Электронная библиотека » Николай Гарин-Михайловский » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 05:33


Автор книги: Николай Гарин-Михайловский


Жанр: Литература 19 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Холодная тьма заволакивает округу, и хочется тепла, уютного покоя. Нескоро еще все это.

Выпили по стакану чая и стали приводить в порядок работу дня. Еда без хлеба, да и еда невозможная, работа тяжелая, целый день на лошади, – сегодня мой пояс стянут на пять дырок меньше.

Смотря на других, видишь, как каждый сдает: лица вытягиваются, фигуры тоньше.

Переносная кузница работает у фанзы.

Как тяжелую мельницу нашу кореец заменил легкой толчеей, так и тяжелый горн наш заменен игрушечным ящичком, в котором движется поршень. Ящик трубкой соединен с обыкновенным горшком, наполненным горящим углем. Кореец двигает игрушечный поршень, и пламя ярче горит, а в угле подкова или расплавляемый чугун.

– Можно посмотреть ящик внутри?

– Теперь, когда плавится чугун, нельзя показать, если б даже дед встал из могилы.

А чугун плавится – много-много копеек на пять.

– А снять фотографию можно?

Можно. И я снимаю кузницу, фанзы, долину реки с ее гористою далью.

Через речку перекинут мостик. Он буквально из щепок, а вместо помоста – плетень, засыпанный сверху песком.

Ширина моста – аршин. Ехать верхом нельзя – провалишься, в поводу надо вести лошадь.

Идешь, и все качается, а внизу с бешеным шумом скачет по порогам река, шириной саженей в десять.

Это поразительная черта корейца – доводить до минимума всякую потребность. Все есть, но все в самой минимальной дозе.

Достаточно посмотреть на их обеденный, в пол-аршина высотой и такой же в диаметре, столик, со всем их обедом и семью закусками.

В таких маленьких чашечках дети у нас угощают своих кукол.

Такие же маленькие у них и лошадки. Скот более крупный, но я думаю, что большим он кажется по сравнению с мелкорослой лошадкой, на самом же деле это средний скот, пудов на 17 мяса, симментальского типа. Уступает и нашему малороссийскому, и венгерскому, и итальянскому.

Надо принять во внимание, что кореец не пьет молока, не ест масла, и все молоко коров идет на прокорм теленка.

Под вечер выбрались на плоскогорие, и в первый раз в Корее открылось пространство, которое можно назвать полем: тысяч десять десятин годной к пашне земли, и все, как на ладони.

Урожай, впрочем, здесь значительно хуже, чем на китайской стороне – китаец отнял счастье корейца.

Оригинальный маленький скромный народ, ни на что не претендующий, безобидно утешающийся тем, что счастье его отнято китайцами и всеми другими.


26 сентября

Ночью в окрестностях где-то мяукал тигр.

На рассвете я видел волка, который не спеша переходил ближайшее поле. Пока я доставал ружье, волк исчез. Мелкий, величиной с среднюю собаку, беловатый, худой.

Вчера Беседин долго рассказывал про известного из Владивостока охотника В. П. Хлебникова.

Зимой он отправляется один с своей собачонкой по следам тигра. Иногда неделю он так ходит, выбирая для ночлега всегда саженей на двести открытые места. Там спит он, разгребши снег, в меховом мешке. На нем спит его собачонка.

– Один брат только и есть у меня, а в такие ночи собака и брата дороже. Чуть что без лаю начинает лапами трогать меня, пока не проснусь. Раз так, пока тигр подкрадывался, я успел вылезть, приложиться и уложить его в тот момент, когда он прыгнул, – я всегда тогда только стреляю и отскакиваю в сторону: всего сажени на две. Если даже промахнусь или и попаду, да не убью, – тигр не бросится, а опять обежит саженей двести круг, опять, не доходя саженей десять, нацелится, сделает прыжок, опять отскочи и бей.

Ему приходилось таким образом всаживать до семи пуль, пока убивал тигра.

Из двадцати семи случаев только два раза удалось ему убить тигра наповал, попав в сердце.

И он всегда стреляет разрывными пулями.

Одному тигру он разорвал все внутренности, и тот еще два дня после этого жил. Этот тигр был убит жителями одной деревни, когда, обезумев от боли, он ворвался в эту деревню, успев на улице разорвать трех быков, пока его убили. Есть он уже не мог, только рвал.

На медведей Хлебников охотится двояко, – овсянику, который встает при встрече на дыбы, бросает железный шар с заершенными иглами. Медведь обеими лапами со всей своей силой схватывает такой шар, но лапы его благодаря заершенным иглам пришиваются таким образом к шару. И тогда такого медведя можно вести куда угодно: будет реветь, но пойдет.

Муравейник-медведь на дыбы не встает, а старается врага сбить с ног: он очень опасен, и надо, не зевая, стрелять.

Дикий кабан в одиночку – пустяк, но в стаде кабаны стоят друг за друга, тогда скорее на дерево, выбирай потолще, иначе перегрызут ствол клыками.

Сегодня и поднялись рано и уложились рано – обычный двухчасовой урок английского языка по самоучителю я успел все-таки сделать.

Впереди горы словно меньше, но зато вся местность поднимается и становится на горизонте в уровень с пройденными горами. Но там опять, хотя и редкие, вырастают новые горы.

Мы спускаемся, поднимаемся, опять и опять все у той же реки Туманган. Здесь она уже саженей шесть ширины.

Верст тридцать вверх от Мусана она течет в каменистом ложе. Громадные камни торчат, и между ними бело-зелено-синяя бурно рвется река.

Камни разнообразных причудливых форм. Вот громадное кресло, вот высунулась громадная уродливая каменная голова и круглыми черными глазищами смотрит сфинксом из воды на синеющую даль гор.

Местность сразу обрывается. Исчезает открытое поле, пашня, жилье. В узкой теснине бешено рвется Туманган. Крутые откосы его уходят в небо, покрытые мелкой желтой, как золото, лиственницей. Вверху нежно-голубое небо, белое облако. Это сочетание цветов – реки бело-сине-желтой, гор нежно-золотистых, голубого неба, контраст этого дикого порыва реки и безмятежного покоя – ласкает глаз, чарует душу.

Следующая маленькая деревня как раз та, где барс (по-корейски тхоупи, а тигр – хораи или поми) схватил женщину. Вот та фанза, где жила эта женщина, вот место, где она сидела.

Вся деревня собралась и рассказывает.

Упустив добычу, барс, оказывается, возвратился назад на этот берег, не обращая внимания на кричавший народ. Охотник стрелял почти в упор в барса. Рассказали это нам, обступив по-корейски, и замолчали. И все мы под впечатлением рассказа. Какой-то кореец лениво бросил слово. Другой что-то сказал. Переспросил равнодушно П. Н., и неохотно вмешался третий. Еще один какое-то слово бросил, и вдруг оживился П. Н., глаза загорелись, и все сразу закричали, заговорили, и удивляешься только, как можно при таком гвалте что-нибудь понять. Кажется, что ссорятся все они насмерть, если бы не спокойное добродушие их лиц, когда, кончив, они затягиваются из своих длинных трубок.

– Да, так вот в чем дело, – радостно переводит П. Н., – тут целая история выходит. Семь лет тому назад за нее сватался один человек. Он был бедный, и отец не хотел отдать ее. Тогда он сказал: «Буду же я богатый» – и пошел рыть женьшень. Они поклялись друг другу, что будут мужем и женой. Уходя, он сказал: «Жди меня». Хунхузы убили его. Прошло три года, и девушку выдали за другого. В день свадьбы он явился к ней во сне и сказал: «Помнишь клятву, – жди меня». А теперь он пришел за ней, – не он, душа его, вошедшая в барса. Оттого барс и не думал о себе и не видел охотника. А обыкновенный барс так разве делал бы? Убежал бы и конец.

– Ну, что ж теперь?

– Теперь неизвестно. Если женщина выздоровеет, позовут тоина или шамана. Через сорок дней Оконшанте скажет душе барса свою волю, – может, сделает его опять барсом, или тигром, или медведем, или кабаном, или змеей – словом, таким зверем, который опять придет к ней или скажет: «Довольно», – и возьмет его душу к себе на небо, или в червяка превратит, и она его раздавит на дороге. Может, женщина, если жива будет, успеет упросить Оконшанте. Шаман поведет ее на гору, где устроена «кукша», и будет там молиться с ней.

П. Н. закончил так:

– Ну, словом, корейцы уже успели запутать все дело так, как их самих запутали их горы.

Так на наших глазах создалась новая легенда. Этот народ или не вышел еще, или в вечном периоде творчества сказок, легенд.

Мое ощущение человека своей культуры перед этой первобытной такое, точно я увидел вдруг в ясной дали времен безмятежную колыбель народов, этот младенческий народ, и слышу первый их лепет.

А может быть, это уже детский возраст пережившего себя старика? Но русские корейцы не свидетельствуют этого, как не свидетельствуют того же братья корейца по происхождению – японцы.

Еще одна деревня Тяпнэ, и затем конец всякому жилью.

Но и здесь уже пахнет глухой дичью.

Нависли утесы, шумит река, мелкая поросль с обеих сторон. Откуда-нибудь с утеса того и гляди прыгнет барс. Или просто треснет ветка, испугается лошадь, метнется, и полетишь с ней на острые камни Тумангана.

Мы вытянулись в линию по одному.

Хунхузы стреляют в первого, тигр бросается на последнего, барс на кого попало, – все места таким образом равны.

Эти три сильных мира сего оспаривают здесь власть и свое право.

Право сильного: наши винтовки за плечами заряжены и штыки при них. Веселое возбуждение у всех. Хватило бы только его, пока мы в диких и действительно опасных местах. Как бы не осилила русская беспечность.

Бибик уже говорит:

– Яки таки хунхузы: сколько ходыв, так и не видав. Да и что они могут?

В. В., наш китайский переводчик, сообщает, что сорок хунхузов ушло к Пектусану: это говорили ему и в Мусане и встречный китаец.

Все смолкают на мгновение – известие действует неприятно.

Бибик говорит:

– Хоть и сорок, як зачнем их сшивать…

Его громадная фигура качается в это время на маленькой лошадке.

– А что ж, – продолжает он, – если на пули пойдет дело, сколько их уложишь? А в штыки?

Бибик смеется.

– Он от штыка, як черт от ладана…

Слова В. В. прошли без всякого впечатления.

Я ловлю момент и прошу его на будущее время все подобные слухи сообщать только мне.

На глухом повороте стоит западня для тигров.

Западня длиною две сажени, шириною аршин. Четыре стены из бревен, вырубленных в лесу. Высота всего здания шесть четвертей. Вместо потолка громадные камни.

Входная дверца западни приподнята, с противоположной стороны такая же дверца, за которой приманка: собака, свинья.

Тигр лезет внутрь, дверь за ним опускается, и стоит он там, не будучи в состоянии ни уйти, ни съесть приманки.

Все более и более наглядные признаки глухой стороны.

Последний перевал перед Тяпнэ.

С него открывается уже новый вид: перед глазами на запад равнина с небольшими бугорками, покрытая лесом.

Здесь лес все еще никуда не годный, частью вырублен и обращен под пашню, частью растет, – все большое и хорошее гниет на земле, мелкая же чаща только глушит друг друга, и нет впечатления роста ее.

Изредка только попадаются отдельные прекрасные экземпляры лиственницы.

Лиственница, осина, липа, дуб.

Один день всего, один переход, но какая перемена: ни одного зеленого листа. Все они желтые – от дуба с темно-коричневой листвой до березы и лиственницы, нежно-золотистых.

Все листья еще на деревьях, – первая буря оборвет их.

Я с тревогой думаю, как будем мы кормить наших лошадей, но мой конь, как бы отвечая на мой вопрос, с величайшим наслаждением ест эти листья, грызет ветви, жует сухой бурьян.

Да, только на таких лошадях, если нет верблюдов, здесь и можно ездить.

На вершине перевала два молитвенных дома: кукши.

Одна в честь Оконшанте (начальника неба), другая, на противоположном скате – государственная (Вон-нан), где два раза в год молятся за императора. Первая пользуется большой популярностью во всей Корее.

Из рисунков обращает на себя внимание райская птица – аист, белый с черными крыльями и хвостом, красными лапами и клювом. Аист нарисован очень хорошо. Затем уродливая голова – Натхо – род наших дельфинов, как их рисуют в наших сказках. История этого Натхо уже известна.

Я снял фотографию и с рисунков и с самой кукши; я воспользовался моментом, когда проводник еще раз молился по моей просьбе о благополучном путешествии.

Я спохватился потом уже, что сделал неловкость, и извинялся за свою неловкость.

Он ответил:

– Я молился перед небом по просьбе и за русских.

Признаюсь, я был смущен и деликатностью его, и вежливостью, и его искусством дипломата как в отношении неба, так и меня.

Сегодня утром замерзла вода; не особенно приятно, потому что народ в партии налегке. Три солдатика при легких шинелях, а маленький кореец, кроме пиджака, ничего не имеет.

Так как теплое здесь можно достать только корейское, то в костюмах наших корейцев выйдет порядочное разнообразие: башлыки корейские, у одного пиджак европейский, у другого брюки.

– Ничего, – утешает Бибик маленького корейца, – дадим тебе ружье, все-таки за капитана бабы примут.

Что до солдат, то они с гордостью отказываются от теплого корейского платья.

– Холодно будет.

Бибик презрительно бросает:

– Привыкать, что ли, к цыганскому поту?

Какой-то кореец пристал к П. Н. Тот нетерпеливо несколько раз что-то ему повторяет, а кореец методично все задает тот же вопрос.

– Ах, и любопытный же народ, как дети!

Вдруг лицо П. Н. оживляется, и он начинает с очень довольным видом что-то рассказывать корейцу. Так тот и отстал.

Догоняет П. Н., и на лице его полное торжество.

– Пристал: скажи ему, зачем мы идем на Пектусан? Говорю: так, путешествуем. Нет, – зачем мы идем? Ну, я ему хорошую штуку выдумал. Говорю ему, что нашему начальнику снился сон. Прилетел к нему дракон с Пектусановского озера и сказал, что в последний день восьмой луны он поднимется на небо, и так как место освободится, то вот не хочет ли начальник положить туда в озеро кости своего деда, и тогда из рода его выйдут французские императоры. А у корейцев место после дракона считается самым счастливым, императорским. Вот, дескать, начальник и везет теперь кости своего деда. Вот теперь, говорит, понял. Очень довольный ушел.

– Зачем же вы так сделали?

– Да это еще лучше. Сам все равно выдумал бы такое, что хуже бы еще было. Я ведь осторожно, – не сказал корейский или китайский император, а чужой, французский. Ищи там. Он спрашивает: «А начальник разве нашей веры?» А я ему говорю: «Чудак, чай каждому охота быть императором, а ведь не все же императоры нашей веры». – «Верно», – говорит.

Разговор происходил с жителем последней деревни Тяпнэ, куда мы теперь и спускаемся.

За несколько часов, что мы не видели Туманган, он успел еще похудеть. Правда, стремительный поток, но сажен пять всего, и глубины – пол-аршина.

Этим, в сущности, все надежды на Пектусанское озеро, как и на то скалистый, то песчаный Туманган в смысле судоходства разбиваются. Надежды вот какие: из озера берут начало три реки – следовательно, при соответственных работах, можно всегда располагать запасом воды трех рек. Но если такие речки, то, и соединив три в одну, ничего не получим.

Остается интерес туриста, отчасти и географический, – озеро не измерено, не промерена его глубина, не исследованы его выходы, следовательно не проверены и истоки этих трех рек.

Затем вопрос дорог. Двести лет тому назад один англичанин попал на Пектусан с восточной стороны. Наш русский путешественник, полковник генерального штаба Стрельбицкий, бывший на Пектусане в 1894 году, прошел от Тяпнэ и возвратился той же дорогой назад. Хорошо бы было найти другой выход и пройти дорогой, которой не ходили еще европейцы.

По теории такая дорога должна быть, если есть выход на Туманган, то тем более должен быть выход на гораздо большую реку – Ялу.

П. Н., пользуясь рекомендательным письмом пусая, сейчас же, как приедем, сделает совет из жителей Тяпнэ.

– И без рекомендации все прибегут.

Действительно, не успели и с лошадей слезть, как все уже налицо. Бросили полевые работы.

И было же дела нашему проводнику: сперва поздоровался он со старостой, причем оба присели на корточки и положили руки на землю. В таком положении они говорили долго и затем оба встали. Затем староста знакомил его со своими односельчанами, и наш чистенький старичок то и дело и очень проворно припадал к земле, бросал несколько фраз и озабоченно вставал, чтобы опять припасть. В моменты припадания лицо его ласково и заискивающе, а когда он на ногах, на лице его сдержанное достоинство. И какой миллион оттенков в этих припаданиях!

Если перед ним человек с камилавкой – дворянин, он первый валится. Валятся, кажется, оба, а смотришь, каждый раз коснется земли как раз тот, кому надо по чину.

Кто в трауре, того вторично опрашивает, и опять оба припадают: молятся за упокой души усопшего.

Нам отвели очень хорошую фанзу, и все набились туда.

Расспросы, разговоры, миллион разговоров, и наконец заговорил высокий, представительный старик.

Да, он знает дорогу на Пектусан и прямо на Ялу оттуда. Он ходил там.

– Не желает ли он быть проводником?

Он пойдет с товарищем, – один боится. Товарищ в поле и придет вечером.

Вечером опять полная фанза народу. Но перед этим я, или, вернее, П. Н., сделали очень важное открытие: Цой-сапаги, наш высокий кореец из провинции Хуан-ха, города Хиджю, знает множество сказок. За любовь к сказкам и чтению он был избран местными корейцами во Владивостоке даже председателем любителей чтения. Сейчас же мы устроили ему экзамен.

И вот он, высокий, с длинными тонкими ногами, в узком пиджаке, корейской прическе, с котелком на голове сидит перед нами и уже рассказывает прекрасную сказку о Симчони. Она уже записана у меня, но он передает много новых подробностей, существенно изменяющих смысл сказки.

Жители Тяпнэ все здесь и во дворе слушают с открытыми ртами и, когда Сапаги кончает, задают ему ряд вопросов: знает ли он такую-то и такую-то сказку и еще такую-то, и после долгих переспросов объявляют, что такого начитанного и знающего редко встретишь.

Сапаги не слышит их отзывов. Он, кончив, возится уже с лошадьми. Весь день он бегал, разыскивая овес, солому, провизию, теперь повел поить лошадей.

Неделю тому назад он пришел просить расчет за то, что я что-то резко сказал ему. Ни одного слова брани не было мною произнесено при этом.

Я извинился и просил его остаться.

Получив удовлетворение, высокий Сапаги еще энергичнее поднимает свои длинные ноги, прыгая между тюками, делая все дела, которые только ему поручали.

– Если вы его не облегчите, – сказал вчера П. Н., – то он прямо не выдержит и заболеет.

Но отныне судьба его изменяется: Сапаги переходит на мой личный счет, а вместо него нанимается новый кореец.

Дело его отныне – закупка припасов и рассказы.

– Ну-с, теперь сказки надо оставить, – объявляет мне П. Н., – собрались старики.

Я покорно оставляю сказки, и мы переходим к обсуждению предстоящего похода.

Старик проводник совсем не явился, вместо него его товарищ – лет сорока пяти, большой, энергичный и уверенный в себе кореец.

– Так вы желаете идти на Пектусан?

– Да. Со Стрельбицким я ходил.

– Я не только хочу идти на Пектусан, но оттуда пройти на Ялу.

– Нет туда дороги.

– Но старик говорит, что есть.

– Старик ничего не знает, – там теперь снег по колено, там хунхузы, там четыреста верст надо идти до Ялу.

– Но вся Ялу четыреста верст, – как же до верховьев выйдет четыреста?

– Много изворотов.

– Скажите ему, – говорю я, – что изворотов много в его словах.

– Он говорит, что в крайнем случае он проводит нас до первой корейской деревни по этой дороге, – двести ли от Пектусана.

– Значит, есть дорога?

– Опасных людей много.

– А спросите его, много он встретил со Стрельбицким?

– Двух.

– Вот в том-то и дело, потому что зимой опасным людям делать там нечего, – они ходят туда за жень-шенем, за рогами изюбра, за золотом, – ничего этого зимой не достанешь, а теперь уж зима. Скажите ему, что книга Стрельбицкого передо мной.

Я показал ему книгу.

– Сколько он хочет, чтобы проводить нас?

– Он хочет сорок долларов.

– За пятнадцать дней работы?

– Стрельбицкий дал ему двадцать долларов и ходил с ним только до Пектусана.

– Но Стрельбицкий шел с тяжелым обозом, гнал баранов, он шел шесть дней до Пектусана, а мы пойдем два.

– Опасно, он меньше не желает, и никто не пойдет, кроме него. – П. Н. понижает голос и говорит: – У них стачка.

– Тогда я пойду без проводника или возьму хунхуза.

– Хунхузов теперь нет.

– А какая же опасность тогда?

– Ничего не можем на это сказать. Меньше сорока долларов не желаем.

– Ну и довольно, – я не беру проводника. Теперь вьючные: есть охотники? Сколько хотят?

– Десять долларов за лошадь, и только до Пектусана.

– Сколько пудов на лошадь?

– Четыре.

– Я дам четыре доллара.

– Не хотят.

– Мы навьючим своих лошадей и все пойдем пешком. Скажите старикам, что я благодарю стариков и не утруждаю их больше.

Наш проводник очень взволнован, что-то горячо говорит, все уходят.

– Проводник упрекает их в негостеприимстве, – переводит П. Н., – в желании схватить за горло, говорит, что для Кореи выгодно, когда приезжают знатные иностранцы, и не надо отбивать у них охоты ездить к нам, потому что они привозят много денег.

С горя я сажусь за английский язык.

H. E. еще засветло ушел на китайскую сторону охотиться за кабанами и с Бесединым и Хаповым просидел там до двенадцати часов ночи. Хрюканье слышали, но темно, и ни одного кабана не видели.


27 сентября

Проснулся с неприятным чувством: итак, ничего еще не устроено для дальнейшего путешествия.

– Ну что ж, П. Н., как мы будем?

– Подождите: уже приходил прежний старик. «Я, говорит, дал слово и пойду и без товарища». Проводник из Мусана вчера с ним всю ночь провозился. Старик идет, не торгуясь. Вьючные согласны по пяти долларов за четыре пуда до Пектусана. Я рад, что вчерашний проводник не идет: с ним кончили бы тем, что вернулись бы с Пектусана назад, в Тяпнэ. Скажет: дороги нет, как его проверишь?

Таким образом все сразу устроилось.

– А почему старик не пройдет с нами на Амно-ка-ган (Ялу)?

– Лошади у него нет.

– Я дам ему лошадь.

Пришел старик.

– Он согласен.

Весь день прошел в переборке и переукладке вещей. Все, что можно, уничтожаем: ящики, оказавшиеся малопригодными вещи.

Так, например, десять фунтов песку сахарного – везли нетронутыми: раздать людям.

Патроны разобрали по рукам. Всего пуда три выбросили. Остальное до Пектусана.

Сегодня отдых, и мысли убегают далеко-далеко отсюда.

Тихо и медленно делается всякое дело. Потом оглянешься, и будет много, а пока в работе, лучше не думать о конце.

Я любуюсь и не могу налюбоваться корейцами: они толпятся во дворе, разбирают вьюки.

Сколько в них вежливости и воспитанности! Как обходительны они и между собою и с чужими, как деликатны! Ребятишки их полны любопытства и трогательной предупредительности. Я вынул папиросу, и один из них стремительно летит куда-то. Прибегает с головешкой – закурить.

Я снимал их сегодня и, снимая, сделал движение, которое они приняли за предложение разойтись, что мгновенно и сделали. Когда даешь им конфету, сахар, принимают всегда двумя руками: знак уважения.

Какое разнообразие лиц и выражений!

Вот римлянин, вот египтянин, вот один, вот другой – мой сын, а вот совершенный калмык.

Лица добрые, по природе своей добрые.

Я вспоминаю слова одного русского туриста, что кореец любит палку и с ним надо держать себя с большим достоинством, надо бить по временам.

Стыдно за таких русских туристов. Каким животным надо быть самому, чтобы среди этих детей додуматься-таки до кулака!

Ходил осматривать деревню Тяпнэ. Собственно, две деревни в версте друг от друга. Всего тридцать две фанзы.

Перед въездом отвод из бревен против лучей злой горы.

Вся местность здесь плоская – с версту пашен. Маленький Туманган звонко шумит по камням.

Глубокая осень, нет и следа зелени, все желто и посохло, редкий лесок исчезает на горизонте.

Едва только выглядывают горы с востока и запада, на севере же, куда лежит наш путь, гор нет уже, но вся местность точно вздулась и поднялась в уровень гор.

Тяпнэ – пионер цивилизации в борьбе с лесной тайгой. Двести сорок лет тому назад основалось здесь это селение. Тогда же и проделана была довольно трудная дорога из Мусана сюда.

Мусан назывался тогда Сам-сан (три горы). Тогда здесь не было совсем пашни. Теперь лес верст на двадцать уже переведен, и есть десятин семьдесят пашни.

По этому расчету лет через тысячу или две дело дойдет и до Пектусана.

Столько и прежде было фанз, народу немного прибавлялось, немного убавлялось, но в общем все то же. Может быть, их удерживает необходимость перехода к незнакомой им культуре ржи, овса, картофеля, так как здесь и рис и кукуруза идут уже плохо.

И город Мусан не меняется. Что до округа, то прежде было 5700 фанз, а теперь 3300 осталось.

– Что ж, вымирает, значит, корейский народ?

– Да, прироста нет. Много ушло в Китай, в Россию.

– Что замечательного произошло здесь за эти двести сорок лет?

– Ничего замечательного, кроме хунхузов.

В прошлом году пришло их несколько сотен, и вся деревня бежала от них в горы.

Прежде тигров и барсов было много, теперь меньше стало.

Двенадцать лет тому назад приезжала китайская комиссия для определения границ. Были заготовлены и столбы (я их видел, 35 каменных плит), но не поставили, и с тех пор не приезжали.

Между прочим, на Пектусане китайцы высекли тогда брата нашего проводника из Мусана.

– За что?

– Брат настаивал, что Пектусан принадлежит Корее, они рассердились и высекли его.

Вечереет, шум реки, вечерний шум села: блеянье телят, рев быков и коров.

Корейцы сидят во дворе, окружив меня, все разговоры кончены.

– Да, – вздыхает какой-то старик, – пока русские не придут, не будет нам житья от хунхузов.

– Русские не придут, – говорю я.

– Придут, – уверенно кивает головой старик. – Маньчжурия и теперь уж русская провинция.

Едут мимо сани. Колес уж здесь совсем нет: лето и зиму работа происходит на волокушах.

С завтрашнего дня начинается самый серьезный период нашей экспедиции. В лучшем случае предстоит нам сделать двести верст в стране, принадлежащей диким зверям и хунхузам. Если снег выпадет, как-то будем мы, как обойдутся кормом наши лошади?

Все приготовлено с вечера с тем, чтобы в четыре часа утра, уже выступить.

Я все не теряю надежды довести скорость передвижения до сорока верст, пока удавалось самое высшее – тридцать четыре версты, с захватом, однако, ночи. Здесь же ночью ехать нечего и думать, а дни все короче и короче.

Смотрел только что карту, – сделана пока только пятая часть пути – триста верст.


28 сентября

Три часа утра.

Ночь звездная, ясная, морозная.

В последней четверти месяц забрался на небо далеко-далеко и маленький, печальный светит оттуда: захватит его еще высоко в небе солнце.

На этот раз петухов разбудили мы, и теперь они смущенно, усиленными кукареку стараются наверстать потерянное время.

Костер наш тускло горит, летят от него искры, и белый дым теряется в темноте ночи.

Раньше половины шестого выступить все-таки не удалось.

Провожать нас вышло все мужское население.

– Мы желаем русским большого счастья. Русские счастливы: когда они приезжают, стихает ветер и светит солнце. Пусть ездят к нам почаще русские, мы будем сыты, и одеты, и в безопасности от хунхузов.

Кстати о хунхузах: брат одного из идущих с вьюками вчера возвратился и говорит, что хунхузов много, – собирают целебный корень хуанзо-пури.

В это время, когда вся трава посохла, а он один зеленеет, его легко находить.

Такие собиратели рискуют нередко жизнью, так как пора ненадежная, и первый выпавший снег заносит быстро едва заметные тропы.

Местность поднимается, лесу больше, китайская сторона Тумангана, по которой мы идем, представляет из себя долину саженей в триста, редко поросшую лиственницей, покрытую высокой сухой травой, которую лошади по пути с удовольствием хватают.

Дороги нет – тропа, но и делать дороги не надо, везде можно пока проехать. Через ручьи даже мостики – это следы китайской комиссии, работавшей здесь двенадцать лет назад, – они шли от Пектусана вниз по течению Тумангана.

На четвертой версте последнее поселение Пургун-пау.

На двенадцатой версте гора Цын-сани, считаемая корейцами святою. Она имеет оригинальную форму верхней части человеческого туловища, с отсеченной головой и руками.

Высота горы футов семьсот над нами.

На вершине ровная плоскость саженей в тридцать. На ней, говорят корейцы, есть громадная каменная плита, на которой гигантская шахматная доска. Это богатыри в часы отдыха играют в шашки.

С Пектусана видна[8]8
  Корейцы говорят: эти две горы получают лучи от Пектусана и поэтому они тоже священны. (Прим. Н. Г. Гарина-Михайловского.)


[Закрыть]
эта гора и следующая за ней к востоку Пук-поктоуй, имеющая вид гигантского лица, лежащего вверх к небу.

Через эту гору дорога и перевал в Консан и Тяпнэ.

Наша дорога все время идет долиной Тумангана, который здесь – только звонкий прозрачный ручей.

Местность поросла почти исключительно лиственницей. Золотистые густые иглы ее уходят вверх и оттеняют чистую, нежно-яркую лазурь осеннего неба.

На двадцатой версте, на перевале, в первый раз мы увидели и Пектусан и Соеексан (Малый Пектусан).

Затем его видно часто, а с места, где я пишу, тридцать восьмая верста от Тяпнэ, Пектусан как на ладони.

Редкий, везде горелый лес не мешает смотреть на него.

Только сейчас я разобрался в этой горе. Она кругла, но сбоку виден только диаметр ее, – остальное должно дорисовывать воображение. Диаметр громадный (корейцы определяют верхнюю окружность в 170 ли, а окружность озера в 80 ли). Тогда, конечно, это что-то грандиозное.

Два вида Пектусана были очень эффектны.

Вчера, при закате, он был прозрачно-бело-зеленовато-молочный.

Сегодня, до восхода солнца, в тумане утра, он обрисовался на горизонте громадной, цвета серого жемчуга, поднятой к небу круглой горой.

Теперь вид его не так эффектен.

В оврагах он покрыт снегом, и это и делает его белым. Летом же он черный, и только кайма в самом верху, там, где пемза, как будто светлее.

Ночевали в глухом месте, у подножья какой-то красной горы, по-корейски – Хансоу-сани – красная земля, вероятно, киноварь в ней. Масса нор в ней.

Тут же шумит Туманган, через который даже мост устроен для двенадцать лет тому назад бывшей здесь китайской комиссии. Есть сухая переправа для лошадей и масса сухого леса.

Мы развели пять костров, спасаясь от владык этих мест, – тигров, барсов и хунхузов.

Кстати о них: сегодня проехали шалаш из веток со свежими следами людей, – костер был еще теплый. В шалаше нашли две вязанки целебного корня хуанзо, который продается по 25 зон фунт.

Товару рублей на тридцать. Очевидно, эти несчастные хунхузы – два человека – при нашем приближении убежали в лес.

Также убежал и барс, которого видел H. E.

Попалось несколько косуль, стреляли, но пока неудачно.

Вечер. По очереди караулить эту ночь должен был я.

В девять часов для вящего страха несколько раз выстрелили.

Я поставил свой столик у костра и решил, чтоб скоротать время, заниматься английским языком.

Правду сказать, спать безбожно хотелось.

Выручили корейцы при вьюках:

– Ложитесь все спать, потому что мы все равно спать не можем. У нас нет теплого платья, да и за лошадьми все равно смотреть надо.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации