Текст книги "Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода"

В самом деле, припомните ход событий. Политика Пьемонта всегда была весьма честолюбива. Из честолюбия, и только из одного честолюбия, чтобы показать, что «и она тоже сильна», Сардиния сунула нос в Крым. Ее армия остроумно была названа у нас «сардинкою», но это не помешало Пьемонту играть известную роль на Парижском конгрессе. Еще тут он заявил свои честолюбивые замыслы, сделав донос на прочих итальянских властителей, и между прочим на короля неаполитанского и на папу[211]211
  Сардинское (Пьемонтское) королевство вступило в Крымскую войну, не сулившую ему никаких прямых выгод, исключительно с целью заручиться поддержкой Англии и Франции в пику Австрии. Благодаря ловкости Кавура, Пьемонт сыграл на Парижском конгрессе 1856 г. заметную роль, что позволило ему поставить вопрос об объединении Италии.


[Закрыть]. Затем, пьемонтское правительство пользовалось всеми случаями погубить остальные итальянские династии: вопреки настояниям Австрии, развивало у себя либеральные нововведения и дозволяло беспорядки, давало приют людям, изгнанным из Неаполя, Флоренции, Рима и пр., совалось с своими советами и к папскому правительству и к герцогам и не упустило случая дать наставление даже юному королю Обеих Сицилий, при самом вступлении его на престол. Словом, во всех действиях Пьемонта издавна заметно было желание поставить в Италии свое влияние на место австрийского. Сначала сардинское правительство (то есть правильнее – министерство, ибо Виктор-Эммануил тут остается ни при чем, вся сила в Кавуре) думало успеть легко и потому действовало только убеждением, сохраняя личину законности. Но видя, что никто из законных властителей не поддается на лукавые внушения и не располагает быть вассалом Пьемонта, видя, что Австрия не думает отказываться от своей системы, туринское министерство не поцеремонилось прибегнуть к другим средствам, гораздо менее благовидным. Сначала призвало оно на помощь чужую державу[212]212
  То есть Францию: в соответствии с тайным соглашением между Наполеоном III и Кавуром в Пломбьере (июль 1858 г.) Франция в союзе с Пьемонтом в 1859 г. вступила в войну с Австрией.


[Закрыть]: здесь была хоть тень законности. Но вслед за тем неразборчивость в средствах дошла у Пьемонта до того, что он решился действовать посредством революции!.. Таким образом произведена была революция в герцогствах, в Романье[213]213
  Успешная франко-сардинская война против Австрии (апрель-июль 1859 г.) всколыхнула патриотическое движение в Центральной Италии. В результате восстаний в герцогствах Тосканском (27 апреля 1859 г.), Пармском (3 мая), Моденском (15 июня) проавстрийские монархические режимы были там свергнуты. Восстание произошло также в провинции (легации) Романья, входившей в Папскую область (13 июня). Пришедшие к власти временные правительства заявили о желании населения этих мини-государств присоединиться к Сардинскому королевству.


[Закрыть] и, наконец, в Неаполе. И если кто виноват во всей пролитой крови, так это пьемонтское честолюбие…

Все это повторялось не только журналами, но даже некоторыми государственными людьми. Мы бы могли указать здесь, например, на графа Буоля, на генерала Ламорисьера и других[214]214
  Министром иностранных дел Австрии граф Карл Фердинанд Буоль-Шауенштейн (1797–1865) в 1859 г. позволил втянуть свою страну в неудачную войну с Францией и Пьемонтом и вынужден был уйти в отставку. Генерал Луи де Ламорисьер (1806–1865) командовал папской армией, созданной в апреле 1860 г. из французских легитимистов и разбитой сардинскими войсками в сентябре того же года при Кастельфидардо.


[Закрыть]; но они были заинтересованы в деле, подобно самому синьору Казелле, и потому могли быть не вполне беспристрастны. Но вот человек решительно посторонний, принадлежащий к стране либеральной, очевидец дела – лорд Нормэнби[215]215
  Имеется в виду крайне тенденциозная и изобилующая ошибками книга бывшего английского посла в Париже Константина-Генри Фиппса, маркиза (лорда до 1838 г.) Норменби (1797–1863) о французской революции 1848 г.: «А Year of Revolution» («Год революции»; v. 1–2, London, 1857).


[Закрыть], известный своими открытиями относительно событий 1848 года во Франции и вообще в политической мудрости уступающих разве нашему господину Гаряйнову[216]216
  Алексей Алексеевич Гаряйнов (1794–1866) – журналист.


[Закрыть]: спросите его хоть о тосканских событиях 1859 года! Кто произвел и поддержал революцию во Флоренции? Господин Бонкомпаньи, сардинский уполномоченный[217]217
  Сардинский посланник во Флоренции Карло Бонкомпаньи (1804–1880) в событиях конца апреля 1859 г., приведших к свержению Великого герцога Тосканского Леопольда II, находился на стороне «умеренных», желавших лишь реформ. В мае-июле 1859 г. Бонкомпаньи руководил временным правительством Тосканы.


[Закрыть]. Он мог отрекаться от участия в восстании, мог доказывать лорду Нормэнби, что он, говоря об итальянских делах, выказывает только полное их непонимание. Может быть, и точно лорд Нормэнби имеет об Италии понятие несколько одностороннее (как и о Франции 1848 года)… Но это нисколько не прикрывает Сардинию: генерал Уллоа был из Турина прислан в Тоскану и от графа Кавура получал приказание и жалованье…[218]218
  «Умеренные», пришедшие к власти в Тоскане после изгнания Леопольда II, обратились к правительству Пьемонта с просьбой прислать войска. Чтобы не вызвать недовольства Наполеона III, который не желал присоединения Тосканы к Пьемонту, Кавур отказал в этой просьбе, но направил в Тоскану пьемонтского генерала Дж. Уллоа (1810–1891), который взял на себя командование тосканскими вооруженными силами.


[Закрыть]В Модене и Парме то же самое: Фарини – пьемонтец, Фарини – кавурист, как известно, и между тем он вел все дело в этих герцогствах[219]219
  Луиджи Карло Фарини (1812–1866) не участвовал в событиях мая-июня 1859 г., приведших к свержению герцога Моденского и герцогини Пармской. По приказу пьемонтского правительства он руководил временной администрацией герцогств до их официального присоединения к Пьемонту в марте 1860 г.


[Закрыть]. Тоже и в Неаполе и Сицилии Гарибальди был орудием Кавура; всё их видимое разногласие было просто маской… А между тем сицилийская экспедиция была приготовлена самим пьемонтским правительством, все действия Гарибальди были направляемы из Турина с разрешения Луи-Наполеона. И когда у Гарибальди не стало сил одному с своими скопищами бороться против верных войск короля Франческо, тогда Пьемонт сбросил маску и открыто пошел войною на соседнее правительство, с которым до тех пор не прерывал даже дружественных сношений…

Таков смысл последних нот министра Казеллы, таково мнение всех ультрамонтанских и части полуофициальных газет во Франции, таковы, кажется, мысли самой «Аугсбурской газеты»[220]220
  Имеется в виду «Allgemeine Zeitung» («Всеобщая газета») – крупная немецкая газета, основанная в 1798 г., в 1810–1882 гг. выходила в Аугсбурге.


[Закрыть], а может быть, даже и «С.-Петербурских ведомостей». После этого все означенные газеты имеют, разумеется, полное право жестоко осмеять нас за то, что мы ищем вчерашнего дня, добиваясь, отчего могла произойти такая быстрая и такая успешная революция в королевстве Обеих Сицилий.

Но при всем нашем уважении к проницательности благомыслящих газет, мы на этот раз не очень спешим удовлетвориться их мнением. Нам кажется, что как ни сильно честолюбие пьемонтского министерства, но боязнь революционных беспорядков в нем еще сильнее. Оно желает владеть Италией, но с помощью средств благоразумных и законных. Оно понимает, что в союзе с революционерами оно, может быть, и достигнет единства Италии, но ничего не выиграет для своего собственного значения. Поэтому положительно можно утверждать, что если граф Кавур не упускает случая воспользоваться даже и революцией для расширения своего значения, то ни в каком случае не рискнет он сам на революцию. Это дело других людей, в отношении к которым граф Кавур играет ту же роль, как Меттерних в отношении к либералам времен Реставрации[221]221
  Австрийский канцлер князь фон Меттерних был главным вдохновителем политики подавления национально-освободительного движения в Европе. В частности, по инициативе Меттерниха на конгрессе в Троппау (1820) члены Священного союза подписали протокол, провозглашавший право вооруженного вмешательства в дела других государств. В соответствии с решениями этого конгресса Австрия подавила патриотические выступления в 1820–1821 гг. в Пьемонте и Неаполитанском королевстве.


[Закрыть]. Еще 25 лет тому назад Маццини[222]222
  Джузеппе Мадзини, устаревшая транслитерация Маццини (1805–1872) – мыслитель, публицист, вождь патриотов республиканского антиклерикального толка.


[Закрыть] писал, что Пьемонт должен быть увлечен на путь реформ «идеею о короне всей Италии»[223]223
  «Delle presenti condizioni d’Italia», del duca di Ventignano. – Прим. автора.


[Закрыть], так точно как Неаполь должен быть приведен к этому силою. До сих пор события служили постоянным подтверждением этих предвещаний; но в них же самих нетрудно видеть и полное оправдание Пьемонта от сообщничества с революционерами… Впрочем, мы на этот счет распространяться здесь не будем, потому что об отношениях сардинского министерства к итальянской революции «Современник» уже несколько раз говорил в «Политическом обозрении». Здесь мы прибавим лишь несколько фактов, преимущественно для тех тонких политиков, которые видят во всем двойные и тройные интриги и, не довольствуясь тем, что актеры играют комедию, уверяют часто, что они только представляют, будто играют комедию, а в самом-то деле совершают что-то другое.

Дипломатическая комедия, разыгрываемая Сардинией на тему уважения к международному праву, трактатам и династической законности, совершенно ясна; не менее ясна и другая комедия, исполняемая Пьемонтом против людей, которым он одолжен своим теперешним могуществом, и против надежд народа, прибегшего к покровительству Пьемонта. Но тонкие политики этим не довольствуются: им непременно нужно, чтоб дело было запутано так, как во второй части «Мертвых душ» русский юрист запутал дело Чичикова. Они довольны, по-видимому, только тогда, когда уж разобрать ничего нельзя и смысл человеческий решительно теряется. Но мы хотя и представляем из себя некоторое подобие Кифы Мокиевича, однако же никак не желаем иметь подобный результат для своих размышлений. От этого мы никак не хотим и не можем допустить, чтобы пьемонтское правительство руководило неаполитанской революцией и для прикрытия делало всякие пакости Гарибальди и его сподвижникам. Это можно было говорить еще, когда в кавуровских журналах уничтожали Гарибальди при самом начале его экспедиции, когда задерживали его отправление, не выдавали принадлежащих ему денег, велели стрелять в его волонтеров; можно было на этом настаивать, когда в Сицилию послан был Ла Фарина[224]224
  После освобождения Палермо от бурбонских войск на Сицилию прибыл пьемонтский уполномоченный Джузеппе Ла Фарина (1815–1863), политика которого, направленная на немедленное подчинение региона савойской короне, противоречила планам Гарибальди.


[Закрыть], когда Виктор-Эммануил писал к Гарибальди настоятельные письма, чтоб он не ходил на Неаполь, когда Кавур спрашивался у Луи-Наполеона, можно ли ему отвергнуть поздний союз с Неаполем, когда Гарибальди изъявлял желание, чтоб Кавур оставил министерство, а Кавур в парламенте возбуждал вопрос, можно ли вотировать адрес Гарибальди, как человеку, заслужившему признательность отечества… Всё это могло считаться комедией, пока была возможность утверждать, что в видимом нерасположении министерства к деятелям неаполитанской революции нет ничего существенного, что это только так – личина. Но вот прошло еще два месяца с лишком, и комедия зашла уже слишком далеко. Гарибальди остановлен в своих замыслах на Рим и Венецию, Неаполем управляет Фарини, Сицилией – Ла Фарина, Кавур объявляет Европе, что он хочет водворить порядок, с Римом заводятся сношения, Австрию рассчитывают заставить, с помощью императора Луи-Наполеона, продать Венецию. Неужели и после этого еще можно упрекать сардинское правительство в революционных наклонностях? А с другой стороны – партия, руководившая революцией в Сицилии и Неаполе, со дня на день становится более недовольною Пьемонтом. Ее журналы и брошюры чуть не каждый день открывают новые факты, бросающие на сардинское министерство очень невыгодную тень. Относительно экспедиции Гарибальди они публикуют подробности, ясно доказывающие, что пьемонтское правительство всеми мерами старалось задержать и не допустить ее[225]225
  В декабре [1860 г.] вышла и Милане книга полковника Пианчани «Dell’andamento delle cose in Italia [: rivelazioni, memorie e riflessioni]» [ «Как обстоят дела в Италии: откровения, воспоминания и размышления»], на каждой странице доказывающая, что вмешательство пьемонтского правительства, со времени первой экспедиции Гарибальди, постоянно служило ко вреду общего дела единства и независимости Италии. Мы, может быть, еще возвратимся к этой замечательной книге. – Прим. автора.
  Упоминаемый тут полковник Луиджи Пьяннчани, иначе Пианчани (1810–1890) – военный и политический деятель Рисорджименто, близкий кДж. Мадзини.


[Закрыть]. В самых популярных изданиях, в календарях, в карикатурных листках стараются объяснять народу, как вредны были и продолжают быть люди кавуровской компании – i moderati[226]226
  Умеренные (ит.).


[Закрыть], как их называют в насмешку, – для дела освобождения. Самое вторжение Пьемонта в папские владения объясняют без всяких околичностей желанием Кавура поддержать свою популярность, которая начала сильно шататься от его вражды с Гарибальди[227]227
  В Генуе к концу года появился, например, между прочим, демократический альманах, под названием «Cavour», являющийся уже не в первый раз. Ныне помещены в нем лирические сцены: «Cavour nell’imbarazzo» [ «Кавур в затруднении»]. Затруднительное положение Кавура изображается здесь весьма комически, особенно обманутые надежды его на Раттацци; но в самую критическую минуту, когда Кавуру приходится бежать из министерства, он вдохновляется и принимает вид необыкновенно воинственный и смелый (audace напечатано курсивом) и поет: «Impertinenti! Lo vedrete or ora! / Un pensier m’e venuto! / Occupero le Marche. Non importa, / La faccio ora e riprendo / La popolarita che avea perduta…» [ «Дерзкие! Скоро вы увидите! У меня идея! Захвачу Марке. Ничего, захвачу ее вновь. Восстановлю утраченную популярность…»] и пр. Затем i moderati разражаются воинственным хором: «Fratelli d’Italia, / Cavour siridesta…» [ «Братья Италии, Кавур себя защитил…»] и пр. Альманах украшен плохими карикатурами и продается по два сольдо, то есть 2 ½ коп. сер. – Прим. автора.


[Закрыть]. В оправдание себя Кавур тоже печатает статейки и пускает в ход брошюры, иногда составленные довольно искусно. Но они не остаются без ответа. Так, например, один адвокат (то есть человек из сословия по преимуществу революционного, по уверению г. Гондона и подобных), по имени Карло Боджио[228]228
  Пьер Карло Боджио, иначе Боджо (1827–1866) – деятель Рисорджименто, журналист, политик.


[Закрыть], издал брошюрку «Cavour о Garibaldi?» и, выхваляя как будто бы Гарибальди, в то же время очень ловко дает понять, что это храбрый безумец, который ничего прочного сделать не может, и что уж если выбирать между ним и Кавуром, то необходимо довериться политической мудрости графа. В ответ на это тотчас явилась брошюра Анджело Брофферио[229]229
  Анджело Брофферио (1802–1866) – политик и публицист; см. о нем в статье Добролюбова «Из Турина».


[Закрыть], не без едкости доказывающая, что «политическая мудрость» графа может увеличить значение Пьемонта какими-нибудь новыми сделками, вроде продажи Ниццы и Савойи, но никогда не устроит единства Италии[230]230
  Заглавие брошюры: «Cavour о Garibaldi?» [ «Кавур или Гарибальди», Torino, 1860]. Ее смысл виден уж из одного эпиграфа: «Гарибальди – Палермо и Неаполь; Кавур – Ницца и Савойя». В брошюре 32 страницы – обыкновенный размер политических брошюр, принятый во Франции; формат меньше, но печать несравненно убористее; и между тем цена брошюры 3 сольдо, то есть 15 сантимов, тогда как французские брошюры продаются по франку. – Прим. автора.


[Закрыть]. Это же каждый день повторяется в журналах партии, искренно приверженной к Гарибальди. Они всеми силами стараются исправить ошибку общего мнения, приписывавшего пьемонтскому министерству большое участие в проектах и действиях Гарибальди. В начале декабря «Il Diritto»[231]231
  «Il Diritto» – туринская оппозиционная газета (1854–1895).


[Закрыть] говорил по поводу книги Пианчани: «Все помнят отправление Гарибальди в Сицилию. Кто не утверждал, кто не клялся тогда в Пьемонте, что экспедиция Гарибальди замышлена по согласию с Кавуром, что Ла Фарина доставлял в Геную оружие и деньги, что Кавур дал великому человеку (то есть Гарибальди) самые существенные пособия? Немногие знавшие и осмеливавшиеся утверждать противное были осмеяны, обвиняемы во лжи, оскорбляемы – как случается всегда с теми, кто решится говорить истину пред обманутой толпою. Но теперь истина известна…» и пр. Затем следуют факты и выдержки из книги Пианчани, которых мы не станем касаться. Но из приведенных слов очевидно, что если теперь Кавур желает распространить слух о своем участии в деле освободителей Италии, то они сами всячески хлопочут, чтобы раскрыть глаза заблуждающимся, которых, как видно, немало в самой Италии…

Всё это уж не походит на комедию. Наконец, всего убедительнее против мнения о том, будто неаполитанская революция была организована Пьемонтом, говорит положение, принятое теперь самим Гарибальди[232]232
  8 ноября 1860 г. Гарибальди передал власть над бывшим королевством Обеих Сицилий королю Сардинии Виктору-Эммануилу II и временно удалился с политической арены.


[Закрыть]. Не говоря обо всех последних событиях, укажем следующий факт: почти по всех городах Италии (исключая, может быть, Турина)…[233]233
  Фраза, взятая из рукописи, как и вся статья, не закончена.


[Закрыть]

В половине сентября 1860 года европейские газеты много говорили о Гавацци[235]235
  Алессандро (у Добролюбова – русифицированное Александр) Гавацци (1809–1889) – политический и религиозный деятель, один из вождей Рисорджименто, видный народный оратор. Участник австро-пьемонтской войны 1848–1849 гг., служил капелланом в отряде добровольцев. В эмиграции сходится с Дж. Гарибальди и затем участвует во всех его походах. Основатель в 1870 г. Итальянской Евангелической свободной церкви.


[Закрыть], эксцентрическом проповеднике, возбуждавшем народ в Неаполе – обезглавить статуи Карла III и Фердинанда I[236]236
  Конные статую неаполитанских монархов Карла III (1716–1788) и Фердинанда I (1751–1825) стоят на главной площади Неаполя, перед Королевским дворцом. – Прим. автора.


[Закрыть] и посадить на их туловища головы Гарибальди и Виктора-Эммануила. Большая часть газет подсмеивалась над ним, некоторые упоминали о нем без насмешек, но совершенно незначительным образом, все знали его почти единственно по оригинальной бутаде[237]237
  Галлицизм: boutade – острая фраза, обычно сказанная в раздражении.


[Закрыть] относительно статуй. Потом и позабыли о нем. Последним упоминанием о нем была едва ли не сплетня одного корреспондента которой-то из ультрамонтанских газет о том, как Гавацци, принявшись проповедовать в Неаполе протестантизм, должен был бежать от своих слушателей, потому что они начали пускать в него каменьями. Если бы подобный факт и случился, то, конечно, для Гавацци тут не было бы ничего позорного: известно, на какие выходки способны неаполитанские изуверы. Но дело в том, что известие, без всякого сомнения, преувеличено и перепутано, так как Гавацци вовсе и не думал проповедовать протестантизма и вообще неспособен посвящать свои речи сектаторской схоластике. Он говорил против светской власти папы, против излишней привязанности народа к обрядам, против злоупотреблений духовенства; но всё это, как увидим, совершенно независимо от каких-нибудь лютеранских воззрений, просто по внушению здравого смысла и любви к народу. И народ умел оценить талант и усердие оригинального проповедника: успех его проповедей был таков, что с ним не поравняется сам монсеньор Дюпанлу[238]238
  Феликс-Антуан Дюпанлу (1802–1878) – французский священник, проповедник, писатель.


[Закрыть], как известно, совмещающий теперь в своей особе всё красноречие Фенелонов, Боссюэтов, Флешье[239]239
  Франсуа де Салиньяк де ла Мот-Фенелон (1651–1715) – французский архиепископ, писатель (автор романа «Приключения Телемака»); Жак-Бенинь Боссюэ (1627–1704) – французский епископ, проповедник; Эспри Флешье (1632–1710) – французский писатель и оратор.


[Закрыть] и других великих ораторов французской церкви и двора.

Несколько месяцев тому назад некоторые проповеди Гавацци напечатаны по стенографической записи[240]240
  Добролюбов пользовался французским изданием «Sermons du рёге Gavazzi», под редакцией Феликса Морнана (Paris, 1861).


[Закрыть]. Как по самой своей оригинальности, так и по внутренним достоинствам они показались нам достойными внимания некоторой части русской публики, и мы решились сделать анализ главнейших из них и представить некоторые места в переводе. Но прежде скажем несколько слов о личности Гавацци и о внешней обстановке его проповеднической деятельности.

Для людей, следивших за итальянским движением, имя Гавацци известно не со вчерашнего дня. Он принимал участие еще в событиях 1848 и 1849 года. Перед этим временем он, подобно многим итальянским патриотам, скитался по разным местам, не находя себе спокойствия в Болонье, к которой принадлежал по своему монашескому чину[241]241
  А. Гавацци первоначально принадлежал к Ордену барнабитов, имеющему в Болонье важную резиденцию (в болоноском барнабитском храме погребен русский барнабит, о. Григорий Шувалов).


[Закрыть]. В 1848 году мы находим его в Венеции – одушевляющим народ на борьбу с австрийцами. В короткое время популярность его сделалась огромна. В доказательство можно привести следующий случай. В мае 1848 года Фердинанд II, находя, что уже довольно полиберальничал, послал приказание возвратиться своим войскам, посланным будто бы против австрийцев; генерал Пепе не хотел повиноваться, но едва мог удержать при себе два или три батальона[242]242
  Генерал Гульельмо Пепе (1782–1855) руководил восстанием в Неаполе в 1820 г. и обороной Венеции от австрийцев в 1848–1849 гг.


[Закрыть]; остальное войско решилось возвратиться с генералом Стателлою[243]243
  Генерал Джованни Стателла был назначен командующим неаполитанскими войсками после отказа Пепе выполнить приказ.


[Закрыть]. Гавацци, находившийся тогда в Тревизо, бросился в погоню за неаполитанцами, едва узнал об их отступлении. Он настиг их во время большого привала, который они расположились сделать после совершенного перехода. Немедленно бросился горячий монах к генералу, чтобы убедить его воротиться и вести свой отряд, состоявший из 15 000 человек, на защиту свободы Италии. Но Стателла и его помощники не дали отцу Гавацци времени развить его убеждения: едва он появился, как солдатам отдан был приказ немедленно собраться и продолжать поход. Генералы боялись, чтобы Гавацци в самом деле не увлек солдат, если дать им время слушать его… Вероятно, Стателла и его помощники не столько уважали ораторский талант проповедника, сколько его популярность, дававшую ему сильный авторитет над умами солдат… Но как бы то ни было, 15 000 человек, понуждаемые своим начальством, бросили свою стоянку и побежали скорым маршем от опасного монаха.

Возвратясь в Венецию, Гавацци продолжал свои убеждения народу в самом решительном духе. Он служил там одно время органом радикальной партии, образовавшейся под названием «народного клуба». Но умеренные люди, всё еще надеявшиеся на легальные меры, нашли проповеди Гавацци слишком дерзкими, и «комитет благоустройства»[244]244
  Comitato dell’Ordine pubblico (Комитет общественного порядка) выполнял функции полиции.


[Закрыть] не только запретил ему проповедовать, но даже попросил его удалиться из Венеции. Это было уже в конце 1848 года. Гавацци удалился, написав Манину очень горькое письмо. Манин отвечал, что сожалеет обо всем случившемся, но что отец Гавацци должен был временно пожертвовать своими убеждениями и стремлениями для того, чтобы не вносить разногласия в общество патриотов в такое время, когда всеобщее единодушие было всего нужнее для защиты против врага иноземного. «Впрочем, – оканчивал Манин, – каковы бы ни были на будущее время ваши расположения ко мне, я никогда не перестану уважать в вас одного из самых ревностных апостолов итальянской свободы и независимости».

Между тем как Венеция изнемогала среди ужасов безнадежной борьбы, в Риме торжествовала крайняя партия патриотов. Гавацци бросился туда. К сожалению, мы не имеем сведений о его деятельности в Риме. Знаем только, что он был неразлучным другом Уго Басси[245]245
  Уго Басси (1801–1849) – священник, патриот, участник выступлений против австрийцев и ими казненный.


[Закрыть] и находился в числе немногих, последовавших за Гарибальди в его знаменитом отступлении и спасшихся от рук австрийцев. Он успел пробраться в Англию и там, благодаря содействию «независимого» проповедника Гинтона, получил возможность продолжать свою ораторскую деятельность. В поучениях его оказалась в это время действительно некоторая разница с обычными воззрениями римской церкви: он придерживался более библии, нежели преданий католицизма, и изъяснял дух писания в смысле более благоприятном для народа, нежели для римского клира. За это он несколько раз подвергался оскорбительным выходкам со стороны изуверов, преимущественно из ирландцев. Не знаем, вследствие ли их демонстраций или по собственному желанию – он удалился потом в Америку и здесь очень долго проповедовал. Тут тоже нередко встречали его вопли ожесточения, свистки и угрозы; но он продолжал свое дело, и масса его приверженцев всегда оказывалась сильнее партии недовольных.

В 1860 году мы находим Гавацци в Палермо, в Мессине, в Неаполе, неразлучно с Гарибальди и с его волонтерами. Он принимает участие в битвах, когда нужно; он одушевляет бойцов в походе; он обращает речь к народу, когда патриоты вступают в город. Так он несколько времени убеждал и ободрял народ в Палермо и Мессине; так он сделался истолкователем новых потребностей и обязанностей народа в Неаполе.

Деятельность Гавацци в Неаполе продолжалась всё время, пока там был Гарибальди. После того не слышно было о нем, и, по всей вероятности, ему не совсем удобно сделалось оставаться и поучать народ в Неаполе, когда там даже «гарибальдиевский гимн»[246]246
  «Итальянская песня» (Canzone italiana), написанная в 1858 г. поэтом Луиджи Меркантини (1821–1872) и музыкантом Алессио Оливьери (1830–1867). Впоследствии названа «Гимном Гарибальди».


[Закрыть] стал считаться запрещенной вещью и признаком демонстрации против правительства[247]247
  Мы читали в одной журнальной корреспонденции, что Гавацци был, однако же, в Неаполе во время рождественских народных торжеств, в которых изображение Мадонны наряжено было в национальные цвета, младенец Иисус – в красную гарибальдиевскую рубашку, Иосифу приделаны усы а 1а Виктор Эммануил, волхвы имели наряд полковника Биксио, Франческо II представлял собою Ирода. Корреспондент (очень благомыслящий) замечает, разумеется, с ужасом, что революционерство проникло таким образом в Неаполе до предметов самых священных, и, конечно, подозревает тут сильное участие Гавацци и «прочего гарибальдиевского сброда». – Прим. автора.


[Закрыть].

В последнее время он занимался более литературными трудами. Месяца два тому назад появилось новое сочинение его против светской власти папы: «Roma tutta dell’Italia»[248]248
  Полное название книги: «Roma tutta dell’Italia: pensieri di Alessandro Gavazzi in risposta al cav. Massimo D’Azeglio» («Весь Рим [принадлежит] Италии: размышления Алессандро Гавацци в ответ кавалеру Массимо Д’Адзелио») (Napoli, 1861).


[Закрыть].

Обращаясь к поучениям Гавацци, скажем, что в области словесных рассуждений едва ли что-нибудь могло быть полезнее проповедей его для упрочения нового правительства, если б оно умело хорошо понимать свои истинные обязанности и отношения к народу. Гавацци ни одним словом не отступал никогда от гарибальдиевской программы: «Италия и Виктор-Эммануил»; он служил отличным посредником между желаниями народа и требованиями нового правительства; он мог, по своему влиянию, чрезвычайно много сделать для того, чтобы популяризировать в Южной Италии новый порядок вещей. Анализ проповедей Гавацци покажет нам сущность его стремлений и требований; о силе же его влияния свидетельствует то, как принимались его проповеди в Неаполе.

Гавацци, подобно первым христианским проповедникам, не стесняется выбором места для проповедания. Храм, улица, площадь, даже театр, всякое место, где только есть собрание слушателей, – кажется ему удобным и благоприятным. В Неаполе любимое место его было Largo di Palazzo, пред церковью San Francesco di Paolo[249]249
  В настоящее время Largo di Palazzo (ниже Добролюбов называет ее «площадью di Palazzo») – пьяцца дель Плебешито.


[Закрыть], в виду дворца и статуй Карла III и Фердинанда I, выходка против которых так неожиданно послужила к прославлению имени проповедника. Проповеди его возвещались заранее, и всегда на слушанье их собиралась огромная толпа. Аплодисменты, крики: «Браво! Да! Нет! Viva Italia! Viva Garibaldi!» и пр. и пр. часто прерывали проповедника. Иногда его речь принимала характер как бы разговорный, иногда он заменял слова выразительной мимикой, которая возбуждала всеобщую веселость в собрании. Всё это чрезвычайно резко противоречит тому, что мы привыкли разуметь под именем проповеди, то есть слова, обращаемого духовным лицом к мирянам. Но для тех, кому не понравится подобная «профанация духовной кафедры», заметим здесь, что такой характер проповедей в Италии, и особенно в Неаполе, не только вообще не кажется странным, но даже господствует. Далее мы скажем об этом несколько слов, а теперь только предупреждаем, что внешнюю форму речей Гавацци, как ни оригинальна кажется она для нас, нельзя приписывать ему исключительно. Главная разница Гавацци от других проповедников его страны состоит в содержании его проповедей. Сущность же содержания была такова, что к ней шло всякое место и всякое время, лишь были бы слушатели. Когда под открытым небом было неудобно собираться народу, по причине дурной погоды, Гавацци входил в церковь: так, несколько речей произнесены им в церкви del Carmine. Когда нужно было обратить речь к таким людям, которые не приходили на Largo di Palazzo, Гавацци шел туда, где их можно найти в сборе: так, он ходил на piazza Mercatello, чтобы убеждать baracchani[250]250
  В действительности, надо barracchisti — жители зоны Largo Barracche в Испанских кварталах.


[Закрыть], лаццарони одного многолюдного квартала в Неаполе, долее других колебавшихся отступиться от Бурбонов. Когда народ собирался на какое-нибудь зрелище, Гавацци и туда шел с своим словом: так, он не раз проповедовал в театре…

Раз это было в театре Сан-Карло. Давали какой-то балет. Кончился первый акт. Вдруг в одной из лож появился приземистый, плотный монах с красноватою бородою, в полу-военном-полумонашеском наряде, – это был Гавацци. Он сообщил какое-то известие о гарибальдийцах и начал толковать собравшейся публике об Италии, о ее требованиях, об обязанностях каждого к отечеству и т. д. Все принялись слушать, даже танцовщицы и актеры просили поднять занавес и столпились у самого края сцены, чтобы выслушать интересную проповедь.

В другой раз явился Гавацци во французский театр в Неаполе, только что возвратившись из отряда, дравшегося под Капуей[251]251
  Бой под Капуей описан его участником, Львом Мечниковым


[Закрыть]. Красная рубашка под рясой, кепи вместо монашеского капюшона на голове, сабля на боку и револьвер за поясом не были особенной чрезвычайностью в Неаполе в это время. Но появление Гавацци возбудило в театре общее внимание потому, что он только что прибыл с места битвы. Таким образом, едва кончился первый акт пьесы Скриба и Легуве «Bataille des dames»[252]252
  Огюстен-Эжен Скриб (1791–1861) и Габриэль-Жан-Батист-Вильфрид-Эрнест Легуве (1807–1903) – французские литераторы; упоминаемый их водевиль – «La Bataille des Dames» («Женские войны»; 1851).


[Закрыть], которую давали в этот вечер, – Гавацци поднялся в своей ложе, и звучная, твердая, восторженная речь проповедника заменила декламацию актеров. Говорил он о стычках под Капуей, о действиях и намерениях Гарибальди, о положении поиск, об отечестве и свободе… Говорил долго, и нетерпеливая публика Неаполя слушала терпеливо, жадно, восторженно, до того, что забыла пьесу… Когда Гавацци кончил, импрессарио вышел на сцену и предложил, что так как для окончания комедии осталось мало времени, то не хочет ли публика заменить ее на этот раз гарибальдиевским гимном. Раздались оглушительные аплодисменты и «ewiva!». Гарибальдиевскпй гимн спет был при выражениях исступленного энтузиазма всей публики.

И энтузиазм этот не потерялся в бесплодных криках. Гавацци умел его возбудить и умел им воспользоваться: кепи проповедника обошел театр и возвратился к нему, наполненный посильными пожертвованиями в пользу армии. Мало того: он, изобразив положение войска, сказал, что раненые нуждаются в корпии, и обратился к дамам с просьбою о ее доставлении. Наутро ему натащили целые вороха корпии.

Подобных результатов достигал он очень часто. Раз, после его воззвания на площади, к его кафедре немедленно полетели платки и узелки с бельем всякого рода; кепи его много раз наполнялся монетою в пользу волонтеров, сражающихся за свободу Италии.

Гавацци был в числе тех восьми или десяти человек, которые въехали в Неаполь 7 сентября вместе с Гарибальди. Тотчас по прибытии Гарибальди отправился в собор св. Дженаро[253]253
  Собор св. Ианнуария (Сан Дженнаро) – кафедральный собор Неаполя, с знаменитой реликвией, сгустком крови св. Ианнуария.


[Закрыть], – только не затем, чтобы, по желанию «Times», взять и подвергнуть химическому разложению знаменитую «кровь св. Дженаро», хранящуюся в этой церкви, а просто для того, чтобы совершить торжественное благодарение Богу за освобождение Неаполя. Сын и друг народа, Гарибальди не мог дебютировать оскорблением его религиозных верований и прежде всего хотел показать, что он вовсе не посланник сатаны и не предшественник антихриста, как его пытались представить аббаты и монахи, преданные Риму и Бурбонам. Но, пришедши к церкви, Гарибальди нашел ее запертою; мало того, вход был даже завален, а клир, принадлежащий к собору, весь скрылся вслед за архиепископом. Тогда отец Гавацци явился представителем всего духовенства: вход был открыт усилиями народа и национальной гвардии, и Гавацци совершил божественную службу и приветствовал в церкви освободителя Италии. Толпа была необыкновенно довольна.

Вслед за тем Гавацци является неутомимым миссионером итальянской свободы и единства. С 12 сентября, в течение всего этого месяца и большую половину октября, он почти каждый день произносил длинные речи к народу при всяком удобном случае. Невозможно было сочинять эти речи; они все были импровизацией. Принимая это в соображение, надо сознаться, что Гавацци – оратор весьма замечательный. Правда, он иногда уклоняется от своего главного предмета, делает повторения, недоговаривает или излишне распространяется. В каждой проповеди очень заметен недостаток строгого единства в построении и скачки, не допускаемые в глубоко обдуманной речи. Но зато в его проповеди, даже напечатанной, вы видите след живой речи, как будто слышите голос человека, разговаривающего с вами, а не читающего деревянным голосом заранее приготовленную тетрадку. Независимо от этого вы находите в проповедях Гавацци светлый взгляд на положение дел и уменье применить к нему требования общей нравственности, обязательные для всякого гражданина.

Есть в речах Гавацци много резкого, даже дерзкого; но не забудем, что он говорил в первые дни освобождения, пред народом, только что опомнившимся от мрачного деспотизма, который столько лет давил его. Притом же надо заметить, что, несмотря на крайнюю бесцеремонность некоторых фраз о Бурбонах, Австрии, папе и герцогах, Гавацци вовсе не является в своих речах таким яростным алармистом[254]254
  Галлицизм: паникер, от фр. l’alarme – тревога.


[Закрыть], как хотели представить его некоторые клерикальные журналы. Напротив, у него находим даже слова прощения и мира, убеждение народа к спокойствию и благоразумию. Впрочем, обратимся лучше к самим речам его.

12 сентября Гавацци явился на площади San Francesco di Paolo. Многочисленная толпа уже ожидала его и встретила громкими рукоплесканиями. Гавацци постоял несколько времени молча, обвел презрительным взглядом дворец Бурбонов и статуи, стоящие на площади, потом прочел своим звучным и сильным голосом надпись на перистиле церкви[255]255
  Термин перистиль (открытое пространство перед храмом) некорректно употреблен во франц, брошюре, которой пользовался Добролюбов; в действительности, речь идет об архитраве (см. ниже).


[Закрыть]: «D. О. М. Francisco di Paolu Ferdinandus I ex voto A. D. MDCCCXVI»[256]256
  Лат. надпись на архитраве базилики св.: «По обету Франциску Паоланскому Фердинанда I. 1816 от Р.Х.»; D. О. М. – аббревиатура древнеримской формулы «Deo optimo maximo», «Богу, наилучшему, величайшему». Базилика была возведена Фердинандом I по окончании наполеоновских войн и реставрации бурбонского правления на Юге Италии. У Добролюбова дана надпись в несколько искаженном виде – как она дана во франц, брошюре.


[Закрыть]. Это и послужило ему текстом для проповеди. Он начал:

«Эта надпись, эти статуи, этот дворец – всё мне говорит о Бурбонах. Где же они, наши Бурбоны? Что сделалось с этим надменным родом, в котором от отца к сыну заслуженно переходило прозвище Бомбы[257]257
  Прозвище «Бомба» получил Фердинанд II после подавления восстания в Мессине в 1848 г. путем жестокой бомбардировки.


[Закрыть]? Всё полно памятью о них на этой площади, которую, несмотря на ее неудобство для слушанья, я нарочно выбрал, именно потому, что она сама громко говорит о Бурбонах. Где же они, эти властители? Они были на высоте… одно дуновение… одно только… и они низвергнуты (аплодисменты), они низвергнуты навсегда… (Восторженные аплодисменты.) Никогда больше не будет царствовать это проклятое племя!..

Из всех деспотов Европы самое жалкое племя – это племя Бурбонов; из всего племени Бурбонов самая негодная отрасль – испанская; и самая гнилая ветвь испанской отрасли – это неаполитанские Бурбоны! Долой Бурбонов! (Вся толпа разражается криком: “Браво! Долой Бурбонов!”) На этот раз они нас покинули уж решительно (в толпе веселость). Теперь уж не будет для них ни венских, ни веронских трактатов[258]258
  Имеются ввиду Венский (1815) и Веронский (1822) конгрессы, на которых утверждались «легитимные» европейские правления, поколебленные во время наполеоновской эпохи.


[Закрыть], и ни вероломство, ни прощение не возвратят их в Неаполь… Народ и герой народа прогнали Бурбонов!.. Долой же Бурбонов!.. (Толпа, как один человек, в несколько приемов гремит: “Долой, долой, прочь Бурбонов!”) Мы начали дело, мы доведем его и до конца… Но еще надо сделать кое-что, чтобы окончить его…

Я не считаю нужным для довершения дела истребить память этого рода даже в самых его монументах и излить наше мщение на его статуи. В Сицилии, где эти статуи никакого достоинства артистического не имели, сицильянцы, разумеется, очень хорошо сделали, что не оставили ни одной из них на ее пьедестале (в толпе крики одобрения)… Но, не желая быть вандалами XIX века, мы пощадим эти статуи в уважение того, что они – творение величайшего нашего скульптора – Кановы[259]259
  Антонио Канова по заказу Жозефа Бонапарта, неаполитанского короля в 1806–1808 гг., начал ваять конную статую Наполеона, замененную в 1818–1822 гг. на конную статую Карла III; парную статую, Фердинанда I, изваял, после кончины Кановы в 1822 г., Антонио Кали.


[Закрыть]. Вот эта (указывая на статую Карла III) представляет негодного человека, который, однако, случайно сделал, может быть, кое-что хорошего для Неаполя и который, оставляя ребенком вот эту гнусную тварь (показывая на статую Фердинанда I), сказал, говорят, своим министрам: “Он будет тем, чем вы его сделаете”. Статую этого последнего, если б только не Канова ее работал, я бы хотел в порошок истолочь – потому что он был злейший мучитель неаполитанский в прошлом веке. Сказать, что человек мог послать на виселицу таких граждан, как Караччиоло, Марио Пагано и Чирилло[260]260
  Адмирал Франческо Караччоло, иначе Караччиоло (1752–1799); юрист Франческо Марио Пагано (1748–1799) и ученый-ботаник Доменико Чирилло (1734–1799) были казнены в 1799 г., после разгрома Партенопейской республики, образованной вместо Неаполитанского королевства в январе 1799 г.


[Закрыть], – значит, сказать, что он стоит сотни виселиц и статуя его – сотни оскорблений (продолжительные рукоплескания)… Но тем не меньше – и эта статуя пусть останется, в уважение Антонио Кановы…

Но, не будучи вандалами, древние римляне оставили нам хороший пример: желая пощадить искусство в статуях, представлявших Нерона, Калигулу, Элиогабала, они их обезглавливали и приставляли другие головы на туловища этих чудовищ. Господа! (Гавацци молчит несколько времени, стоя неподвижно, скрестивши руки на груди…) Если бы снять головы с этих статуй – ведь создание Кановы оттого не погибло бы? И если бы вместо этих двух голов, которые представляют черты двух ненавистных тиранов, наряженных героями, что им вовсе не к лицу, – что, если бы на их плечи вы поставили головы короля – благородного человека (galantuomo[261]261
  В действительности, прозвание короля Galantuomo (Галантный человек) впервые было дано в момент его восхождения на престол, когда он сохранил конституционное уложение своего предшественника короля Карла-Альберта.


[Закрыть]) Виктора-Эммануила и героя революции и нашего освобождения – Иосифа Гарибальди? (Оглушительные рукоплескания.) Какое лучшее украшение можно дать этой площади, которая отныне должна называться площадью итальянской народности!..

Итальянская народность создается, господа; но она еще не создана! Я знаю, что кто хорошо начал, тот сделал уже половину дела; но я помню также слово нашего божественного учителя – что положивший руку свою на плуг и смотрящий вспять и прерывающий дело свое недостоин царствия небесного… Для нас это значит вот что: если мы удовольствуемся освобождением Сицилии и Неаполя, не думая об остальной Италии, остающейся в рабстве, – и Неаполь и Сицилия опять впадут в рабство… Надо кончить, надо совершить возрождение Италии… От Альп до Лилибея[262]262
  Лилибея – древний пунийский город на западном окончании Сицилии, на месте современного г. Марсала.


[Закрыть], от Сицилии до Тридента[263]263
  Тридент – латинское название города Тренто, столицы региона Трентино, присоединенного к Италии только к 1918 г.


[Закрыть] мы должны быть одной семьею или ничем» (громкие рукоплескания)[264]264
  Мы нарочно перевели начало первой проповеди Гавацци, чтобы показать, какое значение имела в ней выходка против статуй. Как видите, она не связана ничем с сущностью речи и составляет эпизод во вступлении, не более. Видно, что оратор сам не придавал большого значения тому, что сделается со статуями, иначе он не оставил бы этого предмета так легко, тем более что толпа была, как видно, очень расположена исполнить совет Гавацци. Мало того – можно думать даже, что вся выходка против статуй вызвана была предыдущими толками и расположениями, распространенными в народе. Народу нужен непременно – если не сам враг, то хоть статуя, портрет его, какой-нибудь вещественный предмет, над которым бы можно было излить свою злобу, утолить мщение. В Сицилии памятники Бурбонов были разрушены; и Неаполе народный энтузиазм мог стремиться к тому же. Гавацци не был, разумеется, наклонен порицать это движение; но, как умный человек, он понимал, конечно, и то, что из подобных подвигов не выйдет ничего особенно благодетельного для итальянской свободы. Вот почему он так легко коснулся этого предмета и так же быстро и даже неловко отошел от него, как и приступил к нему. Не так поступал он в других случаях – когда, например, говорил о форте Сант-Эльмо: там он умел добиться положительных результатов. – Прим. автора.


[Закрыть].