркивает, как далек этот переход под власть конституционного итальянского короля Савойской династии от свободы истинной.
  «…Сент-Эльмо [Сант-Эльмо] опустелый…» — крепость в Неаполе, служившая тюрьмой; опустелый, так как Гарибальди, взяв Неаполь, освободил всех заключенных. В минуту созерцания, казалось бы, лирического итальянского пейзажа Николай Александрович думал и о своих свободолюбивых друзьях, заключенных в российские тюрьмы, об одном из лучших – своем друге, русском писателе, поэте Михаиле Михайлове. [Стихотворение также – отзвук на одну из проповедей Алессандро Гавацци (см. выше особый очерк Добролюбова, о призыве Гавацци разрушить крепость Сант-Эльмо, как возможную цитадель реакции). – М.Т.]
  «…Трехцветным пламенем сиял…». Знамя объединенной Италии – трехцветное.


[Закрыть].
 

1861

 
Средь жалких шалостей моих,
То бестелесно идеальных,
То исключительно плотских
И даже часто слишком сальных.
 
 
Одну я встретил, для кого
Был рад отдать и дух и тело…
Зато она-то ничего
Взять от меня не захотела.
 
 
И до сих пор ее одну
Еще в душе моей ношу я,
Из лучших стран в ее страну
Стремлюсь, надеясь и тоскуя
 
 
Зачем меня отвергла ты,
Одна, с кем мог я быть счастливым, —
Одна, чьи милые черты
Ношу я в сердце горделивом?
 
 
А впрочем, может, – как решить? —
Зато лишь суетной душою
И не могу тебя забыть.
Что был отвергнут я тобою?[583]583
  Впервые – изд. 1862 г., т. IV, с. 634–635. Автограф в тетради II. В рукописи имеются следующие карандашные поправки, сделанные Некрасовым: в стихе 1 – «опытов» вместо «шалостей», в стихе 3 – «земных» вместо «плотских», в стихе 4 – «потому отчасти» вместо «даже часто слишком». На полях приписка Чернышевского: «Эти поправки карандашом сделал Некрасов для печатания. Н. Черн.». Видимо, поправки были сделаны для публикации в «Современнике», где стихотворение не появилось, в издании же 1862 г. оно напечатано без поправок. Здесь Добролюбов выразил свои чувства по поводу расставания и утраты надежды на личное счастье после того, как сделал предложение итальянке Ильдегонде Фиокки. Не получив немедленного согласия на брак, Николай Александрович не стал продолжать переписку и решил уехать в Россию, несмотря на то, что ему было разрешено писать предполагаемой невесте напрямую. Сетования автора на отказ девушки в стихотворении, видимо, мотивированы намерением соблюсти декорум с целью сохранить ее репутацию после несостоявшейся помолвки.


[Закрыть]
 

1861

 
Необозримой, ровной степью
Поспешно я держу мой путь.
Зачем? Чтоб вновь короткой цепью
Там в тесный круг себя замкнуть!
 
 
Круг заколдованный! За мною
Он всюду следовал, как тень:
В Париж, блестящий суетою,
И в тишь швейцарских деревень,
 
 
В уездный русский город Ниццу,
По итальянским берегам,
И в мусульманскую столицу,
И по родным моим полям.
 
 
На корабле средь океана
Он от меня не отставал,
И в высях горного тумана
Меня собою оцеплял[584]584
  Впервые – «Современнике», 1862, № 1, отд. 1, с. 338–339. Вошло в изд. 1862 г., т. IV, с. 636–637. Автограф в тетради II (4-я строфа написана другими чернилами; вероятно, приписана позднее). В «Современнике» опубликовано с указанием Некрасова: «Вот пьеса, написанная на обратном пути». Место автографа в тетради и содержание стихотворения подтверждают это указание. Стихотворение датируется, очевидно, второй половиной июля 1861 г., когда Добролюбов ехал степью из Николаева через Харьков в Москву, возвращаясь из Италии. Столица Турции Стамбул (Константинополь) лежала на морском пути, которым Добролюбов возвращался из Италии в Россию. В стихотворении отражены размышления Добролюбова, возвращавшегося на родину: все силы и таланты он отдал и отдаст ей, многострадальной, нуждающейся в гражданском и патриотическом служении Отчизне, которая забрала целиком его душу и тело. Н.А. Некрасов о Добролюбове: «Как женщину…. родину любил».


[Закрыть].
 

Июль 1861

Соч. Якова Хама

От редакции «Свистка». В настоящее время, когда всеми признано, что литература служит выражением народной жизни, а итальянская война принадлежит истории, – любопытно для всякого мыслящего человека проследить то настроение умов, которое господствовало в австрийской жизни и выражалось в ее литературе в продолжение последней войны. Известный нашим читателям поэт, г. Конрад Лилиеншвагер[586]586
  Конрад Лилиеншвагер – одна из пародийных литературных масок автора, переделка фамилии упоминаемого ниже в преамбуле Михаила Розенгейма (1820–1887) – второстепенного, но плодовитого поэта, типичного представителя либеральной поэзии 1860-х гг.: вместо роз – лилии, вместо дяди (нем.: Oheim) – зять (Schwager).


[Закрыть], по фамилии своей интересующийся всем немецким, а по месту жительства – пишущий по-русски, доставил нам коллекцию австрийских стихотворений; он говорит, что перевел их с австрийской рукописи, ибо австрийская цензура некоторых из них не пропустила, хотя мы и не понимаем, чего тут не пропускать. Стихотворения эти все принадлежат одному молодому поэту – Якову Хаму, который, как по всему видно, должен занять в австрийской литературе то же место, какое у нас занимал прежде Державин, в недавнее время – г. Майков, а теперь – г. Бенедиктов и г. Розенгейм. На первый раз мы выбираем из всей коллекции четыре стихотворения, в которых, по нашему мнению, очень ярко отразилось общественное мнение Австрии в четыре фазиса минувшей войны[587]587
  Речь идет о т. н. Второй войне за независимость Италии (27 апреля – 12 июля 1859 г.) между Австрией и союзными Францией и Пьемонтом (Сардинским королевством).


[Закрыть]. Если предлагаемые стихотворения удостоятся лестного одобрения читателей, – мы можем представить их еще несколько десятков, ибо г. Хам очень плодовит, а г. Лилиеншвагер неутомим в переводе.

 
Не стыдно ль вам, мятежные языки,
Восстать на нас? Ведь ваши мы владыки!
Мы сорок лет оберегали вас[588]588
  То есть после Венского конгресса 1815 г.


[Закрыть]
От необдуманных ребяческих проказ;
Мы, как детей, держали вас в опеке
И так заботились о каждом человеке,
Что каждый шаг старались уследить
И каждое словечко подхватить.
Мы, к вам любовию отцовской одержимы,
От зол анархии хранили вас незримо;
Мы братски не жалели ничего
Для верного народа своего:
Наш собственный язык, шпионов, гарнизоны,
Чины, обычаи и самые законы, —
Всё, всё давали вам мы щедрою рукой…
И вот чем платите вы Австрии родной!
Не стыдно ль вам? Чего еще вам нужно?
Зачем не жить по-прежнему нам дружно?
Иль мало наших войск у вас стоит?
Или полиция о деле не радит?
Но донесите лишь, – и вмиг мы всё поправим,
И в каждый дом баталион поставим…
Или страшитесь вы, чтоб в будущем от вас
Не отвратили мы заботливый свой глаз?
Но мысль столь страшная напрасно вас тревожит:
Австрийская душа коварна быть не может!!
 

 
Давно ли бунт волною шумной
Грозил залить австрийский трон
И, полон ярости безумной,
На нас вставал Наполеон?
Давно ли ты, страна разврата,
Отчизна бунтов и крамол,
Была надеждою объята
Разбить еще один престол?
И что же? Честь, закон я право
Сразились с буйным мятежом,
И вмиг – страстей народных лава
Застыла в ужасе немом!
Пред громоносными полками
Крамольник голову склонил,
И над парижскими стенами
Орел австрийский воспарил!
Теперь простись, о град надменный,
С республиканскою мечтой!
Ты не опасен для вселенной
Под нашей мудрою пятой.
В тебе покорность и порядок
Отныне царствовать должны,
И сон французов будет сладок
Средь безмятежной тишины.
Мечты преступные забудут,
Все по закону станут жить:
Курить на улицах не будут[589]589
  Намек на запрещенное в те годы в России курение на улицах (во избежание городских пожаров).


[Закрыть],
Не будут громко говорить;
Людей мятежных разум узкий
Законом будет огражден;
Источник смут – язык французский —
Всем будет строго запрещен!
Разврат, везде у вас разлитый,
У нас сокроется во мрак,
И над заразою сокрытой
Не посмеется злобный враг.
Мы будем: горды, неприступны,
К вам не дойдет умов разврат:
Шпионы наши неподкупны
И полицейские не спят.
 

 
Война! и снова лавр победный
Австрийским воинам готов!..
Я вижу, как – смущенный, бледный —
Уже трепещет строй врагов;
Готов просить себе пощады.
Готов о мире умолять…
Но австру нет иной отрады,
Как непокорных усмирять!
Неотразимо, беспощадно
Мы будем резать, бить и жечь,
В крови врагов купая жадно
Австрийский благородный меч!
Во грады будем мы врываться
По трупам сверженных врагов
И гордо станем наслаждаться
Проклятьями сирот и вдов!
Мы будем чужды состраданью!
Детей и старцев перебьем,
Возьмем мы дев на поруганье.
Что не разграбим, то сожжем.
Сожжем мы города и села,
Мы выжжем нивы и луга, —
Чтоб знала гнусная крамола,
Как поражаем мы врага!
Поникнет, как от Божья грома,
Страна всегдашних мятежей!
О, нам давно она знакома,
И мы давно знакомы ей!
Князь Виндишгрец и граф Радецкий,
Барон Гайнау, Гиулай[590]590
  Австрийские военачальники, участвовавшие в т. н. Первой войне за независимость Италии (23 августа 1848 – 22 августа 1849), когда итальянское патриотическое движение потерпело поражение.


[Закрыть] —
С отвагой истинно-немецкой
Уже ходили в этот край.
Осенены их чудной славой
И полны памятью их дел,
Мы потечем рекой кровавой
В тот ненавистный нам предел!
Ура! Австрийскую державу
Распространит австрийский меч,
И нам спокойствие и славу
Даст смертоносная картечь!
 

 
Пусть лавр победный украшает
Героя славное чело, —
Но друга мира не прельщает
Войны блистательное зло.
Предсмертный крик врагов сраженных,
Вопль матерей и плач сирот,
Стон земледельцев разоренных
Он внемлет – и войну клянет.
Иная, лучшая есть слава!
Иная, громче есть хвала!
И вновь Австрийская держава
Ее теперь приобрела:
Мечты воинственные бросив,
Щадя запас народных сил,
Наш император Франц-Иосиф
Мир в Виллафранке заключил[591]591
  См. прим, на с. 155.


[Закрыть]!
На лицах всех сияет радость;
Ликуют села, города;
В полях, почуяв мира сладость,
Пасутся весело стада!
От груди, матерней ребенка
Теперь никто не оторвет,
И даже малого цыпленка
Никто безвинно не убьет!
За столь благие элементы
Охотно мы врагам своим
Трофей Палестро и Мадженты
И Сольферино[592]592
  Местности, где произошли битвы, закончившиеся поражением австрийской армии.


[Закрыть] отдадим!
Воссядем мы под мирной кущей.
В восторге песни запоем
Величью Австрии цветущей
И – кружкой пива их запьем!
 

С австрийского Конрад Лилиеншвагер

1859

Неаполитанские дела занимают теперь первое место между всеми вопросами, увлекающими внимание Европы; можно даже сказать, что пред ними кажется ничтожным всё остальное, исключая разве нового журнала, который собирается издавать г-жа Евгения Тур[595]595
  Евгения Тур в 1861 г., покинув журнал «Русский вестник», основала свой собственный журнал «Русский вестник» (выходил 13 месяцев). См. о ней прим, на с. 231.


[Закрыть], и новой газеты, обещаемой «Русским вестником»[596]596
  Газета «Современная летопись» (1861–1862).


[Закрыть]. Но понятия наши о неаполитанских событиях очень односторонни, потому что все наши сведения приходят от врагов старого порядка, которые очевидно стараются представлять дело в свою пользу. Вот почему нам показалось необходимым представить нашим читателям несколько неаполитанских стихотворений известного австрийского поэта Якова Хама, рисующих положение дел и настроение умов совершенно не так, как обыкновенные журнальные известия. Яков Хам – прежде всего поэт; он постоянно находится под влиянием минуты и, следовательно, чужд всяких политических предубеждений. Он то хвалит упорство короля неаполитанского в режиме его отца, то превозносит его за конституцию, то ругает освободителей Италии, то предается неумеренному энтузиазму к ним, то в восторге от жестокой бомбардировки, то в настроении нежных чувств…[597]597
  Автор пересказывает основные мотивы неаполитанского цикла.


[Закрыть] Во всех этих видимых противоречиях сказывается весьма сильно художественность его натуры и вместе с тем дается полное ручательство в его искренности. И так как литература вообще и поэзия в особенности служат выражением народной жизни, а Яков Хам – поэт австрийский, то в стихотворениях его мы можем видеть, в каком настроении находился народ австрийский в последний год и какими чувствами преисполнен он к династии Бурбонов. Не выводя никаких политических результатов из представляемых нами поэтических документов, мы не можем не обратить внимания читателей на их литературное значение: во всей современной итальянской литературе нет ничего, подходящего по благонамеренности к творениям австрийского поэта. В нынешнем году какой-то человек с итальянскою фамилией сочинил оду на именины австрийского императора, – так на это указывали с ужасом, как на нечто чудовищное! Из этого одного уже достаточно видно, как много стесняется художественность, когда разыгрываются народные страсти, и как много выигрывает она при отеческом режиме, подобном австрийскому. Надеемся, что любители литературы, даже несогласные с г. Яковом Хамом в большей части его тенденций, оправдают нас в помещении его стихотворений, уже в силу того одного, что они блистательно разрешают одну из великих литературных проблем – о чистой художественности, – разрешением которой так ревностно занималась наша критика в последние годы. Вместе с тем мы надеемся доставить читателям удовольствие и самыми звуками перевода, над которым так добросовестно потрудился г. Лилиеншвагер. Мы должны сказать откровенно: со времени патриотических творений Пушкина, Майкова и Хомякова, мы не читывали ничего столь громкого, как стихотворения г. Якова Хама в переводе Конрада Лилиеншвагера.

 
Опять волнуются народы,
И царства вновь потрясены.
Во имя братства и свободы
Опять мечи обнажены!
Скатились тихо с горизонта
Три солнца чудной красоты[598]598
  1) Великий герцог Тосканский, 2) герцог Моденский и 3) герцогиня Пармская! – Прим. автора.
  Пародийная аллюзия на эпитет из «Слова о полку Игореве», где «четырьмя солнцами» именуются князья – предводителей похода. В данном случае имеется в виду эпизод Рисорджименто, когда в 1859–1860 гг. три малых итальянских государства – герцогства Пармское, Моденское и Тосканское (Великое герцогство) – по результатам проведенных плебисцитов перешли под корону Виктора-Эммануила II.


[Закрыть];
Честолюбивого Пьемонта
Осуществляются мечты!
Царит в Италии измена
И торжествует в ней порок:
Тоскана, Парма и Модена[599]599
  Ради стихотворной рифмы сдвинуто ударение топонима, которое в итал. яз. приходиться на первый слог: Модена.


[Закрыть]
Безумно ринулись в поток;
И силой вражьего восстанья
Из рук святейшего отца
Отъята бедная Романья[600]600
  Регион Романья (официальное название: Легации Романьей, во множ, ч.; столица – Болонья), входивший в состав Папского государства, присоединился к Савойскому королевству по результатам плебисцита в августе 1860 г.


[Закрыть] —
Стад папских лучшая овца!
Но против дьявольских усилий
Есть нам незыблемый оплот:
То королевство Двух Сицилии,
Бурбонам преданный народ.
Воссев на праотческом троне,
Как в небе солнца светлый диск,
Там в Фердинандовой короне
Сияет царственный Франциск.
Не поддается он лукавым
Речам политики чужой
И твердо правят по уставам
Отцовской мудрости святой:
Карать умеет недовольных
В тиши полиции своей
И в бой нейдет за своевольных
Против законных их властей.
Вкруг трона вьется там гирлянда
Мужей испытанных, седых,
Хранящих память Фердинанда
В сердцах признательных своих.
К Франциску им открыты двери,
Страною правит их совет,
И вольнодумству Филанджьери[601]601
  Карло Филанджьери, иначе Филанджиери, князь ди Сатриано, герцог ди Таормина (1784–1867) – генерал, военный министр и председатель Совета министров королевства Обеих Сицилий с июня 1859 г. и по март 1860 г., когда вынужден был выйти в отставку, т. к. оказался слишком либеральным политиком для правительства Франциска II.


[Закрыть]
Нет входа в царский кабинет!
И верим мы: Кавур с Маццини
Обманут бедный их народ,
И он придет, придет в кручине —
Просить Францисковых щедрот;
Министр полиции Айосса
Умов волненье укротит
И итальянского вопроса
Все затрудненья разрешит!..
 

 
«Гордись!» – стих каждого поэта
На всех наречиях земных
Гласит тебе: – «ты чудо света?
Гордись красою вод твоих,
Гордись полуденным сияньем
Твоих безоблачных небес
И вековечным достояньем
Искусства мирного чудес!
Гордись!..»
Но лестию лукавой,
Неаполь мой, не возносись:
Всем этим блеском, этой славой,
Всем этим прахом – не гордись!
Пески сахарские южнее,
Стоит красивее Царьград,
И Эрмитажа галлереи
Твоих богаче во сто крат!..
Не в этом блеске суетливом
Народов мощь заключена,
Но в сердце кротком, терпеливом,
В смиренномудрии она!..
И вот за то, что ты смиренно,
В молчаньи жребий свой несешь,
Вослед мятежникам надменно
Против владык своих нейдешь
И воли гибельного дара
Не просишь от враждебных сил,
За то тебя святой Дженаро
Своею кровью подарил!
За то высокое призванье
Тебе в веках сохранено —
Хранить порядка основанья,
Народной верности зерно!
Ты невредимо сохранишься
В перевороте роковом
И безмятежно насладишься
Законной правды торжеством.
И жизнь твоя пойдет счастлива,
Во все века не зная бурь,
Как в тихий день волна залива
И как небес твоих лазурь![602]602
  Пародия на стихотворение А. С. Хомякова «России» (1839): «Гордись! – тебе льстецы сказали…». Как и Хомяков, Добролюбов (иронически) призывает к смирению, но не христианского толка, а к смирению перед законным порядком Бурбонов.


[Закрыть]
 

15 декабря 1860 г.

 
Меж тем как вы, друзья, в рядах родные полков.
Готовитесь карать отечества врагов, —
Я, мирный гражданин рифмованного слова.
Я тоже полон весь стремления святого!
Возвышенным стихом напутствую я вас,
И верю, – он придаст вам силы в грозный час.
Когда с крамольником помчитесь вы на битву!
Я положил в него народную молитву —
Чтоб восстановлен был порядок и закон,
Чтоб вечно царствовал в Неаполе Бурбон!
Народной мыслию и чувством вдохновленный.
Мой стих могуществен, – с ним смело киньтесь в бои:
В прозреньи радостном поэта отраженный,
В нем блещет идеал Италии святой, —
Тот вечный идеал законного порядка,
При коем граждане покоятся так сладко,
Который водворить старался Фердинанд,
Которого достичь – решительно и резко —
Предначертал себе и новый наш Атлант —
Средь бед отечества незыблемый Франческо![604]604
  Пародия на стихотворение А. Н. Майкова времен Крымской войны «Послание в лагерь» (1854): «Меж тем, как вы, друзья, в рядах родных полков ⁄ Идете Божией грозою на врагов…».


[Закрыть]
 

1 мая 1860 г.

 
Исчадье ада, друг геенны.
Сын Вельзевула во плоти,
Коварство бунта и измены
Успел и к нам было внести!..
Как воры, в тьме ночной, к Марсале,
На двух украденных судах,
Ватаги буйные пристали
И – мирный остров ввергли в страх!..
Угрозой, подкупом, обманом.
Приманкой воли, грабежа
Успев увлечь за атаманом
Толпы под знамя мятежа,
Дыша огнем и разрушеньем
дерзкой ярости полны, —
Они пошли с остервененьем
На обладателей страны!
Но прогремел уже над ними
Всевышней воли приговор:
Запечатлен в Калата-Фими
И в Партенико их позор;
И на ослушниках Палермо,
Дерзнувших власти презирать.
Решились показать пример мы,
Как бунт умеем укрощать!
О, не забудут сицильянцы,
Пока не рушится земля,
Имен Летиции и Ланцы,
Слуг неподкупных короля!
Их меры не остались тщетны:
Весь град развалиною стал…
Ни разу кратер грозной Этны
Так беспощаден не бывал!!
Зато погибнут флибустьеры
И успокоятся умы!
И с чувством радости и веры
Сынам и внукам скажем мы, —
Как Ланца в сече и в пожаре
Толпы мятежные карал,
Как гром мортир с Кастелламаре
Им крепость трона возвещал![605]605
  Пародийное изложение экспедиции Тысячи: И мая 1860 г. Гарибальди со своими добровольцами высадился в Марсале и после взятия Калатафими и Партинико (в оригинале неточно: Партенико) вошел в Палермо – при этом поражения бурбонской армии в Неаполе первоначально ложно объявлялись победами. Бурбонский генерал Джузеппе Летиция вскоре прекратил сопротивление гарибальдийцам, в то время как укрывшийся в конце мая палермитанской крепости Кастелламаре генерал Фердинандо Ланца подвег город разрушительной бомбардировке. Капитулировавший 6 июня, позднее в Неаполе Ланца принес присягу Гарибальди.


[Закрыть]
 

30 мая 1860 г.