Текст книги "Философия убийства"

В Лангедоке, после первых жертв, которыми были большей частью вожди религиозных движений, суровые и упорные люди, не сломленные пытками и не поддавшиеся увещеваниям, прочие миряне-сектанты предпочитали не навлекать на себя всех последствий инквизиционного суда и надевали маску притворного католического правоверия. Вот почему число кающихся в Лангедоке было так велико. Правда, носить эту маску притворного правоверия было нелегко, потому что инквизиция зорко следила за своей паствой, и достаточно было чьего-то доноса, чтобы жизнь альбигойца, скрывающего свои истинные убеждения, повисла на волоске.

Ритуал кающегося отличался свойственной Средневековью жестокостью; монахи исходили из мысли, что Господу угодны все унижения человеческого достоинства, которым подвергали кающихся. Приниженный, изуродованный человеческий дух, с его религией страха, расчета, смирения из боязни мук предпочитали свободному верованию свободного человеческого духа.

«По воскресеньям и прочим праздникам, за исключением Богоявления и Вознесения, кающийся обязан был являться в церковь и приносить с собой пучок розог. Во время чтения Апостола грешник снимал с себя обувь и платье, брал в руки крест и предлагал священнику бить себя. Этот обычай восходит к X веку, когда священники секли присужденных к покаянию как господа своих рабов. Он имел целью унижение грешника, способствующее спасению. При каждой церковной процессии все каявшиеся должны были присутствовать. Вместо свечей они несли розги. По окончании крестного хода они подходили к священникам для получения следуемых ударов. Раз в месяц они должны были являться с такой же странной просьбой в те дома, где прежде они виделись с еретиками. Они три раза в году приобщались, дома и в церкви клали учащенные поклоны. Они не могли пропускать ни одной службы и соблюдали посты. В этом отношении кающимся предлагалась целая диета, тщательно определявшая, в какой день ему следовала какая пища. Во время поста он стоял за дверью церковной до Великого четверга. Ему предписано было обойти самые известные храмы и монастыри Франции, Италии и Испании, прославленные или своими мощами, или памятными событиями. Эти богомолья бывали большие и малые; к первым причислялись храмы св. Петра в Риме, Сант-Яго ди Компостелло, Фомы Кентерберийского, кельнский собор Трех Царей; к малым – храмы Святого Эгидия в Сент-Жиле, Святого Дионисия, Святого Марциала, Святого Леонарда в Лиможе. Лангедокские инквизиторы посылали и в Сан-Дени, в Сите, в Клюни, к Сант-Яго ди Компостелло, и, конечно, прежде всего следовало посетить такие знаменитые церкви тулузские, как кафедральный собор Святого Стефана и Сатурнина. Кающийся обязывался также сражаться по назначению церкви против мусульман и против еретиков. Из опасения, что ересь может путем пилигримства осквернить святую землю Палестины, собор Нарбоннский в 1235 г. запретил каявшимся странствие за море».

Дух непосредственного живого верования исчезал совершенно, религия становилась обязательной, жестокой, требовательной, грозящей мечом и огнем. Еретику не было спасения, а жизнь правоверного католика проходила в трепете перед доносом, карой и физическим уничтожением.

2.

Терроризированные гонениями, кострами, и пытками, альбигойцы толпами покидали свои дома, убежища, имущество и разбегались по лесам и горам, укрываясь, как звери, в чащах и собираясь для молитв в лесных хижинах. Единственным безопасным местом для них был замок Монсегюр, где засел отважный рыцарь барон Рожер Мирепуа[25]25
  Мирепуа, Петр Рожер – барон, глава клана Мирепуа и владелец замка Монсегюр.


[Закрыть], не выносивший победителей Тулузы, галлов и французских рыцарей и восставший против тирании инквизиции.

За сеньором Рожером числились тяжкие преступления: он способствовал убийству нескольких инквизиторов, их стражи и членов трибунала, а также разорению всего местного инквизиционного гнезда. Дело происходило в 1242 году. За несколько дней до праздника Вознесения во дворце Авиньонского замка, в местности Ларагуэс, остановились 11 странствующих членов трибунала, из которых восемь были монахами. Двое в особенности наводили страх; это были известные инквизиторы Арнольди и Стефан, приехавшие из Тулузы в Авиньон судить и карать жителей. Городской бальи Авиньона Альфаро, ставленник отлученного папством Раймонда, видел в себе первую жертву трибунала и, убедившись в справедливости опасений об открытии здесь трибунала, составил заговор на жизнь инквизиторов. За поддержкой он обратился к сеньору Рожеру Мирепуа, замок которого высился в неприступной горной местности и представлял собой отличную природную крепость, хорошо защищенную от вражеских нападений.

В замке сеньора Рожера находил убежище всякий альбигоец, всякий еретик, спасающийся от гнева инквизиции или пораженный проклятием римской церкви. Сеньор Рожер по праву потомка старинного и знатного рода не склонял головы ни перед королем, ни перед Папой, и каждый мог считать себя в его замке в безопасности, если пользовался гостеприимством мужественного барона. Монахи называли его замок крепостью еретиков, там собралось много бежавших от кары инквизиции и пылавших к ней ненавистью. Естественно, что предложение бальи освободиться от заезжего трибунала встречено было обитателями замка с восторгом. Сеньор Мирепуа одобрил предложение бальи и послал в его распоряжение отряд своих воинов. Бальи Альфаро выбрал 12 молодцов, вооружил их топорами и до ночи скрыл в роще, прилегающей к Авиньонскому монастырю. Ночью командующий отрядом рыцарь Видаль повел 12 человек к монастырю. Спросили, что делают монахи. Им ответили, что монахи ложатся спать. Видаль неслышно ввел отряд во двор монастыря, где встретил его Альфаро; по лестнице поднялись они в общую спальню монахов, где спали все 11 человек и с ними приор монастыря. Все были убиты. Защищаться они не могли, многие простились с жизнью, не проснувшись. Альфаро убил палицей Арнольди и отрезал у него язык. Монахи услышали шум, но оказались запертыми у себя в кельях и прийти на помощь не могли. Оставшиеся в живых последними монахи собрались в кучку и запели «Te deum»[26]26
  «Тебе, Господи» (лат.) – начальные слова католической молитвы.


[Закрыть]. Они падали один за другим под топорами. Ненависть к инквизиторам была так велика, что нападающие, поражая их, приговаривали с чувством полного удовлетворения: «Хорошо! Очень хорошо!» Когда все было кончено, бумаги инквизиторов были уничтожены, слуг выбросили в окно. С зажженными факелами нападавшие выбежали на улицу, где ждала их толпа сбежавшегося на крики и шум народа. Альфаро рассказал людям, в чем дело, и рассказ его был встречен всеобщим одобрением. Все радовались уничтожению тех людей, от кого ждали кары, смуты, пыток и казней. «Теперь все вы будете счастливы!» – воскликнул в заключение Альфаро, и отряд его помчался в лес.

Сеньор Мирепуа одобрил сделанное, но выразил сожаление, что ему не прислали черепа Арнольди, из которого он собирался сделать славный кубок для пиров. Тулузские же монахи, узнав о случившемся, пришли в ужас. Но так как в это время начались восстание лангедокцев во главе с Раймондом и война с французами, то отомстить было невозможно. Монахи только потребовали выдачи трупов для погребения, что и было исполнено.

Когда восстание было подавлено и Лангедок снова очутился под игом папства и инквизиции, в замке Монсегюр барона Мирепуа начали собираться гонимые еретики для совещаний и молитв. Замок Монсегюр являлся центром альбигойской проповеди. Отсюда шла пропаганда ереси, к которой прислушивались тысячи людей. Среди проповедников отличались Вильгельм Ричард, Лагет, Гросс и Бонафос. Все проповеди большей частью происходили в лесных хижинах, куда стекался народ для поучений и для раздачи освященного хлеба. В окрестностях Кассера собрались женщины-альбигойки и образовали женскую общину. Многие не хотели жить в одном месте и посвящали себя подвижной проповеди, переходя из поселения в поселение и проповедуя свое учение. Едва люди узнавали о прибытии проповедника, его торжественно вводили в город, где самые почтенные горожане считали за честь укрыть его у себя в доме и дать ему возможность провести собрание.

Пытка поджариванием на металлическом кресле

Все проповедники и их спутницы отличались нравственной чистотой и соблюдали все принципы аскетического воздержания, которое они проповедовали. Многие из альбигойских проповедников вызывали восторг и восхищение не только у женщин своей паствы, служивших им и следовавших за ними, но также у католичек, жен и дочерей многих известных фамилий.

В замке Монсегюр альбигойские проповедники исполняли все требования священников, собирались на службы, читали молитвы и вообще свободно следовали своему вероучению. По содержанию доносов, которых всегда хватало, в особенности по свидетельству историков, со стороны женщин, инквизиция видела, что в распространении ереси замок Монсегюр играет большую роль. Необходимо было уничтожить этот оплот ереси, за стенами которого еретики были за «чертой досягаемости», как выразился один из русских генералов, заливший кровью столицу в 1905 году. В марте 1244 года прелаты Нарбонны и Альби двинули к замку Монсегюр свои ополчения, подкрепленные несколькими отрядами провансальских баронов и французским отрядом сенешаля Каркассона. Все это войско двинулось на замок сеньора Рожера Мирепуа, чтобы разрушить, как они выражались, «синагогу сатаны». Войско прелатов встретило отчаянное сопротивление; горная, почти неприступная местность увеличивала трудности осады. Замок стоял на вершине неприступной горной громады, тропинки к нему были так узки, что провезти по ним осадные машины было невозможно. По некоторым тропинкам, не известным осаждавшим, к замку подвозили съестные припасы, делавшие жизнь осажденных хотя бы сносной. Мужчины, женщины и дети в осажденном замке разделяли все тяготы защиты его. Женщины ухаживали за ранеными, которых отправляли в частные дома для излечения.

Монсегюр был, в конце концов, взят благодаря измене. Осаждающие подкупили нескольких горцев, хорошо знавших местность и все горные тропинки, которые вели к замку. Ночью предатели провели рыцарей с их отрядами по тропинке к замку. Рыцари ударили по отрядам стражи и после страшного побоища овладели замком. Барон Монсегюра капитулировал, получив право свободного ухода со своим отрядом.

Победители-прелаты тотчас устроили импровизированный трибунал, и начался суд над еретиками. Их хватали сотнями, и большинство из них не желало никакой ценой отрекаться от веры. Двести человек были приговорены к сожжению. «На обрыве соседней горы соорудили большую изгородь из кольев, в середину накидали дров и привели туда связанных осужденных. Осужденные радовались, что их не разлучили в эту страшную минуту. Никто из них не издал ни единого крика. Священники и диаконы напутствовали слабых последней речью. Знаменитый Бертран Мартен, поучения которого были причиной гибели стольких людей, сгорел вместе с друзьями и учениками. Альбигойская община, созданная его мрачным гением, сгорела вместе с ним. Такой праздник устроили себе католические прелаты в Великом посту 1244 года. Инквизиция, считавшая казнь делом богоугодным, одобрила это совпадение».

Последний оплот альбигойцев пал, и теперь инквизиция и пыточные камеры были завалены работой. Немало было тут проявлено и высшего человеческого благородства, и крайней низости. Были случаи доносов отца на детей и жен на мужей ради спасения своей жизни. Многие сотни жертв поглотили тюрьмы в Каркассоне и Тулузе, но еще больше погибло на кострах и под пыткой.

Процессы альбигойцев дали возможность по протоколам инквизиции восстановить принципы верований альбигойцев. Дополним перечисленные ранее постулаты их веры еще некоторыми, представляющими ценный документ религиозных и умственных исканий человечества.

Как было уже сказано, альбигойцы признавали ветхозаветного Бога злым богом, он уничтожался всецело фактом откровения для людей Бога любви и бесконечного милосердия. Две взаимно исключающие идеи – библейская и евангельская – были правильно истолкованы еретиками, как взаимно уничтожавшиеся. Приняв одну, следовало отвергнуть другую. Христос, Дева Мария и Иоанн Креститель во плоти не существовали, но снизошли с неба.

Христос в ад не сходил и никого не освобождал. Брак – наложничество, не освящаемое религией, и есть причина гибели, как всякий грех.

Убийство – смертный грех и не может быть допущено ни для частной воли, ни для коллективной. Смертная казнь недопустима, человек ни под каким видом не должен обрекать себе подобных на смерть.

Чудес быть не может, и никто их не совершал, – ни святой Франциск и никакие другие святители церкви. Крест альбигойцы признавали символом унижения и позора христианского и как священное знамение его отрицали.

Страшного суда, сопряженного с обречением одних на вечные муки, других на блаженство, быть не может, ибо это противоречит идее справедливости и милосердия Бога.

Выработанная и продуманная при личном участии последователей, эта религиозная система тем крепче держалась в умах, что была доступна пониманию каждого и согласовывалась с общими настроениями, надеждами и упованиями страдающих и угнетенных масс.

Глава VII. Гонения на евреев. Инквизиция в поэзии Прованса

1.

Наследовавший корону Авиньона после смерти Раймонда VII король Альфонс[27]27
  Речь идет об Альфонсе X Мудром (1221–1284) – короле Кастилии и Леона. Альфонс Х – один из образованнейших людей своего времени; при своем дворе покровительствовал музыкантам, арабским и еврейским ученым. В 1254 г. учредил кафедру музыки в Саламанкском университете. Претендовал на германский престол. В 1282 г. был низложен кортесами, от него один за другим отреклись все города, кроме Севильи. Для содержания двора не гнушался любыми средствами – от порчи монеты до преследования евреев и вымогательства у них денег.


[Закрыть] был первым из государей, который понял, что религия может быть практически выгодной не только для Римской церкви, но и для доходов королевства. Этот король обретал несметные богатства, руководясь принципами доброго христианина, ненавидящего еретиков и присваивающего их богатства. Религия отречения, любви и проповедуемой святым Франциском священной бедности была приспособлена для извлечения из достояния мирян больших сумм на нужды церкви и королевства.

Кроме обычных государственных налогов, под тяжестью которых стонал побежденный Лангедок, Альфонс на случай экстренных расходов имел под рукой еще две статьи доходов: еретиков и евреев.

В особенности последние были неиссякаемым источником средств. Принципы Людовика IX, изгонявшего ростовщиков и банкиров и теснившего коммерческую предприимчивость в стране, видя в ней грех и мерзость, совершенно были отвергнуты его практичным преемником. Альфонс рад был видеть растущую коммерческую деятельность в стране, предвкушая, что обвинения в еретичестве или в чем-либо ином дадут законный повод приобщить, к примеру, капитал крупного коммерсанта к государственной казне.

Пользуясь национальной враждой, раздуваемой суевериями и темными страстями Средневековья, король извлекал двойную пользу из этой вражды. Разрешив грабеж и убийство еврейского населения в городах, он мог получить за это определенную сумму с «каждого христианского дома», то есть на деле с каждого дома, что в общем составило бы огромную сумму. А с запуганных евреев за прекращение грабежей и убийств можно было взять еще больше. Таким образом, государственная казна никогда не оскудеет, а подданные пользуются защитой и благоволением короля.

Так, изгнав однажды евреев из Пуату, король снова водворил их на прежнем месте жительства за 1000 ливров. Король Альфонс выгодно торговал возможностями своей власти и был изобретателен насчет новых статей дохода. В этом смысле он был прямым учеником инквизиции. Без содействия последней он не мог бы производить всех этих операций, ибо только гонение католической церкви на еретиков оправдывало все беззакония короля.

Так, он учредил особые знаки для евреев, которые они должны были носить на одежде. Но за деньги можно было откупиться от этого обязательства, выделяющего по грубому произволу одну национальность среди других. Церковь не отставала от благочестивого короля и, в свою очередь, ввела целый ряд обязательств для еврейского населения Лангедока. Так, в Вербное воскресенье и в Великую пятницу велено было им открывать настежь двери и окна своих жилищ, а всю Страстную неделю быть свидетелями религиозных процессий католиков. Талмуд и другие священные книги евреев велено было представить для цензуры доминиканцев, причем признанные безвредными книги возвращались, а признанные вредными уничтожались.

Когда в 1268 году король Альфонс собрался в поход, во всех его владениях имущество евреев было конфисковано, а сами они были арестованы. Это распоряжение короля вызвало обиду местных баронов-феодалов, которые считали себя «собственниками» евреев, так как получали с них «налог за право существования». Бароны требовали свою долю с этого королевского грабежа, и король уступил их требованиям и отдал им разную рухлядь из еврейских жилищ, все остальное забрав себе.

Но самое вопиющее беззаконие началось после ареста. Всех малолетних и бедных король отпустил, а остальных посадил по тюрьмам, где и начались пытки с целью разведать, не припрятал ли кто своих сокровищ, а также с целью заставить определить точную цифру их средств. За хорошую взятку можно было откупиться от тюрьмы и пытки. Если предложенные суммы казались королю недостаточными, евреев снова отправляли в тюрьмы, и пытки продолжались. Находились доносчики, заявлявшие о местах, где были припрятаны золото и драгоценности. Если доносы подтверждались и клады обнаруживались, король объявлял об этой удаче всем сенешалям. В конце концов, за свободу и жизнь заложники отдали все достояние. Жители Тулузы заплатили 3500 ливров, проживавшие в пригороде – 9000 ливров, в Пуату – 8000 ливров, в Сентожене – 6000 ливров, в Оверни – 2000 и Руэрги – 1000 ливров.

Обирал король и обирали местные власти. Повторение подобных деяний государственной властью король нашел в дальнейшем неудобным и решил действовать через инквизицию. С 1270 года в каждом городе был учрежден особый трибунал под председательством доминиканца для наблюдения за евреями. Каждый мог привести туда еврея и обвинить его в ростовщичестве.

Евреи и еретики деятельно пополняли казну короля. «С точки зрения доходности казны, – говорит историк, – самым выгодным было осуждение на смертную казнь. Оно избавляло от издержек на содержание заключенного и делало короля законным наследником его имущества. Таким образом, при хорошей жатве на ересь прямые доходы короля быстро округлялись, и росла сила государства и, следовательно, сила французской короны. Преданные слуги Альфонса старались чаще доставлять ему это удовольствие. Для этого они не только хлопотали у инквизиторов о смертных приговорах, но даже втайне сами совершали их».

Еретиков преследовали уже не с религиозными целями, а с целью грабежа. Инквизиция могла наблюдать все практические последствия своей системы. Власти духовные и светские, словно черные вороны, жаждали трупов для утоления жажды наживы. Казни и пытки, заточения и кровь оправдывались даже суевериями и заблуждениями. Власть превращалась в разбойничью силу, освященную духовенством. Фактические документы подтверждают это откровенное, ничем не прикрытое хищничество. Вот один из них, – послание епископа руэргского Альфонсу:

«Епископ родецкий, – пишет он, – занимается инквизицией в своем диоцезе; в Наяк он представил мне одного упорного еретика, Гуго Парайру[28]28
  Парайра, Гуго – еретик, сожжен тулузским инквизитором Рене де Шартром.


[Закрыть], которого я поспешил сжечь, и, конечно, взял все его движимое и недвижимое имущество, бумаги и книги. После того епископ потребовал в городской трибунал еще шесть граждан из Наяка. Так как все уверяли, что они – еретики, то я последовал в Родец, чтобы присутствовать на суде, дабы вы не сделались жертвой какого-либо обмана. Монсеньор епископ сказал мне, что все они действительно еретики и что вы приобретаете от их имуществ тысяч до ста солидов. Но вдруг он же сам и несколько других судей начинают просить меня, чтобы я сделал снисхождение, предоставил долю имущества осужденным или по крайней мере оставил что-нибудь их детям. Конечно, я отказался это сделать. Тогда на другой день, следуя, вероятно, дурным советам, епископ осудил всех шестерых вместо смерти на покаяние, явно вас обманывая. Пишу вам откровенно, не преувеличивая и не скрывая ничего. Несмотря на такую проделку, я, однако, захватил все имущество осужденных и оставил только то, что необходимо на существование их самих и семейства. И добыл я таким образом движимости и недвижимости приблизительно на тысячу тулузских ливров, никак не меньше. При этом замечу, что так как епископ продолжал судить еретиков, то не мешало бы вам, если заблагорассудится, посылать от себя в трибунал уполномоченного; это было бы недурно, так как вы избегли бы возможности терпеть дальнейшей ущерб и быть обманутым касательно имущества еретиков».

Король, феодальные бароны и графы, а также власти духовные смотрели на имущество своих подданных как на свою собственность. Старались, чтобы как можно больше было осужденных и поменьше оправданных, ибо тогда, кроме затрат на судопроизводство и на содержание арестованных в тюрьме, правительство ничего бы не имело. Надлежало как можно чаще приговаривать к смертной казни и тем облегчать переход имущества граждан в руки властей.

Сами прелаты смотрели теперь на ересь со стороны ее доходности, и Папа Александр IV[29]29
  Александр IV – римский Папа в 1254–1261 гг. При Гогенштауфенах потерял влияние своих предшественников, умер в изгнании.


[Закрыть] весьма поощрял эти тенденции короля, графов, епископов и прелатов. Всевозможного рода суммы назначались за выкуп грехов, пени за грехи отца и родственников, – словом, доходы церкви и графа Авиньонского находились в прямой зависимости от греховности мирян. И если бы последние обратились в добродетельных ангелов, властям пришлось бы весьма туго.

В число забот светской и духовной власти относительно горожан входило также и наблюдение над тем, чтобы жизнь их не сопровождалась излишней роскошью и пышностью. В этом проглядывал тот дух ханжества и лицемерного аскетизма, который представлял собой извращение принципов святых Франциска и Доминика о бедности и простоте жизни.

Прованс, блестящий, пышный, веселый, жизнерадостный, под двойным влиянием инквизиционных трибуналов и преданных им французских властей стал менять свое лицо и становиться сумрачным и серым. Исчезли блеск, галантность и пышность жизни высших классов, празднества, песни и беззаботность низших. Суровое тяготение доминиканцев над жизнью страны накрыло тенью серой рясы весь Прованс. Запрещались игры и песни. Законы и уставы предусматривали с самой ревнивой суровостью все мелочи обыденной жизни мирян. Существование походило на тюремное, так как все было обязательным и над всем был ревнивый надзор. От пищи до времени сна – все было обязательным и по определенному порядку.

Пытка насаживанием на пирамиду

Живой по натуре и гордый провансалец, южанин, легко приходящий в веселье от пива, склонный к фантазии, лени, мечтательности и искусствам, стал теперь боязливым, осторожным, тихим, ибо тюрьмы, виселицы, костры, процессии кающихся, церковный звон, суровые проповеди – все это изменяло жизнь и настраивало ее на иной лад.

Обстановка домов и одежда подлежали суровой регламентации, обязательным стало ношение одежд определенного покроя, запрещалось под страхом тяжелой ответственности все то, что имело характер щегольства и роскоши. Вот характерный устав относительно одежды для горожан Монтобана:

«Ни одна женщина не должна носить ни на верхней, ни на нижней одежде, ни на головных уборах украшений из золота, серебра, жемчуга и драгоценных камней; равным образом не дозволяется употреблять парчовых или шелковых одежд и мехов; вместо них следует носить простые суконные с отделкою из красной кожи. Женщины не должны носить серебряных цепочек и застежек, фермуаров и запястий и никогда не показываться в них на улицах. Мужья, граждане Монтобана, обязаны наблюдать за тем, чтобы жены их не носили запрещенных вещей. Гражданки не должны носить булавок и застежек на платьях и корсетах; взамен их нашивать по 10 пуговиц ценою не более 3 солидов. Городские портные не должны шить длинных дамских платьев; шлейфы не пускать более фута; за несоблюдение – штраф в 20 солидов и исключение из цеха».

Общий облик городов также стал изменяться вследствие стеснений тюремщиков, омрачавших существование даровитого и веселого южного населения. Одним из самых богатых городов Прованса был Марсель, где предметы роскоши получались из первых рук. Там часты были всякие празднества и увеселения. Там открыто и богато жили купцы. Там полно было жонглеров, актеров, фокусников, поэтов, менестрелей; пирушки и праздники следовали непрерывной чередой. Свобода нравов была бо́льшая, чем в других городах, и, например, жены в отсутствие мужей продолжали тот же открытый и веселый образ жизни.

Граф Карл, государь Прованса, был человеком совершенно противоположного нрава, чем его подданные. Он был суров, угрюм, нечувствителен к музыке, поэзии, забавам и удовольствиям. Презирал трубадуров и жонглеров, изгонял арфистов и мандолинистов из своего двора. Мучимый честолюбивыми мечтами, подозрительный и алчный, он не спал по ночам, имел вид аскета и получил прозвище «Черный человек». Он в значительной степени постарался об изменении нравов в Марселе и других городах.

В одном из статутов города конца XIII века читаем следующее: «Никакая дама, живущая в Монтобане и на его территории, не должна ходить в гости к соседке, если она не состоит с нею в близком родстве до второго колена и не приходится ей кузиной или кумой, и то не иначе как по воскресеньям, под страхом штрафа в 5 солидов. Исключение делается для шутих и публичных женщин. На свадьбу и на домашние праздники нельзя приглашать более четырех человек; иначе могут поступать только женщины дурного поведения. Глава семейства и хозяйка не должны делать приглашений на вечер и ужин, тем более обручальный и свадебный, не сходив предварительно в церковь. Жонглеры и скоморохи, провансальские или чужеземные, не смеют являться на праздники или на свадьбы в продолжение рождественского поста и в рождественские праздники. Тот, кто будет противиться этому постановлению, навсегда изгоняется с городской территории».

Не трудно, конечно, представить, как провансальцы ненавидели своих тиранов и все их стеснения. Властители покоренного Лангедока – обитатели севера Франции – были по духу чужды своим южным братьям, и все, что они принесли с собой в завоеванную ими страну, было ненавистно и чуждо обитателям солнечного Прованса.