Текст книги "Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода"

Европа, как вы знаете, превратилась теперь в «говорильню», как перевел бы покойный Шишков слово «парламент»[291]291
  Ирония автора: Александр Семенович Шишков (1754–1841), адмирал, президент Академии наук, министр просвещения, поэт и филолог, ратовал за искоренение иностранных слов в русском языке с соответствующей заменой на возможные аналоги.


[Закрыть]. Не говоря об Испании и Греции, даже во Франции устроилась маленькая говорильня. А уж на что, кажется, молчаливее нынешней Франции: вот уж десять лет только тем и занимается, что ищет разгадки судеб своих в «Монитёре»[292]292
  «Le Moniteur universe!» – французская правительственная газета (1789–1901).


[Закрыть], заслужившем от самих же французов прозвание немого (правильнее бы: косноязычного).

Но как ни занимательны греческие, испанские, прусские и французские речи – всех их любопытнее представляется для просвещенной Европы, а следовательно и для меня, вновь устроенная говорильня в Турине. «Идея итальянского парламента, – говорил мне один наш соотечественник благороднейшего образа мыслей[293]293
  Вероятно, князь Дмитрий Николаевич Долгорукий (1827–1910), который был в Италии одновременно с Добролюбовым, но описывал местные политические события в хвалебных тонах; см. его статьи: «Из Генуи» («Русский вестник», 1860, март, кн. 2, с. 139), «От Флоренции до Венеции» (там же, 1860, июль, кн. 2, с. 159–180), «Праздник статута и единства Италии во Флоренции» (там же, 1861, июль, с. 309–332).


[Закрыть], – имеет в себе что-то великое и симпатичное. В нем осуществляется мысль единства Италии, залог солидарности и братства народов, забвение старинной вражды и городовых раздоров, столько веков губивших жизнь и свободу этой чудной страны. Мне кажется, даже иностранцу невозможно будет без особенного сердечного волнения видеть это величавое собрание мужей совета, которые приходят со всех концов нового царства, представляя в лице своем интересы народа, еще так недавно не смевшего и думать о своих интересах. Подумайте…»

Впрочем, я вам пишу письмо из Турина, а красноречивый соотечественник мой говорил мне всё это во Флоренции. Следовательно, оставим его в стороне, тем больше что он не обладал достоинством краткости. Скажу только, что отчасти по его внушениям, а отчасти и по влечению собственного сердца я оставил град Медичисов, Леопольдов и Риказоли[294]294
  Автор образно перечисляет правителей Флоренции и Тосканы: династию Медичи и сменивший ее Габсбург-Лотарингский Дом, и, после бегства последнего его представителя, Леопольда II, – видного политика эпохи Рисорджименто, генерал-губернатора Беттино Риказоли.


[Закрыть] и поспешил в Турин, как раз к открытию парламента.

Самого открытия я не видал: отправился поздно, прождал парохода в Ливорно и опоздал к поезду железной дороги в Генуе. Но тем не меньше я застал Турин в полной «парадной форме»: на piazza Castello, перед «дворцом» Мадама[295]295
  Одна из главных достопримечательностей Турина, палаццо Мадама, названный по его первой хозяйке – герцогине Савойской «мадам» Марии-Кристине Французской (1606–1663). В 1848–1864 гг. во дворце размещался Сенат Савойского королевства.


[Закрыть], было воткнуто множество шестов, мешавших свободному проезду экипажей и украшенных трехцветными знаменами; между этими шестами и между портиками, составляющими гордость улицы По, были протянуты какие-то гирлянды; по всем улицам торчали из окон национальные знамена с савойским крестом посредине; стены там и сям были покрыты каракулями[296]296
  Каракулями Добролюбов называется традиционную итальянскую аббревиатуру имени короля-объединителя.


[Закрыть], «хотевшими сказать» (по итальянскому выражению): viva Vittorio Emanuele, Re d’Italia!..[297]297
  Да здравствует Виктор-Эммануил, король Италии! (ит.)


[Закрыть]Словом, видно было, что город торжествует…

Было это в воскресенье. Отправился я на piazza Castello и вижу – народ валом валит ко дворцу. Пошел и я. Дошел до ворот внутреннего двора, просился было и во внутренность, но не пустили: часовые стоят с ружьями и пропускают только кареты. В первый проезд мой через Турин я не только на дворе был, но и дворец осматривал; поэтому такая строгость несколько удивила меня. Спрашиваю о причине; говорят, что дворец осматривать можно было, когда его величество был в Неаполе, а теперь и на двор нельзя войти простому человеку, ибо у его величества торжественная аудиенция по случаю поднесения ему новой короны гражданами Турина. Понял я тогда свое неразумие и смиренно остановился перед воротами – смотреть на генералов, выходивших из карет. Генералов было много, народ глядел с любопытством на их мундиры и время от времени произносил известные имена, только, кажется, не всегда впопад. По крайней мере возле меня слышалось два раза: Чальдини, Чальдини, – хотя, разумеется, Чальдини был в это время под Мессиной, обдумывая свое знаменитое письмо к генералу Фергола…[298]298
  Эпизод длительной осады бурбонской цитадели г. Мессина в 1861 г.: пьемонтский полководец Энрико Чальдини составил резкий ультиматум неаполитанскому генералу Дженнаро Ферголе, в котором объявлял его мятежником, предателем и убийцей.


[Закрыть] Но народу, по-видимому, не было никакого дела до Мессины, равно как и до Чивителлы-дель-Тронто[299]299
  Бурбонский гарнизон крепости Чивителлы-дель-Тронто защищался на юге Италии дольше всех других городов и крепостей Неаполитанского королевства и сдался только 20 марта 1861 г., спустя три дня после провозглашения объединенного Итальянского королевства.


[Закрыть]: ему просто хотелось посмотреть – каков-то, мол, должен быть из себя Чальдини, о котором говорят так много и которому даже лавровый венок из золота делают… Несколько дней спустя любопытство народа насчет Чальдини было возбуждено и удовлетворено другим образом: в окне одного магазина золотых вещей выставлен был пресловутый венок. В течение целой недели, раз по шести в день, приводилось мне проходить мимо этого магазина в различные часы, но только один раз, ранним утром, удалось, читая газету, дождаться возможности продраться к окну и взглянуть на этот довольно жиденький презентик. Человек пятьдесят постоянно находилось у окна во всё время, пока венок был выставлен. Подобное стечение любопытных зрителей я помню только перед балаганом Юлии Пастраны в Петербурге, в последнюю масленицу ее жизни[300]300
  Хулия (Юлия) Пастрана – бородатая мексиканка, много гастролировала в 1850-х гг. в Европе, в 1859 г. прибыла на гастроли в Россию; умерла в 25 марта 1860 г. в Москве после неудачных родов.


[Закрыть]. Говорят, впрочем, что то же самое, и даже в больших размерах, было перед зданием Инвалидов, в первое время после того, как привезли туда тело Наполеона[301]301
  Останки Наполеона I были перенесены с острова св. Елены в Париж в 1840 г.


[Закрыть].

Но я отвлекаюсь от рассказа о короне, поднесенной Виктору-Эммануилу. Оказалось, что это было вовсе не торжественное освящение нового царства, как я подумал с первого раза, а просто частная любезность туринских граждан. Вследствие того всё дело и устроено было таким домашним образом. Я постоял, послушал, что говорят, половины не понял, и вышел опять на piazza Castello. Там тоже кружок народа: слепой старик поет и играет, маленькая девочка пляшет, по временам и старик подплясывает; простонародье наслаждается этим, как истинным представлением, и в заключение бросает несколько сольди; люди хорошо одетые и, как по всему видно, образованные – тоже останавливаются на несколько минут, смотрят в средину кружка с улыбкой презрительного сожаления и спешат удалиться, прежде чем девочка начнет обходить кружок с своей чашечкой.

Несколько дальше показываются разные райки – разумеется, Палестро, Сольферино, Кастельфидардо[302]302
  Места побед пьемонтского войска в период Рисорджименто; Добролюбов расставил их в хронологическом порядке: Палестро (30–31 мая 1859 г.), Сольферино (24 июня 1859 г.), Кастельфидардо (18 сентября 1860 г.).


[Закрыть] и другие пьемонтские торжества; Гарибальди, впрочем, тоже не исключен, хотя его история как-то и не совсем легко входит в картину, где надо непременно представить резню.

В другом углу обширной площади еще кружок: пьемонтский Леотар[303]303
  Жюль Леотар (1830–1870) – француз-акробат, гастролировавший в Петербурге весной 1861 г.


[Закрыть] забавляет публику своими прыжками; с ним прыгает, возится и прибаутничает вертлявая женщина в коротком платье. Подошедши ближе, вы видите, что прыгун – пожилой, истощенный человек, а женщина – старуха с поврежденными, слезящимися глазами. Сделав игривое движение, она раскрывает рот, чтобы засмеяться: оттуда выглядывают несколько черных зубов, а по щеке катится гной, накопившийся под глазами. Другая женщина, тоже пожилая и очень уродливая, стоит и бьет в барабан. Представление идет не очень усердно; заметно, что фокусники стараются протянуть время, пока народ наглядится на великолепные кареты и золоченые мундиры и отхлынет от дворцового подъезда на площадь.

Но еще прежде, чем кончилась дворцовая аудиенция, через площадь начинается какое-то новое движение: площадь пересекают люди, проходящие через нее, очевидно, не для забавы, а за делом. По количеству женщин, проходящих мимо меня с книжечками в руках, догадываюсь, что всё шествие направляется к полдневной мессе. Оборачиваюсь, чтобы спросить, в какую церковь всё это стремится; мне над самым ухом раздается: «Спички, спички скоровоспалительные!» Смотрю: детина в красной рубахе, совершенно уже вытертой. «Вы гарибальдинец?» – «Да, сударь». – «Что же это вы так теперь?..» – «Что же, сударь, делать! Надо есть что-нибудь… правительство не хочет давать нам никакого пособия… Хочет, чтоб мы в регулярные солдаты перешли…» – «Так что же?..» – «Помилуйте…»

Нас прервал господин, потребовавший спичек. Я спросил о церкви. Господин очень любезно объяснил мне, что все стремятся в собор San Giovanni[304]304
  Кафедральный собор Турина в честь св. Иоанна Богослова.


[Закрыть] послушать одного мон-синьора, проповедника, знаменитого своим либерализмом и навлекшего на себя даже негодование клерикальной партии за крайнюю смелость своих идей. Захотелось мне послушать либерального монсиньора: я этаких никогда не слыхивал и не видывал. Пошел и я в собор. Народу, точно, было множество, но проповедник имел сильный голос, и мне не было надобности продираться слишком вперед, чтобы слышать его. Первые слова, дошедшие до моего слуха, были следующие: «Мы – черви ничтожные, мы – пыль и грязь, и мы смеем надеяться на свои силы! Мы во грехах зачаты, во грехах рождены, мы слепы, и наги, и нищи, и беспомощны…» и пр. Вся проповедь была в этом роде. Я задал себе вопрос: почему же считают его либеральным? И решил так: верно, все думают, что он говорит так о слепых, нищих, распевающих веселые песни, и о гарибальдийцах, лишенных пособия от правительства.

Вечером пришлось мне познакомиться ближе с либеральным монсиньором: прихожу в свою гостиницу обедать, гляжу, монсиньор как раз против меня. Я его сейчас же насчет либерализма: оказывается точно, что Австрию не любит, над Бомбичелло смеется, очищения Рима французами ожидает спокойно и против Гарибальди ничего не имеет. Но гарибальдийцев не любит: это, говорит, народ непокорный, буйный, хотят получать пособие и ничего не делать. «Отчего же вы думаете, что они не хотят ничего делать?» – «Разумеется, не хотят; потому что им предлагают вступить в регулярные полки, – не хотят». – «Да ведь их там трактуют-то очень плохо». – «Не верьте, не верьте! Это они говорят, чтоб оправдать себя; а им просто не нравится дисциплина». – «Но все говорят, что дисциплина, какой требует Фанти[305]305
  Манфредо Фанти (1806–1865) – военный и политический деятель


[Закрыть], и бесполезна и обременительна в высшей степени; и притом волонтеры всё еще надеются идти с Гарибальди на дело, а в пьемонтском войске, кроме дисциплины, им и дела-то нет никакого. А раз вступивши и войско, ведь уж нельзя будет его оставить: будут судить как дезертира… Каково же было бы, например, хоть бы венецианским волонтерам сидеть где-нибудь в пьемонтском гарнизоне, между тем как снарядилась бы новая экспедиция Гарибальди?» – «О, не говорите мне про Венецию: я сам венецианец и всей душой желаю освобождения моей родины. Но именно для этого-то и нужна дисциплина; без нее ничего не сделаешь… Только беспорядки одни, анархия». – «Да помилуйте, служили же они при Гарибальди: какой же он анархист?..» – «О Гарибальди, кто говорит: он человек честный и преданный королю… Но его именем пользуются – знаете для каких целей?.. Знаете ли вы, – добавил монсиньор-венецианец, понизив голос и приняв таинственный вид, – знаете ли, что между этими волонтерами есть… маццинисты?..» Тон, каким произнес проповедник последнее слово, способен был устрашить и не такого робкого человека, как я… Поэтому я осмелился сделать только одно замечание: «Но ведь сам Маццини отказался на этот раз от противодействия пьемонтскому правительству и даже напротив – хотел помогать ему…»[306]306
  объединенной Италии; участник Крымской войны.


[Закрыть] – «О, избави Бог от этой помощи: это бы значило отдать власть в их руки, а они только этого и добиваются…»

Вообще из разговора с проповедником я убедился, что он действительно либерал в самом точном смысле этого слова.

На другой день отправился я в парламент. Депутаты помещаются в зале, нарочно устроенной в Кариньянском дворце[307]307
  Палаццо Кариньяно, точнее Палаццо князей ди Кариньяно; в 1848–1861 гг. в нем размещался парламент Савойского королевства, в 1861–1864 гг. – парламент объединенной Италии.


[Закрыть] по случаю непредвиденного приращения парламентской семьи. Зала, впрочем, не столько величественна, как можно бы ожидать. Амфитеатр на 500 человек, затем галереи: прямо за верхними скамьями – для дипломатического корпуса, администрации и журналистов; повыше – для особ с билетами, и отдельно – для женщин; еще выше – tribuna pubblica[308]308
  Трибуна для народа (ит.).


[Закрыть], иди, кто хочешь, никому не воспрещается, ибо там уж ничего не видно и не слышно. Зала, само собою разумеется, украшена гербами всех итальянских провинций и портретом Виктора-Эммануила во всей его величавой грации, так хорошо известной во всей Европе. Здесь сделаю кстати одно замечание: в этом портрете, который, как официальный, должен быть верен, усы Виктора-Эммануила имеют не такой большой загиб кверху, как изображают обыкновенно на других портретах. По сторонам портрета две подписи – направо: «4 марта 1848 года[309]309
  4 марта 1848 г. – день провозглашения Статута Савойской монархии, т. н. Альбертинский статут, вводивший конституционную монархию.


[Закрыть]», налево: «18 февраля 1861 года[310]310
  18 февраля 1861 г. – провозглашение объединенного Итальянского королевства.


[Закрыть]». Кратко, но точно, красноречиво и многознаменательно! В средине зала устроена лавочка бумаги, перьев, конвертов и прочих канцелярских принадлежностей. Я с некоторым изумлением спросил, зачем же тут эта лавочка; но сосед мой довольно сурово объяснил мне, что это вовсе не bottega[311]311
  Лавка, магазин (нт.).


[Закрыть], а места для министров, президента, вице-президентов и секретарей. Перед ними-то и стоят столы с грудами бумаги, конвертов, перьев, облаток, печатей и всего, что составляет принадлежность всякой благоустроенной канцелярии.

Мне пришлось сесть на левой стороне, следовательно, видны были преимущественно депутаты правой и центра. Еще до начала заседания я принялся рассматривать физиономии: одна из них показалась мне знакомою, смотрю – точно Кавур, как его рисуют на портретах, только молодой. Спрашиваю: неужели это Кавур, такой молодой? Сосед усмехается и говорит: «Он, точно, похож на Кавура посадкой, и его иногда в насмешку называют сыном Кавура… Это адвокат Боджио… говорит он очень хорошо…» И я вспомнил, что Боджио был один из людей, наиболее оскорбивших Гарибальди во время парламентских рассуждений о Ницце; потом – что Боджио есть автор одного ловкого памфлета «Cavour о Garibaldi?», в котором, под предлогом восхваления героизма Гарибальди, он объявляет его неспособным к делам и не стоящим мизинца графа Кавура. Таков был первый представитель итальянского народа, с личностью которого я познакомился. Личность, надо сказать правду, – непривлекательная: маленький, толстенький, оплывшее лицо, вечное выражение бесстыжего, цинического самодовольства и эта бесцеремонность манер, взглядов и усмешек, которая так вызывает на оплеуху… Впрочем, по всей вероятности, он будет играть роль – если не в судьбах Италии, то в министерских и дипломатических передних.

Второе лицо, привлекшее мое внимание, было, как вы догадываетесь, – сам Кавур, настоящий. Этого описывать нечего: г. Капустин[312]312
  Михаил Николаевич Капустин (1828–1899) – историк и журналист; см. его статью о Кавуре «Туринское правительство и Италия» («Русский вестник», 1860, июль, кн. 1, стр. 3-16).


[Закрыть] или г. Берг[313]313
  Николай Васильевич Берг (1823–1884) – поэт, переводчик, публицист, историк; см. его корреспонденции о Рисороджименто: «Поездка в отряд Гарибальди» и «Вторая поездка к Гарибальди» («Русский вестник», 1859, июль, кн. 2, стр. 154–179, август, кн. 1, стр. 271–288).


[Закрыть], г. Феоктистов[314]314
  Евгений Михайлович Феоктистов (1828–1898) – публицист; см. его статью, с рассказом о Кавуре, «Пьемонт и Австрия на исходе XVIII века» («Русский вестник», 1858, январь, кн. 1, стр. 217–240, февраль, кн. 1, стр. 401–454.


[Закрыть] или князь Д-ой[315]315
  ²⁴ Князь Дмитрий Николаевич Долгорукий; см. о нем прим, на с. 185.


[Закрыть], наверное, уже познакомили с ним русскую публику в своих писаниях, которых я, к величайшему прискорбию моему, не читал. Но не могу не заметить одного обстоятельства, всем известного: и мне самому показалось сначала, что Кавур имеет привычку беспрестанно потирать себе руки в знак удовольствия. А между тем это несправедливо: большею частию он держит руки в кармане, а то перебирает ими конверты и бумажки, лежащие перед ним… Но у него фигура такая, что каждому, кто только взглянет на него, сейчас же и представляемся потиранье рук в знак удовольствия. Видно, что весельчак и фортуною взыскан!

Я, признаюсь, с некоторым нетерпением ожидал, что будет делать почтенное собрание «мужей совета». В самом деле, положение Италии затруднительно: внутри и вне столько вопросов и требований, что есть о чем потолковать, – была бы охота! К парламенту же имеют доверие, от него ждут решения… Что-то он скажет?..

Вышел какой-то господин и начал читать: община такая-то, состоит… вотировало столько-то, за г. такого-то столько-то… и т. д. Перед господином ворох бумаг, а когда он все их перебрал, вышел другой, и перед ним положили ворох еще больше… Затем третий, четвертый и т. д… Это – поверка выборов… «Да ведь уж парламент открыт целую неделю (это было 25-го), – заметил я соседу, – что же они делали всё это время?» – «А много было приготовительных работ, да и поверка-то ведь нелегка. Сами посудите – четыреста депутатов, по пятьдесят в день, так и то восемь заседаний. А вот как спорные выборы будут докладываться, так и с десятком дай Бог справиться в одно-то заседание…» «Вот оно что! – подумал я. – А мы-то волнуемся: вот парламент открыт, на днях будут о судьбах Италии рассуждать… Некоторые даже мечтали, что от оборота парламентских прений будет зависеть решение или отсрочка обещанного Гарибальди похода в марте месяце[316]316
  Гарибальди в тот момент объявил о грядущем походе на Рим, которого не желало правительство Кавура.


[Закрыть]». А представители народа, как видно, вовсе не торопятся приниматься не только за дело, а даже и за рассуждения-то… Ходят себе каждый день в камеру и выслушивают доклад о том, что граф Камилло Кавур избран там-то и теми-то, маркиз Густав Кавур[317]317
  Маркиз Густаво Филиппо Бенсо Кавур (1806–1864) – политик, старший брат Камилло.


[Закрыть] – там-то и столькими-то, и т. д. – Меня тоска взяла, и я опять принялся рассматривать «почтенных» (onorevoli)[318]318
  В итальянском обиходе onorevole — этикетное титулование парламентария.


[Закрыть]. В частности, мало было фигур замечательных, но в совокупности своей камера представляла действительно нечто внушающее: никогда я не видывал такого собрания плешивых и седых волос! Для развлечения я принялся считать лысины и на одной правой насчитал 63, а между тем в сборе было всего около 200 человек в это заседание… Да еще я не считал в числе лысых таких, как Кавур, например, а брал в расчет только лысины настоящие, открытые, или такие, которых уж и закрыть нельзя иначе, как париком…

Поверка спорных выборов в следующие заседания представляла для меня еще более интереса в физиологическом отношении. Но чтобы рассказать о них, может быть не лишними будут некоторые замечания относительно нынешних выборов в Италии.

По уверению благомыслящих журналов Италии и Франции, – «страна дала великое доказательство своего доверия к министерству, выбрав в парламент почти повсюду министерских кандидатов и одобрив едва десятую долю кандидатов оппозиции. Ни ораторские таланты, ни смелость идей, ни ловкость поведения, ни даже влияние Гарибальди не могло спасти оппозицию. Гверрацци[319]319
  Франческо Доменико Гверрацци (1804–1873) – политик и литератор; см. о нем биографический очерк: Мечников Л.И. Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах. СПб.: Алетейя, 2017. С. 65–90.


[Закрыть] и Монтанелли, столько лет удивлявшие камеру своим красноречием, Мордини[320]320
  Антонио Мордини (1819–1902) – гарибальдиец, политик.


[Закрыть], так искусно державший себя в Сицилии, Бертани[321]321
  Агостино Бертани (1812–1886) – врач и гарибальдиец, один из организаторов похода Тысячи в 1860 г.


[Закрыть] – ближайший друг Гарибальди, – все провалились, потому что народ чувствует потребность не в этой сумасбродной партии, а в людях благоразумных, умеющих твердо и прочно основать единство и свободу Италии, способных выдержать себя перед лицом всей Европы». Так говорят «Constitutionnel» и «Patrie», так пишут «Opinione», «Gazzetta di Torino», «Perseveranza»[322]322
  «Le Constitutionnel» (1815–1914); «La Patrie» (1841–1937); «L’Opinion nationale» (1859–1914); «Gazzetta di Torino» (выходит c 1860 r.); «La Perseveranza» (1859–1922) – французские (первые три) и итальянские газеты.


[Закрыть] и другие благородные и умеренные (moderate) газеты.

Журналы оппозиции кричат, напротив, о подкупе, обмане, устрашении и прочих административных мерах, употреблявшихся при выборах. Я, разумеется, оппозиции никогда не верю: она всегда делает из мухи слона и беснуется из-за таких вещей, которые совершенно натуральны, как неизбежная принадлежность известного порядка дел. Например, до сих пор не проходит трех дней, чтобы в оппозиционных журналах не было выходки против продажи Ниццы и Савойи[323]323
  В 1860 г. король Виктор-Эммануил II в вознаграждение Франции за ее поддержку в войне против Австрии и, как результат, за присоединение к объединенному Итальянскому королевству провинций Пармы, Тосканы, Модены и Романьи, уступил Савойю вместе с Ниццей, при оркестрированном плебисците. Дипломатическую сделку резко критиковал Гарибальди, сам уроженец Ниццы.


[Закрыть]; но, во-первых – одна брошюра, сочиненная кем-то вроде Боджио («Il ministro Cavour dinanzi al parlamento»[324]324
  «Министр Кавур перед парламентом» [Venezia, 1861] (ит.).


[Закрыть]), весьма справедливо возражает, что Ницца и Савойя «не проданы, а сами уступили себя»; во-вторых, что за необыкновенная вещь – дипломатическая сделка об уступке одной области взамен другой?

Так и здесь: что удивительного, что министерство старалось подобрать депутатов, которые бы поддерживали его политику? Вопрос может быть в том: в какой мере народ был расположен к кандидатам той и другой стороны, и вот здесь-то оппозиция сама впадает в иллюзию, простительную ей только по ее младенчеству. Она воображает, что народ к ней расположен более, чем к министерству! В декабре прошлого года и даже в начале января печатно высказывались надежды оппозиции иметь большинство в парламенте. В конце января приверженцы оппозиции говорили, что еще есть надежда на южные провинции, и только уже в феврале, по окончании выборов, убедились, что они уничтожены окончательно, и тут-то принялись кричать о нечестном поведении министерства. А министерство действовало совершенно так, как ему и следовало: хлопотало о своих кандидатах, которые и сами за себя хлопотали, и предупреждало народ против людей, казавшихся ему опасными. Правда, было несколько местностей, где чиновники (uffizio[325]325
  Контора, бюро, кабинет, отделение (ит.).


[Закрыть]) увлеклись неразумным усердием. Например, в Ачеренце[326]326
  Acerenza — южно-итальянский город; в оригинале – неточно как Аччеренца.


[Закрыть]большинство получил Саффи, бывший триумвир римский[327]327
  Марко Аурелио Саффи (1819–1890) – деятель Рисорджименто, один из триумвиров Римской республики в 1849 г.; в эмиграции в Лондоне был близок к А. И. Герцену.


[Закрыть], a uffizio провозгласили избранным его противника. Но зато парламент и признал выборы недействительными и велел произвести новые. Правда, что в некоторых общинах или коллегиях (collegio) меньшинство избирателей протестовало, свидетельствуя о подкупе. Но и тут парламент поправлял по возможности неловкость своих агентов: когда дело было уж очень скандалезно, то он наряжал следствие. Так было с банкиром Дженеро[328]328
  Феличе Дженеро (1819–1885) – туринский банкир и политик; в 1860 г. был избран в парламент (в оригинале неточно: Дженнеро).


[Закрыть] (во французских журналах окрещенным Гверрерою), который обещал 40 000 франков на благотворительные учреждения, развозил избирателям визитные карточки с какими-то великолепными титулами и письмо Кавура, благоприятное для его избрания, – не говоря, разумеется, об обедах и других обыкновенных средствах. Хотя и это дело можно было запутать, но парламент предложил судебное исследование, которое теперь и производится. Во всех же других случаях вина министерства состояла в том, что местные власти обыкновенно затягивали или вовсе отказывали в позволении прибивать на улицах и раздавать афиши, рекомендующие противных депутатов, тогда как афиши в пользу министерских распространялись всеми мерами, совершенно беспрепятственно. Так случилось, например, в коллегии Ланчирано с Биксио[329]329
  Нино Биксио (1821–1873) – генерал, один из сподвижников Гарибальди.


[Закрыть], которому правительство противопоставило какого-то Антония Галленгу[330]330
  Антонио Карло Наполеоне Галленга (1810–1895) – деятель Рисорджименто, литератор.


[Закрыть]. Так, говорят, было с Гверрацци и Медичи[331]331
  Джакомо Медичи (1817–1882) – сподвижник Гарибальди, военачальник, политик.


[Закрыть]. Но в этом-то факте, кажется, и могла бы оппозиция увидеть, как она ничтожна: ее кандидатов, даже таких, как Биксио, Медичи, Гверрацци, народ не знает без рекомендаций!.. Когда приходится выразить свою доверенность, то большинство больше верит своему местному чиновнику, нежели этим людям, имена которых так знакомы Италии и Европе, – по нашему мнению!.. И оппозиция, не позаботившаяся прежде о популярности своей партии в народе, теперь плачет о том, что ей не дают свободно прибивать к стенам похвальные афиши насчет ее кандидатов!.. Какова наивность!

Все дело в том, что партия оппозиции и в Италии, как везде, не связана с народом практически. Когда народ знает, что ему делать, то принуждать его делать противное – бесполезно и даже опасно. Никому и в голову не могло прийти противодействовать выбору Гарибальди, например. Так точно мы видим, что, несмотря на все нежелания министерства, в Сицилии избран был Криспи[332]332
  Франческо Криспи (1818–1901) – политик и государственный деятель сицилийского происхождения, дважды возглавлял кабинет министров Италии.


[Закрыть]; в Генуе не могли помешать выбору Биксио. Правда, что в Сицилии были также избраны Ла Фарина и Кордова[333]333
  Филиппо Кордова (1812–1868) – государственный деятель, экономист. Участник Палермской революции 1848 г.


[Закрыть], два раза оттуда выгнанные – в первый газ Гарибальди, а потом народом, и эти выборы очень положительны; но, с другой стороны, никто не отвергает, что Ла Фарина человек очень ловкий: раза три последовательно надувал он Гарибальди и опять заставлял его мириться с собою. Гарибальди очень добр, но кто же не знает, что народ везде бывает добрее всякого Гарибальди?

Если бы оппозиционная партия итальянцев могла читать мое письмо, то, вероятно, осердилась бы на меня, но я должен сказать, что в объяснениях нынешних выборов министерство, мне кажется, ближе к истине, нежели его противники. Верно по крайней мере то, что народ не с ними, не знает их и не понимает. Может быть, это для кого-нибудь и покажется прискорбным, но что же делать? Таковы факты. Если где и казалось вероятным избрание какого-нибудь радикала, то стоило министерской партии описать его как красного, террориста, жаждущего крови и раздоров, и все от него отказывались. Так и случилось, например, сколько я знаю по журнальным протестам, с Альберто Марио[334]334
  Альберто Марио (1825–1883) – политик, журналист.


[Закрыть] и Маврицио Квадрио[335]335
  Маурицио Квадрио (1800–1876) – деятель Рисорджименто.


[Закрыть]. Насчет других брошены были сильные сомнения в честности, и этому обстоятельству обязаны своей неудачей – Бертани, Мордини, Монтанелли. Но главное то, что народ привык уже считать свою судьбу зависящей от тех, кто там, повыше, занимает министерские, губернаторские и другие места. Ему странным кажется вдруг ни с того ни с сего отвергнуть человека, который приятен властям или даже сам был властью. Да это кажется странным часто не только большинству, всегда очень скромному и консервативному, а даже и самой оппозиции, подчас такой беспокойной. Во Флоренции, например, радикалы кричали против деспотизма Риказоли, против его реакционных мер, непотизма[336]336
  Непотизм (от лат. nepos — внук, племянник), в итальянском обиходе – кумовство, семейственность.


[Закрыть], введенного им, и пр. и пр. А когда пришло время выборов, – не могли ему противника выставить! Точно так немало было криков в Неаполе против Либорио Романо[337]337
  Либорио Романо (1793–1867) – адвокат, политик авантюристического склада; после падения Бурбонов по поручению Гарибальди организовал в Неаполе умеренное правительство.


[Закрыть] и, несмотря на то, он успел устроить свое избрание в осьми коллегиях!.. Как же, в самом деле, забраковать человека, бывшего в некотором роде нашим правителем?.. Для этого нужно, чтобы правитель был по крайней мере Бурбоном…

До какой степени правительство, или, правильнее, министерство, пользуется влиянием, видно из истории Дженеро, о котором я говорил выше: письмо Кавура, о котором упоминается в процессе, было от маркиза Густава Кавура, брата министра, но Дженеро воспользовался просто именем Кавура, и один из депутатов в камере серьезно допрашивал, было ли письмо подписано: «Густав Кавур» или просто «Кавур». Как видите – простое объявление, что «Кавур желает такого-то», имело при выборах значение в том же роде, как и денежное пожертвование. Радикалы утверждают, что для свободы выборов нужно было министерству совсем не вмешиваться, оставляя неизвестным, кого он желает, кого нет. Но нелепость подобного требования очевидна: если бы и министерство и оппозиция (как следует в таком случае по справедливости) воздержались от всякого участия в выборах, то выборы и состояться бы не могли, – это ясно. А что министерство вышло на борьбу с большими силами, нежели оппозиция, и что употребило свои силы в дело, – в этом винить его трудно. Говорят, что в этом случае правительство унизило себя, действуя как партия, а не как правительство; но ведь это игра слов, да и игра-то, основанная больше на азиатских понятиях о правительстве, нежели на тех, какие прилично было бы иметь передовой партии освобождающейся Италии.

Полезно ли для итальянцев такое доверие к Кавуру и министерству – это другой вопрос; но что оно полезно для Кавура, в этом не может быть никакого сомнения. Оно удерживает за ним власть, а власть дает ему не только почет, но и значительные материальные выгоды. Как враги, так и друзья его в Пьемонте говорят откровенно, что он никогда не упускает случая извлечь всё возможное из своего положения. Чтобы не повторять сплетен, приведу два маленькие образчика, получившие официальную гласность.

В новом тарифе, изданном несколько лет тому назад в Пьемонте, наложена была необычайно высокая пошлина на ввоз фосфора. Всем это казалось непонятным, пока не узнали, что граф Кавур находится в доле в одной фабрике химических составов, и в особенности фосфора. Тогда один депутат потребовал объяснений в парламенте. Кавур отказался, прикинувшись обиженным. Дело кончилось ничем.

Другой случай лучше. Во время неурожая и страшной дороговизны хлеба в Пьемонте вдруг узнается, что Кавур – главный акционер Коллежской мельницы, известной тем, что она постоянно барышничала, скупая хлеб в зерне и муке. Журналы закричали, говор распространился; в один вечер толпы собрались под окнами великолепного дома Кавура, прося хлеба. Кавур велел разогнать их вооруженной силе; произведено было, говорят, и несколько арестаций.

На днях мне случилось говорить с одним почтенным туринцем, добродушно восхищавшимся тем, что граф Кавур – человек очень ловкий. Желая слышать объяснение с этой стороны насчет приведенных фактов, я напомнил их моему собеседнику… «О, это что! – возразил он, – это безделица… Он делает обороты гораздо больше. Посмотрите, теперь Пьемонт совершенно на дороге Второй империи: у нас есть свои маленькие Миресы и Перейры[338]338
  Жюль-Исаак Мирес (1809–1871); Эмиль (1800–1875) и Исаак (1806–1880) Перейра – французские финансисты-спекулянты.


[Закрыть], в несколько лет сделавшиеся миллионерами, и все они приятели графа Кавура и без него положительно не могут шага ступить. На двадцать или двадцать пять миллионов, известных за Кавуром, наверное надо считать еще больше – скрытых в тумане…» – «Но ведь это с его стороны злоупотребление?..» – «Как вам сказать? Если быть уже слишком щепетильным и деликатным, то, пожалуй, и можно назвать это мошенничеством. Но человек финансовый и государственный всегда видит в этом не более как ловкость, и оборотливость».

Ту же ловкость и оборотливость выказал Кавур и в составлении парламента, так как и тут дело касалось его личных интересов. Не говоря о частных случаях, надо указать вообще на поведение министерства во время выборов. Перед выборами, за несколько месяцев, надежды радикалов основывались на разладе Кавура с Гарибальди; но с конца декабря пошли слухи о сближении министерства с Гарибальди. Тюрр[339]339
  Иштван (Стефано) Тюрр (1825–1908) – венгерский и итальянский военачальник, соратник Гарибальди, генерал итальянской армии с 1861 г.


[Закрыть] ездил на Капреру[340]340
  Капрера – островок близ Сардинии, местожительство Гарибальди в периоды его отхода от военной и политической деятельности.


[Закрыть] с каким-то (будто бы) поручением от Кавура, сам Гарибальди собирался (будто бы) в Турин, раз даже написали, что он приехал туда и имел свидание с королем и с министром. Потом, разумеется, всё это оказалось вздором; но добрые люди верили. В южных провинциях ожидалось большое сопротивление; но число избирателей было там страшно сокращено, потому что к выборам допускались уж не на тех основаниях, на каких вотировали присоединение, а на правах пьемонтского ценза, вне которого, разумеется, по бедности неаполитанских провинций, осталась огромная масса… К этому прибавляют еще, что самую осаду Гаэты[341]341
  Последний бастион военного сопротивления неаполитанских Бурбонов; взят пьемонтскими войсками только в феврале 1861 г.


[Закрыть] тянули нарочно затем, чтобы под страхом бурбонской реакции народ с большим усердием обращал взоры свои к Пьемонту и бросался в объятия министерства. В то же время сильно поддерживался слух и о переговорах с Римом. Всё это, конечно, не осталось без влияния на выборы, тем более что в начале января все проекты Гарибальди относительно мартовского похода считались уже окончательно оставленными, а Франция была в положении более двусмысленном, нежели когда-нибудь…

Таким образом и составилась камера депутатов, смирная, покорная, мало того – экзальтированная поклонница графа Кавура. Писали, что на 440 депутатов было до 80 оппозиционных, но это разве с третьей партией, которая с президентом Раттацци[342]342
  Урбано Раттацци (в оригинале неточно: Раттацци) (1808–1873) – итальянский политик и государственный деятель, дважды избирался премьер-министром Италии.


[Закрыть] тоже отошла к правой. Теперь настоящую оппозицию представляют собою, может быть, только два человека в парламенте: Риччарди и Криспи. Но Риччарди до того практичен и прост в своих возражениях, что кажется утопистом; над ним смеются и называют его eccentrico[343]343
  Эксцентрик (ит.).


[Закрыть]. А Криспи, как человек рассудительный, видит, что толку тут не добьешься, и молчит, не желая играть из себя Чацкого. Затем все остальные, как Депретис, Биксио, Брофферио (единственный оратор нынешнего парламента), Мавро Макки[344]344
  Агостино Депретис (1813–1887) – участник походов Гарибальди, впоследствии кавурист, министр; Мауро Макки (1818–1880) – политик, ученый и публицист.


[Закрыть], Меллана, Раньери и еще несколько человек – могут нападать на частности, но не в состоянии ухватить дело с корня: иные сообразить не могут, а у большей части духу не хватает.

Да и как тут быть смелым: их человек 30, да и то с натяжкой, а против них 300 (присутствующих в парламенте).

Мне любо было видеть, как граф Кавур расхаживает по парламенту, пересаживаясь с одной скамьи на другую и удостаивая несколькими минутами разговора то того, то другого депутата (разумеется, всегда правой стороны и центра). Мне вспоминался гостеприимный знатный барин, назвавший к себе в деревню мелкопоместных гостей… Как торопливо наклоняется вперед, а иногда даже приподымается на своем месте депутат, если Кавур, проходя возле его, мимоходом протянет ему руку! Как заботливо сдвигаются «почтенные», к которым на край скамьи Кавур присядет на минуту, чтобы сказать несколько слов одному из них! Как просветлеет чело того счастливца, с которым граф поговорит милостиво! Каким вниманием, какими рукоплесканиями награждается каждое его слово! Другие члены парламента, после обычной формулы: domando la parola[345]345
  Прошу слова (ит.).


[Закрыть] – ждут звонка президента, чтобы не начинать речь среди общего шума. А Кавур едва только сделает вид, что хочет подняться, – в камере воцаряется молчание, и «domando la parola» графа всегда сливается с началом его речи… Говорит он плохо, очень плохо, и итальянцы говорят, что даже не совсем чисто по-итальянски, – но слушают его с напряженнейшим вниманием, и мне не раз казалось, что во время его речи уши большинства депутатов делаются заметно длиннее. При внимательном рассмотрении этот удивительный феномен объяснился тем, что очень многие, для лучшего слышания драгоценных слов, прикладывают к уху ладонь в виде трубочки. Общая тишина прерывается иногда только каким-нибудь Массари, Кордова или Бонги[346]346
  Джузеппе Массари (1821–1884) – публицист, кавурист; Роджеро, иначе Руджьеро Бонги (1826–1895) – историк, кавурист (в статье «Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура», см. ниже, Добролюбов цитирует его книгу «Camillo Benso di Cavour»).


[Закрыть], которые крикнут: «benissimo! bravo!»[347]347
  Отлично! молодец! (ит.).


[Закрыть] – и затем раздадутся рукоплескания. По окончании речи обыкновенно взрыв аплодисментов. Граф опускается на свое место и хохочет, обхватывая руками одну из собственных ног, положенных одна на другую.